Павел Васильевич Кириленко
Жертвенный лес
Наступило время выцветших трав на обширных пустошах, необыкновенно трогательный своим одиночеством край. Мелкая поросль обрамляла одинокие холмы, рекой проносилась дальше, одаривая долину своими побегами. После пустошей шла угрюмая болотистая местность, забиравшая солнечный свет в свои мертвенные воды, и словно стыдясь, обнажая крохотные участки почвы. Темнело теперь стремительно, ехали мы уже около пяти часов, к этому времени набежали тучи и следовали за нами, как верный пес. От непогоды в пути всегда возникало чувство тревоги, поэтому занавесив окно повозки, я задремал.
Проснулся оттого, что мы остановились, снаружи было сыро и холодно, выглянув из окна, я почувствовал, как бушует непогода. Тяжелые капли дождя, подгоняемые ледяным ветром, не позволили мне разглядеть ничего кроме темного силуэта подле нашей упряжки.
– Яким! Что там такое? Настороженно поинтересовался я.
Кучер ответил, что нам предлагают купить мед. Я с интересом выглянул еще раз, пытаясь понять, кто же торгует в такой час, но так ничего и не разглядел. До меня доносились лишь обрывки фраз, из которых я понял следующее. Торговец медом нагло предлагал попробовать горшочек на вкус, получив невежливый отказ, и не думал уходить, будто выжидая чего-то, мне это не нравилось; был бы день и знакомая местность другое дело. Но сейчас поздний час, до места назначения еще нужно добраться, а на дорогах в наше время неспокойно.
– Яким! Возьми, и поехали дальше, будет, чем хозяев попотчевать.
Кучер нехотя повиновался, достал из своих бездонных карманов, монету и опустил в открытую ладонь торговца. Тот взял, расстался с горшочком, посмотрел в мою сторону, поклонился. Лица я заметить не успел, фонарь Якима уже переместился на свое место. Торговец удалился к повозке, а я, проезжая мимо все смотрел тому вслед. Тот не трогался с места, а сидел неподвижно, будто ждал чего-то. Когда мы отъехали на почтительное расстояние я отругал Якима за то, что, тот останавливается на дороге, перед всяким встречным.
– Яким, тебе твоя служба ежели дорога, а главное шея. Будь добр, больше не останавливайся на большой дороге.
– Так, а что господин у меня и ружьишко есть теперь. Грех им не воспользоваться.
– Ружье для крайнего случая.
– Кто же знает, когда он крайним станет?
– Если перед каждым будешь останавливаться, то ни до какой Лычихи не доедем.
– Да вот же она! Весело прикрикнул кучер
И правда, выглянув из окна, я увидел огни, и на душе стало спокойней. Прибыв в Лычиху мы сносно расположились в доме у приказчика. Я поинтересовался про местные порядки, и вручил горшочек меду хозяину. Тот, улыбнувшись, как будто стал еще шире в лице и бережно поставил горшочек на стол, приговаривая слова благодарности. Тут же за его спиной появилась дородная баба с заспанным лицом, на которую тот сейчас же стал кричать, веля соорудить стол.
– Вот и славно пропел я, совершенно позабыв про цель приезда, наслаждаясь семейной идиллией. Попросив показать комнаты, я велел накормить лошадей и отправился подготовить медикаменты. Устроившись в комнатах, мы еще обсуждали с Якимом ночного торговца. Яким сказал, что тот ему не понравился сразу, так как смотрел в глаза и ехидно так скалился. Да, чего только не встретишь на дороге.
Спустя некоторое время приказчик, справившись о нашем расположении, доложил, что в церкви меня уже ждут.
Оставив Якима ухаживать за лошадьми и приказав выспаться, я пересел в бричку приказчика, и мы тронулись в путь. Дома были разбросаны по всей округе, в некоторых еще горел свет и на меня после долгой поездки, повеяло уютом. Приказчик походил на высунувшегося из норки крота, который озирается вокруг, словно не может насмотреться на мир. Расспрашивая приказчика, я узнал мало, однако же, мое сравнение с кротом оказалось точным.
– Живу своей горькой долей господин, шеи не разгибаю все над бумагами да расчетами корплю. Поговаривает моя дражайшая супруга, что давеча неспокойно у нас. А я вам вот что скажу, все от причуд и лени. Хоть бы делом, каким занялась, кроме кушаний ничем себя не отягощает, да и то господин запоздало бывает, приносит. Приходится напоминать ей богу все от лени.
Павел Семенович все говорил, так тихо, что цокот копыт порой заглушал его голос, но это ничуть не смущало его. Я узнал, что он служит приказчиком совсем недавно, купец оставил его на хозяйстве, а сам уехал зимовать в город. Говоря это, Павел Семенович чрезвычайно гордился тем фактом, что сейчас он главный в доме. Человек жил в некой своей идиллии, которую не могло ничего нарушить. Даже отвечая о происшествии, тон его остался неизменным.
– Вы знаете, зачем меня вызвали?
– А как же, говорят звонарю совсем худо господин. Вот вы только войдете, вам все расскажут.
На окраине деревни нас ждала церковь. Массивное, высокое здание, залитое темнотой, выглядело настолько нелепым в этой глуши, что я подумал о темнице. Вокруг было пусто, ни деревьев, ни частокола только голая земля. Войдя в церковь, я заметил, что приказчик остался у дверей, и входить не желает. Было очень темно, насилу найдя тяжелую дверь я очутился внутри. У алтаря стояла согбенная фигура, читавшая молитву, спустя минуту, из церковной ниши показался священник, приблизился, обменялся с фигурой несколькими фразами, и та направилась к выходу. Проходя мимо оказалось, что это женщина, в черном платке, скрывающем лицо. Тем временем священник направился ко мне и тепло, встретив, повел меня к себе. Очутившись в его покоях меня, ввели в курс дела.
– Слава Богу, что вы явились вовремя, сейчас он уснул, но перед вашим приездом кричал, так что Боже сохрани.
– Проводите меня к нему.
Священник указал мне путь, и мы двинулись к больному, я шел по коридору и вспоминал тот период детства, когда часто ходил в церковь с родителем. Церковь была хилой, не в пример этой невесть как занесенной в деревню. Тогда мне очень нравились расписные иконы, фрески, на само богослужение я обращал мало внимания. В один момент все закончилось, мы уехали на другой край России и церковь вышла из моей жизни, не оставив ничего кроме воспоминаний.
Священник скользнул в темный проем и пропал из виду, насилу догнав, его я застал его стоящим у постели больного. Беззвучно шевеля губами, он молился за несчастного.
Передо мной лежал священнослужитель с густой поседевшей бородой, лица просто не было, вернее, было – но назвать это лицом не представлялось возможным. Глаза, щеки были заплывшими, усеянными кровавыми подтеками. Очевидно, что больной расчесывал лицо, в попытке избавиться от боли и зуда, осветив его, я ужаснулся, так как-то было не симметричным. Правая сторона ужасно распухла, будто у бедняги случился нарыв, глаз заплыл, слегка приоткрытый рот обнажал желтые зубы.
– Что случилось с ним? произнес я полушепотом.
– Мы не знаем, известно только то, что его весь вечер не могли разыскать, будто исчез. А посреди ночи он взобрался на крышу церкви, и стал звонить в колокол.
– В колокол?
– В колокол ваше сиятельство! Вся деревня всполошилась и двинулась к церкви, а он, не переставая звонить, кричал страшным голосом.
– Что же он кричал?
Священник замялся и отвел взгляд.
– Говорите все что знаете.
Хочу повторить, что он был в состоянии сумасшествия, он призывал бежать, так как всем грозит опасность. Кричал что-то про лес.
– Про лес? Гм, возможно это дает объяснение его царапинам.
– Мы не могли долго терпеть и увели его внутрь, чтобы не сбежалась толпа.
– Сколько он в таком состоянии?
– Спит с прошлой ночи, мы вызывали знахаря, но тот отказался лечить его.
Позже мне пришлось встретиться со знахарем, а пока я занялся больным. У того был сильный жар, тело было уже немощным и иногда страшно тряслось. Нарывы походили на укусы, те были многочисленные, но на шее был толстый ворот, возможно спасший ему жизнь. Будь укусы и там бедняга просто бы задохнулся. Проведя бессонную ночь у его постели, следя за его состоянием, я все пытался привести его в чувство, но ничего не вышло. Приготовив снадобье на утро, я измученным отправился в дом приказчика и уснул беспробудным сном. На следующий день все повторилось, больной так и не приходил в себя, лишь поздним вечером его тело сотрясалось, будто от кошмара. Снадобье пока не действовало, и я отправился вон, проходя мимо алтаря я снова заметил фигуру женщины. Согнувшись, та молила о чем-то господа, я невольно остановился и направился к ней. За все время моего пребывания в церкви, кроме нее прихожан не было. Приблизившись, я услышал ее скрипучий голос, но звук моих шагов донесся до ее слуха. Та повернулась, будто застигнутая врасплох, откинула со лба прядь пепельно-серых волос и робко приблизилась ко мне. Отчего-то мне показалось, что передо мной старуха, так как женщина шла фактически, не разгибая спины. Стоило ей обратить на меня взор, все сомнения исчезли, передо мной стояла миловидная женщина с красивыми чертами лица. Вдоволь насмотревшись на нее, я не сразу расслышал ее слов, поэтому просил ее повторить.
– Господин! Вам незачем помогать ему, мы сами накликали беду, и она явилась. Уезжайте скорее, уезжайте! С этими словами она бросилась вон. Выйдя из церкви, я обнаружил лишь свою повозку и мирно храпевшего кучера. – Черт те что происходит.
Знахарь
Вернувшись в дом приказчика я, несмотря на все уговоры отобедать отправился в постель и забылся крепким сном.
Проспал я недолго, оказывается, ко мне пришел посетитель, и Павел Семёнович уже выделил целую комнату для приема. Войдя в нее, я увидел маленькую тщедушную старушку, мирно сидевшую на стуле. Она совершенно не обращала на меня внимания пока я не сел прямо напротив ее глаз. Тогда она, пошамкав губами, с минуту оглядывала меня с ног до головы.
– Доброго вам дня! С чем пожаловали? Поинтересовался я, но та лишь кивала мне в ответ.
– Вы исцелитель? С трудом произнесла она совершенно меня, не слушая.
– Да ответил я. Старуха, не понимая слов, только открывала рот, и тогда до меня дошло, что она глухая. Тогда я кивнул головой и та сразу улыбнулась.
– Мил человек пойдемте тогда, а пойдемте?
– Куда?
– Пойдемте, господин пойдемте, без вас-то совсем пропадут.
– Яким! Готовь лошадей!
Старуху только силой удалось посадить в повозку, и она как могла, показывала куда ехать. Все время пути она причитала о том, что все пропало, и благословила Бога, что кто-то к ним приехал. Говорила о каком-то доме где держат больных которых нужно спасать.
Наконец приехали и старуха, проворно указав на хилую лачугу, предлагала нам войти.
– Там он злодей там! Вы его не бойтесь, он убогий и их с собой утащит на тот свет. Старуха, тем не менее, не желала входить явно чего-то, испугавшись, и как только я приблизился к двери, направилась прочь.
На стук никто не отвечал и тогда я вошел сам, дверь, чуть слышно скрипнув, подалась вперед, и меня обдало духотой. Внутри длинного помещения в самом конце тускло мерцала лампадка и рассмотреть обстановку было трудно.
– Есть, кто ни будь?
В дальнем конце у окна выросла огромная фигура, в три шага преодолев расстояние, приблизилась ко мне. Повеяло дымом, горькой полынью и потом. Подняв голову, я увидел высоченного мужика, смотревшего на меня тяжелым взглядом.
– Здравствуйте уважаемый! приветствовал я и поклонился, но тот не ответил. Вы держите пациентов здесь? Тогда он взял со стола лампадку и прошелся с ней из угла в угол. В каждом углу стояло по две кровати, на которых лежали тела в последнем углу кровати были пустые.
– Вы Знахарь? Мужчина подошел ко мне вплотную и поднес огонь так близко к моему лицу, что я почувствовал жар, отстранившись, я, пытался разглядеть его лицо. Он поднес лампаду к своему лицу и, улыбнувшись кивнул обдав меня таким звериным взглядом что мне стало не по себе.
– Я земской лекарь, уезд в моем распоряжении. Позволите осмотреться?
Многое слышал я о знахарях, бабках, народном лечении, поэтому ничего хорошего увидеть я и не ожидал. Все больные были словно пригвождены к койкам, лежали с остекленевшими глазами, а по всему жилищу витал горький запах полыни. Прикоснувшись к больным, я ощутил такой же жар, как и у звонаря. Потрескавшиеся губы, немигающий взор, бледная кожа все они нуждались в обильном питье, тепле и срочном лечении. Находясь здесь, они будто гнили, так как воздух был словно в гробнице.
– Что с ними случилось? поинтересовался я.
Тот упорно молчал лишь презрительно, глядя на меня исподлобья. Мне стало не по себе, добиться информации не получалось, попросить написать историю болезни было также бессмысленно. С первого взгляда можно было отметить, что такой махине впору быть могильщиком.
Потеряв терпение, мне пришлось знаками указать знахарю на дверь, тот понял далеко не с первой попытки, но все-таки попятился и исчез.
Проведя осмотр, я все понял… Выронив инструмент из рук, я медленно опустился на пол, и стал отползать в сторону, словно потревоженное ярким светом насекомое. До того момента пока не уперся затылком в другую койку, подняв глаза я увидел крепко сжатую кисть больного, охватившую пятерней одеяло. С трудом поднявшись, я стал отряхиваться, озираться по углам, и сам не свой вышел прочь. Свежий, морозный ветер вернул меня в чувство, подойдя к повозке, я окликнул Якима и попросил ехать к приказчику.
– Яким! Сегодня же ночью едем отсюда.
– Что стряслось?
– То же из-за чего мы покинули столи… Поздно спохватившись, я знал, что пожалею о сказанном. Говорить такие вещи кучеру, который так и не получил от меня подробного разъяснения, отъезда из столицы, было глупо.
– Яким, могу ли я надеяться на понимание с твоей стороны? Яким с опасением посмотрел на меня, будто совершенно не слышал вопроса и кивнул.
Мне пришлось рассказать свой старый, полузабытый кошмар, который мое подсознание так надежно скрывало.
История лекаря
За последний год, я фактически избавился от чувства тревоги за свою жизнь. Осталась лишь чувство вины, терзавшее мой воспаленный мозг по ночам. Днем, работа вычищала прочь все негативные мысли, позволяя сосредоточиться на пациентах. Только с приходом ночи становилось совершенно тоскливо, думалось о смерти, которая смоет мой позор, раз и навсегда. Но дух был сломлен не настолько, чтобы покончить с земной суетой. Губерния "Д" не всегда служила моим пристанищем, скорее это был перевалочный пункт, на котором я нашел подобие уюта. Удалось получить должность лекаря, сместив дряхлого старца неизвестно как державшегося на ногах. Видимо лишь обязанности поддерживали его здоровье, так как после своей отставки он немедленно скончался. Новый кабинет был скромно обставлен, но этот непорядок решился сам по себе, с приходом высокопоставленных пациентов, достойно плативших за лечение. Однако это случилось не скоро, поначалу я обживал свое место как нору, пытаясь зарыться в неё как можно глубже. Хотелось спрятаться, не появляться на людях, сократить число визитов и забыться. То отчего я бежал, грезилось во снах, являлось наяву, отражалось в зеркале. Даже кучер Яким, да именно кучер, регулярно напоминал об этом.
– В столицу совсем уже нельзя?
– Никак нельзя Яким, никак.
Изо дня в день, просыпаясь в холодном поту, я изводил себя алкоголем и морфием, но кошмары проходили ужасно медленно. Снились черные, покрытые язвами пациенты, ломящиеся без очереди в палату. Пока я помогал одному, заходили вторые, третьи, в кабинете становилось все теснее и теснее. Крича на них, я обнаруживал что они, как будто не слыша, сбегаются на крик, наклоняясь ко мне все ниже и ниже. Тогда даже во сне я закрывал глаза и тряся как в лихорадке. Если случалось проснуться, можно было забыться, приняв снотворное, но удавалось не всегда.
Снилась дорога, мрачная фигура Якима вяло державшая вожжи, если они выскользнут нам конец. Вороная тройка везла все медленнее, тьма настигала нас, окутывая повозку.
Должность в столице была почетной, приходилось посещать балы, быть представленным правительству, оказывать бесконечные почести. Жизнь вела к вершинам, не замечая на пути, ни виселиц, ни ужасов войны. Все было в моих руках, главное только не выронить и не расплескать удачу. Так продолжалось несколько лет, пока не пришли неутешительные вести. На подступах к столице обнаружили чуму, безжалостно косящую население. Правительство выразило уверенность в том, что зараза не проникнет внутрь, закрыв все подступы к границам. Он был наслышан об этом биче Европы, который расчищал себе путь сквозь толпы зараженных людей. Много толков ходило среди знатных господ, одни посмеивались, другие слышавшие всякое становились молчаливыми и набожными. Лекарь относился ко второй категории. Однажды его кандидатура попала в список тех, кто отправится укрощать заразу. Вспоминать этот период жизни было неприятно, после таких потрясений, неискушенный человек способен пасть духом.
В некоторые деревни даже не заезжали, так как там хозяйничали бродячие псы, свиньи и волки, подчищавшие останки мора. Целые вереницы обозов, пеших, крестных ходов направлялись прочь, ища защиту. Но ни лекарь, ни церковнослужители не могли помочь. Противоядия попросту не существовало, лечение приходилось проводить с теми, кто уже "дышал на ладан". Как правило, люди обнаруживающие язвы на своем теле, стеснялись их, а то и расчесывали, только ускоряя приход смерти. Далее шло заражение окружающих, отчаянное бегство от проблемы приводило к умоисступлению, люди убегали в лес, где уходили на покой. Любой, кто видел первые признаки болезни у соседа, родственника или прохожего могли обвинить того источником болезни и в лучшем случае изгнать прочь. Тогда несчастный если не становился добычей зверей, побродив сутки по лесу, прибегал в соседнюю деревню и просил поесть. Таким образом, чума шла от двора ко двору, на убийство ей хватало три четыре дня. Когда один из сопровождавших его в дорогу заразился, лекарь пересел в другую повозку и распорядился направляться в столицу. Помочь было нечем, вокруг пахло смертью, уже не крадущейся в ночи, а смело расхаживающей по просторам родины.
Объяснения не понравились правительству, а если говорить более откровенно испугали, было принято решение полностью закрыть границы к столице. Торговля на время была прекращена, в воздухе витало зловещее напряжение. Спустя какие-то три месяца, когда про чуму стали говорить уже меньше, лекарь вновь увидел ее след уже в столице. Осматривая очередное тело, лекарь с ужасом, наблюдал язвы, покрывающие его словно искавшие выхода наружу. Сам не свой, едва сдерживая крик, лекарь принял решение бежать. Так как знал, чем оборачивается подобное. Это не просто эпидемия, витающая в воздухе, это была божья кара. Самое совершенное средство по очищению населения, без применения оружия. Больные спустя какое-то время становились лишь подобием человека, все равно, что гнилой фрукт, провалявшийся на земле. Именно в тот момент страх стал определяющим чувством его жизни, размеренная жизнь перестала иметь смысл, инстинкт самосохранения вышел на первый план. Руки, верно служившие ему, вновь стала пробирать дрожь, мысль о том, что он заражен, выдавливала из него все предосторожности. Нужно было уезжать, никого не предупредив, как можно скорее пока еще можно спастись. Бродячие псы ничего, не подозревая слонялись по задворкам, не подозревая, что скоро смогут наесться сполна.