Олег Савощик
Лисьи байки: современные рассказы
– Но правосудие…
– Барышев сожрет вас вместе с правосудием и не поморщится. Как вы не понимаете, ей-Богу? Я тут перед вами в откровенность подалась, камень с души сбросила, но к следователям вашим не пойду. И никто не пойдёт, будьте уверены. Нужно дальше жить. У меня сын и мужчина, который меня любит, на большее и не позарилась бы!
Полина откинулась на спинку, разминая затекшие пальцы. Не заметила, как Лиза подошла ближе, легонько оттянула ворот. Совсем свежий синяк багровой лентой тянулся от шеи к плечу и ниже, до самых лопаток. Еще несколько пожелтевших пятен прилипло к локтям и запястьем.
– Такая любовь, значит?
– Это другое!
Хлопнула дверь, вернулся рыжебородый. Мужчина недовольно крякнул, увидев Лизу, и ушел греметь на кухню.
– Я прошу вас уйти.
Лиза почувствовала боль в скулах. Развернулась на каблуках, скрипнула половицами. Повернулась уже в проходе.
– Такая она вот, доля бабская? Бьет – значит, любит, да? Ну и правильно, баба – она ведь что для мужика? Удобство. Баба стерпит! Слезами подавится, а смолчит, что та собака, хозяина не покусает. Такая она. Баба! Может, я не знаю, каково это – спать на улице. Но ясно вижу разницу между бабой и женщиной.
Она почти кричала. Знала, что ее слышат – и мужик за стеной, и, вероятно, соседи. Хотела, чтобы слышали.
– Куда едем, сударыня? – осведомился извозчик, когда Лиза вернулась в экипаж.
– Обожди чуток, милый человек. Дай отдышаться.
Елизавета Васильевна две недели бегала по адресам из домовой книги Барышевых. Отыскала едва ли больше половины: кто-то разъехался по родным деревням, так что не сыщешь концов, кто-то устроился в дома к новым хозяевам. Остальные отнеслись к расспросам с недоверием. Стоило упомянуть Барышева, и девушки менялись в лице, поджимали губы, у кого-то на глаза наворачивались слезы. Если прислугу удавалось разговорить, то Лиза выслушивала очередную жуткую историю, подобную предыдущим. Пальцы, сжимающие бумажку с именами, холодели от мысли: возможно, каждая из списка могла стать жертвой.
Имя Полины стояло последним. И, сама того не зная, она оказалась права: никто не осмелился свидетельствовать против бывшего господина.
– Трогай! – Лиза сглотнула застрявший в горле ком и назвала извозчику адрес.
***
– Елизавета Васильевна, голубушка, проходите-проходите, располагайтесь. – Бибиков вился ужиком, и за локоток проведет, и дверь придержит, и стул придвинет. – Удобно? Вот и славненько. Польщен, весьма польщен таким визитом. Изволите напитков?
– Спасибо, не утруждайтесь. – Лиза осмотрела просторный кабинет главного редактора.
Как и в комнатушке Полины, здесь повсюду возвышались стопки бумаг, но само помещение казалось гораздо светлее. И чище.
– Уж не серчайте за беспорядок, Елизавета Васильевна, коли б знал, что такая гостья пожалует, непременно б…
Когда-то Павел Андреевич подрабатывал тем, что писал статьи для газеты Бибикова. С тех пор редактор стал частым гостем и другом семьи. Лизу иногда смущало, с какой пылкостью он одаривал ее вниманием, но жена поэта списывала то на природную душевность и добрый нрав.
– Как поживает любезнейший Пал Андреич? Здоров ли? В добрых ли отношениях с Музой?
– Благодарю, у него всё хорошо, – Лиза улыбнулась.
– Чудесно! Слышал, скоро выходит его большой сборник поэзии?
– В будущем месяце.
– Бальзам на душу. Очень уж уважаю творчество вашего милейшего супруга. Талант, нет. Атлант!
Елизавета Васильевна устала благодарить и решила перейти к сути.
– А я к вам по делу, милый друг.
– Весь внимание, душенька.
Она на миг зажмурилась и глубоко вздохнула.
– Как вы смотрите, чтобы я написала статью для вашей газеты? Возможно ли это? – выпалила без передышки.
– Эм-м… – Бибиков сел, положил локти на стол. Морщины на широком лбе мужчины сложились гармошкой. – Я, м-м-м.. Гхм, прошу извинить. А почему вы, собственно…
– Решила попробовать свои силы в журналистике. Наслушалась от супруга, как это интересно и как ему нравилось с вами работать.
– Я-я…
– А вы – известный мастер словесности! Под вашим руководством, уверена, у меня может недурно получиться. Не находите?
Лицо Лизы светилось, обжигая несчастного Бибикова.
– Ну да-а. А о чем, позвольте узнать, вам бы хотелось писать?
– Я уже все придумала! Как говорит один мой знакомый: “литература – это всегда о наболевшем”. О том и напишу.
Редактор облизнул пересохшие губы.
– Хорошо! – решился он и для убедительности хлопнул себя по коленям. – Как напишите, несите прямо мне на стол. Посмотрим, поправим, опубликуем. Только и у меня к вам будет просьба, дорогая Елизавета Васильевна.
– Всё, что угодно.
– Супруг ваш нынче вхож в узкие круга и знакомство водит с серьезными литераторами. Я понимаю, птица иного полета! Но не мог бы он изредка присылать свои стихи и в нашу газетенку? Всего колоночку… ах, как бы мне потеплело на душе.
– Я обязательно с ним поговорю! – Лиза поднялась. – И спасибо, что услышали мою просьбу, для меня это очень важно. Никогда вам не забуду!
***
– Бибиков подлец! А еще другом звался. Никогда ему этого не забуду. – Павел Андреевич злобно жевал папиросу и зыркал на жену. – Сдавай, Мишаня.
– Карты мне наскучили, Паша, – один из игроков откинулся в кресле и пригладил черную, как смоль, бороду. – А вот разговор наш обретает интересный оборот. Извольте, Елизавета Васильевна, поведайте нам, отчего вдруг решили податься в журналисты?
Лиза напряглась. Пашин друг частенько хаживал к ним в дом, чтобы перекинуться в партейку-другую, и компания та никогда не чуралась общества дамы. Но в последнее время жена поэта всё чаще слышала язвительные комментарии, затеянные не смеха ради.
– До журналиста мне ещё далеко, – ответила она буднично.
– Но позвольте, скромность вам не к лицу. Ваша статья произвела фурор! Меньше и не скажешь. Мне вот только непонятно, отчего ж вы так господина Барышева невзлюбили? Зачем на человека наговариваете?
Лиза посмотрела на него так, что едва не прожгла дыру в залысине.
– О чем вы, любезный? – голос ее пел, внутри гремело. – В моей работе нет никаких имен.
– Полно вам, – поморщился Миша. – Читатель – он не дурак, понимаете ли. Он меж строк зрит. Писатель, известный человек, насилует прислугу! И так же описали вашего героя без имени, так рассказали о нем подробно… Действительно, а кто бы это мог быть?
– Написала все по правде, – твердо ответила Лиза.
Правду эту общество переварило и отхаркнуло смердящей жижей. И фурор тот аукнулся семье поэта. Стоило выйти на люди, и за спиной шептались, мол, Елизавета Васильевна клеветница, и, что хуже, больна фантазией. Светская жизнь угасла вместе с доверием бывших друзей, растворилась в ядовитых плевках.
– Свет рассудил иначе, – Миша развел руками.
– Уж не хотите ли назвать меня лгуньей в моем доме? – Лиза не отвела взгляда.
– Помилуйте, Елизавета Васильевна, и в мыслях не держу! И жажду господина Барышева до молодой прислуги я тоже допускаю. Но заметьте, однобокая она какая-то получается, правда ваша. Давеча шурин поведал мне, как вы к нему о жалобе справиться заходили, а он отправил вас искать свидетелей. Но давайте взглянем с другой стороны на их историю. Известно, что столичная прислуга глубоко и почти поголовно развращена. Выросшая в деревне, в одной избе с телятами и курами, женская и по большей части незамужняя молодежь массами прибывает в город и поступает в услужение к господам, где бесповоротно вовлекается в разврат бесчисленными, бесцеремонными ловеласами, начиная от барина и лакея, кончая конюхами и гвардейскими солдатами. Разве закаленная в целомудрии душа ее в силах устоять против такого разнородного и беспрерывного соблазна? Можно положительно сказать, что большей частью женская прислуга в Петербурге сплошь проститутки со стороны поведения!
– Что вы хотите этим сказать?
– Лишь то, что нет веры их словам.
Лиза глазами обратилась к супругу, ища поддержки. Но Павел Андреевич продолжал молча кусать костяшки пальцев и глядел на нее так, будто не узнавал жену.
– За восемь… или десять рублей они переступают порог нашего дома и становятся нашей собственностью, – сказала Лиза тихо. – Их день и ночь принадлежат нам. Но обязательно сыщется мерзавец, который воспользуется этим из самых низких побуждений. Вы ставите в один ряд соблазн и принуждение.
– Слова, слова! —Миша лениво поправил сюртук. – А доказательства, Елизавета Васильевна? Факты?
– Я их достану! – упрямо ответила она.
Павел Андреевич утопил лицо в ладонях.
– Ли-и-иза… – простонал он. – Прекрати, прошу.
Она зыркнула свирепой кошкой. Продолжила ему назло, выдавила с жаром:
– И дело вовсе не в господине Барышеве, таких Барышевых, почитай, в каждом втором доме. Один прислугу насилует, другой недоплачивает, за скотину держит. Третий жену отлупит, изведет. Еще один на балу прижмет в пьяном угаре, так, что и не вырваться, жаркими речами ухо обслюнявит, до смерти перепугав молодую барышню. И все они, Барышевы эти, высмеют, в спину тыкнут, лишь рот открой. О кого ноги вытер? О бабу? А, пустое! Он же Барышев! Ему все нипочем.
Миша не перебивал. Переводил взгляд с одного супруга на другого.
– Позвольте узнать, уж не вступили ли вы в столь популярные нынче женские объединения? – спросил он, чуть погодя.
– Я могу говорить за себя сама. Тем не менее не разделяю вашей насмешки. Разве они борются не за правое дело? Маркс…
– Вы читали Маркса? – гость округлил глаза.
– Маркс – это об угнетенных и угнетателях, как ни глянь. И немцу стоило бы выделить женщину в отдельный класс.
– Угнетенных, разумеется? – Миша усмехнулся. – Положим, всем этим бедным женщинам, о которых вы толкуете, есть за что бороться. Но вы-то? За мужем и в достатке рассуждать о классовой борьбе, конечно, удобно, хоть и небезопасно. Решительно не понимаю, вам-то зачем?
– Тяжелое положение может застигнуть всякую женщину. Последние годы дворянство в упадке, вчерашняя знать сегодня вынуждена влезать в непомерные долги или идти побираться. Вы знали, что десятая часть проституток Петербурга – девушки из некогда влиятельных семей? Они, может, и хотели бы освоить профессию, заняться делом, но университеты для них закрыты. Да и та же прислуга, будь у нее только возможность, разве отказалась бы учиться? Выбраться из бедности, работать и получать наравне с мужчинами, а не драить чужие горшки, разве плохо от того было бы обществу? Разве не шагнуло бы оно вперёд, вместе, на равных?
– Позвольте, но кто же тогда будет драить горшки? Вы?
Раньше Лизе нравилась, как Пашин друг смело держит разговор, его вольная манера и вечная улыбка лукавых губ. Но сейчас от бородатой физиономии воротило.
– Ну да то пустые фантазии, – продолжил Миша. – От наших реалий далекие. Возвращаясь к вашим словам, вот еще занятная мысль. Коли я, или любимый нами Павлик, да кто угодно, переберет горячительного в кабаке и ляпнет, не подумав, задев обидой чьи-то чувства, то непременно получит по мордасам. Ну а с женщиной как же, руки теперь не поднять? Что же это за равноправие такое?
– Я сегодня сама много наговорила. Много кого задела, – Лиза оскалилась. – Может, и мне тогда?
– Не понял вас, Елизавета…
– По мордасам, а? Чего уж! К чему стеснения, давайте, чтоб наотмашь. Милый, ты не против? – Она повернулась к раскрасневшемуся Павлу Андреевичу.
– Я-я… Гхм, Лизавета… Лиза, ты чего? – Миша, сконфузившись, вжался в кресло, одернул тугой ворот. – Я ж не то совсем… Простите великодушно, не о том…
Поэт залился смехом, нервно, сбиваясь на свист
– Эвона как уела, признаю. – Миша посмотрел в спокойные глаза хозяйки, самообладание возвращалось к нему. – Мое уважение вашему проворству, Елизавета Васильевна. Повезло тебе с женой, Паша, всегда говорил. Но довольно! Мой доктор утверждает, что серьезные темы к ночи вредят пищеварению. Еще партейку?
– Прошу простить, господа. – Лиза поднялась. – Я устала и вдоволь насытилась вашей игрой.
***
– Полюбуйтесь. – Секретарь Бибикова показал на мешки, доверху забитые письмами.
– Все? – изумилась Лиза.
Скандальную статью прочла вся столица. Стоило оставить в конце маленькую приписку, мол, расскажи, читатель, свою историю, и редакцию завалили письма с жалобами на домашнее насилие.
Лиза перебирала бумаги дрожащими руками, с диковинной смесью ужаса и ликования. Потребовались часы, чтобы отыскать нужные адреса – те, что из домашней книги Барышева. Девушка вскрывала конверты и бежала взглядом по знакомым рассказам, нацарапанным неровным почерком, измазанным чернилами и грамматическими ошибками, но таким личным, что, читая, сбивалось дыхание.
Они побоялись идти к следователю и строчить жалобы, но желание быть услышанными, выплеснуть боль хотя бы на безжизненную бумагу, взяло верх. Лишь об анонимности молили они. Лиза вскрывала другие письма, кухарок и поломоек, жен военных и банкиров, фабричных рабочих и знатных дам. Все были об одном.
– А, это вы. – Главный редактор зашел в архив.
Елизавета Васильевна показала ему письма.
– Вы понимаете?! – тяжело дышала она. – Здесь есть всё, в деталях! Теперь ему уж точно не отвертеться. Я напишу такую статью, разгромную, сорву все маски! Никуда не денется, ему придется оправдываться…
– Не выпущу, – ответил редактор.
– Что? Почему?
– Вы меня обманули тогда, воспользовались добрым отношением. – От прежнего учтивого и сердечного Бибикова не осталось следа. Каждым словом он будто гвоздь вбивал. – Собирательный образ тирана… Тьфу! Как же! Скрепя сердце, я пошел на поводу, опубликовал, но если бы только подумать мог, что речь о Барышеве. Да вы хоть представляете, что это за человек, какой вес он имеет в литературных кругах? Одно его слово, и нет нашей газетенки! Я больше шею подставлять не стану, увольте.
– Ну как же так? – Лиза похолодела внутри. – Ведь правда – вот она, только руку протяни…
– Не протянуть бы ноги за вашу правду. Ходите всё, вынюхиваете, сплетни собираете. Благородных кровей, а ведете себя как базарная баба, ей-Богу! Стыдно, Елизавета Васильевна. – Бибиков отвернулся. – Велите кому-нибудь забрать письма отсюда, или мы их сами сожжем.
И хлопнул дверью.
Из редакции Лиза выскочила, не различая дороги, едва не сбила женщину у входа. Предательство Бибикова засело в груди стальной иглой.
– Да на вас лица нет, милочка! Елизавета Васильевна, я полагаю? Ваша прислуга сказала, что я могу найти вас здесь.
Лиза всмотрелась в пожилое лицо, силясь вспомнить, где видела его раньше.
– Не утруждайтесь, мы не знакомы.
Женщина представилась Марией Покровской, рассказала, под каким она оказалась впечатлением от нашумевшей статьи.
– Без толку это, – Лиза повела плечами. – Эту стену не пробить.
– Рано опускаете руки, милочка! – Покровская погрозила пальцем. – Вы сказали, и вас услышали. Гораздо больше людей, чем вам кажется. Гораздо!
– Равноправки? – догадалась жена поэта.
– Нас называют и так, – Мария усмехнулась. – Всех, кто готов бороться. В первую очередь – с невежеством. Лишь знание – тот свет, способный рассеять вечную тьму этого страшного порока. И я говорю отнюдь не про точные науки и университетские дисциплины, хотя без этого тоже далеко не уедешь. Женщинам не хватает знания, что можно жить по-другому. Дышать свободно, распоряжаться своей судьбой. Вы спросите, кто же их даст, те знания? Ведь простой девушке, забитой тиранией, связанной по рукам и ногам устоями сильных мира сего, его взять попросту неоткуда.
– И кто же?
– Мы с вами, – с назиданием сказала Покровская. – Женщины из благородных домов, наделенные властью и уважением, осознавшие свою силу, лишь у нас есть ресурсы собрать всех вместе. И повести за собой.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете ввиду.
– Возможно, вы не в курсе настроений женской части города и не представляете масштабов. Возможно, люди только и ждут, чтобы выйти на улицы. Возможно, их достаточно, чтобы дойти до дворца. Костры гнева уже горят, осталось подкинуть в них совсем немного, и забушует пожар! У вас не найдется, случаем, еще несколько дров?
Лиза вспомнила о сотнях писем. Почесала кожу на запястье, царапая в кровь.
– Вы говорите невероятные вещи.
– Елизавета Васильевна, вы читаете газеты? Суфражистки Англии не стесняются забастовок, не боятся смотреть в лицо патриархату.
Они дошли до конца улицы. Лиза подняла руку, показывая извозчику подать экипаж.
– Я борюсь не с законом, а ради его торжества, – сказала она. – Ваши методы мне чужды, как и всякое позерство. Прощайте.
…Но у самого дома ее ждала еще одна встреча. Лиза быстро признала курносую девчушку, которая медлила не так давно, прежде чем впустить ее в дом Барышевых.
– В глаза хотела ваши лживые взглянуть! – сходу набросилась прислуга. – Это ж какого надо быть низкого достоинства, чтобы человека так оклеветать? Из-за вашего яду честные люди страдают! Господин мне, между прочим, никакого плохого зла не сделал, пальцем не тронул, а вы! Вы! За что вы со мной так?
– Простите великодушно, я не понимаю. – Лиза, забывшись, полоснула ногтями расцарапанное запястье, зашипела от боли.
– Посмотрите на нее, она не понимает! А то, что из-за вас господин Барышев всю прислугу из дома погнал и мужчин замест нас нанял. Чтобы больше не трепались всякие, не чернили имя доброе. А нам-то теперь что?
– Я не знала… – запнулась Лиза, сконфузившись. – Прошу, пройдемте в дом, я дам вам денег на первое время.
– Да подавитесь вы, – бросила курносая. – Совсем с жиру беситесь, а оттого и выдумываете. Чтоб вам пусто было!
Лиза проводила прислугу немигающим взглядом и вернулась домой на ватных ногах. Мысли смешались, голова страшно болела. Хотелось пить, но звать Аксинью сил не осталось. Та не вышла встречать барыню, да и в последние дни старалась реже попадаться на глаза. Сделает работу тихонько и в каморку свою незаметно прошмыгнет, только бы не выдать себя лишним звуком.
Елизавета Васильевна подняла расписную подушку с дивана и крепко прижала к лицу. Почувствовала кожей, как все сильнее намокает ткань.
***
Лакей с посланием прибыл тем ранним утром, когда вся знать Петербурга только возвращается с балов, а прислуга, едва поднявшись, клюёт носом и бьет битки. Вот только семью Павла Андреевича теперь не звали на балы.
Елизавета Васильевна надеялась больше никогда не оказаться в доме у Барышевых, но жена писателя просила приехать в срочном порядке, ибо её хворь развивается и мешкать не будет.
Ещё один лакей, тоже мужчина, проводил Лизу к больной. Пётр Сергеевич, видимо, и впрямь сменил прислугу.
Если бы не сбивчивое дыхание, то сложно было бы понять, что среди огромных подушек на измятых простынях вообще кто-то есть: так ссохлась госпожа Барышева. Ее голос ослаб сильнее обычного, и чтобы услышать хоть слово, приходилось наклоняться едва ли не вплотную к побелевшим губам. Она говорила о Боге и о скорой встрече с ним, и о том, кто будет присяжными на ее суде. А затем попросила помочь ей подняться, и Лиза удивилась, насколько лёгким оказалось тело в ее руках.
Сидя на краю кровати, Барышева повернула железный ключик, торчащий из прикроватного столика. Достала плотную стопку бумаги.
– Я сразу поняла, зачем вы приходили. Зачем искали прислугу. Поняла. А потом и прочитала.
Лиза боялась вздохнуть, чтобы ненароком чего не упустить.
– Он писал им записки. С признаниями, с угрозами. С клятвами любви и с обещаниями покалечить. Писатель, он не скупился на слова. Здесь всё, вот они, здесь.
Барышева трясла руками, записки выпадали из слабых пальцев, сыпались ей на колени, ложились в густой ворс ковра.
– Они несли их мне. Ходили жаловаться мне. Как иначе? Все эти годы они ходили плакаться мне. Но зачастую слишком поздно. Когда ничего не вернёшь.
Барышева делала долгие паузы, натянутая донельзя кожа головы, казалось, лопнет от напряжения. Лиза терпеливо ждала.
– Тогда я давала им денег на дорогу домой. Или на комнату. Хотя бы на первое время. Записывала адреса в домовую книгу, чтобы позже справиться, как устроились. Мужу говорила, сбежали, мол. Он и не искал.
Барышева стала заваливаться назад, и жена поэта придержала ее за спину.
– Я ведь сама все это прошла. В молодости, когда была ему интересна. Все это. Он всегда был… был таким.
Лиза не хотела спрашивать. Ей надоели попытки уйти от ответа. Но измученная болезнью женщина сказала сама:
– И кто бы послушал меня всерьез? Разве может законный супруг насиловать свою жену?
– Сейчас… Сейчас он мучает кого-нибудь?
