Павел Васильевич Кириленко
Жертвенный лес
– Они забрали его у меня! Моего мальчика, там, в лесу настоящий вход в ад! Я. я… не могу я…
Дав старику напиться и смочив горячий лоб мокрым полотенцем, я приходил в себя, переваривая услышанное. Тут старик резко побледнел и спросил.
– Сколько уже я лежу здесь?
– Третью ночь…
После этого мы долго всматривались в глаза друг другу, и я все понял. Когда старик уснул, я как можно быстрее выбрался из этого жуткого места, и отправился в дом приказчика.
Рассказ старика поверг меня в смятении, как-то нехорошо стало внутри особенно от беспросветной тьмы в его словах. Выживший из ума старик, пережил несчастье и выдумал ему такое фантастическое объяснение. Невероятно как играет воображение жителей глубинки, что страшная весть о чуме видится им чем-то вроде божьей кары. Таинственная пасека, пчеловод, заманивающий жертв в лес, все это от гуляющей по стране безграмотности, жажде легенд и полном отсутствии критического мышления. Даже этот старик, что решил довериться мне, незнакомцу, приехавшему его лечить, был настолько наивен, что попросил, чтобы я его исповедовал. Не зная, что я за человек, зная лишь мою должность, полученную обманом, даже он, лежа на смертном одре изможденный чумой надеется.
Приказчик
Кучер считал меня предателем, повинным в смерти тысяч человек, а то и больше и, в общем-то, был по-своему прав теперь мне одиноко и тяжело. Вокруг звенящая тишина, нарушаемая лишь частыми завываниями ветра, проникающего сквозь толстое стекло. Только он сейчас не спит вместе со мною, тоже воет от бессилия, мечется по свету, оглашая своим ревом округу. Силится что-то сказать, но никто не слышит его.
Выглянув в окно, я увидел тускло освещенную луной улочку, окруженную старыми домиками. В проулке виднелась далекая дорога, уходящая из села далеко в поле, ах как приятно умчатся по неизведанным ранее тропам. Звездное небо над головой манило пуще всего на свете, посмотришь на него и кажется, что все под ним стало другим. Прижавшись к стеклу горячим лбом, я не сразу заметил какое оно холодное, словно пытаясь насытиться воздухом свободы, я едва не отворил ставни. Посмотрел на свой чемодан, радостно отметив, что кроме него взять с собою нечего, переменив белье, тихонько открыл дверь и выскользнул в коридор. Бричка приказчика вполне сойдет для моего тихого отъезда, когда шум уляжется, я пришлю ему компенсацию и всяческие извинения. Проходя мимо комнаты Якима остановился, прислушался тишина. Я приоткрыл дверь, там было пусто, неужели он так и не явится?
Я порылся в платье и нашел бумажник. Аккуратно положил деньги под дверь и тяжело поднялся, осталось лишь раскрыть дверь и…
Но что это? Тихий плач доносился из дальней комнаты приказчика, нет послышалось. Толкнув дверь, я впустил в дом холодный воздух, снова плач уже отчетливей и протяжней. Поколебавшись минуту, я закрыл дверь и направился к приказчику. Замер у двери я прислушался, через несколько секунд донесся тот самый плач, перерастающий в вой, тогда я вынужден был постучать. Плач тотчас же стих и наступила мертвая тишина, никто и не думал открывать. Пришлось повторить стук, тогда послышались неуверенные шаркающие шаги и с той стороны дверь отперли ровно на дюйм. Послышался заплаканный голос жены приказчика, лица ее не было видно.
– Кто там?
– Это лекарь, я услышал плач и поднялся. Стоило мне употребить слово "плач" как за дверью снова принялись плакать, пришлось успокаивать женщину со всей неловкостью свойственной моей натуре. Спустя минуту мы уже сидели на кухне где хозяйка, держа горячую кружку чая успокаивалась.
– Что стряслось?
– Ах, господин несчастье, несчастье пришло в наш дом.
– Говорите
– С Павлом Семеновичем плохо, все эта проклятая служба все отнимает и время, и силы.
– С Павлом Семеновичем? удивился я. Что же произошло?
– Да разве можно узнать точно, побледнел весь, слег вчерась, и не встает, только глазами хлопает изредка и молчит.
– Ведите, распорядился я, сжимая чемоданчик. За окном послышались шаги, тяжело ступая в дверях, показался Яким. Все-таки вернулся. Увидев нас, тот мигом поменялся в лице и осторожно ступая, отправился к нам.
Все вместе мы вошли в покои Павла Семеновича, неподвижно лежащего на просторной кровати с резными ножками. Мне не случалось бывать здесь ранее поэтому, оглядевшись, я приметил, что приказчик жил довольно бедно. Рядом с кроватью стоял грузный шифоньер, в котором можно было поместиться всем нам четверым. Над кроватью висел образ, на который вероятно и молилась хозяйка, плача этой ночью. Прямо на полу около окна лежал большой, дубовый сундук, казалось все, что должно было быть в комнате, находилось в нем. Комната казалась пустынной, несмотря на огромное помещение. Оттого каждый предмет бросал зловещие тени завершающие и без того безрадостное впечатление подле больного. Тем временем Яким остался стоять в дверях, сурово нахмурившись, хозяйка заламывала руки и дрожала всем телом.
– Яким, уведи, пожалуйста, Марью Петровну, напои чаем. Марья Петровна, всхлипывая и отнекиваясь все равно пошла вслед за кучером. Стало спокойнее.
Я приступил к осмотру. Тучный, вечно улыбающийся приказчик напоминал теперь спущенный шар, куда-то делись его массивные щеки, в глазах помутнело. Передо мной лежало абсолютно измученное лихорадкой совершенно поникшее и безжизненное тело. Только глаза были открыты настежь, высматривая что-то на потолке. Лоб горел огнем, сердце билось так тихо, что из-за всхлипываний его жены я не сразу его услышал. Симптомы фактически совпадали с теми, что были у моих больных, попросив хозяйку нагреть воду, я дал больному микстуру, прекрасно понимая тщетность усилий. В дверях вновь показался Яким.
– Подсобить чем? Обеспокоенно бросил Яким.
– Да. Разыщи кучера, пусть возьмет упряжку Павла Семеновича и отвезет его в город.
– Сейчас? В три ночи?
– Да именно сейчас. Иначе и его не спасем.
Яким по моему решительному тону понял серьезность положения и направился к двери. Остановившись, он запустил руку за пазуху и что-то достал, приблизившись к изголовью, тот что-то положил на тумбу.
– Вот… вы обронили, кажись.
Уставившись на смятые купюры, я отвернулся и принялся осматривать больного пряча свое смущение от кучера. Помявшись рядом, тот все-таки промолчал и вышел к моему облегчению.
Было уже пять утра, когда Яким окликнул меня, и рассказал, что нашел кучера, которому следует заплатить вдвое за ранний час. К этому моменту я с трудом, но уговорил хозяйку отпустить Павла Семеновича в город, ссылаясь на слабое здоровье и отсутствие всех необходимых медикаментов. Плача та, наконец, согласилась и собирала узелок в дорогу.
Совсем забыв о письме, я вытащил его на свет, и, перечитав, добавил следующее.
– Риск слишком велик, прошу оказать всю возможную помощь и выслать лекарства с помощником. Деревня погибает, в подтверждение моих слов высылаю вам больного.
Павла Семеновича одели, отнесли в коляску, закутали как ребенка и положили вдоль сиденья. Хозяйка, браня мужичка кучера, передавала тому узелок, веля покормить мужа в дороге. Мужичок, кивая и отмахиваясь рукой все посмеивался, глядя на нее. Положив в широкую ладонь кучера деньги, я крепко пожал ее и попросил, во что бы то ни стало, довезти приказчика к утру. Тот словно оживился, когда почувствовал в руках монеты и широко улыбаясь, ответил. Это можем барин, это еще по силам. Наконец коляска тронулась, укатив по той же самой дороге в которую так пристально всматривался этой ночью.
В лес
Проснувшись с тяжелой головой, я понуро брел к своим больным, от поездки отказался, так как хотел освежить голову. Повсюду были разбросаны покосившиеся дома, осевший частокол, деревня, будто опустошенная глядела на тебя из каждого окна. За которым наверняка было страшнее, чем снаружи.
Тихо… Утренняя тишина нарушилась каким-то визгом с утробным рычанием. Обернувшись на шум, я пошел обратно, звуки стали отчетливей. У одного из домов за разбитым частоколом что-то ворочалось и трепыхалось. Подойдя ближе, я увидел то, что уже видел когда-то. Прямо возле двери поджарый, вислоухий пес с облезлой шкурой вцепился в мешок. Запустив в него клыки тот уперся лапами в землю и что есть силы тянул на себя. С другой стороны, мешок тянула громадная свинья, черная как смерть. Противостояние не могло длиться долго, так как мешок разорвался, и собака вцепилась в торчавшую из него кость и тут же сбежала, волоча ее в болезненно-желтых клыках. Свинья, победно взвизгнув, принялась рыться в мешке в поисках останков. Отвернувшись, я зажал рот ладонью и пошел прочь. Позади тяжело скрепя отворилась дверь, я обернулся. Передо мной стоял знахарь, выйдя за дверь тот словно отшатнулся, увидев меня, и хотел было зайти обратно. Тут его взгляд коснулся мерзкого пиршества, и он, как будто потеряв ко мне всякий интерес, уставился во все глаза. Я был рад случаю рассмотреть его поближе, при дневном свете. Рябое мясистое лицо с легким пушком на щеках, производило неприятное, да что там говорить ужасное впечатление. Трудно было угадать его возраст, так как к такому массивному телу совещено не подходило совершенно наивное, детское лицо. Мне пришлось окликнуть его несколько раз, прежде чем он вновь обратил на меня внимание. Какая-то злорадная усмешка играла на его безумном лице, ткнув в меня пальцем он будто хотел сказать что-то, но тут кто-то окрикнул его. Не знаю, кому принадлежал этот крик, но знахарь тут же скрылся, заперев дверь.
Свинья уже разорвала мешок в клочья и пожирала чьи-то останки. Разумнее было поехать с Якимом. Становилось все холоднее, со дня на день должны ударить первые морозы, но сейчас та самая пора, когда можно насладиться первым снегом. Который послушно хрустит под сапогами, и еще не намерен занести твой дом. Самое красивое, что было в Лычихе это снег, он невероятно преобразил ее, из тусклого обиталища духов, она превратилась в волшебное место ровно до того момента, пока не оглянешься вокруг. Но снег растает, оставив здесь гораздо более привычную для русских сапог слякоть.
Больных к моей радости (если так можно сказать) все так же осталось пятеро, отправив служанку спать, я заметил, что на пустующей койке сидит женщина. Сидит спиной ко мне, что-то в ее фигуре было знакомое.
– Вы знали его? Спросил я.
Та покачала головой, но так и не повернулась.
– Господин, пожалуйста, уезжайте им вы ничем не поможете. Они все рано или поздно встанут и уйдут от вас.
С меня хватит загадок и деревенских россказней, не хватало мне еще и ханжи. Я узнал ее, она уже встречалась мне в церкви, где просила о том же.
Поняв, что словами меня не пронять, та обернулась и направилась прямо ко мне. Усталые, заплаканные глаза выражали мольбу. Она опустилась на колени и заклинала меня покинуть Лычиху, кое-как успокоив, ее я приготовился слушать.
– Он придет за всеми ими, и лучше ему не противиться.
– Я решительно не понимаю, о ком вы?
– Он был моим сыном! Я молилась за его душу, только ей можно помочь, тело уже осквернено.
– Что случилось с ними? спросил я.
– Мед! Мед отравлен, вымолвила женщина.
– Что за мед?
– Такой же что стоит у вас!
– Откуда вам известно? внутри пробежал холодок, ведь на пути сюда нам продали мед. Теперь стало ясно, почему заболел Павел Семенович, моя любезность сгубила его.
– Он приходит каждый год, со своим урожаем, стоит под окнами, скребется в ставни. Пока хозяева не выйдут и не купят лакомство. Некоторые отказывались, но жалели об этом. Прямо перед вашим приездом он вновь заезжал к нам. Мой сын принес кувшин домой, и хотел угостить нас всех. Не удержался и попробовал раньше, с тех пор он здесь.
– Давно торговец носит мед?
– Давно.
– Поэтому в церкви никого нет кроме вас?
Женщина прикрыла лицо ладонью, словно заслоняясь от света.
– Здесь всего лишь пятеро, были остальные отравленные?
– Да ответила она.
– Куда они делись?
– Туда же куда и мой сын, все уходят спустя какое-то время. Остальные жители сбегают, или сидят по домам как мыши, не зажигают свечей по вечерам, ждут рассвета. Поэтому уезжайте отсюда как можно скорее! Я прошу вас прошу, закричала женщина и разрыдалась. Успокоить ее не получилось и, выбежав вон, она оставила меня одного. Несмотря на множество улик, верить в массовые отравления и блуждающих людей не хотелось. Что если у меня лихорадка, вдруг мой рассудок помутился еще с того момента как я вырвался из лап смерти. Здешние люди мнительные, могли услышать о бедствии, затронувшем страну и выдумать себе хоть пчеловода хоть самого сатану.
Во время осмотра юноши я обнаружил свежую язву. С каждым днем все хуже, смерть все ближе и спасения зависит лишь от быстроты упряжки.
Проведя весь день у больных, мне удалось достигнуть небольшого прогресса, состояние их улучшилось, дыхание стало ровнее, кожа приобрела румяный оттенок. Вечером я отправился в церковь, оставив служанку стеречь лачугу. По пути к церкви я вкратце пересказал исповедь звонаря Якиму, тот в ответ лишь недоверчиво косился на меня.
– Вы думаете, он прав этот старик?
– Прав или нет, вот только сегодня он отправится на тот свет. Ходить он не сможет, а значит, что все его ночное приключение не состоится.
– Жаль их
– Кого их?
– Деревенских, я тут ни с кем и не познакомился, если случается остановиться возле кого-то. Так они все сбегают, все по норам, а вы замечали по ночам?
– Что именно?
– Когда проезжаю мимо дворов, так там ни дыма из трубы, ни огонька в окошке.
Я тоже отмечал это, но не придавал этому значение, деревня погибала и погибала страшно. Дворы пустые и неухоженные, двери и окна кое-где и вовсе забиты. Проезжая мимо ты чувствуешь на себе десятки голодных глаз, которые, несомненно, смотрят из темных окон. Люди стучат зубами от холода, но не топят печь. Чего они так опасаются? Неужто наш визит так пугает их? Что же будет с ними, когда разыграется настоящий мороз. Все ждут чего-то, рассвета, весны вот только никакой весны возможно и не случиться. По-хорошему нужно удирать, но видит бог как я от этого устал.
– Постой, откуда же взялся вчерашний кучер?
– Ах, этот, я стучался в каждую хату, звал того, кто мог подсобить. Но никто не открывал хоть я и слышал, что внутри шепчутся. Когда пошел обратно слышу сзади шаги, оборачиваюсь, стоит. Окликнул его тот молчком, иду дальше он за мной. Так и пришли ко двору, там уже он осмелел да подошел. Видать впроголодь живет, что выйти осмелился.
– Яким, насчет нашего разговора… Но тот не дал договорить, только еще быстрее погнал лошадей и до самой церкви мы не заговаривали.
Сегодня старик, несомненно, умрет, на четвертый день чума заберет его и часть несчастных в лачуге. Помочь я не в силах, но зафиксировать время и место смерти еще способен. Когда вам предстоит увидеть последний час больного, просто будьте рядом, наступит момент, когда он попытается взять вас за руку. Робкая хватка превратится в мертвую, словно утопающий, хватающийся за спасителя, тот будет цепляться за вашу ладонь. Поэтому в моем чемодане сегодня был целый бутыль снотворного, который я дам старику. Остальной запас я израсходовал на остальных пациентов, чтобы они не испугали ночными конвульсиями служанку. Их отход будет милосердным, как сон. Утром мы похороним тела и будем ждать приезда медикаментов и помощника, чтобы навести тут порядок. Те, кого можно спасти будут спасены, и быть может я, наконец, спокойно усну.
Старик был при смерти, это было видно по чрезвычайной худобе, впалых щеках и отвратительных пятнах, покрывших лицо. Когда мы вошли, он бормотал что-то с закрытыми глазами, наклонившись, я расслышал всего несколько фраз.
– Сегодня… Идите за мной, пусть лекарь придет за… мной. Спасите нас, спасите. Тот явно бредил, тело отчаянно сопротивлялось наступающей смерти, то затихая, то отчаянно дергаясь.
Смочив бедняге лоб влажным полотенцем, я, кивнув кучеру на ноги, попросил поддержать их. Когда тот сжал их, я, аккуратно приподняв голову священника, дал выпить тому снотворное. Отвернувшись, я почувствовал ту самую хватку, ладонь схватил меня за подол плаща, и притянула к себе. Передо мной возникла болезненная, гримаса старца с вытаращенными на меня глазами. Беззвучно открывая и закрывая рот, звонарь так строго и в то же самое время жалобно смотрел на меня, уже не владея языком, просто разжал руку и протянул мне. Рука была тоже изранена, складывалось впечатление, что бедняга очень долго падал сквозь острые ветки. Мне нечего было делать, кроме как пожать руку. Старик с благодарностью улыбнулся, доверившись мне и тихо уснул.
Уведомив священника о том, что этой ночью случится неизбежное, выразил желание провести ее остаток у страдальца. Священник тут же закрыл глаза, и тихо молясь за душу его подопечного, отступил во тьму. Я окликнул его, тишина. Тогда я окликнул громче и протянул руку во тьму пусто, вдруг раздался его голос.
– Вы спасете нас?
– Не знаю, хватит ли сил, святой отец. Давеча мы отправили бричку в город, если она вернется и не заплутает, шанс есть.
– Спасите нас, иначе эта церковь пропадет, а с ней исчезнут и люди. Вы наверняка удивились, отчего она такая огромная. Я ответил положительно. Задолго до нас с вами здесь хотели поставить городскую крепость, вырыли ров, заклали камень, назначили люд. Когда крепость достроили, на нее напали лазутчики, истребив всех, кто был в ней. Затем их удалось выбить прочь, но крепость обветшала и была очень высока. Говорят, прошло около десяти лет, прежде чем сюда вновь пришли люди, суеверные стали выдумывать всякое. Что в ней водятся духи, умерших защитников и только того и ждут чтобы сбросить кого ни будь вниз. Решено было изгнать бесов, после того как это разумеется, вышло тут же все переменили. Отстроили церковь, прямо на месте старой крепости. Говорят, что не было красивей ее на много верст вокруг и сами губернаторы приезжали смотреть и причащаться. Вновь вздумали построить вокруг город, но снова не вышло. Случился пожар, страшное пламя объяло строительные леса, и суеверные рабочие бежали кто куда. Те, кто остались, основали Лычиху, и стоит она до сих пор.
– Прекрасная легенда, но к чему вы все это вдруг, святой отец? Тот слегка замялся, ожидая большего участия от рассказанной истории, нахмурил лоб и вдруг произнес.
– Что если люди были правы, и она проклята?
– Уж не знаю, что и ответить вам на это. Впрочем, всякая легенда имеет право на жизнь, даже если она самая фантастическая из всех. Однако позвольте заметить мне, вот что. Пребывая в Лычихе, я не мог не заметить один факт, крайне любопытный для меня. За все время моих посещений я решительно не встречал ни одного прихожанина, кроме одной женщины.
– Ах да начал, было, священник и внезапно замолчал. Перекрестившись и оглядев меня с ног до головы прошептал, будто стыдясь сказанного. Впредь такого не бывало, ходят разные слухи, и думаю, они всему причиною.
– Но что за слухи, святой отец?
– Поговаривают о некоем потревоженном божестве, все это лишь предрассудки не более.
– Отчего же им не входить к вам? Ведь когда люди боятся, они ищут спасения у Господа.
– Все, верно, ищут, до той поры пока он в силах защитить. Больше святой отец не заговаривал, и лишь отмахивался от других расспросов, ссылаясь на ночную молитву и скорый сон.