Оскар де Мюриэл
Темные искусства
Часть 1
Преступление
Вырезка из газеты «Скотсмен»
Суббота, 14 сентября 1889 года,
вечерний выпуск
ТРАГЕДИЯ В МОРНИНГСАЙДЕ:
ШЕСТЕРО МЕРТВЫ
Чистый ужас охватил благородных жителей Морнингсайда, когда стало известно, какую чудовищную картину застал мистер Александр Холт, личный камердинер уважаемого полковника Джеймса Р. Гренвиля, в доме своего господина.
В главной гостиной лежало шесть трупов, одним из них был и хозяин дома. Сие зрелище мистер Холт обнаружил приблизительно в 7 часов 45 минут утра, когда приехал выполнить утренние поручения господина.
Получив весть от потрясенного мистера Холта, офицеры полиции немедленно отправились на место происшествия. Следов истязаний или увечий на погибших найдено не было, и полиции до сих пор не удалось установить, что послужило причиной смерти. Все тела были доставлены в штаб-квартиру Отдела криминальных расследований, будет проведено судебно-медицинское обследование.
Наиболее занимательно то, что среди шести погибших без сознания находилась седьмая персона – пожилая иностранка. Полнотелая дама, которую изначально сочли седьмой жертвой, пришла в себя и совершеннейшим чудом оказалась невредимой. Ваш корреспондент самолично видел, как сия женщина выходила из дома Гренвилей без посторонней помощи, не выказывая признаков ранений или болезни.
Личность дамы позже была установлена – это мадам Катерина из дома номер 9 на площади Кэттл-маркет. В неблагонадежных кругах Эдинбурга она хорошо известна и весьма востребована в качестве гадалки. Предполагается, что достопочтенный полковник Гренвиль и его любезные гости присутствовали на спиритическом сеансе, которым руководила вышеупомянутая женщина. Мистер Холт отказался подтвердить эти сведения.
Эксцентричная иностранка, ныне небеспочвенно подозреваемая в убийствах, останется под стражей на протяжении всего расследования этого возмутительного преступления.
Местные жители требуют правосудия. Полковник Гренвиль был уважаемым членом общества, почитаемым за отвагу и героизм, проявленные им во время недавних военных кампаний в Южной Африке. Полный список имен жертв еще не был обнародован, однако среди погибших предположительно также числится жена покойного полковника и некоторые из его дальних родственников. У полковника Гренвиля остались трое маленьких детей в возрасте от шести до двенадцати лет.
Роберт Тревелян, недавно назначенный на должность суперинтенданта Отдела криминальных расследований, не сообщил других подробностей, но от весьма надежного источника ваш корреспондент узнал, что расследование могут передать в руки местного детектива Адольфуса Макгрея, известного также как Девятипалый.
1
Воскресенье, 15 сентября 1889 года
4.45 утра
Глостершир
Я знал, что поездка в экипаже будет ужасной, но присутствие трупа превратило ее в сущий кошмар.
Водруженный на сиденье рядом со мной, с бледными руками на коленях и по-прежнему в шляпе-котелке, он мог бы легко сойти за второго пассажира. Я взглянул на него: лицо, обращенное вниз, слегка покачивалось в такт неровному ходу повозки. Щеки усохли и посерели, кое-где на них проступили сосуды, а под сомкнутыми веками залегли голубые круги. В остальном выглядел он так, будто просто расслабился и задремал в ожидании момента, когда сможет спрыгнуть с подножки и потребовать сигару и теплую ванну.
Я плотнее завернулся в пальто, ощущая, что похолодел так же, как и он, – разве что кожа у меня была не настолько бледной. Я даже поймал себя на желании укрыть его одним из одеял, лежавших под сиденьем, но быстро осознал, сколь глупа эта идея.
Но я все равно наклонился к нему и протянул руку, чтобы поправить его заношенную шляпу.
И тут он открыл глаза.
* * *
Я резко сел в постели, тяжело дыша и чувствуя, как вдоль висков струится холодный пот.
В спальне было так же мрачно, как и в моем сне, и только луч лунного света пробивался сквозь узкую щель между шторами. У меня перед глазами все еще стоял дядин мутный взор, поэтому я торопливо разжег газовую лампу и вздохнул с облегчением, когда ее мягкое свечение озарило мои покои.
Каминные часы сообщили, что время было возмутительно раннее, и я раздраженно потер глаза, понимая, что заснуть больше не смогу. Меня посетила мысль попросить у Лейтона чаю, но я от нее отказался – моему старому камердинеру тоже пришлось нелегко. Кроме того, в последнее время горячие напитки никак не способствовали поднятию моего настроения. Но я все же встал, раздвинул шторы и посмотрел в окно. На многие мили передо мной тянулись темные поля и леса – огромные владения моего теперь уже покойного дяди[2].
Ночь была тихая и звездная, и свет луны окрашивал ландшафт в серебро и глубокие оттенки синего.
В точности как в ту ужасную ночь в нагорье. В ночь, когда дядя, окруженный огнями, от вида которых кровь стыла в жилах, отправился в мир иной.
Я покачал головой и отвернулся от окна – и от образов, которые с тех самых пор почти каждую ночь всплывали у меня в голове.
Я бросил взгляд на стопку недочитанных книг на прикроватном столике и решил было взяться за одну из них, но сдался, так к ним и не прикоснувшись. Надоело часами всматриваться в одну и ту же страницу, не вникая в смысл слов, или внезапно обнаруживать себя проглотившим десяток страниц, но не имеющим ни малейшего понятия, что я только что прочел.
Не зная, чем еще заняться, я целый час расхаживал по комнате.
«Видимо, так себя каждую ночь чувствует Девятипалый», – в какой-то момент пробормотал я. Интересно, подумалось мне, снятся ли ему кошмары, видит ли он во снах своих мертвых родителей или тот момент, когда одержимая сестра отсекла ему палец.
Он слал мне сообщения, письма и телеграммы, но я игнорировал их, втайне надеясь, что ему наскучит моя апатия и он от меня отстанет. Но не особо рассчитывал на такое везение.
Когда за окном начало светлеть, в дверь комнаты тихонько постучали. То был высокий, сухопарый Лейтон с моим утренним кофе. Судя по мешкам под глазами, он тоже провел бессонную ночь. Что неудивительно: он прослужил дяде Морису больше десяти лет, прежде чем поступил ко мне, и был также сражен его смертью.
Не успел я пожаловаться на ранний час, как он, расставляя сервиз на столике, указал своим орлиным носом на окно.
– Похоже, к вам гости, сэр.
Я подошел к окну и увидел, как к дому на полном ходу подъезжает экипаж. Тянули его четыре лошади, так что дело, по всей видимости, было срочное. Экипаж вскоре остановился у дядиного особняка, и, принимая у Лейтона чашку кофе, я узрел, что из него выходит фигура, которую не спутаешь ни с кем другим.
– Вот так невезение! – пробурчал я.
– Мне впустить его, сэр?
– Он войдет, даже если ты будешь против, – предрек я, и едва эти слова слетели с моих губ, как Девятипалый взбежал по ступенькам и распахнул парадную дверь.
– Передай слугам, что я велю отныне запирать эту дверь, – приказал я Лейтону и прямо-таки услышал, как мой покойный дядя возмущенно вопит: «Запирать дверь? Мы же в Англии!»
Спустя миг Лейтон пригласил Макгрея в мои покои.
Казалось бы, его неопрятная щетина, кричащие мятые наряды и шевелюра, вечно взлохмаченная, словно он скакал галопом сквозь пургу, стали для меня привычным зрелищем. Однако в окружении моих изысканных ковров и прочей элегантной обстановки он выглядел удивительно неуместно, словно рябая куропатка, которую сунули в корзину с атласным бельем.
– Выглядишь положительно безобразно, – отметил я.
Макгрей насупился.
– Ох, я вообще-то всю ночь ехал! Ты вот чертовски хреново выглядишь, хоть и только что встал с постельки в своей шелковистой рубашечке.
Спорить было бессмысленно – шлафрок мой и правда был из шелковой парчи.
– Довольно любезностей, – сказал я. – Выпей кофе.
Он поворотил нос от моего предложения:
– Есть что покрепче?
– Макгрей, шесть утра на часах.
– И что с того?
Лейтон поклонился и отправился за спиртным для него.
Макгрей развалился в одном из кресел, вытянул свои длинные конечности и бросил оценивающий взгляд на дубовые панели и кровать с балдахином.
– В неплохой развалюхе ты, оказывается, ночуешь, Фрей! Хоть как-то оправдывает твой чертов снобизм, – он цокнул. – Ну, отчасти.
Я улыбнулся уголком рта, опустился в кресло и отпил кофе.
– Я обожал праздновать здесь Рождество, – едва выдавил я из себя.
Макгрей кивнул:
– То есть… теперь это все твое?
Это было логичное предположение. Дядя Морис никогда не был женат, а единственные дети, которых он прижил (по крайней мере, по его словам), умерли в раннем возрасте.
– Дядя не раз говорил, что так и будет, но зная, какой он… каким он был, следует полагать, что вряд ли он оставил завещание. Лоуренс, мой брат, может подать в суд, чтобы получить свою долю.
– Лоуренс? Тот самый козел, ради которого тебя бросила невеста?
Я грохнул чашкой по блюдцу.
– Тебе обязательно каждый раз об этом напоминать? Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, кто он такой.
– Ну все, все! Не рычи. А что там с твоими младшими братьями?
– Элджи и Оливер ему не кровные родственники.
– Ах, точно! Они же от той стервы, твоей мачехи.
– Вот именно. И даже если бы у них было право претендовать на долю, сомневаюсь, что им захотелось бы управлять имением такого размера. Элджи слишком творческого склада, чтобы вести хозяйство. А Оливер… ну, он просто Оливер.
В этот момент вернулся Лейтон и поставил перед Макгреем графин односолодового виски и стакан, в котором уже плескалась добрая порция оного.
– Я так понимаю, похороны уже состоялись.
Я тягостно вздохнул.
– Мероприятие – тоскливей не придумаешь. Из родственников приехал только Элджи. Остальные сплошь были дядиными кредиторами и арендаторами, и всех их куда больше интересовало, как его смерть повлияет на их дела.
Лейтон незаметно вышел – вероятно, его задели мои слова.
Я поставил свой кофе на столик и потер лоб.
– Макгрей, меня ждет миллион неотложных дел. Мне жаль, что тебе пришлось проделать такой долгий путь зря, но ты должен понять, что после всего случившегося я не могу вернуться в Шотландию.
Поначалу я старался не смотреть на него, ожидая, что он, как обычно, взорвется негодованием. Однако он молчал, и когда я все-таки перевел на него взгляд, то обнаружил, что он прикусил губу. Впервые в жизни суровый, несгибаемый Девятипалый Макгрей явно испытывал смущение и неловкость.
– Боюсь, тебе придется.
За этими словами последовало многозначительное молчание, и каждый миг мое беспокойство нарастало.
– Что… что ты имеешь в виду?
Вряд ли тон Макгрея мог прозвучать безрадостнее.
– Премьер-министр хочет, чтобы наше подразделение продолжало работу. И чтобы мы были под рукой.
– Наш знаменитейший Отдел по расследованию нераскрытых дел, предположительно необъяснимого и сверхъестественного характера? – вскричал я, протараторив бесконечное название. – С какой стати хоть кому-то, не говоря уже о премьер-министре, держать эту выгребную яму открытой?
Я думал, что Девятипалый бросится на меня. Это подразделение было его детищем, созданным с единственной целью – разобраться, что же свело с ума его сестру, и практически полностью финансировалось из его собственного кармана. Однако он хранил молчание, дожидаясь, пока ответ на этот вопрос сам придет мне на ум.
Я подался вперед и, зарывшись лицом в ладони, пробормотал:
– Ланкаширское дело?
– Возможно… – Макгрей опустошил стакан одним глотком. – Проклятье, не могу тебе врать. Я уверен в этом. Я общался с новым суперинтендантом. Он лично получил письмо от премьер-министра. Лорд Солсбери не предоставил объяснений, просто приказал держать наш отдел открытым.
Я вскочил и принялся расхаживать по комнате.
В прошлом январе, расследуя другое дело, ниточки которого тянулись вплоть до Ланкашира, мы случайно обнаружили, что сын премьер-министра состоял в мутной связи с кланом так называемых ведьм – ну, так их прозвал Макгрей. С моей точки зрения, они были не чем иным, как сборищем ушлых контрабандисток и шарлатанок, но сборищем столь опасным и влиятельным, что их организации позавидовали бы сами Борджиа. Стало понятно, что даже у лорда Солсбери был перед ними «должок».
Макгрей попытался меня успокоить.
– Может, это ерунда, Фрей. Может, Солсбери просто на всякий случай хочет держать нас на подхвате.
Я издал хриплый смешок:
– О, конечно, ерунда! Будь волен верить в это, Макгрей, если тебе так приятнее.
Я и раньше догадывался, что лорд Солсбери и его темные делишки однажды снова возникнут у нас на горизонте и наши жизни превратятся кошмар. Впрочем, до этого пока было далеко.
– Фрей, – сказал Девятипалый с еще более хмурым видом, – меня привела сюда еще одна причина.
– Еще одна причина! – Я схватил графин и сделал свой черный кофе еще крепче. Плевать на время. – Еще более срочное дело? Наверное, вспышка бубонной чумы?
Он покопался у себя за пазухой.
– По-настоящему срочное. Часики тикают.
– О, да неужто? И кому же угрожает смерть?
Макгрей поморщился и достал газетную вырезку.
– Мадам Катерине.
Я заглотил полчашки еще до того, как он это произнес.
– Твоей плутовке-провидице?
– Угу.
– Также известной тем, что она варит бражку, от которой лавочники слепнут? Это она-то попала в беду? Вот это да! Какая, черт возьми, неожиданность!
– Все и правда серьезно, Фрей, – проворчал Макгрей, разглаживая страницу на столе. – Ее дело могут отправить в Высокий суд. Ее повесить могут!
Я фыркнул.
– Жизнь, полная горя и нищеты, и безвременная смерть? Что ж, именно этого и следует ждать от переезда в Шотландию.
– Фрей…
– Теплее, чем в гробу, там все равно не бывает.
– Ох, я уж и забыл, что ты умеешь ныть, как Офелия, когда тебе вожжа под хвост попадает!
– А еще шесть футов под землей – самое безопасное…
– Фрей, можешь на секунду заткнуться и просто прочитать, что здесь написано?
Я выдернул вырезку у него из рук, чтобы бросить ее в гаснущий камин. Но, прежде чем я успел ее скомкать, кричащий заголовок привлек мое внимание.
2
– Ты ее допросил? – спросил я, когда мы вышли из особняка. Скорость, с которой мне удалось собрать багаж, поразила меня самого.
– Не, ее отправили прямиком в…
– Ты съездил в дом этого Гренвиля?
– Нет еще. Я…
– Ты хоть с камердинером тем поговорил? Или с полицейскими, которых он вызвал?
– Да нет же! Фрей, я…
– Бога ради, Девятипалый! Что ж ты сделал тогда?
Он отвесил мне подзатыльник.
– Я, черт подери, пытаюсь тебе объяснить, что у меня не было времени на все это! Треклятый новый суперинтендант хотел, чтобы я первым делом за тобой съездил. Так он и сказал: «Привези сюда Иэна Персиваля Фрея, или…»
– Ты серьезно? Он велел тебе ехать сюда, когда такое преступление ждет расследования?
Он изобразил ладонями чаши весов.
– Срочное письмо от премьер-министра… Спасение жизни не внушающей доверия цыганки…
– Ясно. Ты хотя бы в курсе, подвергли ли их тела положенному…
– На кой черт тебе столько вещей, Фрей! Ты что, решил весь свой сраный особняк по кирпичику перевезти?
Отчасти он был прав. Слуги вынесли еще три дорожных сундука к уже изрядно нагруженному экипажу.
– Я увез из Эдинбурга все свое имущество. У меня не было намерений возвращаться. Я даже полностью расплатился за жилье с твоей любимой леди Гласс.
У Макгрея челюсть отвисла.
– Так ты, сопливый засранец, с концами тогда уехал?
– Вероятно, леди Энн встретит меня теми же словами, когда я сообщу ей, что хочу заселиться обратно. И попытается утроить мою ренту – даже не сомневаюсь в этом.
Тут ко мне подошел Лейтон.
– Сэр, как быть с вашей лошадью? Конюх говорит, что ему не хватит времени, чтобы…
– Ты и Филиппу привез? – завопил Макгрей.
– Я же сказал тебе, у меня не было намерений…
– Ой, ладно. Пошлешь за ней позже. Верхом на ней ты вряд ли уже поездишь. Погода портится.
Я нахохлился:
– Да уж, во всех возможных смыслах…
Я знал, что поездка в экипаже будет тяжелой, но нервозность Макгрея превратила ее в сущий кошмар. Он снова и снова перечитывал ту вырезку, всякий раз отмечая новые детали и выдвигая новые предположения. Благо, до станции в Глостере мы доехали быстро, и с этого момента игнорировать Девятипалого стало куда проще, несмотря на то что последний поезд в Шотландию мы уже упустили.
Мы переночевали в Глостере, чтобы точно успеть на первый же утренний поезд. Макгрею, разумеется, хотелось поговорить, но я наотрез отказался от предложенной им выпивки и заперся в собственном номере. По крайней мере, в привокзальной гостинице было чисто и довольно уютно.
На следующий день состав до Шотландии отправился со значительным опозданием. Поэтому в прокопченном Бирмингеме нам пришлось бежать со всех ног, чтобы успеть на пересадку. Один из моих сундуков даже упал на рельсы и чуть не развалился. Вторая половина этого путешествия была еще хуже: наш поезд простоял целых три часа где-то на окраине Карлайла без всяких на то объяснений. К тому времени, когда мы все-таки добрались до Эдинбурга, солнце уже почти село.
Выйдя из вагона, я увидел, что осень наступала здесь с раздражающей пунктуальностью: деревья в садах Принсес-стрит уже сбрасывали листья, а с северо-востока дули пробирающие до костей ветра. Я с горечью посмотрел на небо, затянутое в серую облачную униформу, сквозь которую, вероятно, уже до апреля не пробьется ни единого солнечного лучика. Осадистый замок на крутом холме напомнил мне одетого в бурый засаленный твид упитанного старичка, который отдыхает в кресле и покуривает трубку, наблюдая за тем, как мимо проплывают века.
– И вот я снова здесь, – произнес я со смиренным вздохом, плотнее заворачиваясь в пальто. – Вопреки всем ожиданиям…
Я отправил Лейтона со всеми вещами на Грейт-Кингс-стрит и послал мальчишку с запиской к леди Энн Ардгласс.
– Умоляешь старуху выдать камердинеру ключи от дома? – спросил Макгрей. Он был налегке, и я завидовал его вальяжной походке.
– Именно так. Я поискал бы другое жилье, но все приличные дома в этом дрянном городишке принадлежат ей.
– Если она пошлет тебя, можешь пожить немного на Морэй-плейс. Джоан будет тебе рада.
Я с тоской вздохнул, услышав ее имя. Джоан прислуживала мне восемь лет, пока не познакомилась с Джорджем, престарелым дворецким Макгрея, и не решила, что хочет жить с ним во грехе. Я до сих пор скучал по ее кофе и восхитительному жаркому, и иногда даже по ее бесстыжим сплетням.
В этот миг часы на вокзале пробили семь.
– В Городские палаты идти уже поздно, – сказал я.
– Точно. Ничего существенного мы сегодня сделать не успеем, но у нас еще есть время заглянуть к Катерине.
Я сник, поскольку перспектива встречи – очередной – с этой женщиной совсем не внушала мне радости. И в последующие недели мне придется общаться с ней куда чаще, чем хотелось бы.
– Тогда давай поспешим.
– Не, все в порядке. Я уже договорился с ребятами из Кэлтон-хилл.
– Кэлтон – то есть она уже в тюрьме Кэлтон-хилл?
– Ага, для ее же безопасности. Сначала ее отвезли в Городские палаты, но как только «Скотсмен» опубликовал репортаж, там тут же собралась толпа слюнтяев, которым не терпелось на нее поглазеть. Парочка пьяных идиотов даже кидалась камнями в здание.
– Господь всемогущий. С этим делом надо быть поаккуратнее, иначе оно превратится в спектакль.
– Поздновато уже, Перси.
Вид у тюрьмы Кэлтон-хилл был обманчивый.
Заключенное в кольцо мощных стен, это строение со множеством круглых башен, напоминавших о Камелоте, и воротами, вокруг которых виднелись провалы средневековых бойниц, можно было спутать со сказочным замком. Здание гордо восседало на отвесном краю холма Кэлтон, и даже адрес его – номер один по Риджент-роуд – звучал солидно.
Невероятно ложное впечатление.
В величественных башнях располагались покои и рабочие кабинеты начальника тюрьмы – действительно роскошные, однако отсеки с камерами, грязные, сырые и переполненные, вполне оправданно наводили страх на тех, кто действовал за рамками закона. Некоторые из осужденных дожидались казни, будучи прикованными к стенам.
Я был там лишь раз – в феврале, когда жалкий заключенный заявил, что загадочную дыру в полу его камеры прогрыз гном, питающийся камнями. Даже Макгрея эта сказочка повеселила – да и мне было смешно и в то же время тошно, когда я узнал, что металлическая ложка чудесным образом обнаружилась в испражнениях этого узника.
Эспланада перед зданием навевала мрачные мысли. Здесь проводились повешения, и, хотя публику на казни больше не пускали, люди все равно взбирались на Кэлтонский холм, чтобы на них поглазеть. Я посмотрел на север и увидел обрыв холма – границы его были размыты туманом. Вид оттуда наверняка был лучше того, что открывался любителям мрачных зрелищ столетие назад, когда казни проходили в самом центре Эдинбурга, возле Рыночного креста на Хай-стрит[3]. Там явно было приятнее, чем здесь. Я представил, как люди сидят на травянистом склоне, возможно, даже с едой и выпивкой, и наблюдают за тем, как на виселице дергается какой-нибудь бедолага.
Встретивший нас тюремщик почтительно приветствовал Макгрея. Лицо у него было волевое, от виска к подбородку спускался глубокий шрам. В глазах его, впрочем, сквозила доброта.
– Я уж думал, вы не придете, сэр, – сказал он, ведя нас вперед по темным коридорам.
– Дела, Малкольм, – ответил Макгрей. Я заметил, как он украдкой сунул тюремщику банкноту в один фунт.
Малкольм привел нас к маленькой комнатке для допросов.
– Подождите здесь, пожалуйста. Я сейчас ее приведу.
Мы вошли внутрь и сели за обшарпанный стол. Пока мы ждали, в комнате почему-то становилось все холоднее и холоднее. Вскоре Малкольм вернулся – уже с Катериной.
– О, господи… – только и выдохнул я.
Я ожидал увидеть позвякивающий сверток из разноцветных шалей, вуалей и подвесок, лукавые зеленые глаза и едкую ухмылку. Но бедная женщина была облачена в серое рубище, закована в наручники и шла совершенно понурая.
Без толстого слоя туши и накладных ресниц она выглядела как минимум на десять лет старше. На ней не было ни серег, ни колец, которые обычно болтались у нее в ноздрях, бровях и мочках, и пустые отверстия от них выглядели как сморщенные разрезы на ее обвислой коже. Волосы были убраны под линялую черную тряпку, и только пара седеющих прядей торчала из-под нее, словно щетина от метлы. Ее устрашающие ногти были коротко и грубо острижены, а черная краска облупилась по краям.
Не доставало в ней чего-то еще, и я не сразу понял, чего именно. Ее выдающийся бюст, известный на весь Лотиан[4] и обычно едва прикрытый, теперь скорее походил на пару пустых шерстяных носков, болтавшихся под тюремным платьем.
– Знаю, да, – сказала она, потому что я, видимо, смотрел на нее с открытым ртом. – Сегодня я не так хороша, как в ту ночь, когда ты заглянул ко мне в салон с бутылочкой вина.
– Он что сделал? – ахнул Макгрей.
Я закатил глаза.
– Можем мы просто сосредоточиться на деле? Сейчас не время для…
– Ах ты, кобель! – пихнул он меня локтем в бок.
Катерина, ухмыльнувшись, села за стол. Казалось, у нее не было сил издать свой привычный ехидный смешок.
Она сжала ладонь Макгрея.
– Как же я рада тебе, мой мальчик. Давненько я не смеялась.
Судя по тому, как хрипло звучал ее голос, она, похоже, давно ни с кем не разговаривала.
– Как тут с вами обращаются? – спросил Макгрей. Его голубые глаза переполняла тревога.
Катерина поцокала языком.
– Еда тут на вкус как мышиное дерьмо. И выглядит так же. – Она кивнула в мою сторону. – Твоя английская роза давно бы здесь издохла.
– Только не говорите, что вас тут бьют, иначе я кое-кому такой пинок в зад засажу, что он узнает, каковы на вкус мои ботинки, – произнес Макгрей, глядя тюремщику в глаза. Малкольм нервно сглотнул.
Катерина слегка гоготнула, и на миг в ее глазах блеснуло знакомое лукавство.
– Спасибо, Адольфус. Сначала со мной обходились грубовато, но бить меня не осмелились. Боятся, что я прокляну их причиндалы или еще что-нибудь.
Малкольм сглотнул еще раз.
– Можешь идти, приятель, – сказал ему Девятипалый, и тюремщик с радостью скрылся.
Я откинулся на стуле с утомленным вздохом.
– Ну и в переплет вы попали.
Катерина перевела взгляд на Макгрея.
– Зачем ты его привел? Он же скажет, что я просто карга безумная.
– Вообще он не то чтобы пустое место, – сказал Макгрей, пнув меня под столом. – И внешность его обманчива – кое-что полезное о законах он все-таки усвоил в своем Кембриджском колледже для кисейных денди.
– Благодарю, – сказал я, глядя на Катерину в упор. – Должен кое-что спросить у вас, мадам. Вы виновны?
– Виновна ли я?…
– Это вы их убили?
Тот же эффект на нее произвела бы пощечина. Она вскинулась, ошеломленная, а Макгрей грохнул ладонями по столу.
– Конечно, не виновна! – рявкнул он. – Она!..
– Дай ты женщине самой ответить! – гаркнул я на него с такой яростью, что сам собой впечатлился.
Повисла тишина, и Катерина потупилась, прикусив губу.
– Я никому не причинила вреда, – пробормотала она.
Я кивнул.
– Прекрасно. В таком случае расскажите нам, что именно там произошло.
Нас ждала прелюбопытнейшая история.
