Олег Касаткин
Царское время
– Да нет же! Вспомните слова профессора Ковалевской. Ему нужна грамотная Россия – дабы быть вровень с соседями. Конечно же будучи служителем наук я это всецело одобряю, – опять же просвещение есть начало свободы – как говорили еще энциклопедисты… Но вот что до либерала… – ректор вздохнул. Поверьте старому человеку, помнящему еще николаевские времена! Нет – Он кто угодно только не либерал. У тигра лапы тоже мягкие, но вот когти ох какие острые! Не приведи Господи, если он их выпустит! Или забыли как не так давно он с нами разговаривал…
В тот же момент на другой московской улочке беседовали два других профессора – но уже с историко-филологического факультета.
– Право же я не знаю, – размышлял вслух экстраординарный профессор кафедры русской истории Барсов, и в голосе его звучала явная растерянность. Георгий Александрович … его решения… Они парадоксальны и выверены! Это не похоже ни на его великого деда ни тем более на отца… Некоторые вспоминают Петра Великого – но то был совсем другой царь… Буря, натиск, ураган… На слом все что стоит на пути без разбора… А тут прямо таки математический расчет и вместе с тем непреклонность! Как в шахматы грает – честное слово!
– Вы знаете, Евгений Василевич – качнув высокой бобровой шапкой, сообщил собеседник – глава кафедры мидиевистики Виноградов. Я тут пытался искать какое-то совпадение по характеру… И мне кажется – нашел… – и словно опасаясь чего то вполголоса. вымолвил. – Может быть – новый Иоанн Третий пришел к нам в лице этого мальчика?
– Дай Бог, чтобы не Четвертый! – ответил Барсов. И повторил – Дай то Бог! «Но впрочем – в свой срок мы это узнаем!»
* * *
20 января 1890. Санкт-Петербург. Министерство просвещения.
– Да – учебная программа должна давать знания! Знания и умения ими пользоваться! Но она не должна доводить учащихся до бесцельного переутомления, телесного и нравственного истощения их организмов, подрыва уважения к себе, потере аппетита к жизни, анемии всех сил и иссыханию разума. Сергей Николаевич сделал паузу и налил воды из графина в тонкий стакан и осушил одним духом дабы прогнать сухость в горле. – Я понимаю, господа, – продолжил он обведя взглядом зал. Собравшиеся – сплошь немолодые солидные люди в вицмундрах и при шпагах («Экая беда – а я свою забыл опять!») почтительно слушали. – Многие из вас скажут – зачем заводить речь об этих старых и скучных вопросах? Образование наше – худо ли или хорошо – давно уже сложилось и есть ли смысл чего-то существенно менять? Я не согласен с этим. Решительно не согласен! Вопрос образования – без малого едва ли не самый острый и больной для Матушки-России – после хлеба насущного. Неизбежно и необходимо возвращаться к нему, как необходимо землепашцу опять и опять возвращаться к своей ниве. И это не старый вопрос, потому что каждый год в наши старые гимназии и народные училища приходят новые дети! Новые заметим себе дети, а не старые! – позволил себе он пошутить… И рутине с косностью в нашей школе не место! Чтобы понимать смысл обучения надо уметь смотреть вперед. Ибо нации не делятся на большие и маленькие. Они делятся на культурные и некультурные. А значит – на исторические и неисторические – те кто служит орудием и пищей для исторических наций – как африканские племена или индейцы.
…Танеев мысленно еще раз удивился. Сейчас перед ним – собранные почти со всей европейской России попечители учебных округов и директора гимназий – персоны солидные, выслужившие свои должности годами… А он – не достигший тридцати пяти лет человек говорит им с повелительным наклонением – и они внимают. Воистину как солдаты перед фельдфебелем! – вспомнил он разговор с Государем в первый день своего министерства. Вот он сейчас представил им реформу обучения – вдвое урезана латынь – в пользу иностранных языков, российской истории и географии, греческий язык вообще убран – и никто не возразил. Достаточно оказалось знаков отличия статского советника – чтобы все эти уважаемые люди – но ниже его чином слушают и мотают на ус. «Не место красит человека, а человек место? Это если только человек – маляр!» – вспомнил он шутку Козьмы Пруткова. А по правде – то орден или знатный чин дает авторитету побольше ума да учености. Ну-с и используем сие для доброго дела… – Сознавать все вышесказанное – вот первейшая ваша обязанность! – продолжал он. Обязанность учителей будь то столичная гимназия или уездное училище! Ибо образование есть еще и гарантия у государства в его дальнейшем существовании… Не будем же вязать бесполезных гирь на ноги тем, кому и без того предстоит тяжелый путь в гору жизни. Не будем кормить затхлой соломой нашу молодую силу! Ибо только сила – сила разума и наук может поднять нашу державу и наш народ на вершину истории! И закончив речь решительным жестом, сошел с кафедры. Без команды гимназическое начальство встало и разразилось аплодисментами… «А шпагу все таки надо будет привыкнуть носить!»
* * *
Указ об утверждение новой редакции Университетского Устава 1884 г. (Извлечения)
1. Утвердить Ученый Совет в качестве высшего органа управления высшим учебным заведением или Университетом.
1.1. На Ученый совет возлагаются нижеследующее обязанности.
Выборы ректора с последующим утверждением Е.И.В.
1.2. Выборы деканов факультетов с последующим утверждением министром просвещения.1.
1.3. утверждение на должность профессоров и приват-доцентов.
1.4. Установление Правил поступления, оплаты и прохождения учебы.
Установить что инспекция и инспекторы учебного заведения подчиняются исключительно Ректору.
2. Пост попечителя упраздняется
3. Из наказаний исключается наказание арестом и карцером.
Оставление лишь Выговора с лишением стипендии и исключения.
4. Вводится Императорская стипендия в размере 48 рублей в год для успевающих студентов.
5. Вводится Императорская надбавка к стипендии в размере 10 рублей в месяц – для талантливых и благонадёжных студентов.
6. Постановить что срок обучения в высших учебных заведениях устанавливается в пять лет, за исключением медицинских.
Срок обучения в медицинских высших учебных заведениях устанавливается в семь лет. до 1895 года
7. Успешно окончившим высшее учебное заведение присваивается звание бакалавр.
Защитившим диссертацию 2-го класса – звание магистра, защитившим диссертацию 1-го класса – звание доктор.
8. Вводится Императорское вспомоществование в виде ежегодных выплат магистру в размере 100 рублей, доктору в размере 200 рублей.
9. Отменяется требования получения разрешения от инспектора для поездок в каникулы.
10. Запрещается прием иудеев на экономические, финансовые и правовые отделения всех высших учебных заведений Российской Империи.
11. Отмена процентной нормы для иудеев для поступления в прочие отделения высших учебных заведений по всей территории Российской Империи.
12. Учреждается Совет Ректоров при Императоре. 13.Отменяется запрета с учетом п.10 на обучение женщин во всех высших учебных заведениях Российской Империи на любых отделениях. 14.Установление полного равенства прав женщинам в области обучения в любых высших учебных заведениях. 15.Действие п.10 не распространяется на территорию генерал-губернаторства Варшавского и Великого Княжества Финляндского
* * *
В комнате был приятный полумрак, тяжелые портьеры на окнах пропускали внутрь солнечный свет весьма скупо.
На ковре в середине комнаты стояла высокая стройная полуобнаженная девушка. Ее густые темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, красивое лицо освещала многозначительная улыбка… Зыбкий газовый свет отблескивал на округлых плечах, высокой и крепкой почти неприкрытой груди, гладком животе… Узкие, изящные босые ступни тонули в высоком ворсе ковра. Странного кроя блузка и короткая юбка ничего не скрывали.
Вероника подняла руки за голову и соблазнительно прогнулась выпячивая грудь на которой сквозь батист выделялись твердые соски… Георгий окинул ее взглядом с ног до головы ощутив поднимающуюся волну и внутри нее растекалась волна она затуманивала ему голову и подчиняла себе… Изящная небольшая грудь. Широкие бедра. Стройные, но не худые ноги; с высокими лодыжками и без выделяющихся икр… Да – стройные ножки как сказал поэт нечасто встретишь в России…
И глаза – словно живые драгоценные камни!
Пальцы его задержались на застежке ее сорочки, и он потянул за нее. Вероника задержала его руку:
– Пожалуйста, не рви ее. Я ее шила два дня – сама придумывала…
Согласно кивнув он осторожно расстегнул черепаховую фибулу…
Через минуту ни единого клочка ткани уже не скрывало ее скульптурной лепки тело – не знал бы и не подумал никогда что у этой юной красавицы есть ребенок…
Тело её затрепетало, но не от холода и даже не от предвкушения. То, что она почувствовала, было чем-то иным… Чем-то способным свести ее с ума, заставить отбросить сдержанность, стыд и робость.
– Ты меня поцелуешь? – спросила она. (Из всех она единственная назвала его на «ты» в первый же день)
И улыбнулась – и эта улыбка казалась и очаровательной и порочной
– Пожалуйста!
Он склонился к ней и нежно прижался губами к ее соску.
Руки Вероники взметнулись вверх и обхватили его плечи.
– Георгий, – сказала Вероника, и это было все, что она была способна произнести.
Только его имя.
Вероника положила голову ему на плечо, и он воспользовался этим, чтобы поцеловать ее еще раз.
Веронике казалось, будто она тает, расплавляется в его объятиях. Наслаждение нарастало до тех пор, пока она не смогла думать больше ни о чем…
– Ты так красива, – бормотал он ей на ухо. – И такая необыкновенная, Вероника!
Георгий прижался к ее обнаженному телу…
А потом не осталось ничего, кроме наслаждения, ничего, кроме жара, распространившегося по всему телу…
Ее тело поникло в его руках, но в следующий момент она повернулась в его объятиях, заставила его опустить голову и прихватила зубами его нижнюю губу. Ее тело снова затрепетало от властного зова плоти … Он положил руки на плечи Веронике и смотрел на нее, радуясь, что видит ее всю – ее жгуче янтарные глаза были полны страсти, а бронзовое тело источало желание.
– Не спеши! Позволь мне! – произнесла Вероника, оторвав его от своей груди и в свою очередь опрокидывая его на подушки. Встав на колени, она принялась ласкать губами его плоть. – А тебе нравится то, что я делаю?
– Да, очень, – прошептал Георгий, с трудом сдерживая страстный стон. Не удержался добавил с восхищением
– Ох – развратница!
– У меня был очень развратный супруг, – произнесла она в ответ.
Вероника редко вспоминала об этом человеке – отце своей дочери – и всегда упорно называла его мужем – хотя венчание как выяснилось было фальшивым – с его приятелем – актером в роли попа и кражей ключа от часовенки у пьяного дьячка… Георгий вдруг подумал что эта наполовину русская – наполовину цыганка, попросившая после первой их встречи в подарок ружье, единственная из этих маминых фрейлин что моложе его… Но единственная кажется по настоящему взрослой. А еще – из всех них он больше всего будет жалеть о ней – которую знает чуть больше месяца. У него никогда не было… такого единения с женщиной. Никто никогда не лучился счастьем просто потому, что он был рядом. Было всякое. Желание – да. Страсть, удовольствие… Но не радость.
…Вероника страстно поцеловала его, а он чувствуя что женщина бьется в конвульсиях наслаждения… Испытав взрыв бешеного восторга юная женщина открыла глаза на ее лице было написано блаженство.
Они долго лежали молча…
– Когда ты меня оставишь – не надо мне искать мужа… – вдруг произнесла она.
* * *
…Само по себе происхождение Вероники Романовны Антоновой было не таким чтобы удивительным…
К примеру когда в свое время в обществе узнали, что князь Голицын женился на таборной цыганке Саше Гладковой, об этом конечно посудачили – но быстро привыкли…
Женились на цыганках знаменитый поэт Афанасий Фет, князь Масальский и князь Витгенштейн, миллионеры вроде уральского горнозаводчика Нечаев, а в роду графов Толстых даже двое сразу – брат писателя Сергей Николаевич, и дядя – печально известный Федор-Американец. (Определенно семейство это с большими странностями!)
И не про одного великого князя шутили что в Новой Деревне – цыганской слободке под Петербургом бегает немало детей на него похожих.
Отец Вероники – Роман Антонов князем или графом впрочем не был. Был он сыном небогатого костромского помещика – офицера войны 1812 года и венгерской певицы привезенной им из заграничного похода.
Рано потерял родителей – холера… В свой срок окончил школу гвардейских подпрапорщиков и поступил в драгуны не думая ни о чем ином как служить царю и Отечеству до смерти…
Служба молодого поручика закончилась быстро – в 1849 году в венгерском походе в Трансильвании – когда он отказался выполнять приказ. Никакой «голос крови» про который любят рассуждать немцы тут был не причем. Просто однажды его батальонный командир приказал ему расстрелять пленных гайдуков.
На что Роман Степанович возмущенно ответил:
– В бою убью столько врагов, сколько рука рубить не устанет! Но это пленные и я не могу…
Пленных само собой все равно расстреляли, а сам поручик Антонов отделался (особенно по николаевским временам) легко – отставка без мундира – как ни крути, а дело то было щепетильное, так что шума предпочли не поднимать.
(Был опять же слушок что зверство батальонного объяснялось тем что в том бою погиб его адъютант также являвшийся и любовником)
Ушедший на службу восторженным юношей Антонов вернулся домой угрюмым и опустошенным человеком.
От скуки занялся небольшим конным заводом бывшим при имении, и на удивление довольно быстро поднял дело.
Жил бирюком, избегал гостеваний у соседей и пирушек, осенних и зимних охот… А весь кураж выпускал несколько раз в год на ярмарках куда гонял табуны вместе со своими мужиками – такими же угрюмыми лихими людьми не боявшимися ни Бога ни черта – только своего дикого барина. Так дожил он до сорока без малого лет, пока однажды как-то раз остановился поблизости от Антоновки табор цыганского барона Гурия Селиванова. А с ними – и младшая его дочь – Аглая. Хоть и не было той шестнадцати еще, но уже прославилась она – не только как красавица из красавиц, но и как знаменитая конокрадка. Говорила молва что не хитростью ли ловкостью, но какими-то неведомыми цыганскими чарами приманивает и угоняет она лошадей – хоть из охраняемый конюшен сводит, хоть из табунов на вольном выпасе – даже на глазах у десятка сторожей… Ни разу не оставляла она никаких улик и всегда выходила сухая из воды. И не диво что дерзкая девка нацелилась на стада Антонова! Как то подобралась в одиночку к пасущимся в ночном коням и повела их за собой, пока пастухи задремали… Все да не все… Уже было свела Аглая коней да примчались вызванные подпаском стражи во главе с Антоновым. Стремительно вскочила Аглая на неоседланного коня – на Рукосуя – как вспоминал отец – который и вырастившего его конюха Еремея сбрасывал через два раза на третий и понеслась прочь. Пока прочие ловили разбежавшихся лошадок, Антонов в одиночку погнался за бешеной цыганкой уводившей самого дорогого жеребца из его табунов.
«Девять тысяч серебром давали – но я ж не дурак!» – приводила Вероника отцовские воспоминания… Жеребят от него по пятьсот без торга брали!»
Гнал наугад через ночной лес, в дикой безумной скачке – однако же настиг, отобрал нож за который та схватилась, и спутанную, стреноженную не хуже кобылы привез в усадьбу… Что случилось дальше – неведомо никому. Говорили одни что приворожила его ведьма цыганская, а другие – что просто узрев при дневном свете несказанную красоту воровки вмиг влюбился в нее прежний дикий барин.
Но так или иначе – когда на третий день набравшиеся смелости табор пришел к воротам имения и отец Аглаи собрался просить смилостивится над непутевой дочкой обещая любой выкуп, Роман Степанович вышел ему навстречу под руку с бледной Аглаей облаченной в господское платье и сообщил что намерен жениться на его дочери и сам по этому случаю желает выкупить её из табора.
(При этом физиономия его была расцарапана, как если бы отставной поручик сразился с парой разъяренных кошек).
Остолбеневший «барон» потрясенно молчал минут пять, а потом вдруг сорвал шапку и хлопнул ей оземь да и рявкнул так что кони присели.
– Я, барин, детьми не торгую! А если дочка моя тебе не для потехи нужна, а для честной жизни – бери так! Но чтоб прямо сейчас обвенчался!
…Так Аглая, ставшая Аглаей Гурьевной Антоновой утвердилась хозяйкой Антоновки и сердца мрачного конезаводчика. Носила французские туалеты будто бы всю жизнь этому училась, вела дом не давая прислуге воровать, хотя иногда забывшись могла машинально есть с ножа…
Шло время, у Антоновых один за другим родились шестеро детей – четыре сына и две дочери. Все на редкость вышли люди приличные и разумные – старший сын обучался ветеринарному делу в Париже, готовясь стать отцовским воспреемником, средний пошел по коммерческой части, младший даже выбрал для себя духовную стезю поступив в семинарию… Военной карьеры правда никто не избрал – видать отцовский опыт отохотил…
Но вот младшей – в Веронике видимо кровь разных народов смешавшись подобно вину с коньяком дала совершенно адскую смесь. Да – красота ее заставляла говорить о себе чуть ли не всю губернию, но манеры ужасали чопорных провинциальных матушек искавших невест свом сыновьям… Ну что это за невеста у которой на уме скачки по лесам и полям заставляющие только качать головами отцовских конюхов да стрельба – правда не по дичи – чтоб девицу на охоту брать такого быть не могло – а по тарелочкам. Никакого приданого честное слово не захочешь!
А в семнадцать лет… В семнадцать она сбежала из дому – не с табором и не с проезжим офицером – как бы полагалось в пошлом водевиле, а с баритоном из гастролировавшей в Костроме труппы.
Вернулась она через год – с разбитым сердцем и крошечной дочкой…
Как однажды рассказала Вероника, отец в тот день вышел к ней стоявшей на коленях у порога родного дома с ружьем – видать намереваясь своей рукой покарать блудную дочь. Но увидев ее, исхудавшую, в лохмотьях с младенцем на руках – бросил двустволку и разрыдавшись убежал в дом…
Явившаяся следом Аглая Гурьевна ругала, забывшись, Веронику по-цыгански и по-русски словами совсем неподобающим, а в конце отхлестала по щекам… А потом забрав плачущую малышку принялась ее укачивать…
…В то время у соседей Антоновых гостил родственница Оболенских-Нелединского знавшая о том что Вдовствующая Государыня набирает новых фрейлин, и хотя как будто столь явно скомпрометированная девица и не могла даже формально вступить в число их – написала мадам Нелединской о необыкновенно красивой девушке которая при этом надежд на замужество не имеет и вообще для неких обязанностей по-видимому вполне пригодна.
И вскоре в дом Антоновых пришло письмо из Ведомства Императрицы Марии с приглашением Веронике приехать в Петербург для получения вспомоществования…
* * *
…Шум у двери и звук упавшей мебели прогнали мысли о чудесной женщине пристроившейся рядом.
Вскочив с постели Георгий с недоумением смотрел на женскую фигурку в лисьей шубке у дверей той самой потайной лестницы.
– Ольга?! – он машинально прикрылся простыней.
– Да ваше величество! – сообщила баронесса фон Мес. Это я.
– Как ты тут оказалась?
– Приехала на извозчике из Царского Села…
– Да? – с некоторой растерянностью кивнул Георгий. А…
– А ваши люди внизу, государь, пропустили меня ибо уже знают что мы с вами друзья… – с той же улыбкой ответила Оля.
Не смотрите на меня так Вероника Романовна – между тем так же мило улыбаясь продолжила Ольга с некоторой опаской надо сказать взирая на выбравшуюся из постели Веронику.
Лицо у той было недоумевающее злым – того и глади по примеру диких цыганских предков вцепится в волосы конкурентки… Просто… я подумала что этот дворец хоть и мал, но уж для трех тут места хватит – и указала на разобранную постель. А потом принялась раздеваться…
Вероника посмотрела на нее, затем вдруг в полной растерянности села на постель и зачем-то натянула на себя лежавшее на полу одеяло…
А Георгий Александрович Романов, Император всероссийский, царь Польский, государь Туркестанский и прочая и прочая все еще не знал как ему себя вести дальше. Вызвать слуг и вывести невесть что задумавшую баронессу, а может быть как ни в чем не бывало одеться и попрощаться с дамами?
Но так ничего и не решил – предоставив в конце концов всему идти как шло.
Еще подумав что может быть лучше было бы сначала поужинать при свечах, поговорить о том о сем, но…
Залпом осушив бокал с шампанским, Ольга – оставшаяся абсолютно обнаженной наклонилась и поцеловала его в губы.
Она почувствовала, как он обхватил ее руками выскользнула из его объятий. На этот раз все будет так, как хочет она! Сдернув с него простыню, она забралась на кровать, а он просто лежал на спине, отдаваясь во власть ее движений. Она была возбуждена: сознание того, что она возвышается над ним, заставляет его подчиняться своим желаниям, использует его, – все это распаляло ее. Ее охватила волна жгучего наслаждения.
Ольга вздрогнула, ощутив его прикосновение, и почувствовала, как падает в бездну, а потом взмывает ввысь.
Тело баронессы изогнулось, и она вскрикнула, удивленная новой волной наслаждения.
– Еще… Еще… Нет, Георгий, возьми меня… Георгий.
Он вошел в нее властно, но не слишком резко, и Ольга застонала от блаженной истомы.
Но это был еще не конец.
– Ольга – что ты делаешь?!
Вероника не смела открыть глаза. Мягкие нежные ручки нежно гладили её плечи и грудь. Молодая женщина страстно впилась ей в губы Вероника обняла ее и обвила ее стройное тело … Поцелуи становились все жарче Вероника чувствовала как рука баронессы вдруг касается ее ягодиц и губы Ольги касаются ее соска…. Потом она обнаружила что Георгий чуть отодвинув Ольгу оказался сверху…
Вероника с жаром отвечала всем движениям его тела, встречала его на полпути и полностью принимала в себя.
– Милая…О Боже…
* * *
Пока лакеи бесшумно убирался в спальне, Георгий смотрел из окна на удаляющиеся сани в которых покинули этот дом две прелестных женщины… Как это ни странно, у него появилось нелепое ощущение, что так все в сущности и должно быть…
* * *
Полковник Кауфман угрюмо сидел в своем кабинете на первом этаже Зимнего дворца. Кабинет его был лишен признаков роскоши – скорее напоминая апартаменты провинциального полкового командира.
Рабочий стол в виде буквы «Г». Над ним – лампа-молния с калильной сеткой, с помощью специального блока она поднималась и опускалась над столом. Весь стол плотно завален отчетами и рапортами и делами дворцовых служителей. Тут же вишневая курительная трубка и мраморная пепельница. И все. Ничего не должно отвлекать от дел. А дел было много. Исполняющий должность «Дежурного при Его Императорском Величестве генерала» был занят – он изучал бумаги.
Согласно заведенному еще при Черевине порядку все что касалось безопасности монарха и его Семьи доводилось до сведения начальника охраны немедленно.
В Муроме задержали пьяного расстригу. Он в трактире вещал что в Петербурге бунт, полицию перебили, чиновников режут, а царь едва успел ускакать на коне в Кронштадт… А вот другое – не столь смешное. В Нижнем Новгороде при обыске подозрительной мастерской обнаружен начатый подкоп и инструменты применяемые для минного дела… Также была найдена бутыль с жидкостью для заряжения гальванической батареи системы Гренэ.
Сам хозяева – снявшие дом якобы под гравировальную мастерскую мещане Гордей Петров и Лука Турасов (паспорта как уже ясно фальшивые) успели скрыться. Местная полиция правда подозревает что это уголовные подбиравшиеся к стоявшему через улицу зданию Русско-Азиатского банка – но жандармы ведут особую проверку.
Это уже породило волну разговоров что мол «нигилисты» в ожидании визита Государя – который якобы будет венчаться в Нижегородском соборе (странный однако слух), заранее сняли лабазы и ведут подкопы под все главные улицы, чтобы взорвать царский кортеж и всех тех, кто с ним будет.
Но это все пустяки – вздор и чушь. Высечь дураков – болтунов – и все дела.
А вот это уже серьезнее.
Арестованный на днях буквально народоволец Юделевский в присутствии агента желчно предъявлял претензии друзьям по организации. Мол Первое марта де не принесло успеха оттого что революционеры изменили своим собственным словам что «что цареубийство будет производиться систематически» и оружие не будет сложено до тех пор, пока самодержавие не сдастся… И что нужно вернуться на это путь. Возобновить и расширять борьбу террористическую, не давать правительству ни минуты передышки, «будить выстрелами и взрывами спящую Россию» вселять ужас в сердца верноподданных, смущать колеблющихся, и ободрять тайных сторонников… Ну, а если уж нынешний царь не по зубам – то надо убивать его слуг и опричников. Ну – с этот то уже не опасен – если не петля то бессрочная каторга обеспечены.
Сообщения из Привислинского края.
Некий Викентий Матушевский – портной-социалист и член рабочего кружка – как доносят также агенты рассуждает о всем том же – о цареубийстве. Правда не так как можно было бы ожидать. Дескать, убивать нынешнего «мальчишку-царя» смысла нет – что толку если не он правит, а двор и родня? Нужно одним ударом покончить со всей династией как хотел Халтурин. «Если бы на месте этого неумелого русского мужика был я или другой настоящий польский борец – Польша была бы свободна уже десяток лет!» – приводит его слова бумага. Халтурин, Халурин…
Однако же не зря с прошлого года режим в Зимнем усилен и все помещения где царь бывает – особенно рабочий кабинет получили особый порядок охраны. Никто в отсутствие императора не мог входить в них, а после отъезда императора из резиденции кабинет опечатывался. А слуги и мастеровые могут заходить в эти помещения для уборки и разного рода мелкого ремонта только в сопровождении чинов Дворцовой полиции.
Надо потребовать от ее главы Знамеровского чтобы от этого правила отступлений не допускали.
Из-за границы державы – из Парижа – сообщают – хотя тоже о поляках. Старый бунтовщик и смутьян – еще 1863 года – и член какого-то «Интернационала» – Валерий Антоний Врублевский в присутствии Феликса Волховского и Дебогорий-Мокриевича с Судзиловским (народовольцы успевшие удрать) рассуждал о польской «вильности» – о чем же еще? И привел в пример ирландцев. Старая уже история – в октябре 1883 года в лондонском метрополитене в один день взорвалось две бомбы подложенные «Шинн Фейн». Более полусотни пассажиров получили ранения. А всего в течение полутора лет в Лондоне было тринадцать таких взрывов. И ни одного динамитчика не удалось поймать! Британцы наводнили столицу полицейскими, запретили на месяц продажу взрывчатых веществ и так далее, и тому подобное…
Но взрывы продолжились… И немудрено – ведь весь Лондон под охрану не поставишь. «Динамитная война» закончилась лишь тогда, когда члены британского парламента поставили вопрос о введении в Ирландии «гомруля», то есть автономии. Сильнейшая мировая держава попятилась и отступила перед горсткой храбрецов. Неужели же мы – поляки – создавшие могущественнейшее европейское государство? – вопрошал Врублевский – хуже каких то пьяниц с жалкого ничем не примечательного островка за спиной которых ни славной истории ни взятой Москвы ни отбитых от Вены турецких полчищ – вообще ничего?
(«Однако какая ж гордыня и самодовольство!» – покачал головой Кауфман)
Метрополитена в России нет и никогда скорее всего не будет – не по силам варварам такое («Тьфу, пшекская морда!»). Но есть железные дороги, вокзалы, присутственные места…
Подобрать организацию из хорошо говорящих по русских поляков, найти средства, обучить их изготовлять гремучий состав чтобы не зависеть от одной мастерской – и власть будет бессильна…
Это сообщение надо будет отослать Плеве и Шебеко. Однако ж эти поляки и впрямь как больной зуб – и рано или поздно нужно будет что-то делать. Ну да слава Господу это не его, Кауфмана забота!
Но от этого опасностей не меньше. Вот перехваченное письмо в Лондон Степняку – Кравчинскому – от кого узнать не удалось – вез его студент ехавший в Берлин к которому подошел на вокзале некий господин обыденной внешности и попросил бросить его в почтовый ящик по прибытии в Германию. Мол послание даме сердца, а он не хочет рисковать тем что строки любви прочтут полицейские ищейки-перлюстраторы… Неизвестный корреспондент в числе прочего пишет следующее: «Ни для кого в столице не является секретом что нынешний царь похотлив как гимназист… (Ну что за сравнения – не иначе по русской словесности «два» будучи тем самым гимназистом имел). В этом аспекте возможно было бы поискать среди девушек разделяющих идеи освобождения России ту которая по внешности могла бы рассчитывать попасть в его харем и тем самым бы стать для мсье Жоржа тем кем была Юдифь для Олоферна…» Как раз что называется в строку!
Да – увы – навсегда прошли времена Николая Павловича когда царь в одиночестве гулял с любимым пуделем по столице даже и не думая ни о какой угрозе… Коротко постучав, в дверях появился денщик.
– Ваше благородие – к вам поручик Сарматов.
– Пусть войдет…
Лейб-гвардии поручик Сарматов Евгений Степанович оказался черноусым высоким, стройным, молодым человеком высокого роста. Пролистав еще утром его дело полковник понимал – перед ним обычный по сути петербургский гвардеец.
Скачки, карты и вино время от времени – адюльтер с замужней скучающей чиновницей или купчихой… Служба – лишь от сих до сих. Прикажут изучить картечницу Норденфельда или этот новомодный пулемет Максима – изучит досконально, а так – даже не поинтересуется.
– Итак, господин поручик – сухо бросил Кауфман – прошу вас доложить о позавчерашнем происшествии. Как случилось что вы допустили к Его Величеству постороннюю даму? – Ваше превосходительство – начал Сарматов. Я хочу сказать что в данном случае…
– Не хочу знать ни о каком таком случае! – отрезал полковник. Ибо вы во всяком случае обязаны не допускать к охраняемой особе посторонних. Но вы ее допустили? Не так ли?
– Так точно! – согласился Сарматов. Допустил! Но…
– Так почему? – прямо глядя на него осведомился Кауфман.
– Но Александр Александрович…
– Господин полковник!
– Но господин полковник! Ведь эта так сказать дама… она…
– Что именно – «она»?
– Ну… – поручик замялся. Ммм…
– Вы язык проглотили, Сарматов? – процедил Кауфман. Итак – к Его Величеству без доклада как вы наверное должны знать имеют право входить ограниченный круг лиц. Весьма ограниченный. Напоминаю – это господа Бунге, Гурко, Победоносцев, Чихачев, Витте, Плеве, Вышнеградский, Воронцов-Дашков, Половцев, Николаи, Манасеин, великие князья, Вдовствующая Императрица, и ваш покорный слуга! Всё! – резко взмахнул он рукой, словно отсекая список допущенных особ от прочих.
