Петр Вяземский
Московское семейство старого быта
Тут, например, был князь Щербатов, брат известной княжны Щербатовой, которой суждено было озаботить и подернуть тенью несколько дней из светлой жизни Императрицы Екатерины. Молодому и блестящему флигель-адъютанту Императора Павла, живому, светскому, казалось, мудренее было бы подладить под уровень нового семейства, в которое он вступил; но сначала любовь, а потом Оболенская атмосфера переродили и его. Он, приехав из Петербурга в Москву, влюбился в красавицу княжну Варвару[4]. Брак их совершен был романически и таинственно. Его мать, женщина суровая и властолюбивая, противилась этому браку, со всеми последствиями отказа в материнском согласии. Разумеется, и мать невесты не могла, в подобных условиях, одобрить этот брак. Но, кажется, мой отец благоприятствовал любви молодой четы и способствовал браку, уговорив свою тетку остаться в стороне и, по крайней мере, не мешать счастию влюбленных. Они тайно обвенчались и в тот же день отправились в Петербург. Помню, как она, в дорожном платье, заезжала к отцу моему проститься с ним и, вероятно, благодарить его за усердное и успешное участие, помню, как поразила меня красота ее и особенность одежды; вижу и теперь платье темно-зеленого Кашмира, в роде амазонки. На голове шляпа, более круглая, мужская, нежели женская. Из под шляпы падали и извивались белокурые кудри. Детство мое угадывало, что во всем этом есть какая-то романическая тайна. После многих лет, старуха княгиня Щербатова простила сына своего и приняла у себя невестку.
Во многом противоположный Щербатову, сделался после членом семейства генерал Дохтуров, с честью вписавший имя свое в наши военные летописи. И сей боевой служака, женившись, стал мирный и добрый семьянин, совершенно свыкшийся с новым бытом своим. При пробуждении моих воспоминаний о нем, предо мною рисуется человек уже довольно пожилой, роста небольшого, сложения плотного, обращения тихого и скромного:, помнится мне, был он довольно молчалив, что называется серьезен и невозмутим. Невозмутим бывал он, говорят, и в пылу битвы. Кажется, Михаил Орлов говорил мне, что в каком-то жарком сражении, посреди самого разгара, нашел он его спокойно сидящего на барабане и дающего приказания войскам, а пули и ядра так кругом и сыпались. Но смерть поджидала его не тут. Видел я его за полчаса до кончины. Это было в Москве. В семействе Оболенских праздновалась обедом, кажется, чья-то свадьба. Дохтуров не садился за стол, чувствуя себя не совершенно здоровым. Но он несколько раз, обходил гостей, обменивался с ними несколькими словами, выпил бокал Шампанского за здоровие новобрачных и тотчас после обеда уехал. Дома велел он затопить камин, сел пред ним и тут же умер. Нежно любившая жена его была в отлучке, и должна была в тот же день, или на другое утро к нему приехать. Один из братьев поехал ей на встречу, чтобы уведомить о постигшем ее несчастии. Она пережила мужа многими годами, нежно и верно преданная памяти его. Я всегда питал к ней чувство особенной привязанности. Из семьи Оболенской, она более других дружна была с матерью моею, молодою, из далекого края переселенною в мир ей совершенно чуждый и незнакомый. Добрая приятельница, вероятно, руководством и участием облегчала и поддерживала ее, в минуты трудные, неизбежные, когда вступаешь на новый путь. Влечением позднего, но не менее того живого чувства ставлю себе в обязанность и приятно мне заявить здесь памяти ее мою нежную и сыновнюю благодарность[5].
