Оскар де Мюриэл
Темные искусства
6
Не могу передать, какое облегчение я испытал, когда увидел, что во всех окнах моего бывшего дома горит свет. Лейтон с радостью сообщил мне, что получил ключи, а также записку для меня от леди Энн. Хоть и обессиленный, я все же заставил себя ее прочесть.
Мерзкая старуха отчитывала меня за «внезапное и чрезвычайно бесцеремонное» прошение о предоставлении жилья. За ее пространными рассуждениями о приемлемых манерах следовал короткий абзац, в котором она – исключительно из своего безграничного христианского милосердия – давала согласие на то, чтобы я провел сию ночь в ее владении. Постскриптум, впрочем, требовал, чтобы мы подписали «новый дополненный арендный контракт», как только позволят мои «низменные дела», иначе она будет вынуждена отправить своих людей, чтобы выставить меня на улицу.
У меня не было сил, чтобы обо всем этом думать. Я немедленно отправился в кровать, уставший до такой степени, что даже кошмары меня не потревожили.
Утром я думал пройтись до Городских палат пешком и уже жалел, что оставил свою белую баварскую кобылу в Глостершире. Однако город утопал под непрекращающимся ливнем, так что я воспользовался кебом. Решение было мудрым, потому что я добрался до Королевской Мили ровно в тот момент, когда нищие обитатели обшарпанных домов этой улицы опустошали свои ночные вазы прямо на дорогу.
Я вошел в Городские палаты, совершенно не задумываясь о том, куда иду. Найти дорогу в наш «кабинет» я мог хоть с закрытыми глазами. Однако внутри его меня ждал сюрприз.
Привычный кавардак в нашей подвальной комнате исчез. Вместо этого вдоль стен громоздились деревянные ящики, набитые вздорными книгами Макгрея и прочей странной атрибутикой. Я опознал его исполинского идола из Перу почти с меня ростом, который был завернут в темную бумагу. Судя по всему, Девятипалый разложил свое барахло по ящикам, готовясь к тому, что его выкинут из полицейской штаб-квартиры, как только новый суперинтендант вступит в должность.
Снова оказавшись в этом сыром, мрачном местечке, я ощутил необъяснимый прилив тепла.
Макгрея я в очередной раз застал со стетоскопом у стены: он надеялся услышать призраков, которые, по слухам, обитали в подземных проулках тупика Мэри Кинг[7]. По его версии, от этих туннелей нас отделяла одна лишь тонкая стена, и он утверждал, что иногда слышал шаги, а как-то раз даже пронзительный смех. Я предлагал ему множество разумных объяснений – в конце концов, некоторые участки тупика Мэри Кинг до сих пор населяли люди; кожевники и сапожники по-прежнему держали там свои лавки. Девятипалый, разумеется, таким мелочам внимания не придавал.
– Я встретил одного старикашку на Грасс-маркет, – сообщил он с нескрываемым восторгом. – Он продал мне вот эту карту. На ней есть все улицы тупика Мэри Кинг! Даже наш подвал когда-то был его частью!
Я едва взглянул на кусок пожелтевшей бумаги у него на столе.
– Ты под таким дождем пешком сюда пришел? – удивился я. Его пальто промокло насквозь, а лоб все еще облепляли влажные пряди. Такер, его верный золотистый ретривер, тоже изрядно вымокший, валялся в углу пузом вверх прямо посреди грязной лужи.
– Ага. Это же просто вода. Она чистая.
– Ты до сих пор не купил лошадь? Девять месяцев уже прошло.
Его последний конь, великолепный представитель англо-арабской породы, погиб в январе. Макгрею не хватало духа подыскать замену подарку своего покойного отца. Сегодня он просто пропустил мое замечание мимо ушей.
– Хорошо, что ты пришел. Доктор Рид оставил мне записку. Он сможет принять нас только сегодня утром.
Мне стало смешно.
– Этот сопляк теперь назначает нам время аудиенции?
– Ага, – сказал Макгрей, уже направляясь к двери. – Он весь в хлопотах из-за убийства в приюте для глухонемых. – Он ткнул пальцем мне в грудь. – Я знаю, что парнишка тебя раздражает, но не серди его сегодня. Нам, видимо, придется попросить его отложить все дела ради нашего.
Я лишь вздохнул и последовал за ним.
Морг занимал смежное помещение в подвале – трупы нужно было держать в холоде – и идти до него было совсем близко. Там мы и встретились с юным доктором Ридом, который в свои двадцать четыре года уже занимал должность старшего судебного медика Эдинбурга (не благодаря славным своим талантам, а оттого, что шотландская полиция могла позволить себе лишь зеленого выпускника).
Мы нашли его в маленькой приемной морга, он раскладывал бумаги по стопкам – отчеты для суда, насколько я понял. Должен признать, он был добросовестным малым и учился на лету, однако тяжкое бремя ответственности уже отпечаталось на его лице. Щеки у него все еще были пухлые, розоватые – мне они всегда напоминали детскую попку, – но глаза его, прежде вызывавшие ассоциации с суетливым кокер-спаниелем, а теперь припухшие и окаймленные темными кругами, смотрели сурово.
– Доброе утро, инспекторы, – произнес он усталым голосом. И вытянул удивительно тонкую папку из аккуратной стопки бумаг.
– Что нашел, приятель? – спросил Макгрей с наигранным весельем в голосе.
– Пока ничего.
– Что?! – вскричал я. – Да сколько ж можно…
Макгрей двинул мне локтем в бок, хотя его собственный тон звучал ненамного добрее.
– Что ты имеешь в виду?
Рид зевнул, что, впрочем, не помешало ему метнуть глазами молнию в мою сторону.
– Я осмотрел все шесть тел. И не нашел ничего, что указывало бы на причину смерти: ни очевидных следов отравления, ни смертельных ран, ни…
– Ты досконально их обследовал? – перебил я его.
– О нет, совсем нет, инспектор. Я взглянул на них издалека – все ради того, чтобы вы заявились сюда и сделали мне выговор за некомпетентность.
Я сжал кулаки, а Макгрей расхохотался.
– Ох, парнишка-то подрос, Фрей!
Мы с Ридом взглянули на него с единодушной ненавистью.
Доктор перевернул страницу и совершенно невозмутимо продолжил:
– У всех присутствует глубокий порез в районе локтевого сустава. Выглядит так, словно они делали себе кровопускание за несколько часов до смерти.
– Подношение, – пробормотал Макгрей, вспомнив показания Катерины. – Они истекли кровью до смерти?
– Нет, инспектор. Офицеры нашли графин с жидкостью на месте преступления. Судя по ее количеству, я бы сказал, что каждый из них потерял приблизительно столовую ложку крови. У полковника, впрочем, имеются две раны – вторая на левой ладони.
– Отрава могла попасть к ним в организм через нож – напрямую в кровоток, – предположил я.
– Это станет понятно, когда я проведу химические исследования, – сказал Рид.
– Хорошо. Будь добр, начни с пробы Рейнша…
– С пробы Рейнша и Марша, разумеется. Я уже собрал образцы крови и тканей. – Прежде чем я опять его перебил, Рид перелистнул страницу. – Я нашел еще кое-что, что может вас заинтересовать.
– И что же?
– На одном из тел присутствуют следы насилия, хотя не похоже, что они как-то связаны со смертями. Позвольте, покажу вам.
Мы проследовали за ним в морг. В стерильно чистом помещении нас, как и всегда, встретил ледяной воздух, пахший этанолом и формальдегидом, и белая плитка на полу, ставшая матовой от многолетнего оттирания уксусом.
Шесть тел были аккуратно разложены на столах и накрыты белыми простынями. На безупречно выглаженной материи не было ни пятнышка алого.
Рид подошел к дальнему столу, на котором лежали тела поменьше. Первым делом он открыл лицо, явно принадлежавшее состоятельной леди. Ее волнистые темные волосы все еще были заплетены в замысловатую французскую косу, а на лице, весьма привлекательном, красовались пухлые щеки и по-девичьи маленький рот.
– Миссис Марта Гренвиль, – зачитал Рид из отчета. – Тридцати шести лет. Практически здорова, за исключением… – Рид приподнял простыню и обнажил остальные части ее тела.
Как обычно, я слегка покраснел. Нет ничего более интимного и уязвимого, чем обнаженное тело, а вид тех, кто лишен жизни и не способен себя защитить, заставляет меня чувствовать себя соглядатаем. Но я все же должен был как следует его осмотреть.
Игнорировать Y-образный шов, оставшийся после вскрытия и шедший через всю ее грудь и живот, было трудно, хотя Рид проделал очень аккуратную работу. От этого зрелища вдоль хребта у меня пробежал холодок, а в голове сам собой возник образ мертвого дяди. И разлагающегося трупа, который не давали похоронить. Я, видимо, покачнулся, но, к счастью, Рид и Девятипалый разглядывали тело и ничего не заметили.
Выбора не было: я оправил воротник, сделал глубокий тихий вдох и посмотрел на труп несчастной.
Миссис Гренвиль, даже покойная, выглядела как фарфоровая кукла. Кожа у нее была плотная и гладкая, ладони – пухлые и без родинок. Наверняка она каждый вечер принимала ванну с молоком, а после нее втирала в себя всевозможные кремы и масла. Однако в глаза бросалось скопление отвратительных кровоподтеков на белой коже ее живота. Пятна всех оттенков черного, фиолетового и зеленого. От этого зрелища я поморщился.
– Им как минимум несколько дней, – сказал Рид. – Довольно серьезные, но жизни не угрожавшие.
Я наклонился, чтобы рассмотреть особенно темный участок. Отметина имела форму идеального круга, почти как восковая печать; контуры ее были четкими, словно их обвели чернилами.
– Это же…
– Перстень с печатью ее мужа. Он был у него на пальце, когда его сюда привезли.
Меня немедленно захлестнуло жалостью к этой бедняжке – так заботиться о своей красоте, по всей видимости, для услады мужа, который отвечал ей на это ударами в живот.
Я взглянул на ее руку – обручальное кольцо было на месте. Неудивительно: золото врезалось в ее плоть.
– На ней были другие украшения? – осведомился я.
– О да, и очень дорогие. – Рид заглянул в отчет. – Жемчужное ожерелье, кольца с бриллиантами и сапфирами и такие же серьги. С места происшествия ничего не пропало.
– А при других жертвах были ценные вещи?
– Да, кроме самого младшего мужчины и девушки. У остальных мужчин были карманные часы, запонки, кошельки с деньгами и прочее. Все это лежит у нас в хранилище, если захотите проверить. Если что-то и украли, то не самые очевидные вещи.
– Мы все равно пока не можем исключить ограбление, – сказал Макгрей. Я был рад, что он следовал моему совету и искал разумные объяснения.
– Ты прав, – сказал я, сделав пометку в записной книжке. – Надо узнать, был ли у полковника перечень ценных вещей, хранившихся в доме, и…
– Боюсь, что должен вас покинуть, – сказал Рид, сунув отчет мне в руки. – Я уже опаздываю. Меня вызвали дать показания в суде.
– Нам нужно, чтобы ты как можно скорее провел те исследования, – сказал я, пока он торопливо шагал к выходу.
– Постараюсь, – бросил Рид через плечо, после чего захлопнул за собой дверь.
У меня внутри все просто вспыхнуло.
– Пос… – постараюсь?
– Тише, тише, Фрей. Я с ним поговорю. Давай к делу. Кто там следующий?
Мы перешли к другому столу, и я перевернул страницу.
– Гектор Шоу. Восемьдесят один год.
– Ни черта себе! Зачем вообще столько жить?
– Зачем вообще его убивать? – уточнил я. – Видимо, это он был вдовцом призрака?
– Ага, по словам Катерины.
Я снял простыню с тела – под ней обнаружился старый мужчина с огромным носом, кудлатой седой бородой и спутанными волосами. По следам на носу было ясно, что он много лет носил тяжелые очки.
Я пощупал одну из икр старика.
– Что ж, он выглядит довольно крепким. Я бы даже сказал, вполне способным позаботиться о себе без посторонней помощи.
Я внимательно его осмотрел, но Рид оказался прав. Кроме пореза на руке, ран на нем не было. Единственным признаком нездоровья была пара-тройка красных пятен на его предплечьях (вероятно, экзема), но на других телах мы таких не нашли.
Следующим на очереди был муж его внучки, полковник Гренвиль. Пятидесяти одного года.
Он был рослым мужчиной с характерным для военного мускулистым телом. Лицо его гладко выбрито, и вопреки суровому виду он выглядел в высшей степени привлекательным мужчиной. Однако склонным к вспышкам гнева, на что указывала глубокая морщина между его бровями. Я вспомнил показания Холта, в которых тот утверждал, что даже после смерти полковник казался ужасно злым. С другой стороны, его морщины и седые пряди в волосах, казалось, были начерчены умелой рукой и даже добавляли характера его облику. Ладони у него были крупные и жилистые, и на одном из пальцев тоже присутствовало обручальное кольцо, которое доктор Рид так и не сумел снять. На мизинце был заметен след от перстня. Я внимательно изучил рану у него на ладони. Все совпадало с показаниями Катерины. И тут в глаза мне бросились ссадины у него на костяшках.
– От избивания женушки? – предположил Макгрей.
– Я… я так не думаю. Он разбил себе руки в кровь. Ее травмы, и так довольно серьезные, в таком случае выглядели бы еще хуже. И костяшки у него едва поджили. Я бы сказал, что он бил ими нечто твердое – стену, например. Вероятнее всего, за несколько часов до смерти.
– Может, камердинер что-то видел, – сказал Макгрей, и я сделал себе пометку. – Возможно, это ерунда, но…
Мы двинулись дальше.
– Бертран Шоу, – зачитал я. – Тридцать пять лет. Кузен Марты… то есть миссис Гренвиль.
У него были такие же волнистые темные волосы, как и у нее, и, за исключением хрупких черт лица и чрезвычайной худобы, выглядел он абсолютно здоровым. Выделялись только кончики его пальцев: все в заусенцах и покрасневшие, оттого что он постоянно грыз ногти.
– Нервный тип, – сказал я.
Следующей жертвой был упитанный мужчина с весьма крупным носом. Его практически белые волосы резко контрастировали с угольно-черной бородой, кустистой и неухоженной. Как и у полковника Гренвиля, вид у этого мужчины был беспросветно хмурый.
– Питер Уилберг. Пятидесяти одного года. Сын бабушки Элис.
– Сын ее, говоришь? А почему тогда у него фамилия Уилберг, а не Шоу?
– Хорошо подмечено, – сказал я, оглянувшись на тело старого Гектора Шоу. – Бабушка Элис, видимо, дважды была замужем. Я нарисую их семейное древо, когда мы тут закончим. – Затем я заглянул в отчет Рида. – Тут говорится, что он был заядлым курильщиком и любил выпить. – Я оттянул губу мужчины и увидел пожелтевшие зубы. – И много ходил пешком. – Ступни у него были в мозолях, а икры мясистые, как у бывалого пехотинца.
– Стало быть, последняя, – сказал Макгрей, переходя к следующему телу, – это клиентка Катерины.
– Леонора Уилберг, да. Двадцати двух лет. Самая молодая из всех.
Ее нельзя было назвать хорошенькой. Округлый нос ее напоминал нос мистера Уилберга, ее дяди, и волосы у нее явно редели – видимо, от слишком тугих кос, которые заплетали ей с детства. Кроме того, было в ней что-то странное. Я не мог точно сказать, что именно, но это явно было связано с темными кругами у нее под глазами и тонкими морщинами, которые уже сбегали от носа к углам ее рта. От нее, пусть даже и мертвой, исходило некое злонравие.
– О чем думаешь, Фрей? – спросил вдруг Макгрей, чем слегка меня напугал.
Я откашлялся.
– Я надеялся, что мы найдем что-нибудь абсолютно очевидное. Какой-то общий симптом.
– Теперь-то и ты озадачен?
– Мягко сказано. У нас тут весьма разнородная группа людей. Не могу вообразить ничего настолько опасного, что могло бы убить восьмидесятилетнего мужчину, его юную внучку и крепкого военнослужащего, не оставив при этом никаких следов.
Я заметил, что Макгрей прикусил губу, борясь с желанием заспорить, что все это походит на проделки злобного духа.
– Сердечный приступ? – выдвинул предположение Макгрей. – Может, они перепугались до смерти, когда появилась длань Сатаны?
– Рид ничего здесь об этом не упоминает, – ответил я, перелистав отчет.
– Думаешь, он забыл проверить такую версию?
Я усмехнулся.
– Я-то думал, ты ему полностью доверяешь…
– Ох, да прекрати уже!
Я постучал папкой по подбородку. Рид вернется только через несколько часов.
– Черт возьми, не могу я столько ждать. Сам проверю.
Макгрей захихикал.
– Будешь в кишках копаться? Предвкушаю это зрелище.
Я снял сюртук и, закатывая рукава, бросил на него убийственный взгляд. Я мог бы поведать ему, что произвел множество вскрытий, пока учился в Оксфорде, но предпочел этого не делать. Макгрей неустанно напоминал мне, что я бросил университет. И вскоре я вспомнил тому причину.
Рид хранил инструменты в стоявшем неподалеку деревянном ящичке, из которого я достал две пары щипцов и ножницы. Я решил начать с осмотра полковника, поскольку он выглядел наименее вероятным кандидатом на смерть от испуга.
Очень осторожно я разрезал швы, после чего при помощи щипцов отогнул кусок кожи. От чавкающего звука меня едва не стошнило.
– Подержи, – велел я Макгрею и с помощью второй пары щипцов оттянул кожу на другой стороне груди покойного. Как я и ожидал, жира на теле полковника почти не было – лишь тонкая желтоватая прослойка.
– Что ты ожидаешь увидеть? – спросил Макгрей.
– Если они умерли от сердечного приступа, то сердечная мышца должна была почернеть. Обычно это сразу заметно.
Свободной рукой (и набрав в грудь побольше воздуха) я ощупал ребра и понял, что Рид действительно отпилил их вдоль грудины. Я оттянул кости в сторону и между легкими обнаружил одно из самых жилистых сердец, какие когда-либо видел.
– Выглядит вполне здоровым, – сказал я, прозвучало довольно напряженно. Я снова сделал глубокий вдох, уже не заботясь о том, что подумает Макгрей, и заставил себя вытащить сердце наружу. Рид также перерезал артерии, поэтому я беспрепятственно поднял его, чтобы рассмотреть поближе. – Абсолютно здоровым.
Орган был красным и плотным, словно готовым сейчас же ожить и снова забиться. Секунду я любовался его устройством: силой мышц, идеальным расположением артерий, тонкими ветвящимися венами. Я держал в руке элегантный, производительный двигатель, способный проработать всю жизнь. Внезапно я вспомнил, почему когда-то считал медицину своим призванием. Впрочем, ежедневное занятие оной решительно свело бы меня с ума.
Я положил сердце на место, накрыл его ребрами и снова зашил кожу – не так аккуратно, как Рид, отметил я про себя с досадой.
– Не хочешь проверить еще одно? – поинтересовался Макгрей, увидев, что я поспешил к кувшину с водой и миске.
– Нет, меня устраивает работа Рида. – И я не выносил ощущение влаги и слизи на руках.
Макгрей провел рукой по лицу, издав стон, который передал мне его разочарование.
Я потянулся за тряпкой, чтобы вытереть руки.
– Раз уж тела не дали нам никакой новой информации, то, может, хоть на месте их гибели что-нибудь найдется.
Массируя виски, Макгрей кивнул.
– Угу. Есть такой шанс.
Он шагнул к столу Рида и набросал тому записку с просьбой провести химические пробы как можно скорее. Затем мы отправились в Морнингсайд.
Я был расстроен, что осмотр тел не пролил свет на дело; впрочем, я еще не знал, что вскоре наше расследование превратится в еще более запутанную головоломку.
7
Стоило нам выйти наружу, как трое газетчиков, несмотря на так и не прекратившийся ливень, преградили нам путь, словно стая голодных стервятников.
– Это вы расследуете дело об убийствах в Морнингсайде?
– Что вам сказала цыганка?
– Думаете, это дело рук демона, инспектор Девяти…
Макгрей вытянул руку в сторону одного из них: кончик его пальца и нос репортера разделяло всего полдюйма. Ему даже рот раскрывать не пришлось. На миг установилась тишина, затем парень сглотнул и отступил – на безопасное расстояние, с которого продолжил выкрикивать дерзости.
Макгрей невозмутимо зашагал дальше, я подозвал ближайший кеб. Не успел я запрыгнуть внутрь, как один из писак дернул меня за руку, лепеча какой-то бред про смерти в ночь на пятницу, тринадцатого.
Макгрей схватил его за воротник и отпихнул в сторону, оттеснив им, как тараном, его коллег. Мы одновременно влезли в коляску.
– Пятница, тринадцатое! – с негодованием проворчал Макгрей, пока экипаж набирал скорость.
– А что? Ты тоже думаешь, что это бред?
– Конечно, это чертов бред! Катерина выбрала этот день из-за фазы Луны.
На это я ответил лишь вздохом, а возничий повез нас на юг.
Когда мы доехали до Морнингсайда, дождь припустил еще сильнее.
Дом Гренвилей стоял в конце Колинтон-роуд, сразу за ее пересечением с Напьер-роуд. То была самая окраина Эдинбурга – место, где разбогатевшие выскочки ныне воздвигали для себя особняки.
Дом окружали обширные владения, а границы их были размечены высокими платанами, все еще в густой листве, так что с дороги поместье совсем не просматривалось. Спрашивать у соседей, не видели ли они чего-нибудь, не было смысла.
Кеб заехал в ворота и повез нас мимо заросших лужаек. И тут издалека до нас донесся звук, тонкий и протяжный, раздававшийся с равномерными промежутками. Только когда кеб остановился возле дома, мы поняли, что это выл изможденный пес.
Бедное животное, промокшее до костей – огромный черный мастиф, – сидело возле главного входа и испускало душераздирающие стенания в адрес неба.
Я вышел из кеба, ступив прямо в коричневую лужу, и раскрыл зонт.
– Довольно… претенциозно, – заключил я, брезгливо оглядев внушительный фасад дома. На нем присутствовало сразу несколько несочетаемых элементов, которые смотрелись бы дико даже на Букингемском дворце: башенка, слишком толстые для своих портиков греческие колонны и два льва-переростка, охранявшие ступеньки парадного крыльца. Дешевый песчаник, из которого они были высечены, непогода размыла бы спустя каких-то пару лет.
Одной рукой Макгрей погладил пса по голове, а другой почесал ему за ухом. Животное перестало выть и теперь тихонько поскуливало.
– Что же случилось с твоим хозяином, а, дружочек? – ласково спросил Макгрей. Он осмотрел ошейник и нашел никелевый жетон. – Зовут тебя Маккензи. Хорошее имя. И ты принадлежал Питеру Уилбергу! Здесь есть его адрес, Фрей.
– Отлично. Сэкономим время на его поисках. Ключи у тебя?
Девятипалый еще раз погладил пса и, достав связку из нагрудного кармана, поднялся по каменным ступеням.
– Жди здесь, – махнул он одновременно и возничему, и псу, а затем отпер тяжелую дубовую дверь.
Петли заскрипели, и звук эхом разнесся в загробной тишине дома. Внутри было очень холодно, а неумело расположенные окна едва пропускали свет.
– Они точно здесь жили? – спросил я, потому что место производило впечатление давным-давно заброшенного.
– Ага, – сказал Макгрей. Его шаги отдавались в коридоре гулким эхом, пока мы углублялись в дом. – Полковник, его жена и старик.
Что-то там было в воздухе. Нечто враждебное. Возникло чувство, будто невидимая рука устремилась ко входу и теперь толкала меня в грудь, вынуждая уйти. Я выбросил эту мысль из головы.
– Стало быть, все слуги ушли, – сказал я. – Еще до сеанса?
– Ага. Катерина так попросила. И после того, как вывезли тела, никого сюда больше не пускали, так что все должно быть…
Запнувшись обо что-то, я чуть не упал – пришлось даже схватиться за стену.
– Дерьмо! Надо было фонарь взять, – проворчал я. И понял, что споткнулся о половую доску. На протяжении всего коридора несколько штук было выдернуто со своих мест.
– Что-то сомневаюсь, что они тут ремонт затеяли, – сказал Макгрей.
И действительно, когда мы заглянули в одну из боковых комнат – в маленькую гостиную, то обнаружили, что и там обшивка была частично снята и с пола, и со стен.
– Судя по всему, они действительно что-то искали, – пробормотал я. – Так… где же все произошло?
– Макнейр говорил, что их нашли на втором этаже.
Мы поднялись по широкой лестнице, переступая через куски оторванного ковра и чуть ли не на ощупь продвигаясь вперед.
Внезапно в лицо мне дунул сквозняк, словно хлопнув меня по щекам – как призрачная рука. Я на секунду остановился и ущипнул себя за нос. Закрыв на мгновение глаза, я увидел сотни огней, отражавшихся в неспокойных водах озера и преследовавших меня.
В саду снова завыл пес.
– Ты в порядке, Перси?
Я тряхнул головой и вцепился в перила – прикосновение к полированному дереву вернуло меня в реальность.
– Да, – уверил я Макгрея, но он взглянул на меня с сочувствием, от которого я испытал лишь раздражение.
– Фрей, после того как моя сестра…
– Пойдем, – перебил я и обогнал его. – Которая комната? – уточнил я, поднявшись на пролет.
– Большая гостиная. Похоже, это она. – Он указал на приоткрытую дверь, сквозь тонкую щель которой пробивался солнечный свет. Макгрей медленно ее открыл, и петли заскрипели так же, как и на парадной двери.
Я настроился было увидеть что-то чудовищное, но в кои-то веки ничего подобного не случилось. Мы с Девятипалым чуть ли не на цыпочках ступили внутрь комнаты и молча вбирали каждую деталь. Окно выходило на южную сторону (моя мачеха пришла бы в ужас), а шторы были распахнуты, так что света нам вполне хватало.
Эта комната единственная во всем доме не выглядела раскуроченной; все ковры, обои и стенные панели из дерева были на своих местах. Пара книжных шкафов и тележка с напитками тоже казались нетронутыми.
Вид у гостиной был вполне обжитой. И лишь ее центр напоминал о смерти.
Там стоял круглый стол, явно не из этой комнаты. Его окружало семь довольно уродливых чиппендейловских стульев, два из них были опрокинуты. Белая скатерть съехала: в одном месте она была смята чьей-то рукой. Я представил, как умирающий цепляется за нее, падая на пол.
Я подошел поближе и увидел семь серебряных подсвечников. Лишь два из них по-прежнему стояли, остальные беспорядочно валялись на столе. Расплавившийся воск растекся и образовал застывшие лужицы с черными крапинками фитилей. Скатерть под ними обгорела: свечи подожгли ее, но воск, очевидно, затопил пламя. Что, надо сказать, было большой удачей: в противном случае комната могла бы сгореть дотла.
Макгрей наклонился и осторожно положил ладонь на стол рядом с пятном, которого я не заметил, – темным кругом, вероятно, оставшимся от графина.
– Здесь стояло подношение с кровью, – сказал он. – Единственный предмет, который наши парни отсюда забрали.
Я осмотрелся. На тележке стояли два недопитых стакана со спиртным и фарфоровая чашка с остатками чая, рядом с которой лежал цилиндрический сгусток пепла, все еще сохранявший форму сигары.
– Похоже, что все произошло очень быстро, – пробормотал я. – Предположу, что в течение пары минут. Иначе беспорядок был бы куда серьезнее.
Макгрей кивнул с довольно удрученным видом. Как и тела погибших, комната не давала нам никаких явных подсказок. Было понятно, где сидели люди, что они пили и курили; достаточно ясно, какой стул занимала Катерина – потому что ее длинные ногти оставили глубокие отметины на скатерти; вполне очевидно, что кто-то уронил сигару на пол; логика подсказывала, что чай пила миссис Гренвиль – на чашке остались следы помады…
Но здесь не было ни оружия, ни подозрительных пузырьков – ничего, что говорило бы о борьбе или злодеянии. Единственное свидетельство переполоха нашлось позади стола. Там мы обнаружили дорогостоящий фотографический аппарат, который лежал на полу.
Тренога уцелела, но вот гофрированные меха были смяты, а линза выпала. Стеклянная пластинка – или пластинки – были разбиты вдребезги.
– Похоже, кто-то на него упал, – произнес я, присаживаясь рядом с Девятипалым.
– Видимо, эта девица, Леонора. Катерина сказала, что она сделала несколько снимков. Та вспышка света, которую она видела, должно быть, исходила отсюда.
Я тщательно осмотрел аппарат. Вокруг него лежали обломки – ровный круг из осколков стекла и погнутых деталей. Складывалось впечатление, что мисс Леонора просто упала замертво, и никто из гостей не сумел прийти к ней на помощь.
Затем мы увидели деревянный ящичек, который стоял возле ближайшей стены, обшитой дубом. Он был большим и увесистым, а в замке его все еще торчал медный ключ.
– Пластинки? – с восторгом спросил Макгрей.
Я подошел к ящичку и осторожно его приоткрыл, полагая, что внутри могут быть уже отснятые пластинки.
– Дерьмо, – выругался я, откинув крышку. – Все эти пластинки новые.
Они были аккуратно расставлены в специальном отделении, заполненном лишь наполовину. Я заметил, что на зеленом бархате, которым был выстелен ящичек, остались следы на месте пластинок, явно вынутых в спешке.
В отделении поменьше хранились реактивы, линзы и жестянки с порошком для вспышки.
Макгрей бросил на них огорченный взгляд и уставился на осколки на ковре. Он с мрачным видом поковырялся в стекле.
– Жаль… Всего один чертов фотоснимок мог бы рассказать нам массу… – Макгрей резко обернулся. Я слишком хорошо знал это выражение его лица. Он что-то услышал.
Он медленно встал, глядя на приоткрытую дверь. Я сосредоточил все внимание на узкой щели, но видел лишь темноту.
– Посмотри-ка в окно, – громко произнес Макгрей, отрицательно качая головой и указывая на дверь. – Что это там на лужайке?
И тут я услышал слабый звук – что-то шуршало по ковру в коридоре. Кто-то там был.
Макгрей потянулся за револьвером, и мы увидели, как за дверью мелькнул чей-то серый рукав. Девятипалый бросился вперед и пинком распахнул дверь.
– Ты кто, мать твою, такой?
От его вопля я вздрогнул и чуть не выронил ящичек с пластинками. Я поставил его на пол и ринулся к двери.
В темноте коридора стоял упитанный седой мужчина, лицо его выражало неподдельный ужас. Он волок за собой большой мешок, перевязанный бордовым шнуром от штор, который он все еще сжимал в руке.
– Ты кто, мать твою, такой? – повторил Макгрей. – Отвечай! Пока не обделался.
Когда тот заговорил, голос его прозвучал так утробно, как будто именно это только что и произошло.
– С-слуга, сэр.
– Чей?
– Полковника Гренвиля, упокой Господь его душу.
Макгрей показал на мешок.
– А это что у тебя такое?
Мужчина взглянул на мешок, отпустил шнур, затем снова перевел глаза на нас. Поразмышляв с мгновение, он глупо улыбнулся, как ребенок, которого поймали за поеданием чужого куска торта.
И побежал прочь.
Девятипалый зарычал.
– Ох, да что ж они вечно…
И рванул за слугой с револьвером в руке, а я – следом за ним.
Мы сбежали с лестницы, Макгрей кричал мужчине, чтобы тот остановился. Он выстрелил в потолок, и куски гипса засыпали коридор как раз в тот момент, когда мужчина распахнул входную дверь.
Я увидел, как он мчится через лужайки со скоростью ветра и поскальзывается в грязи, огибая наш экипаж. Мы с Макгреем прицелились из револьверов, от чего возничий скорчился и завизжал.
За миг до того, как я нажал на курок, впереди показалась темная фигура. Огромный мастиф несся с пугающей скоростью – он настиг слугу за несколько прыжков и бросился на него, повалив его прямо в хлюпающую грязь. Мужчина бился и извивался, но пес крепко придавил его к земле своими мощными лапами.
Мы поспешили к ним – я опасался, что пес порвет мужчину на клочки. Макгрей же довольно потрепал зверюгу по шее, словно тот был его питомцем.
– Молодец, Маккензи! Отпусти несчастного засранца.
Пес не двинулся с места, продолжая рычать, и Макгрею пришлось оттянуть его за ошейник.
