Петр Дмитриевич Боборыкин
Проездом
– Что прикажете?
– Вас не затруднит написать письмо под мою диктовку?
– С удовольствием.
Она взглянула на него с выражением полной готовности; но в ее взгляде не было ничего заискивающего. В этой девушке чувствовалось большое внутреннее достоинство.
– Только это… по-французски, – сказал он осторожно.
– По-французски, – повторила она и немного задумалась. – Боюсь, будут ошибочки…
– Это не важно!
– Письмо не официальное?
– Нет, нисколько!.. Чисто дружеское…
Вадим Петрович немного запнулся…
– Попробую… Вы не взыщите…
– Почерк у вас разборчивый?
– Кажется.
– Это главное.
И мысленно он добавил:
"Можно так продиктовать, что она не догадается, к кому обращено – к мужчине или к женщине, а потом я карандашом выведу в начале письма: " Ma chére amie".
Вера Ивановна села к письменному столу и открыла дорожный бювар Стягина, где лежали листки матовой бумаги и конверты с его монограммой.
– Я готова, Вадим Петрович, – выговорила она и обмакнула перо.
Стягин весь подобрался и немного даже покраснел. Он искал первую фразу письма.
– Je vous annonce, chére amie, – начал он и тотчас прервал себя.
Слова "chére amie" вылетели непроизвольно, и это сильно раздосадовало его. Он их произнес с чисто французскою отчетливостью – протянул последний слог в слове "amie", с ударением на "е". Ясно стало, что он пишет женщине.
– Chére amie, – повторила Вера Ивановна. – Я написала…
Было уже бесполезно искать каких-нибудь уловок. Это его успокоило, и он продолжал диктовать. Федюкова, конечно, могла подумать, что он пишет своей возлюбленной и сожительнице, – она знала, что он не женат, – но в тоне его письма ничего не было такого, чего бы нельзя написать близкой знакомой или родственнице.
Вадим Петрович несколько раз повторил в письме, что ехать ей в Россию нет теперь надобности, что ему лучше, и он надеется, через две-три недели, быть в Париже. Диктовал он с умышленною медленностью, и Федюкова несколько раз говорила, поворачивая голову в его сторону:
– Есть!
Когда письмо было кончено, Вадим Петрович сказал чтице:
– Адрес после…
Ему не хотелось, чтобы она узнала имя, фамилию и адрес той женщины.
– Очень вам благодарен, – сказал он с ударением и весь вытянулся.
В ногах он чувствовал маленькую неловкость, но общим своим состоянием был сегодня особенно доволен.
– Теперь почитаем еще немного, если вы не устали, Вера Ивановна.
– Нисколько!
Она взяла опять газету. Стягин опустил голову на подушку и закрыл глаза. Русское чтение вслух, от которого он отвык, вызывало в нем дремоту, не достаточно будило его мозг.
– Вера Ивановна! – остановил он ее. – А если бы вы почитали мне по-французски?
– Охотно, Вадим Петрович, да не знаю, как вам нравится мое произношение. Вы – парижанин, и я так не сумею произносить, как вы.
Она тихо рассмеялась.
– Вы хорошо читаете!.. Вон там, на столе, книжка в зеленоватой обложке… Извините, что это будет для вас суховато немножко.
– Вот эта? – спросила Федюкова и показала ему, с места, книжку в зеленоватой обложке.
И, поглядев на заглавие, она выговорила, как бы про себя:
– По психологии. Это очень интересно…
– Имя автора вам известно? – спросил осторожно Стягин.
– Да… Я читала его другие вещи… в таком же роде…
Федюкова выговорила это с опущенными ресницами, серьезно, без всякой рисовки.
– Вы интересуетесь психологией? – спросил Стягин оживленно.
– Очень. Только новые книги трудно доставать, а покупать… для меня дорого… Вы позволите начать?
– Сделайте одолжение!
Выговор ее был слишком мягкий, но приличный. Она делала ошибки в выговаривании гласных, и звук фраз выходил русский. Но в общем он оставался доволен и очень был рад тому, что она владеет французским языком гораздо больше, чем он ожидал.
Некоторые термины заставляли Федюкову останавливаться, и она спрашивала их объяснения, но это случалось редко.
И после каждого объяснения, которое нисколько не утомляло его, Вадим Петрович обращался мысленно к той, кому он продиктовал письмо.
Та до сих пор чужда всякого научного интереса. Для нее серьезная книга только « un bouquin». Она находит пустым занятием чтение всяких таких «bouquins» и смотрит на него, как на лентяя, не знающего, как занять свои досуги. Когда ему случалось заболевать в Париже, она еле-еле способна была прочитать ему несколько столбцов из «Figaro», и ее чтения – картавого, трескучего и малограмотного – он почти не выносил, даром что у ней парижский акцент.
И опять он подолгу останавливался, смотря вкось, на фигуре Веры Ивановны, ее бюсте, свежести лица, прекрасных волосах.
"Уже не девочка, зрелая девица, а как свежа!" Та, кому он сейчас диктовал, давно уже красится на разные лады. Да он не помнит, чтобы она когда-нибудь была свежа и не подкрашена. И волосы у ней не свои. И душится она нестерпимо сильно. Войди она сейчас сюда – он совсем бы не обрадовался; сейчас между ними пошли бы раздраженные разговоры, и он, наверное, провалялся бы больше, лишившись своего теперешнего покоя.
VIII
Визитов доктора Вадим Петрович дожидался с удовольствием.
Вот и сегодня, когда Вера Ивановна ушла, по его поручению, на Кузнецкий – купить книгу у Готье и еще чего-то у Швабе, – он приветливо поздоровался с Павлом Степановичем Яхонтовым.
– Добропорядочно ведете себя, – говорил доктор, присаживаясь на край кушетки, – добропорядочно. Если так пойдет – через неделю на выписку можете.
– А морозы? – спросил Стягин и указал движением головы на окно.
– Морозы? Ничего! В карете будете ездить.
– Да, по Москве… А если понадобится отправляться в деревню?
– Увидим, увидим!.. Больших морозов еще не будет, бог даст!.. А пока надо о ближайшем думать, вперед труса не праздновать. Теперь за вами образцовый уход… Барышня-то у вас, Вера-то Ивановна – золото… Приятель ваш чистое вам благодеяние оказал.
– Вы ее знали и прежде? – спросил с интересом Стягин.
– Как же… через Лебедянцева. Особа достойнейшая. Вся семья ею держится… Мать почти слепая. Сестренка в гимназии, брат – студент. Вот она при вас почти целый день, а успевает еще урок дать и по ночам работает.
– И как свежа!
– Хотя питание, наверное, было всегда плохое… Крепыш!.. Выносливая, героическая натура… Хорошего бы мужа… Всякого осчастливит. Да нынешние молодые люди на женитьбу туги.
– Она уж не очень юна? – тоном вопроса выговорил Стягин.
– Лет двадцать семь-восемь – не меньше.
– А-а, – протянул Стягин, и ему стало почему-то приятно, что Вере Ивановне под тридцать, при такой свежести, красивом, молодом лице и видном стане.
Ему захотелось даже успокоить доктора насчет того, как Вера Ивановна теперь питается у него. Он оставлял ее и обедать. Левонтий нашел старика-повара, ходившего к нему в богадельню, умеющего отлично готовить для больных; но Вера Ивановна получала полный обед.
– Да, редкая девушка! – выговорил доктор и погладил себя по крутому лбу.
В первый раз Стягину так легко было вести разговор с москвичом, испытывать на себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.
Как раз в эту минуту тихо отворилась дверь, и в комнату вошла Федюкова.
– А! Вера Ивановна! – шумно встретил ее доктор, встал и крепко потряс ее руку.
И Стягин протянул было ей свою, но она сказала ему:
– Я с холоду, Вадим Петрович.
– Откуда бог несет? Из дому? – спросил доктор.
– Нет, я ездила на Кузнецкий, а оттуда завернула на минуту к Лебедянцевым…
Лицо Веры Ивановны затуманилось. Стягин это тотчас же заметил:
– Почему он пропал? Глаз не кажет?
На этот возглас Стягина Федюкова, обращаясь больше к доктору, потише выговорила:
– У них опять большая беда…
– Что такое? – вскричал Стягин. – Отчего же он мне не даст знать?.. Вот чудак!..
– С Марьей Захаровной неладно? – уверенно спросил доктор.
– Да, Павел Степанович… припадки сильнее прежних, и так неожиданно.
– Кто же позван?
– Я не знаю, как его фамилия.
– Большая ирритация, значит?
– Большая… Я послала сестру Соню к ним… При детях бонна такая неумелая. Дмитрий Семеныч не знает, как ему и разорваться.
– И мне ничего не дал знать! – вырвалось у Стягина, и он завозился на кушетке.
Ему стало досадно на приятеля за такую скрытность и как бы немного совестно перед Федюковой за то, что он ничего не знает про беду, случившуюся с Лебедянцевым.
– Вы не заедете ли, Павел Степанович? – тоном полувопроса выговорила Федюкова.
Стягин глядел на ее немного побледневшее лицо и на выражение больших глаз. Она сдерживала волнение. И вид ее душевного расстройства трогал его.
– Как же, как же, – зачастил доктор, – сейчас поеду. Если пригласили Коровина – она в хороших руках.
– Кажется, я не знаю наверное.
– Пожалуйста, доктор, – остановил его Стягин, – скажите Лебедянцеву, чтобы он дал мне знать, что у него, и завернул бы, когда можно будет.
– Ладно, ладно… А вы – молодцом! Никакими новыми лекарствами пичкать вас не следует… Наружные средства только… Завтра я не буду. Никакого осложнения не предвидится. Только лежите посмирнее и не сердитесь на то, что попали в ловушку!..
Веселый смех доктора разнесся по комнате.
Его проводила в переднюю Федюкова, там о чем-то тихо поговорила с ним и тотчас же вернулась.
Любопытство Стягина было возбуждено, – именно любопытство, а не сердечное участие к приятелю. Он продолжал досадовать на Лебедянцева, и ему как бы неприятно сделалось от того, что Федюкова с таким расстроенным лицом говорит о беде, постигшей его приятеля.
– Что такое у Дмитрия Семеныча? – спросил он, как только Федюкова показалась в дверях.
Она не сразу ответила, села у стола и тихо опустила руки по коленам.
– Вы разве совсем не знаете Марью Захаровну?
– Жену Лебедянцева?
– Да.
– Видел… очень мало…
– Давно?
– Не помню, в один из моих приездов в Москву, лет больше пяти тому назад… Он только что женился тогда…
Вспомнилась ему, когда он говорил эти слова, тесная квартира Лебедянцева где-то на Садовой. Жена показалась ему "кухаркой", он нашел, что у нее ужасный тон и что жениться на такой некрасивой и скучной женщине – совершенная нелепость. Потом он никогда о ней не думал и в редких письмах к приятелю ни разу не передавал ей даже поклона.
– Это – превосходная женщина! – начала Федюкова и оправила рукой волосы жестом, который Стягин находил очень красивым.
– Очень уж, кажется, незанимательна.
– На чей взгляд, Вадим Петрович. Чудесной души и верный товарищ мужа… Ведь у них четверо детей!
– Зачем столько?.. Разводить нищих!..
Федюкова поглядела на него с недоумением, и взгляд ее серых, вдумчивых глаз смутил его.
– Вы возмутились тем, что я сказал? – спросил он с усмешкой.
– Как же быть? – выговорила она.
Эта фраза звучала странно в устах девицы, но Вера Ивановна выговорила ее спокойно и целомудренно.
– Положим! – поспешил он оговориться. – Так что же с ней? Какие припадки?
– Когда она… в таком положении, – и это Федюкова выговорила совершенно просто, – на нее находит психопатическое состояние.
– С ума сходит? – резко спросил Стягин.
– Временно… Иногда припадки неопасны, тихое расстройство… Она хохочет, валяется по полу, как маленький ребенок. А на этот раз… гораздо сильнее… Вчера, говорят, был ужасный припадок… Так жаль!
И она смолкла. В голосе заслышались слезы.
Стягина начало разбирать какое-то жуткое чувство. Ему впервые делалось стыдно за себя перед московским приятелем. Никогда он не спросил его про жену, не знал даже, сколько у него детей, двое или четверо, каково приходится ему выносить тяготу трудовой жизни с большим семейством.
– Жаль и Дмитрия Семеныча! – продолжала Федюкова. – Он все смеется и балагурит, а какую выдержку надо иметь! И такого честного, знающего человека выгнали со службы!
– Когда?
– В прошлом году.
– Да ведь он мне говорил, что служит где-то.
– В одном частном обществе… И должен мириться с ролью… конторщика.
По белому и красивому лбу Веры Ивановны прошла тень.
И по этой части Стягин оставался совершенно равнодушным: хорошенько не расспросил приятеля, сколько получает жалованья, хватает ли ему на жизнь или он принужден перебиваться.
"Ведь я же заболел! – поспешил, оправдаться про себя Стягин. – Когда же мне было вступать с ним в интимные разговоры?.. Я белугой вопил в первые дни".
Но он сообразил вслед за тем, что Вера Ивановна могла многое в его отношениях к приятелю и товарищу найти слишком черствым и брезгливо-барским.
Ему стало не по себе, и он замолчал, не зная, как ему начать себя оправдывать.
Протянулась пауза.
– Депеша, батюшка!
Левонтий внес депешу на подносе, как дворовый, знающий хорошие порядки.
– Барышня, на расписочке расписаться надо, говорит телеграфист.
– Откуда? – тревожно спросил Стягин, когда Левонтий ушел с распиской.
Она подала ему нераспечатанную депешу.
– Вы увидите наверху… Угодно, я прочту?
– Нет, я сам могу…
У него засаднило сердце. Ничего приятного он не ждал.
Депеша была из Берлина. В ней он прочел: " Arrive Moscou dans deux jours. – Embrasse. Lèontine".
– Ах ты, господи! – не воздержался он и даже всплеснул руками.
Приезд его подруги вместо радости приносил с собою очень явственную досаду.
IX
Сутки протекли для Вадима Петровича не очень спокойно. Лебедянцев не пришел, а его-то и нужно было. С ним он мог перетолковать о приезде своей подруги, посоветоваться, где и как ее устроить.
Первая мысль была поместить ее в гостинице, но поблизости никаких отелей он не знал. Да она вряд ли бы и согласилась на это. Вероятно, она привезет с собой горничную; для той тоже нужна комната. Наверху, в мезонине, где он лежал, можно было их кое-как поместить, но не хватало кроватей и постельного белья.
Он распорядился, однако, чтобы те комнаты протопили и почистили. Левонтий как будто о чем-то догадывался, и, когда Вадим Петрович спрашивал его насчет кроватей, старик развел руками и выговорил:
– Ежели для барыни какой, так там, изволите знать, нет никакого приспособления.
С Верой Ивановной Стягин как бы избегал разговора и тотчас же после обеда предложил ей поехать к Лебедянцеву, узнать, в каком состоянии его жена, и попросить его побывать на другой день хоть на минутку. Он отправил свою чтицу, чувствуя, что если она останется весь вечер, то, в антрактах между чтением, он непременно должен будет предупредить ее о приезде Леонтины, а может быть, не удержится и скажет что-нибудь лишнее.
Этот приезд решительно смущал его и даже пугал. Устройство в том же мезонине двух парижанок перевернет все вверх дном. И Леонтина, и ее горничная будут шуметь, переговариваться из одной комнаты в другую своими картавыми, резкими голосами. Ни та, ни другая не понимают ни одного слова по-русски и за каждым вздором будут бегать к нему. Единственным средством наладить все это являлась Вера Ивановна, но захочет ли она остаться? Во всяком случае, с ней необходимо поговорить откровеннее, чем бы он желал.
Вечер протянулся для него с несносным чувством одиночества. И чем больше он думал о том, как устроить здесь Леонтину, тем яснее делалось для него, до какой степени он мало радуется свиданию с ней. Вот уже десять лет, как они сошлись, но никогда не жили под одною кровлей. Даже и на водах, на морских купаньях, куда езжали довольно часто, они останавливались всегда в разных отелях. В сущности, только этим путем и могли они кое-как ладить. Обыкновенно они или завтракали вместе, или обедали. И очень часто, по крайней мере через день, выходили у них мелкие и крупные ссоры. В ее присутствии им овладевало даже постоянно тайное раздражение; всего больше от ее тона и привычки обо всем говорить уверенно, готовыми фразами, как будто она преисполнена всевозможных познаний. А между тем она совершенно невежественна, и все ее умственные потребности сводятся к чтению, по утрам, «Petit Journal». Потом, не мог он выносить ее пренебрежительного, доходящего до цинизма, отношения к мужчине вообще. Сколько раз возвращался он от нее до нельзя взбешенный ее манерой третировать его. Кроме вульгарности натуры, в этом было и еще нечто, общее француженкам: точно будто она вымещала на нем все то, что ей приводилось терпеть от других мужчин.
Длинный ряд месяцев и годов проходил перед ним, и почти ни одного проблеска света и радости, теплого сочувствия или страстной вспышки. Она ему нравилась своим телом, туалетами, условным кокетством в первое время их связи, и очень скоро он затянулся в самую обыкновенную привычку. Разрывать не было повода, потому что он не встретил ничего более привлекательного. Она была не первая встретившаяся кокотка, а нечто вроде дамы, не живущей с мужем, разъехавшейся с ним по определению суда. Подробности этого процесса он не проверял по газетам. Разумеется, по ее рассказам выходило, что муж был ужаснейшее животное, проел ее приданое, развратничал, и ей ничего не стоило выиграть процесс. Стягин никогда не спрашивал себя: "полно, так ли все это?" – и был доволен тем, что муж больше не появлялся и никаких не всплывало осложнений, в виде детей.
Ревности он к ней не чувствовал. Помнится ему, что года через полтора после их сближения стал он замечать, что она сделалась гораздо мягче, чаще выходила со двора, очень молодилась. Быть может, она его обманывала и тогда, и позднее, но он не хотел волноваться из-за этого. С годами сожительство приняло характер чего-то обязательного, и, после формального развода по новому закону, она, видимо, начала готовиться к вступлению с ним в брак.
Сюда она явится как жена. Здесь ей не перед кем скрываться. Если болезнь его затянется, она этим непременно воспользуется.
И на другой день утром Вадим Петрович перебирал все те же воспоминания, пережидая свою чтицу. Она пришла с известием, что жену Лебедянцева должны были перевезти в лечебницу, а сам он заедет, как только немножко управится дома.
– Вы очень расстроены, Вера Ивановна, – сказал ей Стягин. – Вас, может быть, тянет туда? Дети остались без присмотра матери… А вы, кажется, принимаете в них такое участие?
– Мне очень их жалко, – ответила она сдержанно.
– Так вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Я могу и поскучать… Теперь мне полегче…
– Я буду навещать их, Вадим Петрович, с утра, по дороге к вам.
– Знаете что, Вера Ивановна, чтобы вас немножко рассеять, позвольте дать вам маленькое хозяйственное поручение?
– Очень рада…
– Да вы со мною все как-то церемонитесь; вероятно, считаете меня великим эгоистом. А я, право, готов принять участие в беде Лебедянцева.
Она промолчала и немного исподлобья взглянула на него.
– Сколько же он должен будет платить за жену?
– Не меньше ста рублей в месяц.
– А жалованье у него какое?
– Вряд ли он зарабатывает более двухсот рублей.
– Только он чудак! Ничего не напишет!
– Дмитрий Семенович очень горд… Вы разве его не знаете?
Этот вопрос вызвал в Стягине совершенно новое для него желание: защитить себя немного в глазах этой девушки, вслух разобрать свои отношения к московскому приятелю.
– Видите, Вера Ивановна, – заговорил он особенно мягко, – главное между людьми – найти настоящий тон. Вот я вас знаю всего какую-нибудь неделю, а нам, кажется, совсем не трудно ладить друг с другом. Признаюсь, когда Лебедянцев предложил мне ваши услуги, я боялся, что мне это будет очень стеснительно… Знаете, я отстал от русских женщин и не совсем одобряю теперешний жанр наших девиц. Однако, мы с вами ладим. А Лебедянцев, хотя и товарищ мой по университету, но, живя здесь, в Москве, выработал себе невозможный какой-то тон, так что у меня не выходит с ним никогда хорошего товарищеского разговора. Он меня ежесекундно шокирует своим хохотом, прысканьем, прибаутками.
– Может быть, он вас оттого и раздражает, Вадим Петрович, что вы от нашей московской жизни отстали. Она тихо усмехнулась.
– Может быть, – повторил Стягин. – Я понимаю, что и Лебедянцев отстал от меня и стесняется говорить со мною о своих делах. Вот вы бы и помогли мне.
– Я готова, Вадим Петрович…
– Вы такая милая, – и он протянул ей руку, – что я вас попрошу еще об одном одолжении. Видите ли, я ожидаю приезда из Парижа той особы, к которой еще третьего дня диктовал вам письмо… Она должна быть здесь послезавтра. В отеле устроиться ей неудобно: она не знает языка, да и отсюда далеко…
– Конечно, – тихо выговорила Федюкова.
Он был очень рад, что так ловко обошел необходимость выяснить, кто такая эта особа. Вера Ивановна и тут показала, что в ней много такта, не позволила себе никакого лишнего вопроса и всем своим тоном дала почувствовать, что он может с ней говорить все равно как бы с приятелем-мужчиной.
– Лишняя комната здесь есть, но недостает кое-чего: кроватей, например, умывальных столиков…
– А сколько кроватей нужно? – спросила Вера Ивановна.
– Две: одну для этой дамы, другую – для ее горничной.
Он мог бы, вместо слов: "этой дамы", сказать: "для моей невесты" или что-нибудь в этом роде, но не чувствовал уже надобности в таком обмане, хотя тут не было бы большого обмана: Леонтина считала себя его невестой, и теперь более, чем когда-либо.
– Я с удовольствием, Вадим Петрович.
– И вы можете это все закупить в один день?
– Зачем же покупать? – возразила она. – Можно будет достать напрокат где-нибудь на Сретенке или в городе.
Она что-то такое соображала, и выражение ее лица в эту минуту очень ему нравилось.
"Славная девушка, – думал он, – дельная и кроткая!"
Дельная и кроткая! Два свойства, которых он совсем не видал в своей подруге. Его француженка была жадна на деньги, экономничала в пустяках, но тратила зря на туалеты, не спросясь его, покупала часто плохие процентные бумаги и глупо играла ими на бирже. И от впечатления кротости в женском существе он совсем отстал, живя в Париже; не замечал его решительно нигде, разве на сцене, в пьесах, в игре сладковатых и манерных наивностей.
– Сколько же вам на это нужно денег, Вера Ивановна? – весело спросил он.
– Сразу я не могу сказать, Вадим Петрович… Позвольте мне съездить, узнать… Вам на много времени?
– Да как это сказать? Если мое, лечение пойдет хорошо… доктор обещает, что через две недели я буду совсем на ногах… Во всяком случае, надо на месяц.
– Ну, вот и прекрасно! Поживете у нас, – сказала Федюкова и ласково поглядела на него.
– Но у меня есть еще другая к вам просьба… Если она вам не понравится, вы откажите.
– Что такое? – с живостью спросила она.
– Лебедянцев теперь так расстроен, что на него рассчитывать я не могу… Не будете ли вы так любезны встретить приезжих на вокзале? Вы говорите по-французски… А то они совсем потеряются.
– Я с удовольствием…
Вадиму Петровичу во время разговора пришла эта комбинация: послать Федюкову навстречу Леонтине, так, чтобы она сразу сделалась ей необходима. Это отведет всякие подозрения и устранит на первых же порах ненужные разговоры. Вместе с тем он покажет этим, что особу, едущую из Парижа, принимает он как порядочную женщину, а потом все уладится.
И когда Вера Ивановна, почитавши ему с полчаса, отправилась по его поручению, ему было приятно сознавать, что он не один в Москве, что около него есть молодое существо, на которое можно будет опереться в неизбежной борьбе с парижскою подругой.
X
Было уже около одиннадцати часов утра… Вадим Петрович сидел на кушетке с ногами, укутанными толстым пледом. По комнате вдоль и поперек ходил Лебедянцев. Через полчаса должна была вернуться с железной дороги карета, в которой поехала встречать Леонтину Вера Ивановна.
Посещению приятеля Стягин обрадовался, расспрашивал его о болезни жены, попенял за то, что тот с ним церемонится, предложил ему занять у него.
– Все обойдется, – говорил Лебедянцев, прихлебывая чай, – доктор обнадеживает…
Но он больше уже не хихикал. Видно было только, что ему не хочется говорить о своих стесненных обстоятельствах.
– Однако, – почти обиженным тоном возразил ему Стягин, – пора тебе подумать о более прочном положении. Я, братец, ничего не знаю хорошенько ни про твою службу, ни про то, что ты получаешь.
– Какой же толк будет, если я начну тебе изливаться? – заговорил опять обычным шутливым тоном Лебедянцев. – Моей судьбы ты устроить не можешь; связей у тебя в России нет, да и я не гожусь в чиновники. Приехал ты сюда, чтобы ликвидировать; стало быть, вот поправишься, все скрутишь и – поминай как звали! Больше мы с тобой на этом свете и не увидимся! В Париж мне не рука ехать…
– Ликвидировать, ликвидировать! – повторил Стягин, и это слово почему-то ему не понравилось. – Еще не так скоро это сделается. Во всяком случае, тебе стыдно со мною церемониться. Все, что могу…
