Ольга Птицева
Там, где цветет полынь
Китайская пытка водой
Из крана мерно капала вода. Кап. За стеной раздалась тяжелая поступь Натальи. Кап. Скрипнула дверь. Кап. Зашумел сливной бачок. Кап. Снова шаги – будто лохматое чудище тащит тело в берлогу. Кап. Тишина. Кап.
Уля с трудом подняла голову от подушки. В висках пульсировала боль, как после пьянки. Когда Уля в последний раз пила, вспомнить не получалось. Наверное, еще в безбедные годы – терпкий «Лонг-Айленд» тогда был основой хорошего вечера. Во рту пересохло, от нечищеных зубов расползалось тошнотворное. Ульяна застонала, перевернулась на спину. На подушке остался влажный след от натекшей слюны. Уля с отвращением вытерла потрескавшиеся губы и наконец огляделась.
Знакомые обои пузырились на стенах. Окна запотели от влажности так, что за ними можно было разглядеть только серую хмарь и голые скелеты деревьев. Уля лежала поверх одеяла. Распахнутая куртка укрывала плечи: из рукавов она вылезла во сне. Грязные ботинки стояли у дивана, с них успело натечь.
Уля помотала головой. Виски откликнулись новой порцией боли. На столике экраном вниз лежал телефон. Ульяна протянула руку, чтобы перевернуть его, – вдруг звонили с работы?
Плотная повязка на запястье заставила Улю замереть. Память возвращалась к ней рывками. Ослепительно белая комната, холодный кафель, прячущий глаза Анатолий и Гус, берущий в свою властную ладонь ее руку с полынным узором, выбитым на коже. Уля судорожно развернула бинт.
Воспаленная кожа, укрытая пленкой. Линии веточек, бегущие по запястью, замыкаются в кольцо. Уля отчетливо помнила, что Толя успел набить только контур. Но сейчас каждый листик оказался заполнен зеленоватой краской.
Телефон ожил короткой вибрацией. Держа татуированное запястье на весу, Уля дотянулась до трубки. Монохромный экранчик светился конвертом. Один клик на продавленную клавишу – и строчки, присланные с неизвестного номера, заставили забыть о саднящей коже.
«Смертью, брошенной напоказ, – это раз.
Смертью, выданной за слова, – это два.
Смертью, принятой по любви, – это три».
И больше ни слова. Ни подписи, ни расшифровки, ни объяснений. Но наполненная краской веточка на запястье заставляла верить каждой несуразности и странности. Все теперь имело значение, и не одно. Совсем не одно.
– Смертью, брошенной напоказ, – это раз, – повторила Уля, прислушиваясь к себе.
Ничего не екнуло, в ушах не раздался чужой голос. Только вода продолжала капать из потекшего крана.
– Смертью, выданной за слова, – это два. – Кап. Тишина. Кап.
– Смертью, принятой по любви. – Уля зажмурилась в надежде, что за секунду во тьме сообщение подгрузится, откроется еще одна часть, хотя бы подпись, хоть одна сносочка. Ничего.
Экранчик погас. Уля покачала телефон в руке и решительно вскочила. Холодный линолеум встретил ее сыростью. Она поспешила засунуть ноги в ботинки и направилась к выходу, оставляя за собой грязные следы.
Соседская дверь открылась на второй удар. Рэм распахнул ее и застыл на пороге. Без рубашки, в одних заношенных спортивных штанах с вытянутыми коленками, он стоял босиком и смотрел на Улю с неожиданным интересом. Та смешалась.
Смуглая кожа обтягивала его выступающие ребра, впалый живот напрягался в такт дыханию, а широкие брюки на острых костяшках бедер удерживал только крепкий узел ремешка. Рэм чуть наклонил голову и молчал, ожидая чего-то. Уле понадобилась пара мгновений, чтобы понять, как глупо она замерла, разглядывая его.
– Привет, – пробормотала она, протягивая телефон.
Рэм не шелохнулся. В нем что-то неуловимо изменилось: мертвецкая бледность отступила, смуглые щеки подернулись румянцем, а потухшие глаза, так загнанно глядевшие из угла белоснежной комнаты, блестели заинтересованно.
– Что это?
– Телефон. Возьми, там сообщение, я не понимаю… – Уля беспомощно разжала ладонь. Трубка осталась лежать в ней, Рэм лишь перевел взгляд с Улиного лица на руку – ту, что была наспех перевязана бинтом. – Что вообще вчера случилось? Как я оказалась дома? И татуировка… Зачем она?
– Вчера началась твоя игра, – процедил Рэм. – Мы с Толей привели тебя обратно. Боюсь, у соседок осталось много вопросов. А сообщение… Видимо, там задание.
– Задание? Там ерунда полная. – Уля перешла на громкий шепот. – Стишок какой-то, я ни черта не поняла.
– Не черти, – поморщился Рэм. – Это описание подарочков.
Строчки вспыхнули в памяти.
– Смертью, брошенной напоказ… – Уля подняла глаза на Рэма. – Это раз.
– Все так.
– Нет, подожди. Я должна принести ему три подарочка. При чем здесь считалочка?
Рэм не ответил. Но по его виду – хмурому и взлохмаченному – было видно, что Уле он не сочувствует. Она подписала договор, не прочитав строчки мелким шрифтом. И теперь уже ничего не изменить. Жалкая роспись чернилами на бумаге – ничто по сравнению с въевшейся в кожу краской, которая зудела и пульсировала на запястье напоминанием о данном согласии. Рэм потянулся, разминая плечи.
– Думала, просто три вещицы, да? Для Гуса это слишком скучно. Ему нужно лишь то, чего он по-настоящему желает. Что-то связанное с гибелью, брошенной напоказ, например.
– И что это значит? – чуть слышно выдавила Уля.
– Без понятия. – Рэм пожал плечами; на одном виднелся глубокий шрам, похожий на старый ожог. – Это твоя игра, не моя…
Он замолчал, и, пока это молчание длилось, в холодной комнате все капала и капала вода. Кап. Уля судорожно вдохнула. Кап. Шумно выдохнула. Кап. Рэм скривил губы. Кап. И наконец сказал:
– Старик послал меня помочь тебе научиться. Разобраться, как находить искомое. До начала месяца дней шесть, этого должно хватить… Наверное.
– Ты поможешь мне? – прошептала Уля. – С этим всем? С игрой?
Потеплевший было взгляд Рэма мигом стал ледяным.
– Мне нет дела до твоей игры. Запомни это хорошенько. Никто не станет вмешиваться в дела Гуса. Но пока он поручает мне возиться с тобой, я буду. Поняла?
Уля кивнула. На тотальном безрыбье среди желающих протянуть ей руку помощи, по своей ли воле или нет, даже мрачный Рэм, вечно готовый оттолкнуть ее еще дальше, чем она сама от него держалась, выглядел достойной компанией.
– Хорошо. – Рэм порылся в кармане, достал телефон. – Сейчас полвосьмого утра… Я зайду за тобой к десяти, будь готова.
Он бросил на Улю последний взгляд, задержался на завернутом в бинт запястье.
– Подержи под холодной водой, так опухает меньше… – И закрыл дверь.
Нужно было возвращаться к себе, но, пока Уля топталась у дверей Рэма, в коридоре возникла Наталья – она в полудреме брела на кухню, напевая под нос что-то невнятное.
– Доброе утро, – пробормотала Уля, прижимаясь к стене, чтобы протиснуться мимо.
Наталья вздрогнула, посмотрела на грязные следы, оставленные на вымытом Оксаной полу, шмыгнула носом и поспешно скрылась за дверью. В руках она сжимала плетеную авоську с парой крепких капустных кочанов. Час отвратительно пахнущего варева почти настал.
Уля вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Спать не хотелось. Рука зудела, от запястья к плечу бежали колючие мурашки. Не снимая ботинок, Уля прошла к умывальнику. Крохотный и ржавый, он был хлипко приделан к стене, Уля и не пользовалась им, уверенная, что тот отвалится от стены при первом же прикосновении. Кран продолжал монотонно капать. Китайская пытка какая-то, где холодные капли падали вниз, прямо на макушку связанного человека, сводя несчастного с ума. А теперь потекший кран лишал остатков рассудка Улю.
Вода хлынула мутным потоком, стоило повернуть винт в сторону. Слив давно забился, и раковина быстро наполнилась до краев. Уля осторожно размотала бинт и опустила пылающее запястье в воду.
Сквозь ржавую взвесь кожа выглядела смуглее, а вязь из тонких веточек и листьев, напротив, чуть померкла, и так, без красноты опухшей кожи, татуировка стала красивой.
«Интересно, – подумала Уля, – что бы сказала Вилка?»
Думать о Вилке было опасно, эти мысли обнажали то, что следовало спрятать и прогнать прочь. Они были первым шагом к мыслям о маме, доме, а значит, и Никитке. Обо всем утраченном и сломанном. О том, что можно было бы попробовать вернуть, не будь полыни. Той самой, чья веточка плотно сковывала запястье.
– Смертью, брошенной напоказ, – пробормотала Уля, наблюдая, как расходится кругами вода в старом умывальнике. – Я найду такую смерть. Я любую найду, только бы это закончилось.
В десять раздался стук, и Уля тут же открыла дверь. Но Рэм уже скрылся в полутьме коридора. Он больше не сутулился, не вжимал голову в плечи, и куртка перестала казаться взятой напрокат. Ульяна проводила его взглядом, натянула парку, завязала покрепче шарф и поспешила следом, вниз по лестнице, пропахшей котами, прочь от двора в сторону оживленной улицы.
– Куда мы идем? – сбивчиво спросила она, нагоняя Рэма.
– Просто идем, не отставай.
– Не люблю этот район… Тут слишком много…
– Людей? – Рэм повернулся к ней. – Ты боишься их?
– Не их. – Уля растерянно улыбнулась. – Я боюсь, что это снова случится…
– Плохо. Ты не должна бояться того, что выбрало тебя. Иначе в чем смысл?
– Хотела бы я знать, есть ли он вообще.
Рэм хмыкнул и пошел дальше, уверенно лавируя между прохожими. Дойдя до перекрестка, он свернул в сквер.
– Садись. – Рэм кивнул в сторону лавочки.
Уля послушно присела на самый краешек.
– Дай мне свой шарф. – Он требовательно взмахнул рукой, и, пока Уля не развязала крепкие узлы, продолжал нависать над ней с протянутой ладонью.
Мимо прошмыгнула стайка подростков – яркие рюкзаки на фоне серости сквера казались пятнами разлитой краски. Вот один, светловолосый, в мешковатой куртке цвета хаки, толкнул второго, одетого в дождевик, и оба они громко засмеялись, пихаясь острыми кулачками. Сколько им было? Лет по одиннадцать, наверное. Никитка еще не стал бы таким, но топтался бы на самом пороге шумного зала, забитого этими громкими и угловатыми мальчишками. Сердце предательски сжалось. Уля давно уже не позволяла себе вот так сидеть в сквере, полном опасностей. Полном людей – живых, разговорчивых и смеющихся.
Рэм что-то говорил, когда Уля медленно, через силу, отвела взгляд от мальчишек. И свет тут же померк. Уля дернулась в сторону, чувствуя, как краешек скамейки перестает быть опорой, и упала бы в грязь, если бы чужие руки не подхватили ее, усаживая обратно.
– Тихо, тихо, – шепнул Рэм, пристраиваясь рядом.
– Что ты делаешь? – Уля попыталась вырваться, но он крепко прижал ее к себе.
– Пытаюсь тебе помочь. Когда человек лишается одного источника чувств, другие начинают работать еще острее. Зрение помешает тебе сейчас. Да не дергайся ты!
Его пальцы впились в рукава куртки; Уля ничего не видела, колючий ворс шарфа больно царапал лицо. Она шумно выдохнула, чтобы успокоиться, и обмякла, позволяя Рэму обнять себя за плечи.
– Вот так, молодец. Если кто-нибудь пройдет мимо, подумают, что нам просто приткнуться негде. Лишние вопросы тут ни к чему, да?
Уля коротко кивнула.
– А теперь слушай. – Чуть хрипловатый голос Рэма раздавался у самого уха, его дыхание – горячее, с привкусом табака – обжигало щеки. – Ты должна почуять полынь. Я знаю, что ты ее боишься, но сейчас она твой единственный друг и помощник. Позволь ей стать частью тебя.
Он замолчал, подбирая слова, и в этом молчании Уля различила сомнение, будто бы Рэм и сам до конца не верил в то, что так горячо ей шептал.
– Что она вообще? Эта полынь? – Вопрос давно вертелся на языке, и теперь, когда Уля не могла видеть ничего, кроме теплой вязаной тьмы взамен острого взгляда Рэма, задать его было проще.
– Она… Ею пахнет страх смерти. – Уля почувствовала, как напряглись крепко обхватившие ее руки. – Умирающий от старости почти не пахнет полынью. В нем нет того ужаса жертвы, попавшей в капкан. – Тяжелые слова падали с губ Рэма, и Уля почти видела, как те кривятся в болезненной судороге. – Этот страх нам и нужен. Впусти его в себя. Не бойся, не сопротивляйся, вдыхай.
И Уля, завороженная его настойчивым шепотом, вдохнула сырой воздух сквера. Мимо шли люди. По их шагам – тяжелым, чуть слышным, шаркающим, спешащим, неровным – сложно было понять, кто именно идет мимо скамейки. Воздух пах гнилой листвой, парфюмом, мокрым асфальтом – чем угодно, но не полынью.
– Ну же, – повторил Рэм. – Все несут в себе страх. Каждый чего-то боится. Особенно смерти. Страшно тебе – страшно им.
– А чего боишься ты? – чуть слышно спросила Уля, убаюканная теплом объятий.
Рэм чуть заметно отстранился.
– Не отвлекайся. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Уля понимала. Конечно, понимала. Она чувствовала постоянный страх уже много лет. Тот покрывал ее тело тонкой пленкой и путал мысли. Ее собственный страх. И страх чужой. Но как различить его сейчас, когда глаза плотно завязаны кусачим шарфом? Полынь еще не приходила первой. Она медленно настигала Улю в миг, когда все уже свершилось. Чужие глаза встречались с ее, и гибель разворачивалась полотном, замедляя время. Здесь же не было глаз, а лишь тьма и тепло незнакомого тела.
Уля попыталась высвободиться. Рэм чуть ослабил хватку. Она нащупала конец шарфа и потянула, стараясь прервать внезапный плен слепоты, но Рэм отвел ее ладонь в сторону.
– Нет. Так ты не увидишь то, что я пытаюсь тебе показать.
– Я вообще ничего не вижу!
– Потому что ты не слушаешь. И до сих пор борешься с полынью. Но давно уже проиграла ей, – Рэм говорил отрывисто и зло. – И проиграешь снова. Только теперь верх над тобой возьмет Гус.
– Отпусти. – Уля дернулась сильнее.
– Ты боишься. Полынь наполнила тебя до краев, а ты пытаешься бороться с ней. Зачем? – Рэм не отступал, его лицо было совсем рядом с Улиным, его голос проникал в голову, прогоняя мысли и заменяя их своими.
– Я не хочу, – жалобно проговорила Уля. – Отпусти меня.
– Если я сейчас уйду, больше никто не возьмется тебе помогать, понимаешь ты это? – прошипел Рэм, впиваясь пальцами в ее запястье, и то откликнулось ослепительной болью.
Уля дернулась изо всех сил, затылок врезался в мягкое, и хватка наконец разжалась. Уля вскочила, откидывая в сторону шарф. Свет больно ударил по глазам. Рэм сидел на скамейке, потирая щеку ладонью.
– Не нужно делать вид, что ты лучше меня, – зло выкрикнула Ульяна. – Это ты служишь Гусу. Значит, ты уже проиграл, да? – Лицо Рэма стремительно бледнело. – Так почему я должна тебя слушать? Мне не нужна твоя помощь, понял? Я сама со всем разберусь. Иди принеси ему тапочки или чем ты еще занимаешься? А меня не трогай. Никогда больше!
И понеслась прочь, расталкивая прохожих, до самого дома. Когда дверь комнаты с шумом захлопнулась за спиной, Уля поняла, что плачет.
Кап. Рэм больше не станет ей помогать. Кап. До начала месяца, когда странная игра Гуса начнется по-настоящему, осталось шесть дней. Кап. А впрочем, уже пять. Кап. Как разобраться со всем этим в одиночку, осталось вопросом. И, кажется, неразрешимым.
Ноги сами тебя приведут
– Ну где же ты? – шептала сквозь зубы Уля, продолжая искать злополучный вентиль в темноте шкафчика, скрытого под раковиной.
Она не могла больше слушать, как мерно капает вода. Каждая капля била прямо в оголенный комок нервов. Ржавый кран нашелся в самом углу, среди подгнивших тряпок и пустой упаковки моющего средства. Вода в последний раз звонко ударилась о дно умывальника. И воцарилась тишина. Уля с наслаждением выдохнула, но долгожданного покоя не случилось.
Рэм все еще не вернулся. Уля то и дело подходила к двери и вслушивалась, не раздадутся ли в прихожей его шаги. Мимо сновала Оксана, то вытирая пол, то злобно переругиваясь с пришедшим на обед мужем. Рэма не было.
Только скрывшись в комнате, Уля поняла, что наговорила лишнего. Рэм и правда старался помочь. Пусть и не по своей воле, но он пытался объяснить что-то очень важное. Отталкивать его было глупо и нечестно. Но что поделать с собой, забывшей, каково это – вести разговор с кем-то, кроме бесконечной череды соседей по коммуналкам?
Перед глазами встало побледневшее лицо Рэма. Уля сморщилась, пытаясь его прогнать. Нужно было извиниться. Как можно скорее. Как получится искренне. Но Рэм не возвращался.
Теперь уже тишина начала выводить Улю из равновесия. Она потопталась у порога, вслушиваясь, не откроется ли входная дверь, не проскользнет ли внутрь захламленного коридора Рэм. Не открылась. Не проскользнул.
Уля решительно вышла в прихожую, на ходу просовывая руки в куртку. Куда идти, она не решила. На улице тоскливо накрапывал дождь. Мокрые стволы деревьев темнели на фоне серого неба. Уля растерянно огляделась.
Первый же прохожий пристально посмотрел ей в лицо, цепко и напряженно. Нужно было самой отвести взгляд, уткнуться в заляпанные грязью ботинки и пройти мимо. Но Уля этого не сделала. Что-то успело измениться в ней, пока она сидела на скамейке рядом с Рэмом – слепая, не слышащая ничего, кроме шепота. Полынь все еще пугала ее, пугала до смерти, но мысль о бесполезности борьбы прочно осела в сознании. И Уля решительно ответила на взгляд. Полынь не пришла. Воздух пах сыростью и осенней улицей. Никакой потусторонней горечи. Ничего такого.
Но вместо облегчения Уля почувствовала досаду. Как ей играть по правилам Гуса, если полынь решила спрятаться? Что делать, если она не покажется? Как тогда отыскать три вещицы, что сойдут за подарочки для Гуса?
Ноги сами привели Улю к станции, повторяя изученный до последней выбоины маршрут. Не думая, зачем это делает, Уля купила билет до конечной, прошла на перрон, села в электричку и прижалась лбом к запотевшему стеклу. Люди проходили мимо, усаживались на твердые сиденья, перебрасывались фразами, читали книги, дремали, уронив голову на грудь. И в каждом Ульяна пыталась различить полынь. Но той не было. Уля ловила чужие взгляды, старалась почуять горький запах, поддаться ему, как учил Рэм. Не выходило. Мир стал совершенно обычным.
Еще вчера Ульяна могла только мечтать о таком. Она ввязалась в игру, чтобы реальность перестала походить на бред. Кто же знал, что желание сбудется так быстро и так некстати?
Когда электричка, шипя и покачиваясь, добралась до вокзала, Уля уже стояла в тамбуре. Тревога перерастала в предчувствие большой беды. Мимо шли люди. Каждый нес в себе страх смерти, теперь Уля знала это наверняка. Знала, но не чуяла.
Подхваченная толпой, она спустилась вниз по скользким ступеням перехода, встретилась глазами с равнодушной теткой, та куталась в фирменный бушлат и проверяла билеты на выходе. Тетка скользнула по Уле взглядом и пропустила. Терминал опять не работал, пассажиры переругивались. Все они чего-то боялись, не могли не бояться. Но полынью не пах никто.
Ульяна не знала, куда едет. Просто брела, позволяя ногам нести ее по переходам, вбегать в отправляющийся поезд, стоять в углу, с трудом удерживаясь от падения, шагать по эскалаторам. А сама все это время жадно ловила чужие взгляды. Карие глаза менялись серо-голубыми. Темные с восточным разрезом – двумя блестящими изумрудами в золотую крапинку. Окрашенные в странные цвета линзами – водянистыми старушечьими глазами. Дети, мрачные мужики, пьяные подростки, парочки, целующиеся у поручней. Ни один из них не откликнулся на полынный зов.
Поднимаясь по эскалатору, Уля всматривалась в каждого, кто ехал навстречу. Втягивала воздух, пробовала его на вкус. Все запахи метро смешались в один – не полынный. Совсем. Совершенно. Горькая трава, изводившая Ульяну целых три года, поняла, что та сама ищет с ней встречи, и затаилась.
Думая так, Уля вышла из дверей метро и наконец огляделась. Ветер протащил по асфальту кусок смятой газеты. Люди выскакивали наружу и устремлялись в разные стороны: кто к маршруткам, кто – через аллеи – к домам. Ульяна знала номера рейсов этих автобусов. Да и домов, кучкой высившихся над облетевшим сквером, тоже. Это был ее район. Улица, на которой стоял ее дом. Дорога, где погиб Никитка.
Ульяна постояла немножко и пошла к киоску, от которого головокружительно пахло свежезаваренным кофе. В одном кармане приятно звенела мелочь, в другом плотным валиком лежали купюры Гуса. Экономить смысла не было. Особенно если полынь не появится больше.
– Капучино, пожалуйста. Большой, – проговорила Уля в окошко, как делала сотни раз.
Бариста улыбался ей, подхватывая из высокой стопки картонный стаканчик. Машина заурчала, вспенивая молоко. Уля с наслаждением наблюдала за точными движениями. Как просто оказалось вернуться, будто она в самом деле собиралась идти по аллее туда, где ждут мама и брат. Но дома ее никто не ждал. Этого не исправить стаканчиком кофе.
Мелодичный голос баристы заставил Улю взять себя в руки.
– Вы орешки забыли.
– Да, спасибо, – рассеянно ответила она, забирая коробочку фундука в шоколаде.
Какое несчетное количество раз они с Вилкой выбирались из метро, брали кофе и шли в сторону дома? Врученных в подарок орешков хватало как раз до подъезда. Но парочку Уля оставляла Никитке. Дома сладкое было под строгим контролем. Мама не хотела, чтобы у сына испортились зубы.
– Потом всю жизнь будет с ними мучиться, если не уследить, – говорила она, любовно поправляя Никитке челку.
– Так у него же молочные, ма, – вступалась Уля, но мама и слушать не хотела.
– Сейчас привыкнет, как правильно, – не испортит коренные.
Если бы она знала, что не будет этих коренных зубов, разрешала бы сыну хватать пригоршнями сладости? Не одергивала бы его, заигравшегося перед сном? Слишком громко хохочущего на улице, отказывающегося есть вареную рыбу? Обнимала бы его чаще? А может, решила бы и вовсе не рожать?
Когда до дома оставалось всего полквартала, Уля замедлила шаг. Все кругом было знакомым, но чуть иным. Заборчики у тротуаров покрасили в другой цвет, на первом этаже дома открылся новый супермаркет, а парочку гаражей-ракушек смели – на их месте выросла стройка, огороженная сеткой. Засмотревшись на неоновую вывеску салона красоты «Изгибы», где ей однажды неудачно отрезали челку, Уля не сразу поняла, что раздавшийся за спиной вежливый голос обращается к ней.
– Разрешите?
Дорожку заливал дождь, и Уля, медленно идущая по кромке огромной лужи, заслоняла собой весь проход. Она посторонилась. Девушка в кожаной куртке и ковбойских сапогах, почти целиком закутанная в клетчатый шарф, больше похожий на плед, ловко проскользнула мимо. Локоны скрывали спину. За руку она держала парня в строгом пальто.
К горлу подкатил новый ком. По тому, как девушка откидывала волосы назад, как прищелкивала пальцами в воздухе, как смешно чуть подпрыгивала, ускоряя шаг, Уля сразу поняла, кто перед ней. И когда парень, не успевая за стремительной спутницей, засмеялся и окликнул ее, имя, прозвучавшее в осеннем воздухе, не выбило дух, а лишь заставило сердце болезненно сжаться.
– Вилка, блин! Ты чего как угорелая! Погоди, а…
И новым своим, особым чутьем Уля сразу поняла: в глазах Вилки увидится смерть. Рано или поздно. Так или иначе. Но увидится. Имя Вилки застряло в горле. Уля проглотила его, провожая взглядом спешащую парочку, допила кофе и свернула к метро.
До дома она добралась в тяжелых осенних сумерках. Двор уже светился окнами: маяками для тех, кого ждут, кому готовят ужин, греют тапочки, обеспокоенно звонят, чтобы услышать голос, увериться, что беда обошла стороной.
Уля на них не смотрела. Она чувствовала себя пустой. Весь день бесцельно слоняться по городу, чтобы позволить себе прийти туда, где так легко оказалось встретиться с прошлым. Прийти, чтобы отыскать полынь. Сколько дней она еще будет мучиться поиском вслепую? Как обойти внезапный заслон, прячущий страх чужой смерти от ее глаз? Или стоит прислушаться к Рэму и закрыть их, ослепить себя, чтобы прозреть? Об этом ведь шептал он, прижимая ее к себе?
Горячие объятия – неожиданные, властные, злые – слишком часто всплывали в памяти. И это сбивало с толку еще сильнее. Все пути вели Улю к Рэму. С ним нужно было говорить, у него просить совета. Потому она ускорила шаг, пронеслась по лестнице и шагнула за порог квартиры.
Дверь в комнату Рэма оставалась плотно закрытой, из-под нее не виднелся свет, с той стороны не доносилось ни звука. Уля заглянула в кухню. Там, устроившись на табурете, сидела Наталья и задумчиво копалась ложкой в кастрюле, поставленной на краешек стола. Запах капустного варева щедро разливался по всей квартире.
Уля на секунду встретилась с пустыми глазами соседки и поспешила скрыться в коридоре. Она успела вставить ключ в замок, когда в ее спину уперся чей-то палец.
– Эй! – Визгливый голос Оксаны было ни с чем не перепутать. – Это ты на полу следишь?
Уля медленно развернулась. Свинячьи глазки буравили ее, готовые прожечь дыру.
– Я знаю, что ты. Напилась, мужики тебя притащили… Все грязные, нечесаные… А мне мыть! За космы бы тебя да об пол. Поняла? – Оксана задыхалась от гнева и одышки, но продолжала трясти пухлой ладонью. – У меня ребенок, тут должна быть чистота, поняла? – И вдруг завопила, хотя в глубине души Уля была согласна с ее доводами и спорить не собиралась: – Стерва! Курва! Я пол мою, а она следит! Убью! – Оксана уже упиралась в Улю обширным бюстом, прижимая ее к стене, когда свет, льющийся из кухни, заслонила грузная фигура.
– Это я, – равнодушно пробурчала Наталья.
– Чего говоришь? – спросила Оксана, продолжая наступление.
– Это я, говорю, наследила. – Высокая, широкоплечая, похожая на охранника в супермаркете Наталья нависла над ними, оказавшись на две головы выше их обеих. – Я. Вышла и наследила. Чего теперь? Это пол. По нему… ходют.
Оксана шумно сглотнула, оторвала бюст от Ули и попятилась к двери.
– Ну наследила и наследила… Чего уж, – залепетала она. – Я помою. Иди себе… Кушай.
Наталья довольно кивнула и скрылась за косяком двери. Табурет под ней скрипнул. Уля проводила соседок взглядом, не зная, что делать дальше. По-хорошему, нужно было спрятаться у себя и не выходить пару дней, пока стычка не забудется. Но сбегать вот так, не поблагодарив спасительницу, было неловко. Потому Уля опасливо шагнула к кухне.
– Спасибо, – пробормотала она в спину, укутанную грязно-синей накидкой – точно самодельной, связанной криво, с большими дырами.
– Будешь? – спросила Наталья и протянула тарелку, на которой с горкой лежало капустное варево.
Запах стал почти невыносимым. Но отказываться было боязно. Уля расстегнула куртку и покорно уселась на свободный табурет. Плошка приятно согревала ладони. Стараясь не смотреть на Наталью, Уля подковырнула вилкой разваренный кусочек и отправила в рот. И поняла: все не так плохо. Кроме тушеной капусты, в вареве точно были крахмальные крупинки риса, кусочки мяса и даже какие-то специи.
Ульяна удивленно подняла глаза. Наталья смотрела на нее, довольно улыбаясь.
– Вкусно! – благодарно протянула Ульяна.
– Ленивые голубцы.
– Это так называется?
– Ленивые голубцы, – настойчиво повторила Наталья и начала смеяться. – Мы с тобой ленивые, как голубцы. Она пол моет, а мы ходим! – Она уже вовсю хохотала, хлопая себя по колену. – Мы-то его нет… а она! Ой, не могу. – Вскочила на ноги и прижала кастрюльку к груди. – Ну, бывай.
Ее тяжелые шаги раздались по коридору, хлопнула дверь, и воцарилась тишина. А Уля долго еще сидела в кухне, ковыряясь в разваренных кусочках капусты. Нужно было собраться с силами и встать, уйти к себе, переодеться, залезть в душ и наконец решить, что же делать дальше.
Когда в коридоре раздался металлический скрип ключа в замке, Уля допивала чай, всматриваясь в промозглую темноту за окном. Повешенные Оксаной прозрачные шторки, все в мелких капельках жира, вздулись на сквозняке. Ульяна вскочила на ноги, щеки мигом запылали. Как давно ей не приходилось извиняться! Она просто забыла, как это делается. Какие слова подобрать, чтобы Рэм согласился ей помочь?
Уля осторожно выглянула из двери кухни. В коридоре было темно. Рэм возился там, копаясь ключом в замке своей комнаты. Но ничего не получалось. Связка постоянно падала на пол, Рэм наклонялся за ней, медленно, через силу, и снова ронял. Уля подошла ближе, и в нос ударил тяжелый запах больного тела.
– О господи, Рэм! – не сдержалась она, подхватывая его за локоть, когда он начал сползать по стене.
– Уйди, – прохрипел он, но, чтобы оттолкнуть Улю, нужны были хоть какие-то силы.
Она решительно вырвала из его влажных пальцев ключи, щелкнула замком и распахнула дверь. Серый коридорчик ничем не отличался от ее собственного. Уля помогла Рэму подняться и втащила его внутрь – ноги совсем не слушались. Он стонал, сжимаясь от каждого движения. В темноте они добрались до низкого топчана, и Уля осторожно усадила Рэма, прислонив его спиной к стене.
– В сумке… Таблетки… – прохрипел он, не поднимая век. – Дай.
Уля метнулась в угол, где распахнутой валялась спортивная сумка. Носки вперемешку с футболками, старые книжки с вырванными листами, пара теплых, но изношенных свитеров и, наконец, хрустящий кулек болеутоляющего. Уля пробежала по коридору в кухню, плеснула в чашку воды из-под крана и вернулась назад. Рэм успел стянуть куртку – теперь та лежала на полу – и завалился на бок, уткнувшись лицом в подушку.
– Держи.
Рэм дернулся, но подняться не смог. Уля протянула руку и прикоснулась к его плечу. Он застонал еще сильнее, но оторвал лицо от дивана.
– Помоги встать…
Уля присела рядом, потянула его плечи к себе, и Рэм навалился на нее всем телом. Через тонкую ткань рубашки она почувствовала, как бугрится его кожа: вся спина была испещрена глубокими шрамами. Но еще утром Уля видела его тело – обнаженное и сильное. Разве может такое быть?
Рэм проглотил три серые таблетки и затих. Все, что оставалось Уле, – чуть откинуться назад, позволяя ему устроиться поудобнее. Время замерло. Тишина прерывалась лишь дыханием Рэма, которое становилось все спокойнее и глубже. Он больше не дрожал, тело расслабилось, навалившись на Улю теплым, податливым весом. Та не заметила, как и сама задремала, продолжая легонько поглаживать его плечо.
Они очнулись почти одновременно, когда за окном забрезжил первый свет. Рэм завозился и сразу вскочил. Уля открыла глаза с трудом вспоминая, где находится. События возвращались в память рывками, и Уле стало неловко за внезапную близость.
– Ты как? – сипло спросила она, прикладывая все усилия, чтобы голос звучал равнодушно.
– Уже лучше. – Рэм потер ладонью лицо. – Мне нужно было… прийти в себя. Теперь все хорошо.
Он смотрел выжидающе, поэтому Ульяна поспешила подняться с топчана, одергивая футболку.
– Я испугалась за тебя, – пробормотала она. – Расскажешь, что случилось?
– Не слишком удачный вечер. – Рэм хмыкнул. – Спасибо, что не бросила на полу. Вот крику бы утром было.
– Ерунда… Тебя избили, да?
Рэм помолчал, подбирая слова, но все-таки ответил:
– В некотором роде да. Я же говорю: все уже хорошо. Спасибо.
Уля смущенно кашлянула, прочищая горло, и, сделав над собой последнее усилие, проговорила:
