Олег Яковлев
Ярослав и Анастасия
Глава 11
Рослый черноволосый человек лет сорока пяти в долгой испачканной грязью и порванной в нескольких местах тунике[111] ромейского покроя, как только привели его к Ярославу стражи, довольно-таки самоуверенно уселся на лавку напротив князя и громким голосом, чудно мешая греческие и русские слова, объявил:
– Я Андроник Комнин, себастократор[112]! Я твой двоюродный брат, архонт[113]! Пришёл к тебе в надежде отыскать спасение! Базилевс Мануил преследует меня незаслуженным гневом! Двунадесять лет я провёл в темнице, и вот… – Он размашисто развёл своими сильными, жилистыми руками. – Мне удалось наконец бежать!
Что-то знакомое сквозило в чертах этого человека, Ярославу даже почудилось вдруг, что перед ним не кто иной, как Берладник, только почему-то потемневший лицом и волосами. Разве цвет глаз – чёрных, как южная ночь, немного успокоил недоумевающего галицкого князя.
Меж тем неизвестный широко, во весь рот, улыбнулся, обнажив ряд крепких белых зубов.
– Понимаю твою насторожённость, равно как и твоё недоверие, архонт. Покажу тебе этот предмет. – Он снял с шеи и положил перед Ярославом оберег с родовым знаком Рюриковичей – соколом-балабаном.
– Этот амулет моя мать, Ирина, сестра твоего покойного отца, когда-то давно повесила мне на шею. Он хранил меня от многих бед. Да, архонт. Верь мне. Мы – родственники.
Ярослав усмехнулся, хитро прищурился, неожиданно спросил:
– А ты не боишься, что я позову стражу, велю заковать тебя в цепи и выдам базилевсу Мануилу?! Или просто прикажу казнить! Мало ли какой оборванец выдаёт себя за царского родственника?!
– Нет, я не боюсь! Даже если бы я оказался самозванцем, ты не отдашь меня Мануилу! Тебе это невыгодно, архонт. Насколько мне известно, ты порвал багряный хрисовул[114] базилевса и расторг союз Мануила с твоим покойным отцом. И ты поддерживаешь мадьяр в начавшейся недавно войне с Ромеей.
Андроник внезапно громко рассмеялся. Один из стоявших у него за спиной стражей тупым концом копья возмущённо ударил его в плечо.
Грек обернулся, соскалил недовольную рожу, прошипел что-то обидное и злое на своём языке, а затем снова обратился к Ярославу:
– Крепкая у тебя стража, архонт. Но тебе не следует меня опасаться. Я твой друг. Да, сегодня я нищ, наг, одет в лохмотья, я ищу у тебя в доме приюта, но завтра я снова могу стать сиятельным принцем, и тогда… Обещаю, что не забуду того, кто протянул мне руку помощи в час беды!
Самоуверенность пришельца коробила Ярослава, он едва сдержался, чтобы не приказать стражам отвести Андроника, действительного или мнимого, в поруб и посадить на хлеб и воду. Остановила его мысль, что, по сути, этот ромей говорит правду. И не всё ли равно, кто он, самозванец или принц? Главное, он, Ярослав, мог бы использовать его в своих целях.
Когда-то князь Владимир Мономах принял у себя самозваного сына императора Романа Диогена и даже выдал за него свою дочь Марицу. Наверное, сверстный умом Мономах знал или догадывался, что перед ним отнюдь не царевич, но, враждуя с тогдашним базилевсом Алексеем, дедом нынешнего Мануила (и Андроника, кстати, тоже), постарался насолить своему врагу. Вот и ему, Ярославу, выпадает случай вмешаться в дела империи.
Осторожный Осмомысл поначалу ничего определённого ромею не обещал, спросил только:
– Как же ты сумел убежать из темницы? И почему ты в такой одежде?
– О, это долгая история, архонт! – Андроник удобнее устроился на обитой бархатом скамье, снова улыбнулся, обнажая белые зубы, и изготовился начать подробный и долгий рассказ.
По приказу князя стражи скрылись за дверями. Челядин поставил перед ромеем большое блюдо с оливками, наполнил серебряную чару вином. Отхлебнув глоток, Андроник наконец приступил к повествованию:
– В юности мы были дружны с базилевсом Мануилом. Вместе ходили в походы, рубились с неверными турками, крошили алчных латинян. На ристалище мы тоже были равны. И даже любили мы двух родных сестёр. Ах, Евдокия! Как она была прекрасна!.. – Ромей мечтательно вздохнул. – Но однажды базилевс внезапно разгневался и приказал бросить меня в мрачную камору в холодной каменной башне. Там я просидел долгие годы. Меня кормили, выводили на прогулки, но стража была бдительна и крепка.
– За что же тебя осудил император? – спросил, врываясь в речь Андроника, Ярослав. – Кажется, ты переоделся латинским наёмником и хотел проникнуть к нему в палатку во время похода? Охрана задержала тебя возле самого порога. Или я что-то путаю?
Ромей вздохнул и согласно кивнул кудрявой головой.
– Ты прав. Я мечтал об императорском венце. Я ни в чём не уступал Мануилу и полагал, что достоин быть на троне. Но мне не повезло. Видно, я прогневил Господа. За то и был подвергнут столь суровому и долгому наказанию. В тюрьме я едва не сошёл с ума. Как-то раз я вдруг обнаружил в углу каморы, куда я был заключён, под грудой кирпичей небольшое отверстие. Как же велико было моё разочарование, когда оказалось, что это всего лишь углубление, а не потайной ход из башни! Но и этим я решил воспользоваться. Скажу тебе, архонт, что никогда не следует, даже в самом безысходном положении, впадать в отчаяние. Я спрятался под кирпичами и с удовлетворением слышал, как кричат и бестолково снуют по каморе стражи с факелами в руках. Они решили, что я сбежал! Базилевс велел закрыть порты и городские ворота, меня разыскивали по всему Константинополю, в то время как мою жену, которую заподозрили в содействии моему побегу, заточили в ту же самую камору. Когда я выбрался из своего укрытия, она пришла в ужас, приняв меня за привидение. С трудом убедил я её в обратном. В этой каморе мы зачали ребёнка. Ну, а немного позже, когда бдительность стражей ослабла, а моя жена вернулась в свой дом, мне удалось-таки убежать из опостылевшей темницы. Увы, я недолго радовался свободе. Меня снова схватили, привели в Константинополь и заковали в двойные цепи. Одного не учли мои враги: у меня были верные слуги и друзья, которые сохранили мне преданность. Однажды я получил с воли бочонок доброго хиосского вина. В нём я обнаружил ключ и длинную верёвку. Ночью я отпер двери каморы, спустился по верёвке с башни и перелез через стену сада перед дворцом, где живут моя жена и дети. Обняв и расцеловав на прощание своих родных, я тотчас снял с себя проклятые цепи, переоделся в доброе дорожное платье, вскочил на быстрого коня и умчался из города. Когда меня хватились, я был уже далеко. Путь мой пролёг через валашские степи и горные хребты Горбов. Я спешил к тебе, архонт. Я знал, что ты – самый могущественный из правителей, чьи земли примыкают к берегам благословенного Эвксинского Понта. Я хотел прибыть в Галич, как положено знатному ромейскому придворному, в подобающих случаю одеждах. Но уже недалеко от Галича меня нагнал отряд вооружённых до зубов валахов. Они знали, что за мою поимку базилевс Мануил обещал большую награду, и они схватили меня, внезапно напав из-за кустов. Опять я оказался в плену! А так близки были спасительный Галич и ты, архонт! И вот я собрал в кулак всю свою волю и весь свой ум! Я не дал погубить себя отчаянию и прибег к хитрости. – Андроник неожиданно громко расхохотался. – Обманул я этих простаков-валахов! Сказал, что страдаю поносом и желаю отойти по нужде, нашёл в кустах длинную палку, повесил на неё шапку и дорожную хламиду[115], а сам в одной тунике скрылся в горном лесу, среди кривых пихт. Мне удалось уйти от погони, сбить врагов со своего следа. И вот я тут, сижу перед тобой, архонт. Исстрадавшийся, несчастный, полуголый, голодный! Ты должен поверить мне. Я – твой друг! Сейчас и в будущем. Пойми, архонт. Жизнь переменчива. Если я когда-нибудь стану базилевсом, то не забуду о тебе. Вместе мы с тобой сокрушим любого недруга!
– Занятно сказываешь, сладко поёшь, – выслушав долгий рассказ ромея, отмолвил Ярослав. – Что же, во многом ты меня убедил. В поруб тебя не брошу, не в моих то правилах. Поселю на верхнем жиле, велю кормить хорошо, стражей приставлю. А там посмотрим…
Он хлопнул себя по коленке и решительно поднялся, оканчивая трудный разговор. Ромею он не верил до конца, но решил его, если что, использовать.
…Евнуха Птеригионита давно не звали в княжеский дворец. Каково же было изумление маленького хромого человечка, когда явился к нему один из самых доверенных людей Осмомысла – боярин Избигнев Ивачич, и сопроводил в княжой терем. В утлой каморе было проделано у пола оконце, откуда обозревалась просторная горница. Яркий свет хоросов[116] резко ударил евнуху в глаза.
– Ответь мне, кто этот человек?! – потребовал Избигнев. – Тот, что сидит на лавке и греет ноги у печи.
Птеригионит внезапно вздрогнул.
– Не может быть! – прошептал он испуганно.
– Ну же! Отвечай! – приказал Избигнев.
– Это Андроник Комнин, двоюродный брат базилевса Мануила. Но я слышал, что он заключён в темницу.
– Ты не врёшь? Лучше гляди давай.
– Да нет, светлый боярин. Я не ошибаюсь. Это на самом деле Андроник Комнин.
– Ну ладно. Ступай. Вот тебе сребреник. И помни: коли слукавил, головы тебе не сносить.
Избигнев поспешил к князю, а Птеригионит, попробовав на зуб серебро, постарался поскорее унести ноги из княжеских хором.
Впрочем, спустя седьмицу к нему снова явился Избигнев. И снова плёлся, вздыхая, колченогий уродец по склону горы, пробирался через забитые возами ворота, восходил вверх по лестницам дворца.
Князь Ярослав принял его милостиво. Получил Птеригионит повеление отправиться в Константинополь. Хотел хитроумный Осмомысл доподлинно узнать, как живёт и чем дышит главный город империи ромеев.
Глава 12
Солнечный луч падал через забранное слюдой узкое высокое окно в просторный покой Влахернского дворца. Несколько мужей в дорогих, украшенных золотом плащах – полудаментумах, почтительно склонились перед человеком с короткой каштановой бородой, который, раздражённо расстегнув и бросив на плечи слуге полукруглую пурпурную мантию с кистями на концах, торопливо расхаживал по мраморным плитам.
– Выходит, Андроник добрался до русских пределов. Его следы отыскались в Галиче. Это ты, Контостефан, не уследил за ним! – прикрикнул он на одного из коленопреклонённых.
Последний втянул голову в плечи и едва сдерживал дрожь.
– О, солнцеликий! Мы виноваты, спору нет. Но Андроник имеет много сторонников среди столичной знати. Они-то и помогли ему ускользнуть, – заметил другой придворный, седой старик с изрытым морщинами лицом.
– Протосеваст Василий Аксух! – не слушая его, обратился император к рослому мужу, застывшему в почтительности возле двери. – Как наши дела на Дунае? Как ведут себя мадьяры?
– Пока на Дунае царит тишина, мой повелитель. Твой флот, доблестный, вселил страх в обросшие грубой шерстью сердца мадьяр, – елейным голосом проговорил Аксух.
Высокие пурпурные сапоги проскрипели по мраморному полу. Император неожиданно резко обернулся.
– Выйдите все! – приказал он грозно. – И позовите мне Белу, моего будущего зятя.
Базилевс расположился в просторном кресле.
Вскоре в палату явился тонкостанный молодой человек очень высокого роста в тёмно-синей тунике с широкими рукавами, доходившими до земли. Чёрные волосы юноши слегка вились кудрями, подбородок был гладко выбрит, смуглое лицо и глаза слегка с раскосинкой выдавали в нём выходца из мадьярского рода.
– Ты звал меня, автократор[117]? – Молодой человек отвесил императору земной поклон.
– Да, звал, сын. Не удивляйся, что я называю тебя так. Ибо недалёк тот день, когда ты соединишься брачными узами с моей возлюбленной дочерью Марией. – Базилевс обратил на Белу своё исполненное мужества, всё словно бы дышащее силой и энергией лицо.
Бела прикусил губу. Он с трудом скрывал досаду. Шестнадцатилетняя императорская дочь сегодня в очередной раз назвала его варваром. Она едва терпит его присутствие во дворце. Но скажешь об этом Мануилу, и бог весть, как поведёт себя базилевс. Возьмёт да и назначит своим наследником кого-нибудь другого. А он, Бела, надеется в будущем получить и императорскую корону, и престол Венгрии. Соединив под единым скипетром[118] две державы, он сможет стать самым могущественным правителем в Европе. Ради этого стоит терпеть насмешки толстой откормленной дочки Мануила.
Мария была единственным ребёнком императора от первого брака со свояченицей германского императора Конрада, Ириной. После кончины первой супруги Мануил женился вторично на дочери князя Раймунда Антиохийского[119], именем тоже Мария. Новая базилисса была на редкость хороша собой, она умела нравиться, в её честь поэты слагали стихи, она цвела, красовалась в лучших одеждах, но… пока она не могла родить базилевсу сына. И Бела, бывший заложник, сын покойного короля Гезы и русской княжны Фружины, стал теперь надеждой ромейского трона. Эх, если б императорская дочка была хоть чуточку краше или хотя бы не дразнила и не издевалась над ним! Молодой человек вздыхал и насторожённо косил взглядом чёрных глаз на восседавшего в задумчивости в высоком кресле базилевса.
– Вот что, Бела, – прервал воцарившееся в палате молчание Мануил. – Хочу посоветоваться с тобой. Учителя хвалят тебя, говорят, ты неглуп и прилежен. Наука управления империей трудна и многогранна. А нынешняя наша тема касается твоей родины. Много дурных событий происходит в славном городе Эстергоме. Ты знаешь, что на престоле земли мадьяр закрепился твой старший брат, Иштван. Всеми делами вашего королевства заправляет твоя мать, Фружина.
– Мой базилевс! У меня давно нет матери! Ты, порфироносный, стал мне и отцом, и матерью! – пылко воскликнул Бела.
В словах его была искренность. Но не настолько привязан был молодой Арпадович к Мануилу, сколько ненавидел свою родную мать и брата. Это они сделали его заложником и заставили пресмыкаться в этом гадюшнике, каким Бела считал Влахернский дворец. Если он станет императором, то непременно переедет отсюда в Палатий – древний дворец Юстиниана[120] и Василия Болгаробойцы[121]! Или в Магнавру на живописном берегу Босфора!
– До нас дошли вести, что твой брат Иштван собирается жениться. У него есть сильный союзник – галицкий князь Ярослав. Так вот, дочь Ярослава уже прибыла в страну мадьяр. В скором времени намечается свадьба. Как ты понимаешь, против империи ромеев складывается весьма сильная коалиция. Мадьяры, князь Ярослав, чехи, сербский жупан Неманя. Не забывай также римского папу и сицилийских норманнов[122]. Иными словами, в начинающейся на Дунае войне нам придётся нелегко. Вот я и позвал тебя. Подумай, как сделать, чтобы князь Ярослав отстал от союза с твоим братом и твоей матерью. Если он отпадёт от Иштвана, то, поверь мне, не пойдут помогать мадьярам ни чехи, ни Сицилия. А со Стефаном Неманей мы как-нибудь справимся сами. Он друг мадьяр ненадёжный, ибо ищет лишь свою выгоду. Так какие у тебя мысли, Бела? Говори, не бойся.
Молодой человек, опасливо озираясь по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь подслушает их разговор, несмело предложил:
– Ну, может быть… У всесильного базилевса найдутся в окружении Иштвана доброжелатели. Я слышал о свойствах восточных ядов. Не станет Иштвана, не будет и союзов, вредных особе автократора и империи ромеев, не будет и войны.
– Что слышу я! – Мануил в негодовании вскочил с кресла и заходил по палате, размахивая руками. – Ты брата родного убить предлагаешь! Ты! Господи, какой позор! Правильно моя дочь называет тебя варваром, Бела! Ты знаешь, сколько у меня братьев, родных и двоюродных! И далеко не все они верны мне! Но я никогда, слышишь ты, щенок, никогда не желал им смерти и не пытался от них избавиться! Сколько заговоров строил против меня Андроник, и сколько раз мог я приказать его умертвить! Но я не сделал этого, ведь он мой брат! Это до какой же низости надо дойти, чтобы предлагать такое!
Бела рухнул ниц, тёмно-голубая туника разметалась по мраморному полу.
– Прости, о божественный автократор! Я не постиг в полной мере преподанной мне мудрости. Просто я… я хочу блага империи ромеев, – пролепетал испуганный потомок Арпада.
Мало-помалу базилевс остыл и сел обратно в кресло.
– Надо расстроить брак Иштвана с дочерью галицкого князя. Как это сделать? Подумай, Бела. Наша мерность поручает тебе это дело. Только чтобы без яда, кинжала и прочих гадостей. Ты понял меня?
Бела кивнул, стукнувшись лбом о пол.
– Тогда иди. И знай: сегодня ты меня разочаровал.
Подобрав полы одежды, Бела поспешил покинуть покой императора. Он долго шёл по широким коридорам дворца, ловя завистливые взгляды придворных. Царевна Мария, облачённая в красную столу[123], в мафории[124] голубого цвета на русых волосах, проскользнула вверх по лестнице в сторону гинекея[125], сопровождаемая двумя лоратными патрицианками[126]. Заметив угорца, она остановилась, надула пухлые пунцовые губки, недовольно наморщила мясистый нос с горбинкой и насмешливо промолвила:
– У тебя такой жалкий вид, Бела. Что, досталось от отца?!
– Напротив, базилевс был ко мне милостив, как всегда, – ответил ей Арпадович.
– Не лги! Некоторые добрые люди слышали, как император кричал на тебя. В этом дворце, дорогой «женишок», стены имеют уши. Знай это.
Мария неожиданно рассмеялась.
Скрипнув зубами, Бела смолчал и, пропустив женщин, ринулся вниз по крутым ступеням. Он поспешил покинуть ненавистный Влахерн и в сопровождении небольшого отряда стражи направил стопы к угорскому подворью, расположенному на берегу бухты Золотой Рог.
«Найди способ, как расстроить брак». Легко сказать, а как, как это сделать? Мучили сына Гезы неприятные мысли.
«Вот не справлю дела, и прогонит меня базилевс, чего доброго. И придётся мыкаться в нищете, сидеть тут в заложниках!» – кусал в отчаянии Бела уста.
На угорском подворье встретил его Фаркаш – молодой барон, не так давно взятый к нему в услужение. Покуда вёл он себя почтительно, тихо и различные мелкие поручения выполнял толково. Но, бог весть, сумеет ли этот Фаркаш проворить дела более сложные и трудные.
К нему от безысходности и решил обратиться Бела. Рассказал во всех подробностях о разговоре с императором, только о недовольстве Мануила и гневе царственном смолчал. Фаркаш думал недолго, тотчас поклонился ему в пояс и предложил:
– Есть, королевич, один человек. Как раз недавно он приехал в Константинополь из Руси. Он скопец. Его имя – Птеригионит. Думаю, он сумеет помочь тебе в столь нелёгком деле.
– Птеригионит. Крылышко. Странное прозвище. – Бела нахмурил чело, пожал плечами. – Где ты его нашёл?
– Он сам отыскал меня. Явился сюда, на наше подворье. Попросил поделиться новостями.
Бела глянул на простоватое, озарённое угодливой улыбкой лицо Фаркаша.
«Слишком прост, чтобы лукавить», – подумал Арпадович, по привычке кося по сторонам глазами, и продолжил свои расспросы:
– Ты знал этого скопца раньше? Откуда?
– В первый раз он встретился мне года четыре назад, в Фессалониках, в таверне. Как раз он и посоветовал мне отправиться в Константинополь.
– Насколько я помню, четыре года назад в Фессалониках умер один русский князь. Иван, кажется. Говорят, он спорил с князем Ярославом за Галич. Или я ошибаюсь?
– Ты не ошибаешься. Именно в те дни в Фессалониках скончался некий Иван Берладник. Он приходился владетелю Галича двоюродным братом.
– Не приложил ли этот самый евнух руку к его смерти? Как ты полагаешь, барон?
Фаркаш развёл руками:
– Его вина не доказана, королевич. Но больше я евнуха Птеригионита не встречал… вплоть до вчерашнего дня.
– Вот что, Фаркаш. Как можно скорее доставь этого Крылышка сюда, ко мне. Будет к нему одно дело, – приказал Бела.
«Поглядим, что за птица. Может, с его помощью и удастся мне выполнить повеление базилевса», – подумал сын Гезы.
В чёрных, чуть раскосых глазах его заиграли искорки надежды.
Глава 13
Шурша шёлковой хламидой, Птеригионит распростёрся перед Белой ниц. Он долго лежал, слушая, как королевич на греческом языке предлагает ему опасное, многотрудное дело.
– Мне стало известно о намерении моего брата Иштвана, короля угров, вступить в брак с дочерью галицкого князя Осмомысла. Следует расстроить эту свадьбу. Если ты сумеешь помочь мне в столь щекотливом деле, я не пожалею золота, – коротко, не вдаваясь в подробности, сказал Бела.
Он с силой стиснул пальцами подлокотники стольца. Волнение охватывало молодого угорца, он чувствовал, что рискует и что ставит себя, своё грядущее благополучие в зависимость от этого маленького невзрачного человечка, который сейчас валяется у него в ногах, но который может изменить многое… очень многое как в судьбе самого Белы, так и в исходе долгого ромейско-угорского противостояния.
Птеригионит наконец несмело поднял голову. Лицо его озарилось заискивающей улыбкой, выставились наружу уродливые лошадиные зубы.
– Постараюсь помочь тебе, светлый принц. Я знаю, что надо делать. Только… У меня будут к тебе две просьбы.
– Говори, – нетерпеливо потребовал Бела.
– Первое. Я не смогу обойтись в нашем деле без помощника. Прошу, дай мне в подмогу барона Фаркаша.
– Хорошо. Отныне Фаркаш поступает в твоё распоряжение, – согласился Бела.
– И второе. Дело твоё требует немалых затрат. Нужно серебро. Много серебра.
– Я дам тебе серебро. Столько, сколько ты попросишь. Когда ты сможешь отправиться в путь?
– Хоть сейчас, о светлый принц. Но перед тем, как ехать в Угрию, я должен побывать в Фессалониках.
– Это ещё зачем?
– Для успеха нашей затеи мне будет нужен ещё один человек. И я знаю, как заставить его оказать нам необходимую помощь.
Маленькие глазки скопца плутовато блестели.
– Пусть светлый принц не беспокоится. Евнух Птеригионит знает, что делать и как делать.
Довольно убедительно говорил маленький человек, и Бела проникался уверенностью, что план его, подсказанный базилевсом, будет исполнен.
Он отсыпал скопцу серебра, сказал, что по окончании дела даст ещё больше, и велел ему незамедлительно собираться в дорогу.
…Фаркаш и Птеригионит выехали из Золотых ворот Константинополя рано утром, на рассвете. Городские улицы были в этот час пусты. Никакие зеваки не обратили внимания на необычную парочку – трясущегося на ослике маленького евнуха, облачённого в долгую серую хламиду, и рослого усатого угорца в цветастом жупане и высоких сапогах со шпорами, ехавшего верхом на породистом аргамаке[127].
Сперва путь их лежал в Фессалоники. Фаркаш недоумевал и приставал к евнуху с вопросами, зачем они туда едут, ведь Угрия находится совсем в другой стороне. Сделав такой крюк, они только потеряют много времени.
– В Фессалониках нас ждёт одна важная встреча, – коротко отвечал скопец и угрюмо отмалчивался, наотрез отказываясь удовлетворять любопытство угорца.
…Они остановились в одной из таверн на берегу залива Термаикос. Обедали простой бобовой похлебкой и козьим сыром. Быстро утолив голод и выпив чару белого вина, Птеригионит осмотрелся по сторонам.
– Нам нужна одна женщина, гетера[128]. Её зовут Лициния, – обратился он к хозяину таверны. – Не помог бы ты, добрый человек, нам её найти.
– Лициния иногда приходит сюда по вечерам. Но, вообще-то, она теперь служит у одного знатного и богатого человека. Вряд ли она согласится провести ночь с твоим другом. – Пожилой грек с сомнением глянул на Фаркаша.
– Вот тебе серебряная монета, – предложил ему Птеригионит. – Пошли за ней. Скажи, что её очень хочет видеть один старый знакомый.
…Пышногрудая черноволосая гетера, молодая красивая гречанка лет двадцати пяти, евнуха не узнала, Фаркаша же она вовсе никогда ранее не видела. Удивлённо блестели в тусклом свете чадящего светильника на столе глаза цвета южной ночи.
– Что вам от меня надо? Кто вы такие? – спрашивала она. – Откуда вам известно моё имя?
– Не помнишь меня, красавица? – Птеригионит улыбнулся, выставив зубы, чем заставил женщину недовольно поморщиться. – Тогда я тебе напомню. Четыре года назад. Ты была такой же молодой и красивой. Я привёл тебя к одному русскому архонту. Беглому архонту. Его звали Иван Берладник.
Лициния испуганно вскрикнула и прикрыла рукой рот.
– Я вижу, ты вспомнила. Архонт умер однажды утром, после бурной ночи с тобой. Полагаю, ты подсыпала ему в вино какого-нибудь снадобья.
– Это ложь! – воскликнула пылкая гречанка. – Это ты его отравил!
– Я? Да как я мог это сделать? Когда архонт умер, я был уже далеко от Фессалоник. Он послал меня в Галич, хотел разведать, как там обстоят дела. Да и зачем было мне убивать того, кто меня кормил со своего стола? – Хитрый евнух умело плёл свою паутину.
Гетера умолкла, стала беспокойно озираться. Нечего было ей возразить, вспомнила она, как боялась, что заподозрят её в отравлении русского князя.
Меж тем Птеригионит продолжал:
– На твоём месте я бы постарался покинуть Фессалоники. Мало ли что. У некоторых людей цепкая память. У меня есть к тебе предложение. Хорошее предложение. Ты молода, красива, сможешь не одному мужчине вскружить голову.
– Что ты хочешь от меня? – спросила Лициния.
– Такая красавица, как ты, не беглецов должна ублажать, а лиц королевской крови.
– Мой нынешний друг достаточно богат, – хмыкнула гетера. – Я не нуждаюсь в милости королей.
– А вдруг он узнает о русском архонте? – С уст скопца исчезла улыбка, лицо его стало серьёзным и злым.
Лициния задумчиво потеребила пальчиком с накрашенным ногтем нос.
– Говори, какая тебе нужна от меня услуга? – после недолгого молчания наконец спросила она.
– Мы с моим другом едем в страну угров. Хотим, чтобы ты сопровождала нас. Мы купим тебе богатую одежду, неплохо устроим. А ты… твоей целью будет соблазнить молодого короля, – пояснил ей Птеригионит.
– Чтобы в одно солнечное утро его обнаружили мёртвым в постели со мной? И меня казнили как убийцу? Я не стану играть в такие игры! – решительно заявила гетера.
– Успокойся. Ни у кого и в мыслях нет убивать нашего дорогого и горячо любимого короля Иштвана. Просто… король хочет поразвлечься. Пока он холост… В скором времени к нему доставят будущую жену, и юный монарх… Одним словом, он не хотел бы осрамиться. Ему необходим некоторый опыт…
– Не верю тебе. – Гречанка тряхнула волосами.
– Можешь не верить, но есть ли у тебя выбор, красавица? Виселица, а если не она, так темница или нищета вечная. В Угрии же тебя ждёт богатство, немалое богатство. Мы с Фаркашем потребуем от тебя… просто некоторой услуги. Правда ведь, друг мой? – Птеригионит, снова оскалив в улыбке зубы, повернулся к молчавшему доселе барону.
– Это так, – подтвердил Фаркаш.
Лициния примолкла, на этот раз надолго. Смотрела она на чадящий светильник, вздыхала, с опаской поглядывала на евнуха и его спутника. Наконец она выдохнула, выдавила из себя с силой:
– Я согласна. Нет мне другой дороги.
– Начало положено, – шепнул на ухо Фаркашу довольный Птеригионит.
