Ольга Шемякина
Раз, два, Шри
Имена персонажей изменены, совпадения случайны.
ЧАСТЬ 1
Шри-раз
Шри-Ланка – страна исполнения желаний. Первый раз она позвала нас в январе 2022-го, в отпуск.
Мы сидели вдвоем с мужем и выбирали отели на ноуте. Мне понравилась хижина с соломенной крышей на песчаном безлюдном пляже. Я рисовала такую же в арт-терапевтической картинке своих желаний. Но еще больше нас примагнитил отель, который стоял на горе и был частью этой горы: в апартаментах вместо четвертой стены выпирал светло-серый камень. Захотелось прижаться к нему и застыть.
И вот мы уже стоим на веранде апартов этого отеля, и я чувствую, как медленно затягиваются мои раны. Мне уже не так страшно, как буквально еще неделю назад, когда внезапно пришлось выбирать между отпуском и работой.
Работала я тогда корректором на Мос.ру. И согласовывала этот отпуск за полгода, все, как положено. Полгода мы ловили дешевые билеты и все увереннее и мощнее звучали в эфир нашими мечтами. И, видимо, так громко звучали, что Правительство Москвы дало мне первый шанс не возвращаться. На фактическом уровне это выглядело как смена юрлица и новый договор.
– А поскольку у вас договор новый, то мы не можем вас отпустить в отпуск в первый же рабочий месяц, – объясняла мне кадровик.
– А если я возьму отгулами?
– А куда вы летите? В другую страну?
– Да, на море.
– Не имеем права в другую страну отпускать в рабочее время. Вы же числитесь на рабочем месте. У нас как-то сотрудница выпала из окна второго этажа в Турции. Ногу сломала. Так потом весь офис собирал ей на дорогостоящее лечение.
– Я не выпаду, клянусь! И самолеты у нас не разбиваются, мы везучие.
– Ольга, предлагаю вам отгулять за свой счет 24 дня, а когда вернетесь, тогда приходите оформляться.
Я положила трубку и решила не возвращаться. Но это – поверхность.
События – это всего лишь проекции более глубоких процессов. Любые события. Они похожи на волны, приближающиеся к берегу, они шампанятся и беснуются, они мечутся и суматошничают, они погружают в хаос и дезориентируют. Если немного понаблюдать за океанской волной у берега, то можно найти несколько направлений волны – к берегу, от берега и вдоль берега. И все это перемешивается и галдит как базар, и через все это можно пройти туда, на глубину, где ты сам выбираешь свое направление и ловишь свою волну для серфинга.
И вот мы стоим на веранде своего номера. Нет, не того, с серым камнем вместо стены. Тот был на картинке, а в реальности нам дали, что есть. И вместо стены мы получили прекрасный вид на океан вдалеке, позади отеля обнаружили все-таки ту самую скалу, так что приврали нам не сильно, и веранду, длиною в весь наш этаж, – веранду под крышей, со столом и двумя стульями из красного дерева, с фантастическим чаем и ограждением из гипсовых колес сансары.
Да, на Шри ты получаешь немного не то, что задумывал, но ты получаешь то наилучшее, что сейчас тебе может предложить Вселенная. Если ты в балансе с собой и текущей волной, а не «Веар из май брэкфаст?», как упирался во Вьетнаме англоязычный турист в нашем хостеле 10 лет назад. Мы спускались по лестнице в грязненьком отельчике в центре Ханоя, а внизу, у лестницы, где каморка прислуги с занавесочкой вместо двери, стоял этот турист с лицом абсолютно пунцового цвета. А желтокожие заспанные вьетнамцы белели на глазах и лепетали: «Не понимаем, сёр». Он говорил, что вчера просил на сегодня завтрак в 6 утра. Может, хотел ланч-бокс. Мы тогда ушли и оставили их разбираться.
А вот так же злится на нас наш пятилетний Эрик, когда мы не даем ему конфетку, которую он уже вообразил себе, или даем, но не ту:
– Я обижусь на вас и буду жить один.
А можно поймать волну, принять ее и катиться на ней с радостью в своем направлении.
Не терять, не терять бы из вида то самое, свое, направление.
«Бы» – потому что я как раз теряю. Я могу утонуть в Эрике или муже, лишь бы им было комфортно. Я подумаю о себе позже, главное, чтобы они были сыты, дом был прибран, ребенок здоров, а папа оставлен в покое. А потом я злюсь, как тот турист или Эрик, только молча, только отравляя себя же своим недовольством.
Но и это волна, которая накрывает с головой. Вынырнуть, отдышаться, прийти в себя.
Надо написать себе на видном месте памятку-список того, что приводит меня в чувство:
Одиночество без гаджетов.
Любимая книга.
Вода.
Шри-два
Отдохнули мы тогда прекрасно. И когда встал вопрос, куда выехать из страны в 2022 году, мы, не сговариваясь, подались на Шри во второй раз. Теперь уже не на две недели, и даже не на зимовку, а навсегда.
Так вот – вода.
Шри-Ланка – это остров. И я, как лягушка, плещусь тут в разных видах вод. Плаваю в жутко соленой океанической воде, отмываю с себя мельчайшие песчинки под уличным душем у дома, мою посуду под кухонным краном, заливаю питьевую воду из 5-литровой баклажки в кастрюлю и кипячу ее на газовой горелке. За окном иногда идет дождь. По белой плитке пола виллы я возюкаю мокрой старой футболкой, намотанной на швабру. А потом снова ныряю в морскую воду.
Бумага в привезенной с собой тетрадке стала вялой от влажности, у страничек паспорта на второй день загнулись уголки. В русском чате писали, что отсыревают «Маки». Для хранения техники народ покупает контейнеры с осушителями, а мы привезли русской девушке осушители для одежды, такие небольшие пакетики с гранулами. Пакетика ей хватает на неделю, если его повесить в ванной. Меня не беспокоит влажность нашей одежды. Но за технику я начинаю волноваться.
Волна, волна. Волна беспокойства, одного, второго, третьего…
Наверное, меня захлестнуло прибрежной болтанкой. Затянуло в водоворот бытовых забот.
– Эй, тут мелко, а ты уже взрослая и умеешь плавать. Встань, а потом заплыви поглубже и доверься волне.
Между Шри
А между первой и второй Шри был невероятно интенсивный период поиска верной волны.
Новая работа все не находилась, я впадала то в отчаяние, то в эйфорию, что я могу все. На этой волне я пошла учиться на дизайнера-консультанта кухонных гарнитуров. Учеба оказалась тяжелой и больше на продавца, чем на дизайнера. Нас учили тексту по скриптам и у них был целый отдел проверки качества, который прослушивал телефонные звонки сотрудников и штрафовал на несоответствие этим скриптам. Закончилась моя учеба синуситом и чем-то вирусным на него. Потом было и выздоровление, когда перестала упираться и доказывать, что могу переть в любую сторону. Не в любую, а только в любимую. Почему-то нужно было убедиться на своем опыте, что это работает только так. Из плюсов – материала я прожила на целую повесть. Назвала ее «По скрипту» или «Фанерное сердце».
От месяца обучения и стажировки в мебельном центре «Румер» у меня остался… друг-индус Джеси. Он работал официантом в индийском ресторане «Аура». Я как-то зашла туда на бизнес-ланч. Сидела за деревянным столиком, ела похлебку из чечевицы, смотрела на горные пики Гималаев, нарисованные на растяжке над входом, сверху дул кондиционер такой силы, будто я уже на подходе к вершинам. С внутренней стороны окна белел Будда, на стенах висели огромные янтры, я чувствовала себя как дома.
Джеси был средних лет невысоким темнокожим официантом, неплохо говорившим на русском. Мы обменялись телефонами и переписывались в ватсапе буквально несколько раз. Мы познакомились в мае. А в ноябре, когда я посмотрела на нашу немногословную переписку, то очень удивилась.
Июль: «Как у вас дела?» – «Хотим поехать на зимовку на Шри-Ланку». – «Это замечательно».
Октябрь: «Как у вас дела?» – «Купили билеты, собираемся уезжать на Шри-Ланку».
Конец ноября: «Как вы добрались?» – «Хорошо. Здесь много листьев, подметаю двор». – «У меня в Индии тоже листья, не так много, но и я мету».
Вот это у нас скорость. Неудивительно, что в какой-то момент я уже не смогла справиться с управлением. И волна бытовых дел утопила меня еще в Москве.
Гробы
В июле мы подали на новые заграны, и нам выдали их 20 сентября. Ровно в тот день, когда умер папа. А на следующий день объявили мобилизацию. Нам некогда было испугаться, мы выбирали гробы. Бабушка кричала:
– Боже, какие цены! Да они меня ограбить хотят!
Мы с мужем нейтрализовывали бабушку и отвечали на вопросы невозмутимого агента Олега:
– Какой выбираете материал подушки? Будут ли православные надписи на покрывале? Где вы хотите поминки? Одну минуточку, ребенок звонит, не могу помочь с математикой, я с клиентами. Да, простите. Так, на чем мы остановились? Будете кремировать?
Вот тут и мы чуть не закричали вместе с бабушкой, когда услышали ценники на захоронение на Хованском. Решили кремировать.
Некогда было плакать. Меня будто заморозило. Дома ждал нас пятилетний Эрик, и мы не хотели его пугать, молчали несколько дней, оставляли его с няней или с соседкой и уезжали «по делам к бабушке». И так практически до похорон. И когда он сказал: «Я покажу свою картинку дедушке, когда он придет», мы ответили:
– Эрик, дедушка к нам больше не сможет прийти.
– Почему?
– Дедушка умер. И теперь он смотрит на нас с неба. А его тело нужно похоронить. Мы поедем прощаться с дедушкой, а ты еще раз посидишь с тетей Ирой. Если хочешь, можешь нарисовать ему рисунок, мы положим ему в гроб, попрощаемся за тебя.
Эрик выслушал нас, молча пошел в комнату и нарисовал красным фломастером дедушке рисунок. Красные фигурки были практически не отличимы, у всех торчали вверх красные волосинки как макаронинки, но Эрик объяснял:
– В центре это дедушка. Это рядом с дедушкой бабушка Таня, это мама, это дедушка Саша и бабушка Вера, а это дядя Юра…»
Хороший получился рисунок, на весь лист. Всю семью нарисовал Эрик, чтобы дедушке было там не скучно одному.
Как-то Эрик испугался:
– Мам, а теперь дедушка скелетик? А вдруг он придет ко мне ночью?
– Нет, котеночек, не волнуйся, дедушку сожгли, и он не скелетик, мы положили его в красивую деревянную урну и закопали в землю.
– А когда он вылезет из земли ребеночком?
Это Эрик буквально воспринял идею о реинкарнации. И мы ответили:
– Тело его уже не вылезет из земли, это душа, которая сейчас на небе, сможет переродиться в другом теле. Ты же знаешь, что ребеночек рождается из маминого животика, а не из могилы.
И разморозилась я, только когда мне в крематории выдали папу в деревянном кубе.
Папа был тяжелым. И я разревелась еще по дороге до конторы, где бабушка оформляла документы на захоронение. Там я села на стул и рыдала, поглаживая стенку коробки:
– Папа, папочка, мой любимый папочка.
Папа ушел легко, в один момент. Поехал на дачу один. Переночевал. Утром говорил с бабушкой по телефону. А после обеда перестал отвечать на звонки. Вечером бабушка попросила соседку проверить. Та подлезла под забор и нашла его в доме. Он лежал на диване с открытым ртом и смотрел в потолок. Присел отдохнуть у печки, да так и скончался.
– Как живой, – сказала бабушка, когда доехала до дачи на электричке.
– Как живой, – сказал мой муж, который поехал спасать бабушку, потому что та плохо соображала, мерзла в темноте на лавочке, ждала перевозку и полицию, и совершенно не думала, где она будет ночевать.
Перезагрузка
Пока мы собирались, я будто похоронила не только дедушку, но и себя. Всю свою прежнюю жизнь пришлось вытащить из всех шкафов и с балкона. Я прежняя умерла, и надо было что-то решать с наследством. Я окунулась в процесс глубоко и серьезно. Рассортировать нажитое было абсолютно невозможно. Что брать с собой, что оставлять жильцам, что паковать в коробки и на балкон, что продавать, что раздавать… Нас во мне стало как минимум две. Одна кричала:
– Только ничего не трогай, это святое, я столько лет копила свои ценности, не отдавай их!
А вторая уговаривала:
– Оля, ну вот что ты цепляешься за эти новые холсты и кисти? Они пролежали 10 лет без дела.
– Ну и что? Они приносили мне радость, просто тем фактом, что лежали у меня. Они меня грели, понимаешь? Как книги, которые я не читала, но они стояли на моей полке.
– Хорошо, но ты всегда можешь купить новые холсты, когда захочешь на них рисовать, ведь дело не в их наличии.
– А в чем?
– А в желании рисовать. Ну или играть на гитаре. Отдавай тем, кому сейчас нужнее.
– И гитару? – спрашивала одна.
– И гитару, – мягко, но настойчиво отвечала другая. – Она тоже висит у тебя без дела, ты не играешь на ней. С собой не возьмешь. А там сможешь купить себе новые инструменты для творчества.
– Правда? Обещаешь?
– Обещаю.
И всхлипывая я продала холсты, бумагу, кисти, краски, гитару. Отдала в московский коливинг рюкзак книг – ыыыы, коллекцию бумажного Пелевина – вместе с туристическим рюкзаком, спальниками и пенками. Муж отвез три пакета моих нот в музыкальную школу. Ооо, я копила их 30 лет, 30! – а вторая я легко отдала их тем, кому нужнее сейчас. Вещи отдала в «Добрые вещи», детские игрушки разъехались по стране через «Авито». Коллекцию детских книг я оставила соседскому мальчику, на время, с возможностью потом забрать.
В первое время мне снилось здесь, что я уже переехала и что я в ватсапе заказала себе учителя по гитаре. Приходит русский длинноволосый немолодой человек с дырками вместо зубов и спрашивает:
– Что ты хочешь? Показать тебе новые аккорды? Поставить руку? Разучить песню?
– Нет, – почему-то отвечаю я, – у меня очень хороший звук у гитары. Как профессионал ты оценишь. Никому здесь не нужна такая? Я продам.
Первые волны
Когда мы собирались, так тяжело, так израненно, то я мечтала только об одном – приехать, пойти к океану и упасть в него лицом. И так лежать, пока он не залижет все мои шрамы, пока он не покажет хотя бы минимальный процент зарядки на моем телесном девайсе, выгоревшем физически и эмоционально.
Когда мы приехали и пошли к океану, то океан оказался не таким, как мы себе представляли. Первый раз мы видели его в Унаватуне, а сейчас приехали в Велигаму. И здесь обнаружили, что он в Велигаме вообще никогда не бывает таким, чтобы упасть в него лицом. Это место для серфа, и здесь живет волна. Волна ласковая, волна для начинающих, волна с возможностью выбора уровня сложности. Наверное, нам как раз сюда – мы тоже начинающие новую жизнь. И неплохо начинать ее с небольшой волны.
Волна с пеной – обычно у берега, и чем дальше заходишь, тем меньше барашков и острых пиков, а волна может быть высокой, но мягкой. Туда мы и потащили ребенка, не умеющего плавать, надев на него красные нарукавники с Маккуином. И почти сразу получили в табло. Нааа! Не смогли перепрыгнуть. Ни я, ни муж, ни ребенок. Муж держал утекающего из рук ребенка, в руках остался лишь один нарукавник. Ребенок нахлебался, испугался, решил, что больше вообще не пойдет в воду. Муж испугался не меньше. Я всплыла, отплевалась и тоже испугалась. Что ж, с крещением.
Оно было нужно нам всем. Чтобы оставить прежнее, чтобы утонуть, захлебнуться и, вынырнув, оставить только нужное, только то свое, без чего ты себя не мыслишь. Не то, которое ты думал о себе, а то, которое сейчас, которое рвется из тебя наружу и радует. У меня – краски и бумага, которые я покупаю и сразу бегу ими рисовать. У меня – чистый лист рукописи, на который торопятся слова и мысли, перебивая друг друга, и мне приходится только оттаскивать их, ставить в очередь, держать за ручку, пока они подпрыгивают от нетерпения. Какой-то детский садик из слов. Тише, тише, вы все уместитесь, не галдите, пожалуйста. Давайте все по порядку.
– А можно я первая? уряяяяя, буэээ…
– Да погодите вы, не галдите, я не могу понять, в какое русло вас пустить.
И я сижу и думаю, как мне рассказывать о Шри-Ланке, какой выбрать образ себя в этой стране. Может, «ВК» писать о том, как я счастлива под пальмой у океана, а в «Фейсбуке»1 о том, как все ужасно и как меня шокировал наш новый быт… А потом приходит мысль о том, что нет никакого выбора. Это всего лишь волны. Волна восторга, яма дискомфорта, фисташковое мороженое во рту, вонючая половая швабра в руках.
Что ж, океан не может без волн. И ты то на гребне, то барахтаешься беспомощным котенком. А потом ты снова выплыл, ты счастлив оттого, что жив, и стремишься вновь оседлать волну и испытать радость владения ситуацией, и тебе кажется, что ты властелин океана и своей судьбы. Но волна снова накрывает тебя и все твои планы «сегодня же написать повесть» или «прийти домой и сесть искать работу». Волна вынуждает тебя отдыхать от нее, варить суп, мести листья во дворе, мыть посуду – делать невеселые, но нужные дела, чтобы затем снова ощутить адреналин властелина волны.
Милые мои слова, бегите сразу все сюда, и веселые, и грустные, ведь нельзя оставить в море только гребни волн. Океан состоит из движения, он вымывает из тебя однобокое восприятие, он приводит тебя к балансу и к принятию обеих сторон жизни.
Первые недели
Еще идут первые две недели после переезда. И какая-то ошеломительно сильная волна новых впечатлений захлестывает меня. И то хочется спать, то плакать, то вернуть все как было и «что же мы наделали». Иногда я чувствую себя здесь так комфортно, что наоборот думаю: «Как я жила не дома? Не хочу отсюда никуда уезжать, а наоборот хочу сюда все более въезжать».
А иногда мне становится так невыносимо от нового, неожиданно свалившегося мне на голову быта, что даже не хочется вдохновлять себя бегом к морковке каких-то далеких целей, не хочется вообще никакой морковки, морковка кажется иллюзией, а вот метла и листья с нашего кряжистого мангового дерева во дворе – реальностью.
И хочется спать.
Из памяти всплывают ощущения опиумного притона, где можно лежать, и лежать, и лежать, и не выходить из наркотического сна. Тогда время становится вязким, монотонно гудящим вентилятором. Именно вспоминаются – как прожитое, как знакомое.
И что я была хозяйкой дома – тоже вспоминается. Муж удивился, когда я ловко ринулась готовить на газовой горелке, и сразу два блюда. Мне это легко и откуда-то знакомо – вести хозяйство. И сидеть на пластмассовых стульях перед входом в свой дом – тоже знакомо. Так здесь сидят все хозяева, когда отдыхают от дел.
Волны разные, и можно либо сопротивляться им и тратить силы на борьбу с неприятными ощущениями: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь», либо принять все свои ощущения целиком: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь».
Утро. Мы лежим с Эриком на королевской кровати. Папа уже тихонечко, чтобы не разбудить нас, уполз заниматься йогой в гостиную, а мы разговариваем:
– Мам, а ребеночек в крови, когда рождается?
– Нет, он в водичке, он лежал в животике в водичке, и он мокрый рождается. И еще на веревочке, на пуповине. Ты был привязан к оболочке, в которой лежал.
– Я как собачка на поводке был?
– Ну можно сказать и так. И папа тебе отрезал эту пуповину, ему дали ножницы, и он отрезал. А потом врачи завязали тебе пупочек. И мне завязывали. И всем завязывают.
Эрик помолчал. Потом спрашивает:
– Мам, а как мне папу хоронить? Я же не умею.
– Ну, до папы еще бабушка умрет. Мы с папой еще долго жить будем, и ты уже будешь взрослый, когда нас будешь хоронить.
– А как? Надо гроб покупать?
– Ну, если меня хоронить, то смотря где будем жить. Вот в Индии заворачивают в тряпочку и сжигают на костре, тут купишь мне тряпочку, а если в России, то надо будет гроб.
– А как же я буду один?
– Да ты уже не будешь один. У тебя будут жена и дети.
– А какая у меня будет жена?
– Которая не испугается, когда ты кричишь и убегаешь к забору при знакомстве, как с девочкой с соседней виллы. Вот кто тебя примет таким, какой ты есть, которой ты понравишься, та и будет. А может она и сама будет так же стесняться. И вы сначала отбежите друг от друга, а потом засмеетесь и подружитесь.
Уроки
Мы привезли с собой часть своего мира – наше обучение. У мужа – английский, курс по ченнелингу Кати Самойловой и два курса по программированию, у меня – английский, занятия осознанным движением по методу Фельденкрайза и недомученный вебинар по финансам в арт-терапии. При этом я не довезла до Шри свою новую работу, на которую мы рассчитывали жить в первое время.
С января я не работала, в мае училась, а к августу все-таки нашла работу в Москве – впервые меня захантили и я стала научным редактором и корректором в МИИГАиКе. Проработала там 4 месяца. И планировала работать дальше, но работа неожиданно сказала, выходя из отдела кадров вместе со мной, где мы просили отпустить меня на удаленку на море:
– Что-о-о-о? Оля, почему вы мне не сказали, что ваше море за пределами РФ?
– А Вы не спрашивали.
– Мы не можем Вас держать, у нас научные исследования по заказу Минобороны, у нас гранты, мы государственный институт…
В понедельник я съездила подписать заявление об увольнении по собственному желанию.
Во вторник мы смотрели на новый мир с 16-го этажа отеля в Абу-Даби.
Итак, мы привезли с собой оставшуюся часть своего онлайнового мира. И тут она тоже, как и реальная, встала под вопрос. Что нам надо, что не надо.
Я стала поочередно отменять то английский («Рома, сорри, у нас плохая связь, Рома, у нас сегодня пауэр кат, Рома, тут говорят на примитивном английском, мы здесь забудем даже то, что знали»), то Фельденкрайза («Ира, я в это время уже спать хочу, у нас же +3 часа, Ира, прости, я рисовала и забыла про все на свете», то йогу по утрам…
И это оказалось так же страшно, как остаться без нажитых вещей. Нажитые цели и желания – это тоже наше добро, наша часть, которую надо иногда ставить под сомнение и слушать, что же нам важно по-настоящему и в настоящем.
Через три недели мы все-таки вошли в прежний режим, и английский остался с нами, и Фельденкрайз днем по выходным, и я даже сделала несколько упражнений из курса арт-терапии. Пару раз удалось почитать одну из трех взятых с собой бумажных книг – автобиографическую инструкцию по ведению ЗОЖ-бизнеса от создателя батончиков Kind. Вторым номером приехала новенькая «Соматика» Ханны, а третья была книжкой с картинками, любимым моим пособием по дзен-дудлам.
То, что мы взяли с собой, и чем мы из этого реально пользуемся – это проверка того, насколько мы живем в своих убеждениях и представлениях о нас, насколько вообще живем.
Книгу от создателя батончиков я начала читать еще в Москве. Она стала для меня картой вдохновения. Достаточно открыть ее, и неважно, о чем там, любое предложение может навести меня на свои мысли, завести мой моторчик. И этим она прекрасна и жива во мне, а не лежит в чемодане.
С красками и кисточками – иначе. Я положила акрил в чемодан под кровать, а в тумбочку – акварель. И замучалась возюкать чемодан по полу, то и дело доставая из него новые акриловые тюбики. Но это уже нюансы. Хорошо, что краски не в моей голове, а в моих руках.
А вот с гитарой пока все хорошо. Хорошо, что продала. Девчушка лет пятнадцати, приехавшая за ней с «Авито», была так счастлива, когда бережно, как святыню, укутывала ее в привезенное покрывало и выносила в московский ноябрь. А у меня в чемодане лежит деревянная полуигрушечная флейта с приятным звуком и настоящий варган.
Из вещей, самых-самых необходимых, я взяла свою коллекцию ярких платков. В ней несколько палантинов, одно парео со Шри-Ланки и огромное полотно с деревом, которое висело в нашем прошлом доме, в светло-зеленой большой комнате с желтым бамбуковым полом.
Полотно пока лежит в чемодане, оно не видит в этом доме места для себя. Зато пригодилась просторная алтарная ниша этого дома – на нее выпрыгнул наш маленький Будда и присоединился к такому же большому хозяйскому. Прыгнули мои краски и рисунки в разноцветных рамках. Один из моих правополушарных арт-терапевтических рисунков назывался «Мое будущее через год», и это было уже как раз через год.
Эрик аккуратно выставил в ряд в гостиной свои машинки из чемодана.
У мужа выпрыгнул любимый коврик для йоги цвета нашей московской машины – глубокого сине-зеленого. Нашу машину звали «Везунчик», и мы сдали ее в маленький сервис каршеринга в Москве, нам обещали за ее аренду 50 процентов. Но что-то там пошло не так, Везунчик приносил нам мало, а ездил много. То менеджер гонял на нем домой, то начальник менеджера… В общем, машину пришлось оставить в Москве, а вот коврик в чемодан вошел.
Бумажные книги еще не распакованы, но от этого не менее ценны и нужны ему.
Мы только начинаем новую жизнь. И это наш первый дом.
Мы забронировали его еще в сентябре из Москвы, у чуть ли не единственной на всем побережье парочки русских предпринимательных риэлторов. У них даже есть сайт! Пожив на Шри-Ланке, мы поняли, насколько это большая редкость. Так вот – на сайте у них все было очень красиво. И на фото, и в тексте. Мы просили прислать нам видео нашего будущего дома, и, черт побери, даже на видео от предыдущих жильцов мы не углядели ничего криминального.
