Орина Картаева
Полупроводница
Через два дня на работе она опять жаловалась Маринке:
– В этот раз такой сон был, что потом не уснула больше до утра. Капец просто.
– Чего на этот раз?
– На горных лыжах поехали кататься, в горы.
– Шикардос! – завистливо шевельнула иссиня-черными, вчера только татуированными бровями Маринка, и поморщилась – брови саднило. – Блин, корки эти! – она потрогала осторожно пальцем лоснящуюся от засохшей сукровицы бровь и уставилась на Наталью внимательными лисьими глазками, – Ври дальше, чо там было.
– Такое захочешь соврать – и не сможешь… – Наталья помотала головой, не глядя на Маринку. – Сгорели мы там все, живьем прямо.
– Где?
– В кабине… Она как вагончик, в ней на гору подниматься надо. Не на сидушках, как в кино показывают, а в вагончике ехали… Нормально ехали, не грызлись даже с козлом со своим, и вдруг – огнище! Со всех сторон! Как из огнемета кто поливал.
– Жесть, – Маринка забыла стряхнуть пепел с сигареты, и он упал на пол.
– Да не говори. Там… – Наталья запнулась, не зная, как лучше объяснить. – Когда ты утюг заденешь, то сразу руку отдернешь в сторону, так? А там было… Вот прикинь: кругом – утюг! Везде, со всех сторон, и снизу, и сверху тоже! Как тогда запрыгаешь?.. Люди в этом огне, как в оранжевой воде, пытались прыгать сразу во все стороны, потому что со всех сторон больно… Это было как танец даже. Все одинаково дергались… И гул такой от огня был, что даже смертных криков не слышно. Гудело, как самолет…
– Бляха-муха, ты на ночь ужастики что ли смотришь? – Маринка, видать, прониклась «утюгом».
– Да Марин, я во сне прямо с ними была, внутри, в огне этом. Такое в кино не снимешь. Чтобы снять такое – это реально надо людей поджечь, кто позволит?
– А врачиха тебе че сказала?
– А?.. А, невролог. Таблетки выписала, чтоб спать. Сегодня куплю, две штуки сразу на ночь выпью. Замотали меня эти сны… Как они дергались, Марин! И дети там были тоже…
– Пойдем, хорош сидеть.
– Да, – согласилась Наталья, все еще держа перед глазами в воображении картинку с агонией черных фигурок в жидком оранжевом пламени.
Какой это был ужас, какой смертный ужас! Безысходность, обреченность, безнадежность… Наталья не чувствовала боли во сне, но знала, что боль должна была быть адской.
Она механически ставила посуду в мойку, доставала, ставила новую партию, протирала пол, и все время думала о сне. Боже мой, как они там…
Поужинав дома яичницей и бутером с салом, достала таблетки. Вскрыла облатку, вытащила две штуки. Подумала, держа таблетки на ладони, потом одну положила на тумбочку, а вторую закинула в рот и запила водой из чашки. Легла в кровать, вытянулась на спине и стала ждать, когда подействует. Телек не включала, хотелось, чтоб тихо было.
Сон пришел как-то сразу, будто в голове свет выключили. И никаких ужасов не снилось. Ничего совсем. А может, и снилось, да не помнилось…
Утром Наталья была чуток вялой, но все-таки выспавшейся. Хорошие таблетки, подумала она. Одной штуки хватило. Вторая так и осталась лежать на тумбочке, до вечера.
6
Я знаю, что выход есть. Я чувствую. Надо только сделать что-то и как-то. Главное – понять, что именно.
Один раз мне удалось забыться. Я будто по-настоящему умерла, без ощущения «я – есть». Была мгновенная тьма ничто. А потом я очнулась на несколько секунд и увидела, что стою у какой-то машины, а на полосе передо мной – тарелки, тарелки, тарелки. И мои руки (не мои!), ставят грязные тарелки на полосу, в поперечины. И пальцы у меня толстые, грубые, похожие на вздувшиеся сосиски, и ногти на них ободранные или обкусанные, не знаю даже, что надо сделать с руками, чтобы они так выглядели. Горячий пар идет от этой странной техники. Шум издалека, невнятные голоса. И я смотрела на все это не своими глазами. Я смотрела – и видела! Я была не я, но я была. Я – была.
Это значит, что вернуться можно. Надо только понять, как это сделать.
Ничто вокруг меня и во мне не убило меня окончательно, а значит, я могу быть отдельно. Надо только выйти, вернуться. Как это сделать, как?!
…Я не могу больше пробиться туда, вовне. Что-то произошло. Мешает что-то, как прозрачный кисель. Как мне туда…?
7
До конца декабря Наталья жила нормально. Сны, возможно, были. Даже наверняка были, но снотворное глушило их, и на утро от странных видений чужой, не Натальиной жизни, оставалось только смутное ощущение грусти и желания куда-то и зачем-то уехать, убежать хоть босиком по снегу, или сделать вообще не-пойми-что. Слабый, но постоянный и мучительный позыв какой-то.
Иногда по утрам, стоя в ванной перед зеркалом, вместо того чтобы взять в руки зубную щетку, Наталья застывала в минутном ступоре. Вглядывалась в собственное лицо. Не то, чтобы придирчиво, но очень внимательно.
Свисали на круглое, как яблоко, обсыпанное веснушками лицо подстриженные лесенкой желто-белые кудри, и Наталья медленно убирала их назад, заправляя за уши. Негустые темные брови и ресницы, каре-зеленые глаза, широкий нос и бледные губы, обметанные уже заметными морщинками – как все это было не похоже на то, что она видела в том сне, в отражении крышки рояля. Крышка была черная, но Наталья все равно поняла тогда, что у отразившейся вместо нее «ведьмы» волосы чернее угля, а кожа белая-белая. И нос тонкий, с легкой горбинкой. И глаза светлые…
Услышав надрывный кашель соседа снизу, Наталья, будто нюхнув нашатыря, приходила в себя, суетливо хватала зубную щетку, пасту, принималась чистить зубы, умывалась, вытирала лицо полотенцем, и опять стояла, глядя в зеркало… Или – в себя?
Сериалы, Маринкины сплетни, редкие встречи с трижды разведенным подполковником в отставке из соседнего подъезда, забегавшим к ней (и не только к ней, это она точно знала, но ей было фиолетово) раз в неделю «на чаек, для здоровья», толкотня в маршрутках, бесконечные бестолковые ленты с мемами в «Одноклассниках» – все проходило мимо, как волны над головой, оставляя ощущение… ненастоящести, что ли. Подсасывало внутри странное чувство, будто опоздала и теперь уже торопиться некуда и незачем. Не конкретно куда-то или к кому-то, а вообще. Иди теперь, куда глаза глядят, делай, что в голову взбредет. Вроде как свобода. А вроде – одиночество. И идти-то особо некуда, но и дома сидеть, воткнув глаза в ящик, было – не то. В гости никто не зазывал, подполковника или еще кого к себе приглашать не хотелось. Хотелось, чтобы люди были вокруг, но не сидели за твоим столом, как приклеенные, и не стояли, обступив со всех сторон, а так… Мимо чтобы шли. Есть и есть. Они – отдельно, она – отдельно. Но чтобы все-таки были. Одной в четырех стенах ей стало неуютно и даже боязно иногда.
И Наталья шла по магазинам. А куда еще? В филармонию, что ли?..
В магазинах с ней случались «стоЯчки», как она называла свои минутные выпадения из реальности. То в «Гурман» ее занесет, и она остановится в овощном отделе и глазеет бездумно на брокколи и спаржу. Никогда эту траву (по цене урана за сто грамм!) не ела, и чего, спрашивается, уставилась? Лежат в глубине витрины пучки густой кудрявой брокколи и длинные, бледные, как пальцы лежалого утопленника, связки спаржи. Обдувает их кондиционером или что там охлаждает зелень в дорогих магазинах.