Петр Толочко
Откуда пошла Руская земля
Введение
Вопрос, вынесенный в заглавие книги, – один из важнейших в отечественной историографии со времен Нестора. В «Повести временных лет» он находится в одном ряду с другим не менее важным для летописца вопросом о начале княжеского правления в Киеве. «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киевѣ нача перваѣ княжити?»[1] В Ипатьевской летописи, содержащей одну из редакций «Повести временных лет», слово «в Киеве» заменено на «в ней». То есть в Руской земле[2]. Разумеется, это не случайная замена, а смысловая. Для летописцев Киев и Руская земля были тождественными понятиями. Подтверждением этому являются, в частности, слова о Киеве, вложенные в уста князю Олегу: «Се буди мати градомъ русьскимъ», а также утверждение о полянах, которые «нынѣ зовомая Русь»[3].
Трудно сказать, удалось ли Нестору согласовать свой ответ с заявленным тождеством Руской земли и Киева. Тот, что содержится в статье 862 г. «Повести временных лет», четкостью не отличается вовсе. Итоговый вывод статьи – «от тѣхъ варягъ прозвася Руская земля» – не согласуется с тем, что сказано в ней раньше. Там русы отрекомендованы и теми, к которым посылали новгородцы приглашение на княжение – «идоша за море къ варягомъ, к руси», и теми, кто принимал такое решение – «рѣша русь, чюдь, словѣни и кривичи… да поидѣте княжить и володѣти нами». В другом месте летописи, в статье 852 г., начало Руской земли и вовсе отнесено к доваряжскому призванию и связано с византийской историей. «Наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля»[4].
Эта противоречивая двойственность летописных свидетельств, явившаяся, по-видимому, следствием редакторства последующих летописцев, наложила отпечаток на всю последующую историографию. Историки-норманнисты, начиная с Людвига Шлёцера, Ариста Куника и др., утверждали, что Русь получила свое название от этнонима «руотси», которым финны называли шведов, а антинорманнисты со времен Михаила Ломоносова, Стефана Гедеонова и др. доказывали этимологическую связь названия «Русь» исключительно с насельниками юга восточнославянского мира, апеллируя, в том числе, и к свидетельствам Псевдо-Захарии Ритора о народе «Hros» – «Рос», который был известен уже в VI в.
Следует признать, что такая поляризация мнений историков была обусловлена не столько разными представлениями о происхождении этнонима «русь», сколько совершенно различным отношением к самому происхождению государства с этим названием. Для одних оно явилось результатом цивилизирующей роли варяжских или хазарских пришельцев, для других – итогом политического саморазвития восточных славян. Именно так рассматривалась данная проблема в советской историографии, что, разумеется, не было принято историками Запада. Один из них, украинский диаспорный исследователь О. Прицак, автор фундаментального труда «Происхождение Руси», сокрушался, что официальная советская историография вынуждена была занять антинорманнскую позицию только потому, что «норманнская теория является политически вредной, поскольку отрицает способность славянских народов создать государство собственными усилиями[5]. При этом, аналогичная ангажированность историков-норманнистов, действительно не видевших места восточным славянам в созидании собственного государства, его нисколько не смущала. Более того, он вполне солидаризовался с ней и даже попытался найти ей теоретическое обоснование.
«Государство, – утверждал он, – является одной из наиболее значительных идей и наивысших достижений развитой урбанистической цивилизации. Оно возникает не спонтанно, а заимствуется у народов, в которых уже существует. Заимствование такой идеи народами, которые не создали собственного государства, обусловлено пониманием ее важности и целесообразности, поэтому те народы добровольно отдаются под управление опытных иностранных учителей»[6].
Здесь вполне прозрачная отсылка к так называемому летописному призванию варягов: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нѣть. Да поидѣте княжить и володѣти нами»[7]. Трудно сказать, как было в действительности. Но одно несомненно: уже до «призвания» варягов восточные славяне имели собственную политическую организацию. Об этом со всей очевидностью свидетельствуют, в частности, летописные слова «поидѣте княжить».
Разумеется, путь заимствования государственности у соседних народов имел место, однако считать его единственным нет никаких оснований. Ведь в таком случае, и у других народов государство не родилось спонтанно, а было позаимствовано. И как же тогда объяснить образование первых государств, если отрицать внутреннюю обусловленность этого процесса?
Неудачу в ответе на вопрос о происхождении Руси О. Прицак видел в том, что исследователи преимущественно сосредотачивались только на этимологии этого названия[8]. Однако, несмотря на такое заявление, он и сам не смог преодолеть искушение рассматривать данную проблему в том же этимологическом ключе, в чем и признался в конце первого тома. «Некоторых читателей, бесспорно, разочарует, что в этой книге о происхождении Руси, насчитывающей более тысячи страниц объема, нет ни одного раздела, посвященного таким темам, как появление восточных славян, полемика относительно антов или развитие славянской экономики и общества»[9].
Конечно, это вызывает если не разочарование, то удивление. Не обмолвившись практически ни словом о восточных славянах, происхождение государственности и позднейшего названия которых О. Прицак как будто и пытался объяснить, он с воодушевлением отметил, что ему удалось доказать особую роль гуннов и хазар в перенесении социополитической и религиозной системы к древним скандинавам как строителям империи[10]. Надо полагать, руской, поскольку у себя на родине скандинавы никакой империи не создали. Да и «урбанистической цивилизации» в ІХ в. не имели.
В историографии советского периода, особенно ее заключительного этапа, определился некий компромисс между сторонниками норманнского начала в образовании Руси и сторонниками политического саморазвития восточных славян. Как утверждал ленинградский археолог Д. Мачинский, восточные славяне были в состоянии и сами создать государство, но с варяжской закваской это получилось лучше и быстрее.
«Но в начале была, – как ему казалось, – закваска вот этого порядка, «наряда», «космоса», она имела сильнейшую европейскую привязку через север Руси… и тогда местное население выбрало эту привязку европейства»[11].
С распадом Советского Союза общее древнеруское наследие оказалось разделенным границами трех суверенных восточнославянских государств, и историки каждого из них занялись поиском своей идентичности уже в древнеруском периоде. Изменилось и отношение к иноземному началу в создании руской государственности. Во многих исследованиях оно обрело ореол некоей сопричастности восточных славян к европейской истории.
Как можно заключить на основании работ, опубликованных российскими историками в связи с празднованием 1150-летнего юбилея Российского государства, тема норманнского приоритета в его созидании больше не подвергается сомнению. Некоторые новации появились только в том, откуда варяги взяли саму идею формирования крупного государства. В ряде работ обозначена тенденция ее заимствования не в Скандинавии или Хазарии, но во Франкской империи[12].
По существу, аналогичные взгляды на норманнское присутствие в восточнославянской жизни имеют место и в новой украинской историографии. Правда, в большей мере, в учебниках и учебных пособиях для вузов, но также и в академических трудах. Речь идет не только о признании варяжского приоритета в создании руского государства, но также и о варяжском происхождении его названия. Как утверждает известный украинский историк М. Ф. Котляр: «Первые неясные и неконкретные упоминания о славянских общностях, Руси и русов, не всегда относятся именно к ним, славянам, поскольку варяги, викинги или норманны вошли в наши источники сперва под именем «Русь». Да и первая наша летопись недвусмысленно считает Русью варягов[13].
Разумеется, это не так. Как раз отсутствие этой самой «недвусмысленности» в содержательном наполнении термина «русь» в древних источниках и явилось причиной столь длительного спора. В конечном счете, не только этимологического. Практически всегда он был подчинен другому, более существенному вопросу: какой народ принес восточным славянам государственность?
Ниже об этом пойдет речь подробнее, здесь же отметим, что поиски истоков руской государственности чаще всего совершенно абстрагированы от собственно восточнославянской истории, как политической, так и социально-экономической. Следуя устоявшемуся в зарубежной историографии убеждению о неспособности восточных славян к государственному саморазвитию, «чистые» историки, по существу, даже и не пытаются разобраться в том, на каком уровне общественного развития они находились до экспансии на их земли хазар или появления на Волхове и Днепре варяжских дружинно-купеческих объединений. На основании имеющихся письменных источников сделать это практически невозможно, к археологическим они просто не обращаются. Видимо, и не знают их. А без этого трудную проблему происхождения государства Русь вообще не разрешить. Только комплексное использование письменных и археологических источников способно дать реалистическое представление о восточнославянском политогенезе.
Разумеется, огромный восточнославянский мир не являлся замкнутой в себе системой. Он несомненно испытывал влияния соседних народов. И не только норманнов или хазар, но также и других. Наибольший след в его политическом и культурном развитии оставила Византия. Но одно дело влияния, для восприятия которых также требовался определенный уровень общественного развития, а другое – полное перенесение на восточнославянскую почву готовых форм государственности. Вот этого определенно не было. Ведь не стала же Русь ни каганатом по образцу Хазарии, ни каким-нибудь норманнским ярлством.
Так что, перефразировав известное изречение литературного классика, можно сказать: выводы историков о скандинавских, хазарских или франкских истоках руской государственности сильно преувеличены.
Глава 1
«Откуду есть пошла Руская земля»
Поставленный в начале «Повести временных лет» вопрос оказался трудным не только для летописца (летописцев), который так и не ответил на него, но и для историографов последующих времен. Единого взгляда на него нет до сих пор. Определились три основные: южный, согласно которому этноним «русь» имеет в Поднепровье местные корни; северный, утверждающий скандинавское его происхождение; и социальный, видевший в ранней Руси купеческо-дружинную верхушку восточнославянского общества, при этом не обязательно этнически родственную ему.
Судя по летописи, новое название восточные славяне обрели около середины ІХ в. Первое датированное известие о нем содержится в статье 852 г. «Въ лѣто 6360… наченшю Михаилу (византийский император. – П. Т.) царствовати, нача ся прозывати Руская земля». Сведения об этом, по уверению летописца, почерпнуты им в «летописаньи гречьстѣм»[14]. В действительности, Михаил ІІІ начал царствовать в 842 г., но это хронологическое несоответствие, на котором спекулируют иногда исследователи, не имеет принципиального значения для определения начала употребления названия «Руская земля». Смысл летописного свидетельства в том, что оно пришлось на время правления названного императора.
Значительный интерес в этом отношении представляет Житие Георгия Амастридского, сочиненное диаконом Игнатием до 842 г., в котором говорится о нашествии росов. «Было нашествие варваров, росов – народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого». Как полагал О. Н. Трубачев, этот термин византийского памятника является архаизмом, будучи идентичным названию народа «Роус – Рос», жившего в VI в. на Азовском побережье.[15] К началу Х в. термины «Руская земля» и «Русь» были широко употребляемы, как официальные наименования страны и ее народа. Правда, не в тех пределах, в которых они станут известны в конце Х – нач. ХІ вв., а в тех, которые были подвластны первым киевским князьям. Это, преимущественно, земли вдоль торгового пути «из варяг в греки».
В пользу более широкого содержания термина «русь», чем только относящегося к Среднему Поднепровью, свидетельствуют договоры Руси с греками. Русью в них одинаково названы народ и страна. «Аще ключиться близъ земля Грецкаа тако же проказа лодьи руской, да проводимъ ю в Рускую земля»[16]. О ее объеме, возможно, свидетельствует фраза договора 907 г. об укладах на руские города, где названы Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов и Любечь. Что касается этнического содержания термина «русь», то, согласно договору 911 г., это не только киевские послы или купцы, но и все другие обитатели Руской земли. В одной из статей упоминается «челядинъ рускый». «Аще украден будеть челядинъ рускый, или ускочить, или по нужи продан будеть, и жаловати начнут Руси, да покажеть ся таковое о челядине и да поимуть и в Русь»[17].
Еще определеннее указывает на широкое содержание термина «русь» договор от 944 г. «Аще ли обрящутся русь работающе у грекъ, аще суть плѣньници, да искупають е (их. – П. Т.) русь по 10 злотникъ»[18]. В клятвенных статьях на верность договору названы «все люди от страны Руския» и просто «люди руские». «Аще ли кто от князь или от людий руских, ли хрестьянъ, или не хрестьянъ, преступить се, еже есть писано на харатьи сей, будеть достоить своимъ оружьемъ умрети и да будеть клятъ от Бога и от Перуна»[19].
Как видим, в руско-византийских договорах термин «русь» имеет уже достаточно широкое понятийное содержание. Это страна Русь (Руская земля), послы, купцы и люди руские, род руский, князь руский. Нет сомнения, что вся эта терминология взята из живой руской действительности первой половины Х в. И нет в договорах ни малейшего намека на то, что Русь имеет хоть какое-то отношение к варягам.
Главным основанием для вывода о том, что название «Русь» происходит от варягов, является статья 862 г. «Повести временных лет». Не будь ее, не было бы и теории о норманнском происхождении русов. Удивительно, что исследователи, в других случаях очень скептически относящиеся к летописным свидетельствам, по поводу содержания этой статьи никаких сомнений не высказывают. А между тем, она настолько внутренне противоречивая, что основываясь только на ее свидетельствах, можно прийти к двум противоположным выводам. В ней русы выступают и теми, кого приглашают, и теми, кто приглашает. «И идоша за море къ Варягомъ, к Руси. «Рѣша Русь, Чюдь и Словѣны, и Кривичи, и Вси: «земля наша велика и обилна, а наряда в ней нѣтъ, да поидѣте княжить и володѣти нами. И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю Русь»[20].
Здесь непонятно, о какой руси идет речь. То ли о той, которая приглашала братьев, то ли о какой-то другой, которую приглашали. Уточнение «всю» скорее указывает на русь приглашающую, ибо трудно предположить, что братья взяли с собой к славянам всю скандинавскую русь, если такая существовала[21]. Из приведенного здесь же перечня скандинавских народов следует, что места в нем для руси нет. «Сице бо тии звахуся Варязи Русь, яко се друзии зовутья Свее, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте»[22]. Как видим, летопись, сбивчиво говоря о варяжских русах, ни с одним из скандинавских народов их не отождествляет. Наоборот, говорит, что относительно руси все они – другие народы. Но тогда возникает вопрос, а где же жили эти загадочные варяго-русы?
Как полагает В. Я. Петрухин, в «Повести временных лет» начало Руской земли описано дважды, в чем он видит ее зависимость от библейской традиции. Первый раз в статье 852 г., второй – в статье 862 г. Вряд ли древний летописец был столь сведущ в библейских литературных приемах, как нынешний историограф, и сознательно прибег к двукратному повтору в своем описании. При внимательном прочтении названных статей оказывается, что здесь и повторов-то нет. Ни литературных, ни смысловых. В первой статье он сообщил, что начало Руской земли совпало по времени с началом царствования византийского императора Михаила ІІІ: «Наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля». Во второй – объясняет происхождение этой самой Руси: «И от тѣхъ варягъ прозвася Руская земля»[23].
Более того, в летописи есть еще и третье обращение летописца к теме происхождения руси. Оно размещено в статье 898 г. Правда, в такой же мере противоречивое, как и то, что в статье 862 г. «А словеньский языкъ и рускый одно есть, отъ варягъ бо прозвашася Русью, а первое бѣша Словене»[24]. Исследователи, отстаивавшие норманнство руси, как правило, ссылаются на вторую часть фразы – «отъ варягъ бо прозвашася Русью» и совершенно не обращают внимание на первую, в которой говорится о языковом единстве славян и русов. Между тем, они находятся в явном противоречии между собой. Причем, содержательно более значимым является первое утверждение. Ибо, если о происхождении названия летописец мог точно и не знать, то о языковом тождестве восточных славян и русов знал определенно. С приходом загадочных «варяго-русов» к восточным славянам никакого другого языка у них не появилось.
Как видим, летописные известия «Повести временных лет», впрочем, как и Новгородской первой летописи, которым некоторые исследователи отдают предпочтение, не содержат однозначных ответов на вопрос о происхождении Руси, как это представляется В. Я. Петрухину[25].
В Новгородской первой летописи, в частности, утверждается, что не только Русь получила свое название от варягов, но сами новгородцы были варягами. «И от тѣх Варягъ, находникъ тѣхъ, прозвашася Русь и от тѣх словет Руская земля; и суть Новгородстии людие до днешнего дни от рода варяжьска»[26].
И как нам быть с этим противоречивым свидетельством? Принимать его целиком, или только ту его часть, которая вписывается в представление нынешнего исследователя? Чаще всего это и происходит. А ведь следует обратить внимание еще и на фразу о призвании варягов. В отличие от «Повести временных лет», в Новгородской первой летописи нет уточнения, что они были русами. «Идоша (словене, кривичи, меря и чудь. – П. Т.) за море к Варягомъ и ркоша: «Земля наша велика и обилна, а наряда у нас нѣту, да поидѣте к намъ княжить и владѣть нами»[27].
Среди иностранных источников, которые якобы свидетельствуют о северном происхождении термина «русь», по мнению некоторых историков, является Бертинская хроника епископа Пруденция, рассказывающая о посольстве русов 838–839 гг. В Константинополе послы назвались представителями народа «рос» (rhos) и посланниками хакана (chacanus). В столице Франкского королевства Ингельгейме, где их принимал Людовик Благочестивый и подозревал в шпионстве, назвались не русами, а свеонами (шведами). Вот это признание, будто бы, и является неопровержимым свидетельством северного происхождения русов. В действительности, вывод здесь может быть скорее противоположный. От тождества свеонов и русов отказались сами послы. Они не были этническими русами, а только находились у них на службе. Ведь и в Константинополе послы не назвали себя русами, но утверждали только, что являются их представителями[28].
Такое толкование сообщения «Бертинских анналов», имеющее длительную историографическую традицию, было подвергнуто недавно критике А. В. Назаренко. По его мнению, оно не только неправомерное, но и порочно методически, поскольку продиктовано априорным нежеланием признать ведущую, или хотя бы активную роль скандинавского этнического компонента в становлении государственности Руси[29]. Другими словами, перечисленные им историки С. Гедеонов, А. Сахаров, И. Шаскольский, М. Свердлов и др. не хотели видеть в кагане русов скандинава исключительно из патриотических предубеждений.
Не думаю, что А. В. Назаренко прав в своем подозрении о побудительных мотивах историков, отделявших этничность послов от их политической принадлежности. А почему не допустить, что исходили они из того, что в таком объяснении ничего необычного нет, имея в виду дипломатическую практику Руси времен Олега и Игоря[30]. В состав их посольств в Константинополь также входили варяги (в Олегово – исключительно они, в Игорево, преимущественно, они), но их норманнская этничность никак не отрицала того непреложного факта, что были они посланниками руских князей и восточнославянского государства Русь. Об этом определенно говорится в руско-византийских договорах: «Мы отъ рода рускаго… иже послани отъ Олга, великого князя рускаго и отъ всѣхъ, иже суть подъ рукою его, свѣтлыхъ и великихъ князь». (911 г.), и «Мы отъ рода рускаго съли и гостье (944 г.)[31].
Неизвестно, считает ли А. В. Назаренко более поздние прецеденты отечественной истории корректными аналогиями известиям Пруденция, а вот другой латинский памятник ІХ в. – послание франкского короля Людовика ІІ византийскому императору Василию І от 871 г. – к таковым относит безусловно. Он у него «абсолютный pendant к записи Пруденция о кагане руси – suеоnes»[32]. Из последнего утверждения может сложиться впечатление, что словосочетание «каган руси – suеones» принадлежит Пруденцию, тогда как это авторская реконструкция.
А теперь посмотрим, является ли послание Людовика ІІ абсолютным дополнением известиям «Бертинских анналов». Вот его содержание: «Каганом же (chaganus), как мы убеждаемся, звался предводитель (praelatus) авар, а не хазар или норманнов (nortmanni), а также не правитель (princeps) болгар, а король (rex) или государь (dominus) болгар»[33]. Логично предположить, как это и делает А. В. Назаренко, что в несохранившемся письме Василия І речь шла о каком-то правителе норманнов, именовавшимся титулом кагана, которого Людовик ІІ не знает. Учитывая наличие тесных контактов франков со скандинавами, постоянно обменивавшихся посольскими миссиями, можно думать, что франкский император обладал более достоверной информацией, чем император Византии.
Однако допустим, что такой казус действительно имел место и кто-то из норманнских конунгов мог самозвано поименовать себя каганом. Означает ли это, что под ним обязательно следует видеть предводителя Руси? Домыслить можно все, что угодно, но если придерживаться буквально свидетельства источника, такого вывода сделать нельзя. Да и «абсолютного пенданта» между назваными источниками, разделенными более чем тридцатью годами, нет. В первом говорится о кагане народа «rhos», но нет уточнения, что он был шведом, во втором речь идет о кагане норманнов, но нет и намека на то, что он был русом.
А. В. Назаренко выходит из этого затруднения тем, что ставит знак равенства между латинским названием «норманны» и греческим – «рос». При этом ссылается на Лиудпранда Кремонского, автора Х в., который в рассказе о походе Игоря на Константинополь говорит о народе, называемом греками, по внешнему виду, русью, а по местонахождению – норманнами, то есть северными людьми. Не уверен, что это достаточное основание для утверждения, что в письме Людовика ІІ под норманнами следует понимать русов. Для него ведь северными людьми определенно были не жители, обитающие к северу от Византии, а натуральные скандинавы, которых он хорошо знал.
Подводя итоги своим объяснениям свидетельств «Бертинских анналов» и послания Людовика ІІ византийскому императору Василию І, А. В. Назаренко сделал два предположительных вывода. Первый: «Вполне допустимо думать, что в послании Василия І речь шла просто о народе «р и их кагане»[34]. Второй: «В любом случае, независимо от реконструкции конкретного прототипа лат. nortmanni из письма Людовика ІІ, «норманнам», управлявшимся собственным каганом, не видно никакого иного соответствия, кроме руси». В следующем утверждении сказанное выше обретает силу принципиального факта, который «лишний раз безусловно подтверждается известной арабской традицией об «острове руси»[35].
Если исходить из византийских письменных источников, то значительно больше оснований искать этноним «русь» и его носителей не на далеком севере, а на юге. В них росы, как правило, тождественны не норманнам, но скифам или тавроскифам. Никита Пафлагон в Житии патриарха Игнатия (885 г.), описывая нападение на Константинополь 860 г., отмечает, что его осуществили «скифы, народ, называемый рос». В другом месте он указал и на местообитание этого народа. Это северные берега Понта Эвксинского. «В нее (Амастриду. – П. Т.) стекаются, как на общий рынок, скифы, как населяющие северные берега Эвксина, так и живущие южнее»[36]. В «Житии св. Георгия Амастридского», описывающего нападение «варваров росов» на Черноморское побережье Византии, говорится о том, что их свирепость «сохранилась от древнего таврического избиения чужестранцев».
У Константина Багрянородного в рассказе о набеге росов на Константинополь, также сказано, что это «скифское племя, необузданное и жестокое», опустошившее ромейские земли и сам Понт Эвксинский[37]. Патриарх Фотий, бывший свидетелем нападения на Константинополь 860 г., в своих поучениях и окружном послании говорит о нашествии руси, никак не уточняя, кто они.
В подробном описании военной кампании Святослава 871 г. на Балканах Льва Диакона, его войско именуется то росами, то скифами и тавроскифами. «Был между скифами Икмор… первый после Сфендослава предводитель войска, которого скифы почитали по достоинству вторым среди них«…Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение решать споры убийством и кровопролитием»… «Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи»[38].
Подобная терминология по отношению к руским применялась византийскими авторами и позже. Иоанн Скилица отметил, что на переговорах Святослава с императором руский князь просил, «чтобы ему со всеми своими дозволено было удалиться невредимыми домой, а скифам, если пожелают, безопасно приходить по торговым делам».[39] Михаил Псёл в своей «Хронографии» отмечал, что к императору Василию ІІ «явился отряд отборных тавроскифских воинов», а в мятежном войске Исаака Комнина (1057 г.) находились союзные ему «тавроскифы»[40].
Приведенные и другие подобные отождествления росов со скифами или тавроскифами, содержащиеся в византийских источниках, были бы совершенно невозможными, если бы эти росы являлись жителями скандинавского севера. К тому же, греческие авторы всегда четко различали русов и варягов. Во всех императорских хрисовулах, регламентировавших пребывание иноземных наемников в Византии, русы и варяги неизменно названы как различные этнические группы.
Не было сомнения в том, кого имели в виду греческие авторы под названием «скифы» и у руских летописцев. Перечислив все славянские племена, участвовавшие в походе Олега на греков, летописец подытожил, что «си вси звахуться отъ грекъ Великая скуфь»[41].
Не имея надежных письменных свидетельств о северном происхождении названия «Русь», историки, отечественные и зарубежные, прибегали к сомнительным филологическим аргументам. Наиболее убедительным, как им казалось, является термин «ruotsi», которым финны называли шведов. В действительности, к происхождению слова «русь» этот финский термин прямого отношения не имеет. У самих шведов второго такого наименования не было. К ним приложено имя другого народа. Время появления слова «ruotsi» установить невозможно. Скорее всего, оно вошло в обиход, как полагали В. А. Пархоменко, Х. Ловмянский и О. Н. Трубачев, уже когда скандинавы обрели этот политоним на юге, в Киеве[42].
К подобному выводу пришел также и М. И. Артамонов. Согласно ему, финское название «Ruotsi» закрепилось за шведами только потому, что они связались с Русским (Росским) государством, коренное славянское население которого по имени своей земли стало называться «рос». Без этих славянских росов финское наименование шведов русью не привилось бы на Днепре так же, как оно не укоренилось в Новгородской земле. Норманны становились русью благодаря наличию Руского государства, через которое и из которого они выходили и в Византию, и на Восток[43].
Убедительным примером этому может быть свидетельство исландской саги о богатом крестьянине Гёскулде (Hskuld), жившем в середине Х в. В ней рассказывается о его встрече с неким купцом, который сидел возле своей торговой палатки в руской шапке на голове. Крестьянин спросил у купца его имя. Тот назвался Гилли, при этом уточнив, что многие лучше понимают, если они слышат и его прозвище – «руский». Как считал Г. Янкун, оно указывает на то, что этот купец вел торговлю с Русью[44]. О руской шапке говорится в еще одной саге («Weise Njal»). Ее главный герой Гуннар был богатым купцом и с десятью кораблями приплыл в Данию. Там он встретился с королем, подружился с ним и при расставании получил от него рускую шапку. Для Г. Янкуна это убедительное свидетельство торговых связей между Хедебю и Русью[45].
Стоит ли доказывать, что прилагательные, образованные от слова «русь», не были бы для скандинавов столь экзотическими, если бы они сами являлись этой русью.
Что касается филологических изысканий, то их ненадежность слишком очевидная. Понимал это и немецкий славист Людольф Мюллер, пытавшийся преодолеть значительное звуковое расхождение терминов «русь» и «рудер» тем, что первый является эквивалентом второго, приложенным к скандинавам[46]. Другими словами, это славяне изменили рудеров на русов и приложили это название к варягам.
Известный польский историк Х. Ловмянский, которому принадлежит обстоятельное исследование данного вопроса, полагал, что в данном случае, лингвистические разыскания вышли за пределы возможного. Согласно ему, название «Русь» первоначально имело географическое содержание и издавна обозначало Среднее Поднепровье. В процессе образования здесь государства стало его названием, а позже обрело также этническое и социальное значение. «Когда в Киеве появился градообразующий центр не только полян, но и северян, он получил название от территории, на которой жили оба эти племени, от Руси в географическом смысле»[47].
Трудно согласовать с теорией «варяжской руси» и свидетельства арабских географов, на которые традиционно ссылаются ее сторонники. При этом, правда, больше объясняют, что имел в виду тот или иной автор, чем утверждают адекватность их свидетельств историческим реалиям. Больший интерес для выяснения происхождения русов имеют свидетельства ІХ – начала Х вв. Их не так много, как более поздних, но зато информация в них, можно предполагать, еще не осложнена знаниями, пусть и глухими, о Киевском государстве. Следовательно, есть гарантия того, что известия о славянах и русах в них относятся еще к догосударственному периоду их истории.