Павел Мамонтов
Людолов. Мужи Великого князя
Погоня спускалась следом. В горячке азарта от близости жертвы мало кто из ватажников заметил разведённые костры рядом с бродом, и что по левую руку от них в рощице стоят не особо прячась, кони, на которых в сёдлах ждут гридни в полной броне. Людолов знал, куда их вел, а людей и железо – почуял еще издали, у каравана. Гридни наблюдали из укрытия кустов, а Людолов дождался пока преследователи проедут треть расстояния до него – он уже видел их жестокие улыбки, огорчено заметил, что степняка среди них уже не было, но все же, завыл по-волчьи. Так завыл, что даже матёрый серый от этого воя сбежал бы, поджав хвост, если, конечно, не кончился бы на месте же, от разрыва сердца.
Спустя мгновение из рощи донёсся грозный рев, куда более страшный, чем вой, потому что издавали его десятки тренированных могучих глоток. Окольчуженная гридь ударила в копья по разношёрстной толпе ватажников, со стремительностью кабана секача, на ходу поддевающим клыком лисицу. Меньше чем за десять ударов сердца большая часть преследователей была поднята на копья, сброшена с коней и втоптана в грязь. Оставшиеся счастливчики бросились к реке, надеясь переплыть вброд. Их били стрелами как уток.
Людолов не смотрел на расправу. В глотке пересохло от перенапряжения, и он поминутно прикладывался к фляге.
– Лют! Чтоб тебя черти драли!
Он обернулся на голос – к нему, на великолепном аргамаке, подъезжал именно тот, кого он ожидал, во всей красе своего пусть и походного, но дорогущего убранства. Одежды одеждами, но они никогда не спрячут человеческой сути – у говорящего глаза северного волка, и этот особый взгляд не спрятать никак. Сколько лет они не виделись? Пять? Семь? Десять? Кто ж упомнит. Молодой парень, каким ему помнился друг по детским играм – изменился. Жесткая морщинка у губ, длинная морщина на лбу, новый шрам на виске и через бровь, широкая, окладистая и ухоженная борода – не парень, а полноценный военный вождь. Вождь привыкший повелевать и привыкший чтобы ему подчинялись. Другой и не поладил бы с вольнолюбивыми и буйными новгородцами, не имел бы успешных дел на Севере, с норегами, данами, свеями и прочими немцами*15. Князь Ярослав Владимирович изволил широко улыбаться, и людолов не мог не ответить тем же.
– Здоровья тебе, князь! – поклонился он в пояс.
– А, к черту твои вежливости, – князь совсем как в молодости при встрече после долгого расставания, раскинул руки и крепко обнял Люта за плечи, хлопнув широченной ладонью приятельски по спине. – Кто это такие? Чего гнались-то?
– Разбойнички. На вас и выводил. Правда боялся, что не поспею и придется догонять в пути, аль на встречу скакать.
– Ого? Так ты ждал нас здесь? – не без удивления Ярослав отстранился от людолова. – Как так?
– Ну, это-то, не мудрено, – устало пояснил людолов старому товарищу по юношеским игрищам при дворе князя. – Всего-то стоило помнить о дне рождения твоего батюшки, понимать какую дорогу выберешь, знать, как быстро идет дружина и то, что здесь хороший клев на удочку, да и место для стоянки. Ты никогда бы не упустил случая поймать стерлядочки на вечерней зорьке, вместо того, чтоб пылится в походе до заставы.
– Но мы ведь могли и задержаться в пути?
– Я рисковал. Но я знал, что к празднику ты поспеешь вовремя, а потому…
– А потому я начинаю беспокоиться о своей предсказуемости, – Ярослав расхохотался в голос. – Составишь компанию с удочкой? А то Тьельвар да Хаки таких рыбных ловитв – так и не понимают. Заодно и правду расскажешь, ну откуда узнал о моей дружине? Гонца встретил или купцы предупредили?
Людолов только многозначительно усмехнулся, и посмотрел на свой рукав, который ниже кольчуги окрасился багряным.
– Ты ранен? – сразу спохватился князь, окидывая его цепким встревоженным взглядом. – Позвать лечца? Сильно?
– Не, – отмахнулся людолов. – Если бы сильно – у тебя б не задерживался и сразу к Баяну б поскакал, сам знаешь. Отсюда – не так далеко.
Князь кивнул и, хитро глядя, пытливо осведомился:
– А ежели я как-нибудь, когда ты туда направишься, велю людям своим отай*16 следовать за тобой, да так чтоб воняло от них не железом, а лишь шкурой звериной и да прочим таким – и выследим место. Смогу ли зайти в него?
– Нет, князь, – улыбнулся людолов. – Не сможешь.
– Как-так?
– Место не пустит чужого. Будешь рядом ходить вокруг да около, а не найдешь. Ничего не выйдет.
Князь явно расстроился.
– Ох, уж та ворожба мне!
– Да не нужно тебе то место, – успокоил его Лют. – Ты ведь христианин? Зачем тебе капище?
– Затем же, зачем тебя к себе на службу зову. А ты все отнекиваешься да отнекиваешься. Аль поменялось что?
– Нет, Ярослав. Извини. Я служу батюшке твоему. А ты – друг мой, разве ж того мало?
– Ну, уж озолотил! – новгородский князь рассмеялся заразительно и звонко. В это же время его громилы нореги добивали раненных разбойников топорами. Один из них, здоровенный альбинос с красными веками, приветственно помахал окровавленной секирой людолову – тот повторил жест.
– Заскучали мои в походе. Хоть развлечения подкинул. Давно в гости не заезжал, кстати, – оценив все, заметил князь. – Вон и Тьельвар с Хаки – соскучились по тебе – дружку-душегубу. Дел много?
– Дел много. Есть что обсказать Владимиру.
– А ну-ка? – заинтересовался князь. Его рыжеватая борода смешно встопорщилась.
– Не могу сказать, – честно ответил людолов. – Пока – не могу.
– Ну не можешь, так не можешь. Айда в лагерь – отдыхать будем. Угостимся по новогородски, как в старые добрые времена!
А мимо, стуча колесами, проплывала вереница подвод – со снедью и хмельными напитками. Вся Русь сейчас скрипела колесами телег – отовсюду обозы и люди тянулись в сторону Киева. День рождение Великого князя – это не просто так. Такое – пропустить – нельзя. Такое – всем народом празднуется!
***
В корчму вошли трое – двое гридней, судя по доспехам. Третьего по раскосым глазам и одежде хозяйка безошибочно определила как степняка. Следы бойни между ватажниками и людоловом удалось убрать, но столы и стулья носили зарубки от топоров и мечей, на что сразу обратил внимание могучий воин с варяжскими усами.
– Что здесь произошло, мать? – он вежливо улыбнулся старой знакомой. Та ответила тем же – она узнала спрашивающего.
– Людолов княжий лютовал. Порубил разбойных людишек.
Варяг кивнул, словно подтверждая слова. Второй гридь был мрачен. Лицо его было чем-то неуловимо знакомо, и хозяйка таверны силилась понять, где же это лицо она видела?
Кликнув подавальщицу, друзья заказали себе еды, мрачный устало тёр вески, степняк вертел в пальцах оберег на серебряной цепочке. Должно быть, просил помощи у богов или предков – порубежье было не так далеко, и к степнякам разных племен и вида хозяйка уже успела привыкнуть.
– Кого рубил? За ним гнались? – хозяйка вздрогнула – варяг по-прежнему был рядом, его глаза внимательно и цепко изучали ее. Словно видел в первый раз. И в этом было что-то неприятное. Опасное. Женское чутье, куда более сильное, чем у мужиков, говорило ей, что что-то не так, но она никак не могла понять причину своей тревоги. Вновь посмотрела на «мрачного». Варяг ждал ответа, и она продолжила.
– Нет, не гнались. На постое был большой десяток воев. Они и кинулись. На него и нас – не пойми зачем.
– Разве так бывает? Должен быть какой-то повод и…
– Да не знаю я, – неожиданно грубо, даже для себя, оборвала старого знакомого. Неопределенность нервировала, но она, спохватившись, повернула испуганное лицо к матерому воину:
– Прости, боярин. Столько всего нагляделись – не приведи Господь. Да и не знаем же мы ничего! Нелюдь, будь он неладен – ничегошеньки ж нам не сказал. Кто ж мы такие чтоб с нами чем-то делиться? Так – пустое место. Токмо ты, родненький, и заговариваешь с нами не чинясь, а для других мы людишки – малые.
Немигающий взгляд старого воина долгое время не отрывался от ее лица, затем взгляд смягчился, варяг кивнул и улыбнулся в усы.
– Это ты меня прости, мать. Сама понимаешь – служба. А тут – такое. Вернусь в Киев – сам людолова пообспрошу, что да как.
– Понимаю, родной, понимаю, – с облегчением заверила она. Он еще раз ей улыбнулся – он вообще, насколько она помнила, всегда был добрым и веселым человеком, хоть и грозным воином. Всегда был с шумной большой компанией, всегда щедро платил и не кичился родовитостью, хотя мог бы. С компанией… Варяг направился к своим приятелям за стол, а она, вдруг, вспомнила, где видела «мрачного» гридня и в какой, возможной, компании. С какими лицами ассоциировалось его лицо… Пытаясь себя разубедить и успокоить она обратилась к нему:
– Беляш! Отчего мрачный-то такой? Как дружок твой? Давно к нам не захаживал. Тоже на службе, поди? Ох и загоняли ж вас, как погляжу. А чего ты не с ним?
– Беляш? – спросила как раз подошедшая подавальщица, с большим кувшином пива. – Ты ведь вроде Зояром назывался, когда со мной в последний раз ночью того…
Зояр устало посмотрел на варяга, на подавальщицу, на хозяйку таверны, на мужей за соседним столом, тоже заинтересовавшихся разговором, и опять на варяга. Хозяйка таверны увидела, как громадные валуны мышц на спине старого знакомого закаменели, заставив кольчугу заскрипеть. Он повернулся к ней и улыбки на его обычно добром, улыбчивом лице как не бывало. Их глаза встретились – он понял. Понял, что она теперь знает и понимает все.
– Я этого не хотел, – мягко сказал варяг, глядя хозяйке таверны прямо в глаза. – Не хотел.
– Ну, кто тебя за язык тянул, баба – устало сказал Зояр подавальщице, и потянул саблю из ножен.
Через два удара сердца корчма наполнилась криками, звоном посуды и звуками разрубаемой плоти.
Пир князя Владимира.
1 глава.
В зубе ползал целый рой злых лесных ос. Он буквально чувствовал их маленькие, колючие лапки которыми они царапали его исстрадавшуюся десну. Иногда осы жалили, и князь привычно прикрывал глаза – рой жил в зубе вот уже несколько дней. Иногда он затихал, и Владимир чувствовал, что у него за спиной, словно у молодого, вырастают крылья и он готов к подвигу… А иногда – как сейчас – гудел и жалил. Притирки и травы, коими снабдил его утром лечец, помогали лишь ненадолго. «Нет, все-таки придется обратиться к этому старому греку-дергачу» – текла раздраженная мысль, в промежутках между болезненной пульсацией. Не хотелось. Думалось что, все же, само пройдет, терпением князь никогда обделен не был…Однако, кажется, в этот раз – уже точно не тот случай. И опять у него, у могучего князя – будет на один зуб меньше. Зуб, который не вставить, не отрастить и не купить за какие-либо деньги, как и молодость. Зубы – вот одно из истинных богатств в старости.
От нового приступа боли, князь тихо зарычал от бессилия и, прямо из кувшина отхлебнул желчно-горький обезболивающий отвар. Кликнуть прямо сейчас лечца да прописать плетей ему, растудыть его мать! Кустистые, седые брови сшиблись, как два богатыря на переносице – он хмурился, нервно пряча жилистые, в старческих пигментных пятнах руки, в широкие рукава дорогущего ромейского халата. Старость – проклятая старость – кого обманывать – он уже не тот могучий витязь, которым был еще дюжину лет назад! Его руки по-прежнему сильны и мускулисты – он ими и сейчас может легко задушить лесного волка, но князь чувствовал – и это скоро ему изменит. Когда-то он сумел сломать об колено и склонить по своему разумению, волю самого могущественного держателя в мире – диктовать ему свои условия, победить… Но старость. Старость – вот перед чем бессильны даже самые могучие воины и самые могущественные правители мира сего. Старость – не победить никак и никому.
Владимир встал с резного кресла, подошел к распахнутому окну. Глянул наружу – там дружинники-ближники и повара споро разделывали туши – дичины и домашнего скота. Охота выдалась славной – такого огромного лося, не уступающего размерам даже дикому быку туру, князь не видел еще ни разу! Видать скотий бог Велес, все еще его помнит и благоволит… Князь отдернул себя – сколько времени прошло с крещения, сколько времени не вспоминал всех этих языческих божков, а тут само в голову пришло. Человеку сложно из себя выбить окончательно старые привычки и веру. Скоро пир, скоро праздник… Оса вновь ужалила в десну – князь отвернулся, скривившись – чтоб даже случайный взгляд не видел, не устерег его слабости. Сейчас бы вскочить на лихого коня, помчаться, упиваясь свежим ветром, как ромейским вином – допьяна, как раньше, в молодости не раз! И, быть может, все пройдет? Нельзя. Стар для этого уже, по-старчески тяжеловат, стал – растрясет – еще хуже будет. Лучше в баню сходить, пропариться – авось и отпустит? В десне опять зашевелились протестующие осы – ну что ж за напасть?!
В дверь деликатно постучали. Князь взял себя в руки, усилием воли заставив себя не думать о мерзких, болезнетворных насекомых, громко отмолвил:
– Входи, кто там?
Дверь отворилась, и в помещение шагнул Роальд – старый, лишь немногим моложе его, дружинник-нурман. Один из ближних, что был с ним еще с самого изгнания из Новгорода*17. Позади, у дверей угадывались могучие фигуры двух братьев-близнецов-телохранителей, Рогдая и Ратмира, но им заходить было не велено. Позволено было только Роальду. Он степенно поклонился князю.
– Там приехали, княже.
– Ну, приехали – пусть располагаются. Хоромы чай – большие – все влезут.
– Да не. Это не к тому…
– День рождения у отца – не каждый день, – отрезал князь. – Кто бы не приехал – пущай располагается с боярами своими. Моя великокняжья воля.
– То не сыновья, Великий князь. То хан турпеев примчал со свитой.
– Тааак… – протянул князь, нервно пройдясь вдоль стены. – Та-ак!
Из Степи, в последнее время, много народов бежало к нему. Да и не только к нему – в соседние державы – так же. И вестей шло много. Разных. Иные говорили – из дальних земель теснятся племена другими племенами – все больше их выходит к границам княжеств. Вот привычных печенегов потеснили – откочёвывают те с родных мест под натиском огузов-торков. А тех – тиснят другие, малоизвестные народы из-за Камня. Сколько новых племен было? Не счесть – и имен-то всех не запомнишь! Селили на приграничье, давали землю, помогали строить городки. Пусть живут да защищают степные границы новой родины! С луком да саблей дружны? Пущай отрабатывают!
– Та-ак! – продолжил князь вкрадчиво. – И что? Чего надо ему? С чем пожаловал? Отмолвил, аль скромничает?
Нурман улыбнулся в длинные седые усы.
– С чем пожаловал – оно-то понятно. С сотнями голодных ртов и ободранных, голозадых степняков своих. А говорит мол, в сражениях с народами, что и нам не мирны – потеряли все и шибко поиздержались турпеи. Отмолвил что нет в Степи воинов лучше, чем у него, хоть и мало их. Что, мол, требует потому, взять его и орду его под свою руку, но чтоб веру их и обычаи – не трогали. Еще – коней, земли, еды дали – все как обычно, в общем…
Роальд осекся, только сейчас заметив, как медленно наливается кровью лицо Великого князя. Как выпучились глаза, как всклокочилась широкая, уже вся в серебряных нитях, борода, а рот перекосило хищным оскалом. Нурман заметно вздрогнул: он и раньше видел, как князь сердится – и в бою с ним был далеко не единожды, и как распоясавшихся врагов обламывал, на казни страшные посылал – все видел. Но сейчас, внезапно, на старого воина смотрела, казалось, сама Смерть, а злобное шипение, вырвавшееся из губ Владимира – показалось самим инфернальным ее дыханием.
– Требует? Требу-ует… Хммм… Так-так – еще раз… Требует… Он…Требует… Требует? Пес побитый… Примчавшийся ко мне за помощью… Требует? Что сказал он? Говори! Точно говори!!!
В последних словах князь перешел с шипения на рев.
– Требует с тобой встречи, – часто заморгав, ответил нурман, отведя глаза. На князя сейчас смотреть было тяжело даже ему, верному гридню.
– Бить пса! – взревел князь. – Какой-то дранный копченный смеет «требовать» чего-то у меня??? Меня?? Сей же час! Сей же час – бить его по-лицу, сиречь в морду, но не до смерти. Чтоб руда брызнула! Выпороть! Хузары мои пусть выпорют – они сие любят! И за врата! Пес степной шелудивый! Ишь… Быстро!
Как разъяренный лев князь метался по терему, не находя выхода злобе. Прислушался. Канувший за дверью нурман, судя по воплям – сделал все так, как и требовал его князь. Пару раз звякнуло железо – это, видимо, телохранители хана решили вступиться за поруганную честь своего господина – плевать! Они все равно все уже трупы! И сам хан – труп. Князь так решил, а значит это так! Такого отношения в Степи не прощают?! Ну, чтож, значит война с турпеями! Собрать дружины! Ударить! Разбить, размазать наглецов по степи – тогда и другим неповадно будет что-то «требовать». Пусть знают свое место, грязные животные! Требуют они! «Сам! Сам поведу!» – ярился князь. Рой в десне растревожено загудел, и князь поспешил к столу – там было холодное тьмутараканское вино – оно немного облегчало боль. Никогда князь не позволял себе так много пить вина за последние пару десятилетий, как в эти три дня. Сладкое, красное вино – успокаивало боль и успокаивало душу. Сейчас бы лечь-прилечь – на сутки, на боковую – и чтоб никто не смел трогать. Нельзя. Иногда даже сильнейшим владыкам мира – что-то нельзя – впереди пир, впереди поздравления от целой «орды» народов и сыновей. То еще испытание, но без этого – никак.
Сам того не заметив, в строгом запрете, князь задремал прямо в резном кресле – вспышка гнева немного успокоила нервы и слегка потушила пожар боли что грыз десну князя, и организм, нуждающийся в восстановлении, сам собой уснул, не смотря на все запреты.
Молодой и сильный князь, словно по-новому взглянул на привычные палаты княжьего терема, увидев, сколько пыли и грязи здесь, не замеченной им! Вон, в темном углу огромный паук доплетал паутину, но не на мух, а на крыс и мышей, кои были бы ему, по размерам в пору. Без страха, с гадливым любопытством, Владимир смотрел в восемь рубиновых глаз восьмилапого гада. Тварь оказалась не одна – по-всем углам, в темных щелях светились глаза подобных тварей, но более мелких. Однако здесь их целый выводок?! Жирный старый, седатый паук изредка подергивал ту или иную нить паутины и стремглав к нему несся другой паук, более мелкий, неся в передней паре лап то крысу, то белку. Один принес собачью голову – все это, самый крупны паук, с удовольствием и хрустом пожирал. Князь отвернулся от всей этой коленчатой-суставчатой мерзости, глянул в окно преобразившегося терема. Сквозь дорогое византийское стекло он увидел, как изменился и окружающий терем пейзаж: больше не было привычного леса, не было чистой свежести неба – были лишь тяжелые, бардово-свинцовые тучи, голый камень, покрытый пеплом да кости. Множество костей – они покрывали землю всюду, куда хватало глаз. «Что за навождение?» – князь тряхнул головой, прогоняя дурное видение, но оно никуда не делось и не исчезло. Молнии и могучий гром были ему ответом. Гром ли? Звук похож на грохот боевых барабанов степняков и дробный топот бесчисленной конницы. Что это? Откуда? Ветер воет за окном, но он слышится плачем, разбойным свистом и посвистом тучи стрел.
Прямо перед окном, из неоткуда появилась высоченная долговязая фигура, которую князь, по началу принял за человека. Только по началу, потому что при приближении ее он разглядел неправильные, не людские пропорции существа: длиннющие до земли руки торчащие из рукавов дранного балахона, длинную вытянутую шею, а главное – два ветвистых рога торчащие из человекоподобной головы. Наросты существа на голове рогами не были – это были руки, из которых росли другие руки, помельче, множество ладоней и пальцев. Существо шло мимо окна, не сбавляя шага, и все вздрагивало от его тяжеленой поступи. Рука привычно потянулась к рукояти меча, нащупывая ее на поясе и никак не находя…
– Хеол…Хеоматтар, шеол! – зашипело сзади. Князь обернулся – то из своих щелей повылазили пауки, исполняя странный танец, подняв свои отвратительные лапы кверху. С тревогой Владимир вновь воззрился в окно, но странного существа там уже не было – лишь погода стала еще поганее и разразилась крупным дождем. Что-то тяжело плюхалось и билось об земли и, присмотревшись, князь понял, что это был не дождь! Тяжелые багряные тучи низвергали сверху на землю обрывки и обрубки человеческих тел, потрохов и костей, вместе с потоками крови. «Ад! Я в аду!» – потрясенно решил князь.
– Ийе, хеол. Ий-йе, ий-йе, ий-йе! – вновь зашуршало, зашумело все вокруг – не в силах смотреть на развивающуюся бурю за окном, Владимир вновь отвернулся и увидел ЕГО. Существо стояло посреди комнаты, сутуло согнувшись, не вмещаясь в полный рост, потому что рога-руки цеплялись за потолочную балку, что-то нащупывая и ища там. Вытянутая морда вблизи совсем не походила на человеческую, а скорее походила на обнаженный череп. Три громадных рубиновых глаза – не принадлежали привычному миру.
– Нхех, нрррах! – выдохнуло зловонием и старой, ископаемой пылью тварь, и от этого звука князь дрогнул всем телом.
– Демон… – прошептал он. Выхватил из-за голенища верный засапожник и метнул прямо в глотку твари – булатный нож прошел сквозь фигуру, как сквозь туман, не причинив никакого урона. Тварь тряхнула рогатой головой и, внезапно, пальцы и ладони на рогах зашевелились, словно извиваясь в жуткой конвульсии, хлопая и осуждающе указывая на него. Чудовище уронило несколько жутких, тяжелых звуков, и лишь с трудом можно было понять, что оно так смеется.
– Тебе не взять меня демон! – князь перекрестился и вынул из-за пазухи крестик на цепи. – Не взять! Не взять! Я – не твой! Прочь, обратно в ад, тварь! Не взять! Не взять! Не взять!
– Кнннннааааааааазь!!! – проревело создание ада. – Кннннааааа-я-азь!!!
Порыв ветра разбил окно, и накинулся на тварь, как живой – ее конечности уплотнившиеся было в воздухе, рассеивало как туман.
– Кнннннааааа-я-азь!!! – ревело оно с такой силой, что он тоже закричал, закрыв ладонями уши.
Владимир вздрогнул всем телом, разлепляя веки, сразу скорчился, почувствовав болезненный укус рассерженного роя в десне.
– Князь!
Владимир, с потаенным страхом оглянулся на зовущего, но это был всего лишь Роальд.
– Пора, князь-батюшка. Уже гостей приспело – тьма. Надо встречать, каждый видеть желает.
– Лечца позови! Пусть новую припарку готовит!
– Сделаю, батька! – старый друг кивнул.
Владимир тяжело вздохнул, прогоняя сонную одурь и дурное настроение, и поднялся на встречу неизбежному.
2 глава. Рыцарь.
Лошадиное копыто ухнуло в лужу по бабки, подняв тучу брызг. Рука в кожаной перчатке ласково натянула повод.
– Что там? – отрывисто спросил всадник.
Это означало, что одному из его сопровождающих надлежало немедленно ускакать вперёд и разузнать, почему длинная колонна лошадей и повозок, направляющих в княжий терем остановилась. Один из конников уже рванулся было, когда причина затора открылась сама собой.
Княжий терем стоял на крутом холме, к нему вела и без того разбитая дорога, а теперь раскисшая по случаю дождя.
У одной из телег подломилось колесо, худая кляча не смогла вытянуть груз для празднества князя и теперь, вновь и вновь, съезжала вниз по коричневой жиже на разъезжающихся, подламывающихся от усилий ногах. Люди внизу, у подошвы холма, спешно расступались, уводя свои телеги на обочину, опасаясь, что застрявшая телега сорвется, и тогда столкновения и порчи товара – не избежать. Кто-то побежал помочь попавшим в беду.
Всадник раздумывал ровно три удара сердца, после чего слега ударил шпорами коня. Огромный дистрэ, которому большинство здешних кляч едва доставали до середины плеча, с места взял в галоп, подняв настоящую волну грязи. Огибая крупные препятствия, не обращая внимания на в страхе шарахающихся людей, боевой конь вмиг доскакал до катящийся к низу повозки.
Смерды заголосили, а всадник снова легонько тронул шпорами бока коня и слегка натянул узду. Могучий зверь легко воспарил в воздух, будто невесомый, легко перепрыгнув и телегу, под перепуганные взгляды смердов и их клячи. Алый плащ его наездника воспарил крыльями, открыв красно-жёлтую котту с гербом (скрещенные меч и молот высекающие семь звёзд), длинный франкский меч и кинжал, притороченные к золочённому поясу, и так же быстро опал, когда конь коснулся копытами земли. Словно запрещая копошащимся вокруг смердам, глядеть на недостойную их красоту. Не здешней была и кольчуга, что покрывала руки всадника до запястий. Опытный купец легко бы определил, что бронь сделали у франков, причем в лучших оружейных! Кольца в кольчуге, в отличие от кольчуг привычных, в которых воевали большинство местных ратников, были разными: при одном размере, кольца на груди и плечах, там куда чаще приходился вражеский удар, были из более толстой проволоки, на подоле же и по бокам – из самой легкой и тонкой, но так же – достаточно прочной.
Копыта дистрэ ухнулись в грязь, вызвав дрожь земли, как удар тарана о ворота, всадник легко развернул всхрапывающего коня, повёл его боком, быстро догнав телегу, затем, наклонившись, схватил, словно тисками, клячу под узду и, сразу же, остановил падение телеги. В таких руках, что были у него, силы было на трех таких смердов, а в его коне – на целое стадо такой полудохлой запряжной скотины. Телегу уже развернуло боком по дороге, а лошадь вот-вот должна была свалиться в канаву. Коснувшись шпорами боков, чужеземец направил своего здоровенный коня вперед и, без труда, выволок телегу с измученной лошаденкой на ровную на дорогу.
– Спасибо, боярин! Ай, спас, помог… – бухнулся рядом в холодную жижу смерд.
– Молчать, – отрывисто с тяжёлым выговором сказал всадник. – Упирать пофозка с дорога. Жифо! Иначе бить! Больно бить!
«Боярин» продемонстрировал впечатляющего размера плеть. Слова всадник говорил отрывисто, не по-местному резко, будто лаял. Смерды ни слова, ни говоря более, бросились за работу, в страхе косясь на грозного всадника, коий брезгливо кривил губу, на не по-местному выбритом, надменном лице, наблюдая за их возней.
– Сир Рудольф, с вами всё в порядке?! – его стремительно догоняла кавалькада всадников. Это только бедные странствующие рыцари путешествуют в строго одиночестве – для знатного рыцаря в его путешествии было бы невозможным куда-то ехать без оруженосцев, конюхов, охотников, повара и конечно, небольшой вооруженной свиты. Один из сопровождающих держал полотняное желтое знамя с вышитым на ним двуглавым черным орлом. Рыцарь невозмутимо нашел говорящего – своего старого верного слугу.
– Хох.
– Не сомневаюсь в силе Буцефала и вашей, но стоило ли так рисковать из-за каких-то смердов?
– Они загораживали нам дорогу, – ответил на родном языке рыцарь.
– Мы могли бы сами…
– Кроме того, – перебил его сир Рудольф, посмотрев в пасмурное небо, – Мне скучно, Уго. Но я еще раз убедился, что мой покойный отец был прав.
Их отряд двинулся вверх по склону, и слуга поехал рядом, отставая всего на пол корпуса.
– В чем же ваш благородный лорд-отец был прав?
– В том, когда советовал раз в десятилетие – выжигать дома смердов до голой земли! В противном случае они, как видим, от достатка, становятся ленивыми и нерасторопными тварями.
Он не торопливой рысью направил коня вверх по склону, больше не обращая внимания на суетящихся людей.
На вершине кручи стояла крепость, и к ней вела только одна дорога. Сама круча, будто клык стремительно врезалась в реку, поэтому с трёх сторон была окружена водой.
На самый верх само по себе забраться было непросто, о чём свидетельствовало недавнее происшествие, но на вершине взору гостя этих земель, открывалась крепость. Рыцарь фыркнул, разглядывая непривычные его глазу черты чужого оборонительного сооружения. Неглубокий ров, потом вал, а над ним ряды частокола из толстенных брёвен – все это не производило впечатления надежного замка. Но, зато, красноречиво говорило о том, что хозяин его – никого не боится, полностью полагаясь на крепость меча и своих воинов. Изъезженную дорогу, стискивали башни, однако ворота были открыты. Рикс Вольдемер ожидал гостей.
Рудольф фон Оуштоф ещё издалека услышал заливистые трели, скривился, Буцефалу тоже не понравились язычески завывания, судя по-нервному пряданию ушами. Но выбора не было, долг есть долго, и они въехали внутрь крепости, показав страже посольскую грамоту.
Местные шуты кривлялись и кувыркались в своих нечестивых нарядах. Рядом с ними выплясывали уже люди получше, возможно даже купцы. Одному из них поднесли ковш, наполненный доверху отнюдь не водой. Купчина выпил его до дна, пролив половину на чёрную бороду, бросил шапку, оголив потную лысину, захохотав, и опять пустили в пляс. Глядя на это, Рудольф укоризненно покачал головой – вот они недавние христиане! Возможно, он был бы более суров, если бы не помнил своих сервов, которые тоже на святых праздниках отплясывают языческие танцы. Отец, оно, конечно, говорил, но особо лютовать Рудольф себе не позволял, а на причуды смердов смотрел сквозь пальцы. Иные пасторы это сурово осуждали, другие, как пастор Альберт, спутник Рудольфа в его посольской миссии, говорили, что сервы – люди глупые и немощные, и не зачем от них многого требовать. Главное же, как считал сам рыцарь, чтобы они, сервы, платили положенные подати и церковную десятину, а об остальном позаботиться молящееся и сражающееся сословие. Он, Рудольф, считал себя добрым хозяином, а о душах сервов и телах позаботятся те, кому по рождению и положено ходить с крестом на одежде.
Языческие дудки, конечно, не сравняться с церковным хором, но… они играли весьма забавно. Оуштоф, потрепал Буцефала по шее мол: «да мне тоже не нравятся эти варвары, но я их терплю». После чего решительно спрыгнул с коня и повёл его к конюшне, чтобы задать овса. Самому, не доверяя в таком деле каким-то слугам. Буцефал – это не какой-то мерин или рабочая кляча – это друг и товарищ, и перекладывать заботу о нем на кого-то, кто может сделать это хуже, рыцарь не собирался.
Пока Буцефал с хрустом разжевывал овес, Рудольф похлопывал его по шее, придерживая узду, осматривал непривычную конструкцию княжьего терема. Он был целиком из дерева, разве что фундамент имелся каменный. Да, в этом ему было далеко до прекрасных замков великой Империи Запада. Но размерами терем им точно не уступал. Пятиэтажный, сложенный из гигантских брёвен, на вид ничуть не уступающих по крепости камню, он был раскрашен в три цвета: алый, синий и золотой. Карнизы и наличники были искусно вырезаны (наверняка тоже не обошлось без нечестивых языческих символов), раскрашены отдельно, образуя особый узор, а по углам каждого этажа и на коньке стояло множество резных фигурок из дерева: лебеди, петухи, лошади и драконы. Шпили-башенки устремлялись вверх и оканчивались небольшими маковками, покрытыми жёлтой черепицей. Всё это было чуждо и непривычно Рудольфу, но он не мог не признать, что было достаточно красиво.