Петр Вяземский
Письма из Парижа (1826-1827)
Вступление нашего соотечественника следующее: «Довольно ли шести месяцев, чтобы узнать государство?» «Вот запрос, который я себе задал, читая „Шесть месяцев в России г-на Ансело“. Сознавшись, что трудно написать книгу, особливо же во время поспешного объезда, о государстве, так много оклеветанном, я должен был убедиться, что сия самая поспешность повлекла в разные заблуждения, которые намерен я выказать и в пользу истины и в удовлетворение желанию некоторых особ, требовавших мнения моего об этой книге. Постараюсь быть кратким и внятным как для Французов, так и для Русских. Пройду молчанием подробности поездки г-на Ансело; не последую за ним на поле Люценской битвы, ни по песчаным дорогам Пруссии; но дождусь его в Петербурге, поеду с ним в Москву, и его шестимесячным воспоминаниям я противопоставлю опытность тридцатилетнего пребывания в государстве, им описанном, и Русское урождение свое, которое не побудит меня быть неблагодарным, ни несправедливым против него. К замечаниям его приложу свои, в надежде, что он признает истину оных и воспользуется ими во втором издании».
Здесь заметил бы я только, что автор возражения не совершенно правильно изложил свой вопрос. Должно бы, непременно, вместо собирательного слова: государство, употребить собственное имя: Россия; потому что о всякой другой Европейской области можно бы отвечать, что шести месяцев и довольно и нет. Довольно, чтобы собрать из верных источников, поверенных собственными наблюдениями, сведения любопытные о чужой земле; не довольно, если мы хотим изучить народ, быт его, нравы, все причины настоящего положения его, все ожидания в будущем и проч. и проч. Дело в том, кому и как смотреть. Одна Россия не входит в общий порядок, ибо не только древняя быль, но и настоящая повесть её писана под титлами для всякого иностранца и для многих Русских. Францию, Италию, Германию может прочесть бегло, как по писанному, иностранный путешественник, Русские поговорки, руссицизмы для него будут тарабарскою грамотою; но кто из образованных Европейцов, настроенных на общий лад Европеизма, не понимает Итальянских кончетти, Французских каламбуров и даже Немецкого мистицизма, хотя и готическими буквами напечатанного? Одна Англия, по островитянинскому наречию своему, писана не про всех континентальных жителей; но все Россия и её гораздо мудренее. Понимаешь ли меня? А я себя понимаю. Впрочем, можно применить к познанию государств сказанное Вольтером о познании языков: довольно некоторого срочного времени, чтобы научиться всем иностранным языкам; мало всей жизни, чтобы научиться своему. Французские путешественники тем отличаются от других, что приезжают они в чужой край, а особенно в Российский, не как любознательные изыскатели, или ученики, чтобы чему-нибудь новому научиться: нет, они являются магистрами, профессорами, уполномоченными судиями, чтобы провозгласить над страною, над народом свой приговор, давно уже ими заочно составленный. Стоит только применить этот приговор к заранее осужденному: и дело с концом, и книга написана. Извини меня за отступление. Но вольно же тебе вводить меня в речь, то-есть в соблазн. Ты знаешь, как меня всегда кидает по сторонам. Возвращусь на прямую дорогу и скажу, как наш автор: постараюсь быть кратким и внятным как для Французов, так и для Русских. Только вряд ли?
Касаясь замечания Французского автора, что Петербург обратился бы в простой торговый порт, если бы Двор перенес свою столицу в другое место империи, возразитель говорит: воспользуюсь этим случаем для оправдания Петра Великого в укоризне, беспрестанно на него устремленной за то, что он в Петербурге основал свою столицу: «сей город, говорят, удаленный от средоточия империи, никогда не онародуется (не позволишь ли мне, Парижскому неологу, так перевести выражение: se nationaliser); к тому же, он подвержен гибельным наводнениям». Соглашаясь в сем последнем отношении, скажу, что в России достоверно доказано актами, изданными Петром И-м, и частными письмами его, что он предполагал иметь только временное пребывание свое в Петербурге, чтобы присутствием своим и поощрениями содействовать успехам нашего мореходства, а настоящую столицу империи думал заложить в Нижнем-Новгороде. Но смуты, которые в последствии ознаменовали разные царствования преемников Петра I, могли одни удалить совершение сего предположения. Между тем Петербург возрастал, украшался и время утвердило за ним почетное имя столицы, данное ему только временно при начале. Сей запрос был рассматриваем весьма рассудительно г-м Геро в статье: О наводнении в Петербурге (Revue Encyclopédique, T. XXV, p. 245–250).
