Орфей
Зачем мы здесь?
Мой слух режет зычный приказ:
– Рота, подъем!
Скоро начнёт светать, звезды в окне бледнеют на ещё тёмном небе, покрытом клочьями облаков.
Солдаты пробуждаются; кто-то спешно доедает остатки вчерашнего ужина. Некоторые сонно одеваются, тогда их подгоняет Ярош:
– Быстрее, быстрее!
Я обуваю сапоги, накидываю через плечо рюкзак и футляр с маской и помогаю собраться Августу. Вдруг мы оба смотрим на койку Рихарда, она пуста. Неужели он и впрямь ушёл?..
– Эй, а этот где? – тоже замечая пропажу, спрашивает Ярош и указывает на нары.
Август пожимает худыми плечами, я качаю головой. Оба переглядываемся в немом шоке.
– Парнишка выбрал расстрел, – усмехается Ярош и выходит.
Вся рота выбирается наружу. В кромешной тьме мы тесно усаживаемся в грузовые автомобили. Немногих сразу одолевает дрёма, другие опасливо смотрят вдаль.
Моросит дождь, и наша одежда быстро становится сырой.
Прерывая тишину, Август, сидящий рядом со мной, негромко бормочет:
– Я очень надеюсь, что Рихард будет в безопасности.
– Тоже надеюсь, – тяжело вздыхаю я. – Он всегда выпутывался из сложных ситуаций, в этот раз ему нужна вся его удача.
Дорога не ровная, раздолбанная, мы то и дело подскакиваем, наровя вылететь из машины к чертям. Над нами то и дело мелькают телефонные провода, и, чтоб мы не оторвали себе голову раньше времени, нас предупреждают, когда мы под ними проезжаем:
– Провода!
И мы синхронно нагибаемся.
Чувствую, что Августа снова охватывает паника, он трясется. Глубокая жалость скулит в моей душе, когда я перевожу на него взор. Из-за дождя его светлые волосы потемнели и прилипли к вискам, вздернутый покрасневший нос время от времени шмыгал. Он никогда не перестанет напоминать мне ребёнка, будто ничего не менялось в нём лет с десяти; он так и остаётся доверчивым, с большими преданными глазами, и, кажется, если ему рассказать сказку, он обязательно поверит. Способно ли такое чистое сердце убивать? Войне всё равно. А вот мне… как я буду жить, если потеряю его?
– Будь осторожнее, – просит он.
Горизонт озаряется огнем артиллерийских залпов, их грохот отражается дрожью в моём теле.
– Я постараюсь быть рядом, – обещаю ему я и крепко обнимаю за плечи. – Поспи пока.
– Ты мне как брат, Вилли, у меня никого роднее тебя нет.
– Я знаю, – выдавливаю я сквозь ком в горле.
– Ты мне столько раз помогал…
– И ещё столько же раз помогу! – натянуто-бодро улыбаюсь я. – Ну-ка, дружище, нечего попусту сердце изводить.
Дождь прекращается, он больше не заглушает рокот стрельбы. Война дышит смертью в наши лица. От тёмной полосы земли к облакам устремляются клубы дыма. За мимолетным затишьем следует новый залп, превращающий ночь в ясный день.
Я прижимаю голову Августа к себе, словно боюсь, что её унесёт потоком ветра, и закрываю ему уши.
– Тише… – онемевшими губами лопочу я, успокаивая то ли себя, то ли Августа, то ли рычащие орудия. – Тише…
XI
Земля смешивается с небом; её клочья устремляются ввысь и падают неистовым каменным градом. Она ревёт, стонет, гудит и разрывается, как огромный организм в агонии. Я льну к ней, ищу спасение в её сырых объятиях, замираю; рывком поднимаюсь и бегу, а затем снова падаю в смертельном ожидании. В моих ушах сплошной гул крови и учащенный стук сердца.
Гремит заградительный огонь. Столбы дыма восходят к облакам.
Укрытие… Найти укрытие!
В лихорадочной панике я добегаю до глубокой воронки от снаряда и скатываюсь в нее. Вжимаюсь в почву всем телом, стараясь слиться с ней. Надо мной гул и безостановочный стон, взрывы, от которых разметается всё живое.
Я напрягаю слух. В этот хор вмешивается металлический лязг. Тут же в мою воронку спрыгивает человек, его лицо полностью в грязи, лишь когда он приближается, я узнаю в нём Эриха. Рот его широко раскрыт в крике, но я его не слышу. Тогда он срывает с плеча футляр с маской.
Газ!
– Передай дальше! – не жалея связок вопит он.
Я карабкаюсь наверх и сталкиваюсь с бегущим солдатом.
– Газ! Га-а-аз!
Раздаётся взрыв; я падаю на колени от толчка, но мигом вскакиваю. В метрах пятнадцати от меня кого-то хорошенько присыпало землей, но горстка насыпи шевелится. Я подбегаю к нему и откапываю его, расшвыривая чёрные комья; те, что ниже более влажные, смотрю на свои ладони – кровь. Значит, задело все-таки. Грудь его вздымается и опадает, живой; за подмышки оттаскиваю его под пригорок.
У меня мутнеет в глазах, когда я вижу, что раненый солдат, которого только что едва не был погребён заживо, – Август. На бледных висках его контрастом выступают голубые пульсирующие жилы, губы слились бы со снегом. Я тормошу его за плечи и зову его.
Уже слышны газовые хлопки. В панике я открываю флягу и смачиваю ему виски; он приходит в себя.
– Газ! – ору я ему. – Где твоя маска?
Наклоняюсь к его рту, чтоб разобрать его хрип:
– В руке…
В левой руке – ничего. Переворачиваю его на другой бок. Моё сердце пропускает удар. Его правая рука оторвана по локоть и превращена в кровавое месиво.
Ждать больше нечего. Я быстро нахлобучиваю ему свою маску. Остатки его руки я старательно обматываю всеми индивидуальными пакетами, которые у меня есть, они тут же обагряются.
Хлопки газовых снарядов становятся отчетливей. Ветер несёт на нас едкий запах иприта.
К Августу возвращается сознание, он дёргает меня за рукав; до меня доносится его приглушённый крик, но я не разбираю слов, лишь вижу его ошалелые глаза в запотевших стёклах маски. Он хочет сорвать противогаз, но я из последних сил сжимаю его уцелевшее предплечье.
Глаза мои горят и слезятся. Лёгкие разрываются от надсадного кашля. Август трясёт меня за плечо, я его уже не вижу. Отворачиваюсь, меня рвёт. Я протираю лицо дрожащей рукой и приоткрываю глаза. Кровавые сгустки. Безумная боль в груди заставляет меня лечь.
Шум разрывающейся земли стихает, грохот снарядов улетучивается. Чувствую, что меня тормошат. Я знаю, это Август. Но и толчки прекращаются. Боль моя уходит.
