Петр Вяземский
Московское семейство старого быта
После смерти родителей своих, старший в семье, прямой законный наследник, был князь Андрей Петрович. Без предварительных соглашений, без избрания, а также просто, по общему влечению, он и сделался главою семейства. Авторитет его, не имея законного освящения давности, может быть, и не имел вполне нравственного значения, которым пользовалась первоначальная власть; но в этой династии Оболенских закон прямонаследия не мог быть никем оспариваем. Таким образом, это семейство, это колено Оболенских, составило опять, или вернее сказать, осталось в Москве неразрозненным, нераздробленным племенем, а живою, самобытною и крепко-сплоченною единицею.
Время между тем шло своим порядком и со своими видоизменениями. Дом сына не был уже старосветским домом матери. Новые обычаи, новые требования заглянули и отчасти, как бы незаметно, вторглись и в него. Сохраняя, впрочем, свой индивидуальный отпечаток, свою особенную первенствующую ноту, он согласовался с господствующим настроением общежития. Тут бывали и балы, и спектакли. Но главным признаком и отличительною принадлежностью этого дома была семейная жизнь. Семейные обеды еще разрослись с размножением семейства, уже усиленного народившимися поколениями. Отличительною чертою этих обедов было и то, что число служивших за столом почти равнялось числу сидевших за столом. В старых домах наших многочисленность прислуги и дворовых людей была не одним последствием тщеславного барства: тут было также и семейное начало. Наши отцы держали в доме своем, кормили и одевали старых слуг, которые служили отцам их, и вместе с тем призревали и воспитывали детей этой прислуги. Вот корень и начало этой толпы более домочадцев, чем челядинцев. Тут худого ничего не было; а при старых порядках было много и хорошего, и человеколюбивого.
Вовсе не будучи Англоманом, князь Андрей Петрович живал большую часть года в подмосковной своей, селе Троицком, Подольского уезда. Подмосковная была настоящим и любимым местопребыванием его. Там он жил, в Москве гостил. Там была и довольно богатая библиотека с некоторыми роскошными изданиями. Собрал он ее во время пребывания своего за границею. Сам мало пользовался он ею, по крайней мере, в последние года. Однажды сказал он мне, что ныне, кроме духовных, он никаких книг не читает. Не знаю, принадлежал ли он к какой-нибудь масонской ложе; но приятельские связи его с Плещеевым, князем А. Н. Голицыным, Кошелевым, графом Львом Разумовским могут удостоверить, что он, по крайней мере, сочувствовал их духовному и мистическому настроению. Особенно в осенние месяцы, деревенский Троицкий дом был многолюден и оживлен: все родные с своими чадами и домочадцами, дядьками, гувернантками, прислугою переселялись туда на несколько недель. Бывали некоторые и посторонние из приятелей. Между прочими бывал некто Митрополитов, не знаю, кто и что именно и откуда он. Но он очень любим был в семействе. От него собственно слыхал я только одно: «А что, ваше сиятельство, каковы табачки?» То есть каков последний мною купленный Турецкий табак. (Тогда сигары были еще малоизвестны). Находился тут и отставной генерал Муромцев, большой чудак, но человек честный, умный, крепко изувеченный в Екатерининских войнах, и сам добровольно и с любовью крепко изувечивавший Французский язык, к особенному удовольствию графа Ростопчина, также приятеля его. В Муромцове было много и сердечности. В 12-м году, незадолго до Московского разгрома, зная, что денежные средства Карамзина довольно ограничены и что собирается он выехать из Москвы с семейством своим, он добровольно предложил ему взять у него заимообразно десять тысяч рублей. В тогдашних обстоятельствах, когда будущее было очень сомнительно, подобное предложение человеку, с которым не был он в дружественных связях, а только в светско-приятелъских, верно определяет оценку и нравственное достоинство его. Даже Карамзин, которого утро было исключительно посвящено исторической работе, жертвовал ею раз или два в течении лета и езжал из Остафьева на день или два в село Троицкое.
