Алексей Павловский
Ночь в Гефсиманском саду
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ АВРААМА
В одну из таких тяжких ночных минут и было ему видение. Он как бы вновь, сквозь сон и полудрему, сквозь свою боль и страдание, увидел того «старшего», что подходил к нему с двумя другими странниками на содомской дороге, а, увидев, услышал и голос, повелевший взять Исаака и на одной из гор принести его в жертву.
Ранним утром Авраам оседлал осла, положил на него сухие дрова (для сожжения тела) и, взяв двух слуг и Исаака, двинулся в путь. Надо было идти к горе, возвышавшейся «в земле Мориа», то есть почти три дня. Столь неблизкий путь был предуготовлен Аврааму не только потому, что не было гор ближе, а, конечно, из того, чтобы дополнительно испытать его веру. Но ни разу за все три дня пути и за три ночи, когда они ночевали, раскинув шатер возле знакомого источника, Авраам не поколебался в своем послушании. Каждый шаг был тяжел, так как приближал к ужасной цели, но Авраам был тверд и лишь временами ласково касался сына – единственного своего cынa, рожденного от Сарры. Так вел он свою радость и Саррин смех в жертву Богу.
Достигнув подошвы горы, Авраам приказал слугам остаться и, положив на спину Исааку вязанку дров, двинулся по еле заметной тропе к вершине.
«И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему, и сказал: отец мой! Он отвечал: вот я, сын мой. Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?
Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. И шли далее оба вместе.
И пришли на место, о котором сказал ему Бог; и устроил там Авраам жертвенник, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров.
И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего.
Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал:
Авраам! Авраам! Он сказал: вот я.
Ангел сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.
И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо Исаака, сына своего» (Быт. 22: 7-13).
Такова была величественная и трагическая предыстория жизни Исаака, которому предстояло стать одним из великих патриархов древности, давших жизнь многим замечательным людям, в том числе и Иосифу Прекрасному.
После случившегося мирная жизнь в доме Авраама продолжалась еще долго. Возмужав, Исаак стал верным помощником отцу во всех его делах. Правда, Авраам так и не смог забыть Измаила; не было дня, чтобы он не посмотрел в сторону дороги, ведшей, как он знал, к Египту, с тайной надеждой увидеть возвращающихся в родной дом первенца и Агарь. Немало путников прошло мимо дома Авраама, и немало караванов, позвякивая колокольцами, прошествовало по дороге, но никогда никто не принес ему вестей от Измаила. Лишь однажды услышал он рассказ о каком-то необыкновенно метком стрелке, жившем в шатре с египтянкой-женою и с матерью в пустыне Фарах. Сердце Авраама бешено забилось, но он сдержал себя, полагая, что на все есть воля божья.
Авраам и его сын Исаак
Настал печальный день, когда Сарра, достигнув ста двадцати семи лет, тихо скончалась, благословив слабеющей рукою Авраама и Исаака.
Авраам похоронил ее на специально купленном участке в пещере близ Хеврона. Впоследствии там же упокоится и его прах.
Это место, доныне почитающееся священным и у христиан, и у иудеев, и у мусульман, находится сейчас возле маленькой крепости, возвышающейся над Хевроном. Его охотно посещают паломники и туристы – люди разных вер и разных национальностей. Они идут поклониться своим общим прародителям.
Когда Исааку исполнилось сорок лет, Авраам решил подыскать ему жену. Он призвал уже знакомого нам домоправителя Елиезера (того самого, что так подробно рассказывал о Ноевом ковчеге со слов своих предков) и приказал ему найти девицу обязательно в Месопотамии, в городе, где когда-то жил Нахор, его потерянный брат. По-видимому, Авраам надеялся, что ему удастся соблюсти обычаи своего племени, если Елиезер найдет родственников Нахора. Ведь, как мы знаем, и сам Авраам был женат на сестре, и многие другие в те времена предпочитали жениться на родственниках, чтобы тем самым сохранить кровную прочность племенного или родового союза.
Наказ Авраама, данный Елиезеру, был строгим и определенным. Женщина, которую изберет слуга, во– первых, не должна принадлежать к хананеянскому народу, во-вторых, она должна прибыть в дом Авраама и Исаака добровольно и, в-третьих, что самое трудное, она должна хотя бы отдаленно быть родственной семье брата Нахора. Если первые два условия казались относительно легкими, то третье, если учесть, что о Нахоре долгое время не было никаких известий, представлялось Елиезеру трудным и даже вряд ли вообще выполнимым. Но Авраам особенно настаивал на нем, так как не хотел растворить свое племя среди чуждых ему хананеян. Ведь и Сарру он похоронил вдали от хананеянских владений, пойдя на очень большие расходы ради того, чтобы купить пещеру Махпелу, близ Мамвры, которая, как мы уже знаем, и стала семейной усыпальницей патриарха. Он сказал Елиезеру:
«…клянись мне Господом, Богом неба и Богом земли, что ты не возьмешь сыну моему, Исааку, жены из дочерей Хананеев, среди которых я живу;
Но пойдешь в землю мою, на родину мою, и к племени моему, и возьмешь оттуда жену сыну моему Исааку»
(Быт. 24: 3, 4).
Чтобы укрепить веру Елиезера, он сказал ему, что Бог будет покровительствовать ему и что впереди каравана будет незримо шествовать ангел.
Ревека у колодца
Елиезер отправился не налегке. Он вез многочисленные дары и будущей невесте, если таковая найдется, и ее семье.
Забренчали медные колокольцы, и караван двинулся в путь. Авраам и Исаак долго еще смотрели ему вслед, пока он наконец не скрылся среди дальних барханов. Путь был не близким, но все десять верблюдов были крепки и надежны. По расчетам Авраама, провианта и воды вполне могло хватить на несколько дней.
И вот, наконец, караван вошел в землю Месопотамскую, а еще через какое-то время показался и город, где, по предположениям, жил когда-то брат Авраама Нахор и где теперь следовало найти невесту для Исаака.
Елиезер остановил верблюдов неподалеку от городских стен – там, где находился колодец. День уже склонялся к вечеру. Тревога и надежда переполняли сердце верного Елиезера. Он стал горячо молиться и сказал:
«Господи, Боже господина моего Авраама! Пошли ее! сегодня на встречу мне…
Вот, я стою у источника воды, и дочери жителей города выходят черпать воду;
И девица, которой я скажу: наклони кувшин твой, я напьюсь, и которая скажет мне: пей, я и верблюдам твоим дам пить, пока не напьются, – вот та, которую Ты назначил рабу Твоему Исааку…
Еще не перестал он говорить, и вот, вышла Ревекка…
Девица была прекрасна видом, дева, которой не познал муж. Она сошла к источнику, наполнила кувшин свой и пошла наверх.
И побежал раб на встречу ей и сказал: дай мне испить немного воды из кувшина твоего.
Она сказала: пей господин мой. И тотчас спустила кувшин свой на руку свою и напоила его.
И, когда напоила, сказала: я стану черпать и для верблюдов твоих, пока не напьются все. И тотчас вылила воду из кувшина своего в.поило, и побежала опять к колодезю почерпнуть воды, и начерпала для всех верблюдов его» (Быт. 24: 12-20).
Надо ли говорить, как обрадован был Елиезер; в Библии сказано, что он был изумлен и даже потерял дар речи. Встреча, исполнившаяся словно по предначертанному свыше, обещала и удачное завершение.
Попросившись переночевать, Елиезер вошел в дом Ревекки. Его приняли как почетного гостя, устроили верблюдов и сопровождающих. Больше всех хлопотала Ревекка. Насытившись, Елиезер стал вести неторопливую беседу, и ему пришлось вновь изумиться и обрадоваться: оказывается, девица была внучкой Нахора, брата Авраама. И Нахор, и его сын Вафуил, отец Ревекки, уже умерли. Отца Ревекки заменял ее старший брат – Лаван. Он был намного старше своей прекрасной сестры и вполне подходил к этой роли.
Словом, Елиезер, посланец Авраама, столько лет горевавшего о Нахоре, оказался в семье ближайших Авраамовых родственников. Он невольно представлял себе, как обрадуется старый Авраам, услышав такое известие, даже если Ревекка откажется покинуть землю и дом своего отца и брата.
То, кстати, было последнее затруднение, беспокоившее Елиезера: согласится или нет Ревекка стать женой незнакомого ей Исаака?
Чтобы убедить Лавана, Ревекку и всех родственников, он полностью раскрыл им весь свои план, а также рассказал о всех чудесных подтверждениях, которые получил, встретив Ревекку у колодца: как она дала ему пить и как напоила его верблюдов, хотя совершенно не знала о том, что именно об этом просил Елиезер у Бога. Чудом было, по его словам, и то, что, прибыв в их город и не ведая, есть ли кто в нем из родственников Нахора, он, однако, очутился в доме Авраамова брата и его внучатой племянницы.
Все были потрясены рассказом Елиезера и в эту ночь даже не сомкнули глаз, заставляя его еще и еще раз пересказывать случившееся.
Надо ли пояснять, что и Ревекка, слушавшая рассказ с горящими глазами, тотчас ответила согласием быть женою Исаака.
У нас нет сведений, как жилось Ревекке после смерти отца в доме Лавана, но если учесть его жестокость по отношению к Иакову, будущему сыну Ревекки и Исаака, когда (в будущем, конечно) тот попал в услужение к Лавану, чтобы получить право жениться на Рахили, то можно догадаться и о другой причине быстрого ответа Ревекки. Наверно, ей не так уж сладко жилось у Лавана, если она не осталась даже и на те десять дней, что Лаван и мать давали ей, дабы она еще раз все обдумала и взвесила. Мы не можем строить по этому поводу особенных догадок, но все же не можем не обратить внимания на деталь, почти подчеркнутую в Библии. Это то место, где рассказывается, как Лаван выбежал к Елиезеру, еще стоявшему у своих верблюдов, когда увидел золотую серьгу, подаренную Ревекке, и как был тщеславно поражен богатством даров, преподнесенных и ему, и Ревекке, и всем родственникам, жившим в то время в доме Нахора.
Возможно, что эти два обстоятельства, свидетельствующие о характере Лавана и об атмосфере в доме, сыграли какую-то роль в быстром решении Ревекки, не очень-то, по-видимому, державшейся за эту семью. Кроме того, ей, как и всякому молодому существу, хотелось новых впечатлений.
Однако чyдeсныe предзнаменования и не менее чудесные совпадения сыграли в этом деле, по-видимому, все же более важную, а может быть и единственную, роль, чем разного рода бытовые причины, о которых мы, по сути, ничего не знаем и можем лишь догадываться и строить на этот счет предположения.
«И отпустили Ревекку, сестру свою, и кормилицу ее, и раба Авраамова, и людей его…
И встала Ревекка и служанки ее, и сели на верблюдов, и поехали…» (Быт. 24: 59, 61).
Далее рассказывается, что после нескольких дней пути они наконец прибыли к дому, но еще по дороге, не доезжая, Ревекка увидела в поле человека и сразу догадалась, что это Исаак. На всякий случай она спросила у сопровождавшего ее Елиезера, кто он, и слуга ответил, как она, впрочем, и ожидала, что это Исаак.
«И ввел ее Исаак в шатер Сарры, матери своей, и взял Ревекку, и она сделалась ему женою, и он возлюбил ее; и утешился Исаак в печали по Сарре, матери своей» (Быт. 24: 67).
Так счастливо (что, кстати сказать, редко бывает в Библии) закончилась вся история.
ИСААК И ЕГО ДЕТИ
Старый Авраам был очень доволен счастливой женитьбой сына. Была у него и другая радость: он узнал, что первенец его, Измаил, не только жив, но что многочисленные потомки его широко расположились между Евфратом и Черным морем. Правда, придерживались они другой веры, но все равно то была ветвь Авраамова.
После смерти Сарры Авраам долго горевал, но, чувствуя в себе еще немало сил, вновь женился. От второй его жены, Хеттуры, было шесть сыновей. Они быстро подросли, появились внуки, и Авраама, а также Исаака стал тревожить вопрос о наследстве. По законам и обычаям того времени наследником мог быть только первородный сын. Об Измаиле, разумеется, речи не шло, он давно жил самостоятельно и даже не желал показываться в дом отца, затаив обиду за изгнание в пустыню. Чувство обиды, переросшее во вражду, перешло затем и к его народу, презиравшему потомков Авраама.
Следовательно, первородство переходило к Исааку.
Как ни грустно было Аврааму, но он отделил шестерых своих сыновей,, а с ними вместе и внуков, посоветовав им направиться к востоку от Ханаана, где, как он знал, было еще очень много свободных и богатых кормом пастбищ. И они ушли на восток, наделенные богатыми дарами и, по-видимому, понимая справедливость принятого решения, поскольку оно полностью соответствовало всем обычаям предков.
И все же – увы! – и этому народу, происшедшему от Авраама, постепенно стало свойственно чувство вражды к потомкам первородного Авраамова сына Исаака. Надо думать, что как ни священны были обычаи и непреложные законы, регулировавшие права наследства, все жеживое чувство не могло с ними полностью смириться и обида, глубоко затаенная в тех людях, что ушли на необжитые земли, оказалась подобна раскаленному углю, лишь едва прикрытому пеплом внешних приличий.
Между тем наступил день, когда Авраам, достигший к тому времени ста семидесяти пяти лет, умер.
На его похороны прибыло все его бесчисленное потомство, в том числе и Измаил, нарушивший ради этого печального и торжественного события обет, данный самому себе, – не возвращаться к отцовскому порогу.
Авраам был погребе н рядом с Саррой – в пещере Махпела.
Исаак и Ревекка страстно любили друг друга. На их семейной жизни, исполненной добра и взаимоуважения, словно лежала некая благодать.
Но повторилась давняя история, а именно та самая, что долго была причиной горя Сарры и Авраама. У них не было детей. Богатое жилище, которое и так опустело после отъезда шестерых Авраамовых сыновей и многочисленных внуков, совсем осиротело, когда умер сам Авраам.
Исааку было уже шестьдесят лет, и он все чаще думал о наследнике, порою почти отчаиваясь в своей надежде. Ревекка же, несмотря на то, что годы шли, была тем не менее твердо уверена, что станет матерью. Счастливое начало ее замужества, благословленное явными знамениями свыше, убеждало ее в необходимости ждать и надеяться. Она не допускала и мысли, чтобы выбрать для Исаака наложницу, как это сделала когда-то Сарра, продлившая род рождением Измаила. Ей мешало и чувство женской ревности, так как она любила Исаака с той безраздельной страстью, которая не предполагает возможности пребывания в семье другой женщины.
И вот настал день, когда, убедившись по всем признакам, она сообщила Исааку, что у них будет ребенок. Радость обоих супругов не поддается описанию.
Ревекка родила двоих мальчиков.
Первым появился Исав, а следом за ним, держась, как рассказывали, за его пятку, – Иаков.
Мальчики, однако, разительно не походил и друг на друга. Их различие особенно стало бросаться в глаза, когда они подросли. Исав был коренастый, краснолицый, косматый, тело его было покрыто шерстью. Он любил охоту и надолго уходил из дома, выслеживая зверей. А Иаков отличался не только красотою, но и женственностью, он был мягок, кроток, незлобив, любил уединение. Естественно, что дружбы между братьями не было, и Ревекка при случае любила вспоминать, что еще в своем чреве, когда она носила их, постоянно чувствовала толчки, словно кто-то внутри дерется. Она вопрошала тогда Бога, что бы это могло значить, и Бог во сне объяснил ей, что от братьев в будущем произойдут разные народы и что им суждено вечно враждовать между собою. Как мы увидим, так и случилось. Все же Иаков по-своему любил своего грубоватого и диковатого брата, ему нравилась дичь, какую он приносил, и его скупые рассказы об охоте.
Поскольку Исав родился минутою раньше Иакова, он считался сыном первородным и, как мы уже говорили, по тогдашним обычаям становился преимущественным наследником после смерти отца. Тут и споров не могло быть. Но Исаака смущало предсказание, данное ему при рождении сыновей, о том, что старший будет в подчинении у младшего. Предсказание основывалось как раз на том факте, что младший, то есть Иаков, при рождении держался за пятку старшего, а держаться за пятку было в речи этого народа своеобразным фразеологизмом, означавшим примерно: «Уйди с дороги». И, следовательно, если верить такому предсказанию, а Исаак, как и все его сородичи, твердо верил в предсказания, приметы, пророчества и предзнаменования, то выходило, что каким-то непонятным образом Исав, в конце концов, окажется в подчинении у своего младшего брата.
Иногда, как мы знаем, судьба играет в довольно затейливые и неожиданные игры, простые лишь с виду, но серьезные по последствиям.
Так и здесь. Однажды Исав вернулся с охоты страшно голодным, к тому же и охота была неудачной, так что он пришел домой, чего никогда не бывало, с пустыми руками. А Иаков как раз к этому времени сварил себе похлебки из красной чечевицы. И Исав, увидев похлебку, сказал: «Дай мне поесть». Иаков как бы в шутку ответил ему: «Продай мне теперь же свое первородство». То была, конечно, не шутка; наверно, в сознании Иакова бродила смутная мысль, что судьба к нему несправедлива. Зачем зверолову Исаву, думал, по-видимому, Иаков, зачем ему первородство, со всеми вытекающими из него имущественными благами, если он, Исав, вольный и дикий, совершенно не дорожит ни домом, ни имуществом и вряд ли когда займется ведением большого и сложного хозяйства, требующего забот, внимания и расчетов? Разве Исав, со своим необузданным характером, станет разводить овечьи отары, умножать число верблюдов, ослов и лошаков? Разве он будет вести торг с купцами, и снаряжать торговые караваны в дальние города? Нет, представить охотника Исава, не расстающегося с луком и привыкшего дышать вольным воздухом охоты, в такой роли было невозможно. Наверно, и Ревекка, страстно любившая Иакова и недолюбливавшая Исава, что-нибудь подобное говорила своему мужу Исааку, а ее любимец слышал эти беседы. Вряд ли Исаак поддерживал такие разговоры, тем более что они были совершенно бесполезны, но тревога за будущее посещала и его. И вот, снимая похлебку с огня и собираясь, подать ее голодному брату, Иаков вдруг и даже неожиданно для самого себя сказал ему: «Продай мне теперь же свое первородство», на что Исав, не терпевший голода, ответил: «что мне в этом первородстве?»
«Иаков сказал ему: поклянись мне теперь же. Он поклялся ему, и продал Исав первородство свое Иакову.
И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы: и он ел и пил, и встал и пошел; и пренебрег Исав первородство» (Быт. 25: 33, 34).
Исав действительно не придавал никакого значения своему первородству, само это слово было для него пустым звуком. Он был создан Богом и природою для вольной жизни, он по своей натуре был кочевником, охотником, а не скотоводом, не земледельцем и не хозяином. Так и в тот раз, утолив голод и жажду, он лег спать, а, выспавшись, снова ушел на охоту, даже не вспомнив ни о чечевице, ни об Иакове, ни о своей клятве.
Благословление Исааком сына Иакова.
Между тем шли годы. Исаак стал стареть, что поначалу выразилось, прежде всего, в слабости глаз. Иногда он даже не мог различить, кто прошел мимо него – коренастый Исав или стройный Иаков; очертания людей и предметов словно расплывались в густом предутреннем тумане. Встревоженный, он однажды призвал своего старшего сына Исава и сказал ему:
«…вот, я состарился; не знаю дня смерти моей; Возьми теперь орудия твои, колчан твой и лук твой, пойди в поле и налови мне дичи,
И приготовь мне кушанье, какое я люблю, и nринеси мне есть, чтобы благословила тебя душа моя, прежде нежели я умру» (Быт. 27: 2, 3, 4).
Ревекка, слышавшая эти слова, сразу догадалась, что старый Исаак, почувствовав приближение смерти, решил ввести своего старшего сына в наследство. Сердце ее, горячо любившее младшего сына, воспротивилось решению Исаака, и она задумала пойти на хитрость и, обман.
Зная, что Исав уходит ловить дичь в отдаленные излюбленные им места и, значит, вернется не скоро, она замыслила, пользуясь слепотой мужа, подставить ему для благословения вместо Исава своего любимца Иакова и сделать это как можно быстрее, упредив возвращение старшего с его дальней охоты.
Эта хитрость, кстати говоря, может служить косвенным подтверждением, что эпизод с чечевичной похлебкой был, конечно, не случайным, и вполне возможно, что Иаков пошел на свою уловку с согласия матери. Не исключено, что именно Ревекка и придумала все от начала до конца. Теперь надо было упредить Исава, а дальше можно было не беспокоиться, так как Исав не мог отступиться от данной им клятвы не претендовать на первородство.
Ревекка надоумила Иакова быстро сбегать в стадо и принести оттуда двух козлят.
«…и я приготовлю из них, – сказала она, – отцу твоему кушанье, какое он любит,
А ты принесешь отцу твоему, и он поест, чтобы благословить тебя пред смертью своею» (Быт. 27: 9, 10).
Послушный Иаков на все согласился, тем более что первая, самая важная часть дела, то есть приобретение первородства за чечевичную похлебку, была уже сделана. Но он обеспокоено заметил своей матери, что отец, при выкший из-за своей слепоты внимательно ощупывать лица и предметы, тотчас заметит, что перед ним не косматый, покрытый шерстью Исав, а гладкий и нежный Иаков, его младший сын. Но Ревекка предусмотрела такую опасность. Недаром она велела принести из стада не одного козленка, которого вполне хватило бы на приготовление кушанья, а двух. Она задумала шкурами козлят укрыть руки и шею Иакова. Кроме того, она достала одежду Исава, которую отец хорошо знал и которая пахла потом Исава, редко умывавшегося и не следившего за собою. Сделав все так, как было задумано хитрой и предусмотрительной Ревеккой, они вскоре, задолго до возвращения старшего сына и брата, приступили к свершению задуманного. Конечно, риск был, но ведь и другого выхода для Ревекки и Иакова не существовало. Хорошо налаженное хозяйство, твердо полагали они, никак нельзя было отдавать в руки человека, совершенно им не интересовавшегося. Конечно, человек, не знающий обычаев и нравов того времени и народа, мог бы подумать, что хозяйством при старшем брате-владельце должен был заняться младший брат, чтобы тем самыми сохранить и умножить его. Однако обычай заставлял младшего брата в случае смерти отца и перехода владения к старшему обязательно отделиться, уйти из дома и начать самостоятельную жизнь. Двух владельцев не могло быть, так как при таком варианте младший брат оказывался в услужении, что считалось позорным, а делить хозяйство воспрещалось, чтобы ни в коем случае не дробить его. Мы помним, что именно так произошло и при Аврааме. И так в те времена происходило всюду и при всех главах семейств. Здесь всегда было много болезненного; обиды долго, а то и вовсе не заживали, что мы уже видели на примере Измаила и несчастной Агари, но обычай есть обычай и закон есть закон.
О том, как Иаков успешно выполнил хитроумный замысел Ревекки, прочитаем в Библии:
«Он вошел к отцу своему и сказал: отец мой! Тот сказал: вот я; кто ты, сын мой?
Иаков сказал отцу своему: я Исав, первенец твой; я сделал, как ты сказал мне; встань, сядь и поешь дичи моей, чтобы благословила меня душа твоя.
И сказал Исаак сыну своему: что так скоро нашел ты, сын мой? Он сказал: потому что Господь Бог твой послал мне на встречу.
И сказал Исаак Иакову: подойди ко мне, я ощупаю тебя, сын мой, ты ли сын мой Исав или нет?
Иаков подошел к Исааку, отцу своему, и он ощупал его и сказал: голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы. И не узнал его, потому что руки его были, как руки Исава, брата его, косматые. И благословил его» (Быт. 27: 18-23).
Как видим, единственное, чего не предусмотрела и не могла предусмотреть Ревекка, это различие в голосах своих сыновей. Здесь она ничего не могла сделать, так как голос охотника Исава был груб и резок, а голос Иакова нежен, как пастушеская свирель. И все же другие приметы – косматость (от козлиной шкуры) и, главное, запах, исходивший от одежды Исава, обманули Исаака, он решил, что перед ним действительно старший сын.
Однако напряжение этой замечательной сцены, поистине классической в мировой литературе, не спадает и тогда, когда успокоившийся Иаков вышел, наконец, из шатра к поджидавшей его и все, конечно, слышавшей Ревекке.
Оба они с тревогой ждали возвращения с охоты Исава.
Тот пришел, нагруженный дичью, пахнущий степным ветром и потом, быстро приготовил кушанье и, ни на кого не глядя, торопясь, вошел к отцу, уже, как мы знаем, отведавшему козленка из рук Иакова.
Как и Иаков, старший сын Исав сказал отцу своему: «…встань, отец мой, и поешь дичи сына твоего, чтобы благословила меня душа твоя.
Исаак же, отец его, сказал ему: кто ты? Он сказал: я сын твой, первенец твой, Исав.
И вострепетал Исаак весьма великим трепетом и сказал: кто ж это, который достал мне дичи и принес мне, и я ел от всего, прежде нежели ты пришел, и я благословил его? он и будет благословен.
Исав, выслушав слова отца своего [Исаака], поднял громкий и весьма горький вопль и сказал отцу своему: отец мой благослови и меня.
Но он сказал [ему]: брат твой пришел с хитростью и взял благословение твое».
И снова Исав просит отца:
«…неужели, отец мой, одно у тебя благословение? благослови и меня, отец мой! И [как Исаак молчал], возвысил Исав голос свой и заплакал.
И отвечал Исаак, отец его, и сказал ему: вот, от тука земли будет обитание твое и от росы небесной свыше.
И ты будешь жить мечом твоим и будешь служить брату твоему; будет же время, когда воспротивишься и свергнешь иго его с выи твоей.
И возненавидел Исав Иакова за благословение, которым благословил его отец его; и сказал Исав в сердце своем: приближаются дни плача по отце моем, и я убью Иакова, брата моего» (Быт. 27: 31-35, 38-41).
Так тень Каина – брата, убившего брата – снова появилась меж людьми.
Библия последовательна: хотя сам Каин давно убит внуком своим Лемехом, который принял его однажды, лохматого и злого, за дикого зверя, запутавшегося в чаще, он все же, как и было предсказано, остался жить среди людей и вот вновь как бы воскрес в косматом и разъяренном Исаве.
Но, будучи последовательной и неуклонно придерживаясь идеи трагического возмездия, Библия в то же время разнообразит свой сюжет, никогда полностью не повторяясь, а если и повторяясь, то в согласии с приемами устного народного творчества, то есть прочно укрепляет событие в памяти слушателя или читателя, если такое событие считает очень важным. Нельзя не заметить, что подобные повторы придают тексту Библии своеобразную поэтичность, сближая его с собственно стихом, который, как мы знаем, узаконил такой прием – звуковой и смысловой повтор – с помощью рифмы. И вся Библия, все ее истории, сюжеты и притчи, состоит из строф – коротких отрезков текста, в которых очень лаконично рассказывается тот или иной эпизод сюжета. Строфы эти не случайно называются в Библии стихами, и каждый стих для удобства чтения и для его акцентировки дается под своим номером. Так, например, в главе 27-й книги Бытия содержится 46 стихов. В стихе 43-м Ревекка, серьезно обеспокоенная угрозами Исава убить Иакова, советует своему сыну уйти на какое-то время из дома и, подумав, решает отправить его к своему старшему брату Лавану.
«…Поживи у него несколько времени, – говорит она, – пока утолится ярость брата твоего,
…И он позабудет, что ты сделал ему: тогда я пошлю и возьму тебя оттуда; для чего мне в один день лишиться обоих вас?» (Быт. 27: 44, 45).
Надо сказать, что чем дальше продвигается Библия в своих рассказах, переходя от потопа к Авелю, убитому Каином, а затем к великим патриархам, Аврааму и другим, тем психологичнее и более развернутыми становятся ее строфы-стихи.
Вся история с обманом Исава, переживания Ревекки, ее опасения, драматизм положения, в какое попал в результате такого обмана старый Исаак, – все это исключительно правдоподобно с бытовой и с психологической точки зрения. И опять-таки поражает безупречная лаконичность и высокая простота, с какою повествуются библейские сюжеты. Библия действительно Книга книг – из нее взяло начало все позднейшее словесное искусство, бесконечно черпавшее не только сюжеты, но и богатейший опыт самого искусства повествования.
Однако вернемся к Ревекке и Иакову. Судя по тому, что нам рассказано, их жизнь и впрямь страшно и безнадежно осложнилась.
Здесь надо учесть, что отцовское благословение в те времена носило сакраментальный, то есть священный и едва ли не мистический характер. Его нельзя было отменить, даже если, как в случае с Ревеккой и Иаковом, обнаруживался подлог. Тревога и мрак в доме усугублялись, надо думать, еще и оттого, что Исав, озлобленный и раздраженный, стал вести себя независимо и даже высокомерно. Он и прежде мало считался с домом, куда приходил лишь затем, чтобы освободиться от своей охотничьей добычи, теперь же угрозы убить Иакова то и дело срывались с его уст. К тому же, к полнейшему неудовольствию и Ревекки и отца, он решил взять в жены хананеянку, а с хананеянами род Исаака, как мы знаем, с давних пор находился, мягко говоря, в неприязненных отношениях. Исав, впрочем, даже не удосуживался разговаривать об этом с отцом и матерью, но было видно, что в своей душе он все уже решил.
Вот почему, собирая Иакова в путь, Ревекка так настойчиво говорит ему: «…Я жизни не рада от дочерей Хеттейских, если Иаков возьмет жену из дочерей Хеттейских… то к чему мне и жизнь?» (Быт. 27: 46). (Хеттеи – те же хананеяне, только жившие к северу от Палестины.)
Так же считал и Исаак.
«И призвал Исаак Иакова, и благословил его, и заповедал ему, и сказал: не бери себе жены из дочерей Ханаанских;
Встань, пойди в Месопотамию, в дом Вафуила, отца матери твоей, и возьми себе жену оттуда, из дочерей Лавана, брата матери твоей» (Быт. 28: 1, 2).
Сборы Иакова в путь были тайными. Он вообще эти дни редко выходил из шатра, стараясь быть на глазах матери, отца или слуг, так как очень боялся, что необузданный в своем гневе, вспыльчивый и беспощадный Исав, весь почерневший от злобы и похожий на черную косматую тучу, чреватую убийственным огнем и громом, в любой час может проходя пришибить его. Да и Ревекка не спускала глаз с Исава, внимательно следя за его настроением и успокаиваясь лишь тогда, когда тот, снарядив лук и уложив стрелы в колчан, уходил из дома. Ревекка часто думала о том, что не все она верно рассчитала, пойдя на обман Исаака ради своего любимца. Она, например, никак не предполагала, что Исав, дотоле совершенно равнодушный к дому и хозяйству, так близко примет к сердцу потерю наследства. Скорее всего, Исав, бездумно согласившийся обменять первородство на чечевичную похлебку, воспринимал тогдашнюю сделку как шутку, как забавную игру своего младшего брата, слишком долго не становившегося мужчиной, привыкшего к домашним несерьезным забавам. Мужественный Исав всегда снисходительно относился к Иакову, и была в его снисходительности заметная доля презрения взрослого охотника и зверолова к изнеженному отроку. Он никак не предполагал, что все обернется столь серьезным образом. Надо думать, что и хананеянка, на которой он собирался жениться, подогревала его обиду – она ведь видела себя женою владельца больших богатств.
