Полина Сутягина
За границей Восточного Леса
Глава 3. В северных водах
Корабль, на который отвели Римьяну, отличался от прежнего. Достаточно широкий и плоскодонный, с длинным килем, изготовленный из негниющих пород дерева, а его мачты – прочны и гибки. Корабль жрецов обладал хорошей остойчивостью1 и выносливостью, ибо не бывало такого, чтобы на пути к Острову они не попадали в шторм. Римьяну разместили у грот-мачты. Похоже, что ни у кого из команды не было укрытия. Все работали и жили прямо на палубе, под сенью двух мачт. Присутствие девушки воспринималось само собой разумеющимся, и никто даже взглядом в ее сторону не вел, продолжая слаженно работать. Достаточно быстро земля отодвигалась от них, и судно уходило все дальше по свинцовым морским водам.
Купивший девушку мужчина в плаще приблизился к ней. Когда он присел рядом, Римьяна смогла, наконец, увидеть его лицо. Он показался ей скорее пожилым, с очень спокойным выражением лица, глубоким слегка отчужденным взглядом. Кожа его не была смугла, как у здешних жителей, да и черты отличались большей мягкостью и плавностью – тонкие губы под ровной линией усов, изгиб негустых черных бровей… Он протянул руку и дотронулся до живота девушки. От неожиданности и страха она вздрогнула, но мужчина будто не заметил этого. Спокойным и четким движением он поднял ее рубаху, оголяя живот девушки, и легким прикосновением пальцев другой руки провел по животу и замер, не отрывая пальцев от кожи. Римьяна вздрогнула еще раз, уже от боли, но когда его пальцы остановились на ее теле, она почувствовала, как боль постепенно растворяется. Он продолжал смотреть будто бы на нее, но взгляд его проходил сквозь.
Потом так же молча он ушел, оставив Римьяну лежать у мачты. В животе ее происходило что-то необычное. Боль вначале растеклась шире, а потом постепенно растворилась, как кусочек льда в весеннем ручье. Девушка лежала, смотря в небо. Там на фоне голубизны вытягивалось пузырем белое полотно паруса. Его обтянутые тросом края напоминали ей охотничьи силки. Она прикрывала глаза, и качка убаюкивала ее: ствол мачты постепенно превращался в ствол большого дерева, под которым она любила играть ребенком, крики морских птиц сменялись чириканьем и шелестом леса. Девушка все глубже уходила в сон, и на лице ее стала появляться мягкая детская улыбка. Она снова дома… сейчас ее позовет брат, скажет ей, что пора идти, и они побегут через лес по знакомой тропинке к деревьям, на которых, как грибы, прилепились маленькие деревянные домишки, заберутся по одной из веревочных лестниц… там, дома…
Корабль шустро нырял в проем волн и выпрыгивал на гребни. Высота их не пугала ни команду, ни капитана. Небольшое судно казалось одним из морских зверей, привыкших маневрировать в буйных водах. Несмотря на вполне ясное небо, ветра в этой части морских владений дули злобно и постоянно. Немногие решались пройти этим путем. И зачастую лишь жреческие корабли бороздили свинцовые северные воды. Все прочие суда огибали землю на запад, стараясь поначалу больше держаться относительно безопасной береговой линии, а затем поворачивали к архипелагам, лежащим в теплых южных морях. И хотя это не было гарантией отсутствия шторма, однако там он случался лишь в определенное время года, да и до какой-нибудь твердой земли расстояние было не столь велико, как если бы двигаться в северном направлении. Здесь же лежали бескрайние злые воды. И в нескольких днях пути – одинокий Остров жрецов.
Корабль подошел к скалистому берегу и, руководимый умелым шкипером, нырнул в бухточку, между скальных отрогов. Там, пробираясь по узкому проходу, словно в пещере, он сбросил паруса, и из бортов его, как лапки многоножки, выросли длинные весла. Они слаженно заколыхались, приближая деревянную лодью2 к берегу.
Жрецы пришвартовали корабль и начали быстро выгружать тюки и ящики на берег. Римьяну вывели последней. Всю поклажу несли сами моряки. Никто не ожидал их на пристани. Им не было выделено животных для транспортировки груза. Вереница моряков с поклажей на спинах потянулась вверх по каменистой тропе. Жрец и Римьяна, которую он сопровождал, шли последними.
Здесь на острове ветра не ослабевали. Они продолжали вынимать душу из путников, как делали это на корабле. Они забирались под их плотные рубахи, прокрадываясь под крепкие ребра и, казалось, дули в самое сердце. Римьяне, прожившей всю свою такую еще не длинную жизнь в лесах, казалось, что она попала в иной мир. Здесь все было настолько отлично от знакомого ей, даже сама природа казалась враждебной, и девушка с трудом осознавала, что все произошедшее с ней в последние дни было не затянувшимся ночным кошмаром, навеянным криком совы сквозь туман сна, а реальностью. Ведь этого просто не могло быть! Всегда находившаяся под опекой брата, семьи, общины, она шла сейчас по незнакомой холодной земле в сопровождении незнакомцев. С ней обращались так, как она не стала бы обращаться даже с добычей на охоте. Охота была всегда честным делом: умением выйти и сразиться с силой или скоростью животного, причем ради пропитания. Но это… торговля людьми, ночное похищение путников из-под крова… Все это просто не могло случиться под этими небесами! Девушка подняла взгляд к небу. Там не колыхались, убаюкивая, древесные кроны. Там плыли рваные куски мутных облаков по серому небосводу. Сгущались сумерки. Впереди показалась скала и на ней каменная стена с воротами. «Быть может, под этим и могло…», – подумала девушка.
Высокие ворота распахнулись и поглотили вереницу людей. Во внутреннем дворе их ждала рослая женщина в буром одеянии до земли. Она жестом направила людей. Потом обменялась взглядами со жрецом и указала девушке следовать за ней. На груди женщины был закреплен небольшой алый камень, такой же, как и у жреца, а темно-коричневые волосы аккуратно собраны. Все остальные продолжали заниматься разгрузкой во дворе. Приведший Римьяну остался стоять у ворот, наблюдая за этим процессом. Сегодня они переночуют здесь в специально отведенном помещении и на утро снова покинут остров. Девушку же, привезенную ими, ожидала иная участь.
Жрица провела ее через двор, и они стали подниматься по крутой каменной лестнице в здание. Это была лишь малая часть крепости-монастыря, где Римьяне предстояло остаться.
Глава 4. Путь к свободе
Дни на ферме шли нескончаемой безразличной чередой, разбиваемой лишь короткими ночами забытья. Здесь никому не было дела до чувств рабов, было лишь важно – может ли он работать. И если нет, то – как это можно скорее исправить. Не привыкшего к такой жизни и подобному труду Ригзури спасала лишь его природная крепость и выносливость. Тяжело перенося жару и зной, он однако обладал хорошим здоровьем, что давало юноше преимущество перед многими, работавшими здесь уже несколько лет. Достаточно быстро юноша понял, что люди, оказавшиеся в этом месте, были пусть и не всегда дешевым, но расходным материалом. И чтобы иметь силы и возможность сбежать, ему необходимо умело маневрировать между своим переутомлением и плеткой надсмотрщика.
С того самого дня на площади Ригзури сдружился с другим купленным в этот день рабом – Топориком. Несмотря на столь же плачевное положение, тот духом не падал. Он с интересом приглядывался к «юнцу», как он про себя называл Ригзури. Парень забавлял его своей необычностью и неосведомленностью. И Топорик счел его подходящим партнером для побега.
В загоне, где они спали и принимали вечернюю похлебку вместе с другими рабами, Топорик и Ригзури старались бесед не вести, однако, когда работа сводила их вместе, они могли позволить себе перекинуться несколькими фразами.
– Скажи, как вышло, что у тебя так исполосована спина, – спросил однажды Ригзури у Топорика за чисткой стойл.
Тот ухмыльнулся:
– Я смотрю, ты долго продержался, и все же любопытство взяло верх. Не знаешь, за что дают сто плетей, да?
– Сто… – Ригзури передернуло. Он уже испробовал на своей шкуре, что такое удар плетью, и с какой легкостью она превращает в мясо крепкое тело. – Как после такого выживают?
– Не выживают, – хрипло сказал Топорик. – Это смертный приговор, который выносят провинившимся рабам. Рабов никогда не казнят. Это не принято. Их уморяет работа, а за сильные ослушания их забивают плетьми.
В тот день разговор им продолжить не удалось. Впоследствии Топорик избегал данной темы.
***
Над трудящимися на высохшей земле людьми возвышалось золотым скипетром солнце, норовя обрушиться на их ничем не защищенные головы. Ригзури чувствовал, что долго ему не продержаться. Привыкший ко многому Топорик наблюдал напарника, надеясь, что тот дотянет до того времени, когда им удастся найти лазейку.
Не слишком часто навещавшая свои владения хозяйка жаловала лошадей. В ее конюшне те жили во много раз привольнее, чем в соседнем загоне – люди. Однажды Ригзури посчастливилось на ее глазах успокоить не в меру разбушевавшегося скакуна, напугавшего грозными копытами конюхов. Обратив на это внимание, госпожа смерила нового раба пристальным холодным взглядом и велела, чтобы его перевели на конюшню.
– Будешь помогать конюху, – сказал ему главный надсмотрщик, – попробуешь сбежать – пристрелят.
Теперь они с Топориком виделись реже, однако работа на конюшне давалась Ригзури легче, чем на полях, к тому же здесь у него была возможность реже бывать под палящим солнцем, и это позволяло ему хоть немного оставаться собой.
Только по вечерам, в общем бараке, заговорщики могли обменяться парой понимающих взглядов, в них они находили поддержку, осознавая общность в направлении мыслей другого. Разумеется, они никогда не поднимали вопрос побега в разговорах, однако оба видели эту несломленную решимость друг в друге, и между ними созрела негласная договоренность.
Главный конюх, в отличие от Ригзури, был не рабом, а наемным рабочим, а потому имел возможность отлучаться с конюшни по своему усмотрению, не рискуя при этом заработать удар кнутом. Рабы чистили стойла, носили сено и выполняли всю грязную работу, однако до лошадей их как правило не допускали. Выводить коней, тренировать и чистить являлось обязанностью конюха. Однако со всеми лошадьми он один не мог управляться, поэтому ему в помощники были выделены несколько рабов, и последним к его команде присоединили Ригзури, после того, как его предшественник скончался.
Юноша и впрямь очень здорово ладил с конями. Ригзури привык к вольным животным, не обремененным тяжелым седлом и железом во рту, и знал, как заставить лошадь мягкими методами слушать своего седока. Однако он старался сразу не показывать всех своих умений. И у него потихоньку начал созревать план побега.
– Через степь? – тихо переспросил Ригзури, когда заговорщикам посчастливилось работать вместе, выгребая навоз.
В ответ он получил только кивок.
– Ты знаешь эти места? – наклонив голову, чтобы не было заметно беседы, спросил Ригзури.
– Отчасти. Если ты сможешь помочь здесь, то дальше – положись на меня, – так же тихо просипел Топорик.
***
– Эй, ты, хвостатый! – крикнул высокий мужчина, пришедший на конюшню. Ригзури раньше его не видел здесь. Судя по одежде и манере поведения, тот был из надсмотрщиков. Следовало опускать глаза и делать свою работу. Особенно теперь, когда они уже начали разрабатывать план побега. – К тебе обращаюсь! Это ты конем что ли прикинуться пытаешься – хвост в косу заплел! – и мужик громко заржал, – овса, думаешь, тоже дадут?
Как и следовало, Ригзури лишь продолжал работать лопатой, выгребая навоз.
– А я тебя научу сейчас… – голос отдавал хмелем. Мужчина приблизился и ухватил юношу за длинную крепкую косу.
Ригзури мог спокойно выдержать, если бы его драли за волосы, но то, что случилось потом, он стерпеть не мог. Надсмотрщик выхватил кинжал и одним мощным движением сверкнувшего лезвия полоснул по волосам раба. Ригзури рванулся, и с разворота ударил обидчика лопатой. Это был позор – одно из страшнейших оскорблений, лишить косы мужчину его племени.
Повалившись слегка, мужчина взвыл и ринулся к рабу, но тот оказался проворнее, а главное, яростнее противника. К тому времени как на шум прибежали и скрутили, избив до потери сознания, непокорного раба, он успел так отделать превышавшего его в росте и размерах надсмотрщика, что тот едва мог подняться. Однако когда все же смог, то первым делом пнул с яростью несколько раз в живот лежащего без чувств в куче навоза рядом с отрубленной косой молодого раба. Ригзури предстояло битье кнутом. План побега оказался под угрозой.
Однако медлить было нельзя. Друзья знали, что именно этой ночью конюх будет не трезв, и теперь шанс ускользал из их рук, как черная бесчешуйная рыба. Топорик был вне себя, но Ригзури вряд ли мог знать об этом, ведь был привязан к жердям на улице, подставляя исполосованную спину ночному звездному небу. От ста плетей его спасло благоволение хозяйки, ценившей тех, кто умел обращаться с ценимыми ею более людей.
Тихонько выскользнув из барака, Топорик, поднаторевший в побегах, подкрался к лобному месту. Юнца не охраняли. Сочли это не нужным. Ножа у раба, разумеется, не было, однако от пут можно было освободить иным образом – ведь кто мог подумать, что у узника, избитого плетьми, хватило бы силы выдрать жерди из земли. У Топорика же хватило. От прикосновения Ригзури пошевелился.
– Тсс… Ни слова! Сейчас или никогда. Придется тебе так.
Юноша только стиснул зубы и кивнул. Они двинулись к конюшне. Лошади не шелохнулись, почувствовав всегда столь заботливого к ним человека. Пока Ригзури выводил коней, Топорик быстрым и точным движением сильных рук лишил конюха возможности вызвать подмогу. Занятый лошадьми, Ригзури не видел этого.
Однако надолго незамеченными беглецам остаться не удалось. Вскочив на неприкрытые спины коней, они бросились в степь, но вскоре за ними уже ревел лай своры голодных сторожевых псов.
Кони неслись во весь опор, напуганные собаками, а те, спущенные с цепей, рвались кусать их за ноги. Ужас в темных глазах скакунов, их храп, заполняющиеся слюной рты… Всадники ехали без узды и седел, как на родине Ригзури. Он был впереди, так как лошадь слушалась его, а вторая неслась за первой, и на ее спине, цепляясь за гриву, и стараясь изо всех сил удержаться, плюхался Топорик.
Ночной воздух прорезал гулкий хлопок. Лошадь под Топориком издала странный звук и завалилась на бок, храпя, она некоторое время перебирала копытами, но потом перестала. Раскрытые черные глаза застыли с выражением ужаса в них. Топорик, в отличие от его напарника, хорошо понял, что случилось. Он ловко выбрался из-под тела умирающего животного и бросился к Ригзури, пытавшемуся удержать своего коня. Рыжебородый вскарабкался к нему, на ходу рыча «во весь опор! Скорее!!!» Конь тронулся, но под тяжелым весом двух мужчин уже не мог нестись столь же резво. Ригзури было жаль бедное животное, и того второго, что остался лежать в высокой степной траве. Однако мужчина за ним лишь ревел «погоняй! А то дострелят!»
Вскоре, подтверждая его слова, раздался еще один выстрел. Но расстояние между ними и стрелявшим, видимо, было уже больше дальнобойности ружья, и хлопок не принес новых жертв.
По следу беглецов продолжали бежать псы. Свирепые животные, которых держали впроголодь, готовые разорвать любого, мчались по примятой копытами траве, заливаясь злобным лаем. Измученный конь рухнул под своей ношей, и только в ужасе дергал ушами в ответ на хищный лай.
– Всё, – тяжело просопел рыжебородый, однако занял оборонительную позу.
– Не совсем, – ответил ему светловолосый юнец, он почему-то был спокоен. – Собирай камни, – сказал он спутнику, и сам принялся выполнять сказанное.
Топорик в дополнительном приглашении не нуждался и без лишних слов принялся искать в траве камни. Лай тем временем приближался, а его спутник стал вести себя странно. Он опустился на колени, приклонил лоб в землю и попросил у нее и у собак прощения. Потом поднялся, зажав в правой ладони один из камней, и застыл в неподвижности, и вдруг с силой швырнул его на звук. В общем лае резко послышались скулящие ноты. Ригзури взял новый камень, однако бросать его не стал, но замер, прислушиваясь. Собаки продолжали лаять, но почему-то не приближались.
– Я не хочу причинять вам зла, – с мукой в голосе прошептал Ригзури, – уходите.
– Может, попробуем снова на лошадь? – спросил его Топорик.
– Нет, они будут преследовать, если мы побежим, – ответил юноша, – они должны уйти сами. Я убил или покалечил их вожака.
Топорик покосился на него с недоверием.
– Уходите, – повторил Ригзури.
Лай опять начал нарастать. Тогда Ригзури запустил камень и, судя по звукам, снова попал. Собаки стали тише.
– За ними идут люди с оружием, – тихо сказал ему Топорюик.
– Не думаю, – ответил Ригзури, – Я не слышу их, возможно, слишком доверяют собакам.
Собаки же лаяли как-то неуверенно и не приближались. Тогда Ригзури сам начал движение на них, держа наготове камни, и свора вдруг сорвалась с места и двинулась от него. Недолгое время он преследовал их, а потом остановился, ожидая, когда те уйдут на большое расстояние, и медленно вернулся к своему спутнику.
– Лошадь придется оставить, – сказал он ему, – ей все равно не унести нас двоих, а сейчас она без сил. Пусть отдохнет, а потом она сама найдет дорогу к стойлам. Надеюсь только, собаки не тронут ее.
– Хорошо, – кивнул Топорик, – но нам нужно торопиться. Они могут догадаться, что собаки не загрызли нас.
И двое беглых рабов двинулись в ночную степь. Они не чувствовали усталости, переполненные ражем побега, и шли всю ночь, время от времени прислушиваясь к необычному вою. Но то были шакалы. Когда солнце озарило колышущиеся пахучие травы, рыжебородый мужчина и светловолосый юноша добрели до балки и, укрывшись в ее колючих кустах, повалились на землю и забылись, наконец, сном.
Раны Ригзури нещадно ныли, но их нечем было даже перевязать. Топорик промыл их в ручье, из которого они пили воду.
– Держись, брат, – взял он за обгорелое плечо юношу, – теперь не сдохни только, ведь мы уже на свободе…
«На свободе…» – Ригзури поднял серо-голубые глаза к небу. Он потерял сестру, свою честь, лишившись косы, его тело представляло месиво из ран и синяков… Нет, он еще поживет… Он должен жить – ради нее. Он найдет ее и заберет у жрецов, чего бы ему это ни стоило. А косу… Что ж. Ее он потерял заслуженно: не смог сестру уберечь.
Глава 5. Монастырь на Острове
Поначалу Римьяна с трудом осознавала, где она оказалась. После всего, что с ней произошло за последние дни, она ждала чего-то ужасного, совершенно не понимая, зачем ее привезли на этот остров посреди бушующих морских вод, о существовании которых ранее она имела весьма смутное представление. Теперь же, проведя на корабле несколько дней, она оказалась в месте, которое также вряд ли могла бы представить раньше – высокое каменное строение, такое же мрачное, как этот остров, окруженный ледяными водами. Все для девушки излучало холод и неприветливость, в отличие от ее родных мест. Она пыталась создать хоть малое ощущение уюта в душе, вспоминая шершавые стволы деревьев, среди которых росла и жила, теплый свет, лившийся на землю через их листву, голоса родных… и среди них голос брата, она видела его добрую улыбку, когда он смотрел на нее… И тогда боль разлуки и отчаянье от того, что она его больше никогда не увидит, накатывались на нее еще более ледяной волной, чем те, что врезались в скалистый берег острова. Она погружалась в туман и оцепенение, эта боль была выше, чем девушка могла сейчас вынести, и разум блокировал чувства.
Однако здесь в Монастыре вовсе не ждали ужасы, как предполагало юное создание. Вместо этого встретившая ее женщина повела Римьяну через ряды арок, потом по длинным каменным лестницам, завивающимся, как домик улитки, и наконец, в башню. Там она открыла одну из узких деревянных дверей и пригласила девушку внутрь. Слегка приклонив голову, чтобы зайти, Римьяна переступила порог и увидела перед собой небольшую округлую комнату, с высоким потолком и длинным стрельчатым окном. В комнате располагалась деревянная кровать с пологом и небольшой деревянный столик и стул с высокой спинкой поблизости к окну.
– Это твоя келья, – сказала женщина. – Я оставлю тебя здесь. Отдохни немного. Я скоро вернусь и отведу тебя к Старшей Жрице. Меня ты можешь звать сестрой Нриттой.
После этих слов женщина сразу же мягко закрыла за собой дверь, и Римьяна осталась одна. Все в том же оцепенении она подошла к окну. Там бушевал ветер, раскачивая кроны кривых разрозненных деревьев, цепляющихся корнями за каменистый склон.
***
Монастырь внутри оказался куда более просторным, чем казался снаружи. Разные части здания соединяли как крытые, так и открытые переходы. Пока по ним девушку вели в центральную часть, где располагалась комната Старшей Жрицы, она увидела, что первый двор был не таким уж внутренним. На самом деле, здание окружало настоящий внутренний двор, наполненный совсем иными деревьями, чем снаружи, – плодовыми. А под ними был разбит огород.
Они вновь кружили по переплетению лестниц, когда после очередного поворота коридора перед ними открылась высокая деревянная дверь с витиеватыми металлическими скобами. Казалось, их рисунок вобрал в себя завитки ветров, волны и язычки пламени. Жрица, сопровождавшая девушку, тихо постучала. Услышав в ответ голос из-за двери, она впустила Римьяну и сразу же затворила за ее спиной дверь.
Комната была просторна и хорошо освещена. Римьяна раньше не видела таких светильников, как здесь. Крупные кованые подставки несли на себе языки пламени, прикрытые некоей прозрачной оболочкой. В лесах, где выросла девушка, не использовали стекла. В комнате вдоль стен располагались полки до самого потолка. Они были уставлены книгами и свитками. С письменностью Римьяна была знакома, но она никогда не видела столько книг сразу в одном месте.
Необычные предметы так увлекли ее, что она не сразу заметила невысокую худощавую женщину, сидевшую за столом у окна. Однако та внимательно смотрела на Римьяну с первого же момента появления девушки в комнате.
На вид можно было сказать, что женщина не молода, но в то же время и вошла в пору заката. Прямая осанка, живость во взгляде, все выдавало в ней внутреннею силу, даже мощь. На девушку она смотрела очень мягко, но внимательно, будто разворачивая ее саму, как свиток.
– Проходи, – сказала Жрица.
Римьяна медленно приблизилась. От Жрицы, как и от остальных в этом месте, не исходило чувства опасности, коими была переполнена тогда площадь, или враждебности. Эта женщина совсем не походила и на людей леса, среди которых выросла Римьяна, но скорее напоминала деревья этого острова, выжившие на холодных ветрах, даже вопреки им, и оттого напитавшие себя силой. Несмотря на хрупкое телосложение женщины, Римьяна ясно чувствовала обманчивость этой оболочки.
Девушка надеялась, что, может, теперь, наконец, ей что-то объяснят. Однако Жрица не торопилась отвечать на ее невысказанные вопросы.
– Я не буду спрашивать твоего имени, – вместо этого сказала женщина, внимательно взирая каре-желтыми глазами на девушку. Блики светильника на столе перед ней бросали отблески на чеканное лицо, узкий нос, высокий лоб, почти с полным отсутствием морщин слегка грубоватую смуглую кожу. – Оно тебе больше не пригодится.
Эти слова прозвучали не жестко, не холодно, но так уверенно, что Римьяна не сказала в ответ ни слова.
– Теперь тебя будут называть сестрой Мелиссой. Мы здесь все сестры друг для друга. И с этого момента мы твоя единственная семья.
«Это не так», – сказало сердце девушки. Но Римьяна снова промолчала.
– Меня можешь называть просто Старшей Жрицей. К любой из нас так же можешь обращаться «сестра». Сейчас тебя проводят в трапезную, а потом сестра Нритта расскажет, что делать. Мы с тобой встретимся позже, когда ты немного придешь в себя.
На этом разговор был окончен. Дверь открылась, на пороге стояла все та же жрица, что сопровождала девушку. Римьяна послушно пошла к ней, но почти у самой двери резко обернулась и снова посмотрела в желтоватые глаза Старшей Жрицы. Она очень остро чувствовала, что придет время сказать многое этой женщине, но… не сейчас. Нритта мягко закрыла дверь и повела Римьяну за собой.
Сопровождавшая Римьяну жрица была крупного телосложения, по виду старше девушки лет на десять, но походкой обладала легкой, даже когда восходила по крутым ступеням, и мягкой улыбкой, когда обращалась к Римьяне. Однако в ней, как и в других, была какая-то отстраненность.
Нритта привела девушку в высокий и широкий зал, где жрицы принимали пищу. Там располагались крепкие деревянные столы и скамьи с двух сторон от них. Никаких излишеств, цепляющих взгляд, все просто и добротно. Жрицы сами набирали еду в деревянные тарелки из больших чанов в дальнем конце зала. Туда подвели и новенькую:
– Здесь похлебка, – сказала Нритта, – простая, но питательная – это то, что нужно нашему телу. – И улыбнулась. – Ты можешь брать сколько тебе нужно. Вскоре ты почувствуешь, что для питания физической оболочке нужно не так много. Но сейчас ты ослаблена, поэтому ешь хорошо. Там дальше блюда с фруктами и овощами. И теплая вода. Лучше перед едой выпей один-два стакана. Потом мы молимся. И затем приступаем к трапезе.
Фрукты и овощи оказались в большинстве своем незнакомыми, и Римьяна взяла немного тех, что хоть как-то походили на росшие в их лесах. Вместе с Нриттой они сели за один из длинных столов. Зал постепенно наполнялся людьми. Здесь были только женщины и девушки. Все в одинаковых длинных платьях. Плащей, как на жрецах, на них не было. Однако платья отличались по цвету. На большинстве были одежды из буроватой ткани, а на груди закреплены небольшие алые камни. На некоторых одеяния были серого цвета, а камень отсутствовал. Такое же серое платье перед походом в трапезную Нритта дала Римьяне. Зал заполнился почти целиком. И, несмотря на то, что Римьяна не видела и половины Монастыря, она недоумевала, где все эти жрицы живут.
Прозвучал гулкий удар по металлическому предмету. Тогда девушка обратила внимание, что в том же конце зала, где они брали пищу, висела гигантская золотистая лепешка на мощных веревках. Видимо, она и издала этот странный вибрирующий звук. Оглянувшись по сторонам, Римьяна увидела, что все рядом уже опустошили свои стаканы и сидят прямо, чего-то ожидая. Она поспешно выпила воду и только тогда осознала, как сильно хотела пить. В дальнем конце зала появилась Старшая Жрица. Она так же была одета в бурое платье, как и у большинства. Волосы забраны назад, и только медальон на груди был крупнее и иначе оправлен. Римьяна со своего места не могла разобрать деталей, но вспомнила, что не видела медальона, когда приходила к ней в покои.
Жрица распахнула руки, как будто желая объять все пространство зала и даже за его пределами. Другие, сидящие за столами, наоборот положили кисти рук на стол, ладонями вверх. Новенькая повторила жест. Какое-то время ничего не происходило. Однако отсутствие изменений было лишь визуальным, в то время как воздух, стал будто бы наполняться чем-то, становясь гуще, Римьяна почувствовала, что ей сложнее дышать. Тогда она стала дышать глубже. Вдруг она ощутила ладони, коснувшиеся обеих ее рук, и увидела, что все сидящие сомкнули руки с соседями. Ладони жриц в центре были невероятно горячи, и это тепло будто изливалось наружу, прямо в ладони Римьяны. Она больше не могла держать открытыми глаза и сомкнула их, поддавшись общему течению. Она как будто плыла в теплой волне. Легкая вибрация заполнила ее тело. Через некоторое время голос Старшей Жрицы вернул ее к реальности.
– Благодарю всех присутствующих здесь, и отсутствующих. Тех, кто помог нам добыть, вырастить и приготовить эту пищу. Пусть она принесет благо нашему телу и духу! Благодарю!
Все тихо повторили «благодарю!» и отпустили руки. Жрица села за один из столов с остальными, и все спокойно принялись за пищу. Ели медленно, словно прибывая в своих мыслях. Никто не разговаривал. Еда показалась девушке безумно вкусной, но она с легким удивлением заметила, что ела быстрее соседей, и когда закончила, ее тело просило еще.
Это желание не укрылось от Нритты, и, повернувшись к девушке, та тихо сказала: «нет ничего дурного, чтобы взять еще. Пищи достаточно всегда. Не смущайся». Увидев, что еще пара-тройка девушек поднялись за добавкой, Римьяна пошла тоже. Среди поднявшихся были только в серых платьях. Это смутило Римьяну, однако она все же налила себе еще полтарелки похлебки и взяла пару кусков мягкого теплого серого хлеба.
После трапезы все унесли миски и ложки в большие кадушки, стоящие у противоположного выхода.
– С завтрашнего дня, – сказала Нритта, – ты начнешь работать с нами. – Но сегодня я отведу тебя помыться, и остаток дня ты проведешь в своей комнате. Завтра, до рассвета, я приду за тобой.
– Почему? – в первый раз за все время Римьяна смогла выдавить из себя хоть слово.
Нритта мягко посмотрела на нее.
– Нужно, чтобы место к тебе привыкло, а ты к нему. Очень многое здесь нельзя объяснить словами. Пока не испытаешь. Постепенно понимание начнет приходить, и тогда можно будет разговаривать об этом. Но на данном этапе это просто бессмысленно. Поэтому пока постарайся принять вещи такими какие они есть.
– Но я должна… – ей нужно было задать столько вопросов, но главное найти брата, вернуться к нему, она должна была убедить эту женщину.
– Прошлой жизни у тебя больше нет, – прервала ее Нритта, не оставляя возможности возразить. – Скоро ты поймешь это, – слова прозвучали бесстрастно, но где-то едва различимо в голосе почудилась Римьяне нотка давней печали. Больше о прошлом с ней здесь никто не говорил.
И Нритта и Старшая Жрица изъяснялись на понятном ей языке, но Римьяна даже не обратила на это внимания.
Они молча спустились в подвальные помещения, где располагались бани. Нритта помогла девушке тщательно вымыться, используя какие-то травяные бальзамы. Потом облила ее из кадушки ледяной водой и, подождав пока та оботрется и оденется, снова отвела в келью, по дороге упомянув, чтобы девушка потихоньку начинала запоминать путь.
После этого Римьяна осталась одна. В стрельчатом окне играли лучи заходящего солнца и шкрябал голодными лапами ветер, но в комнату почему-то не влетал. И, несмотря на то, что окно никак не закрывалось, в келье было не особо холодно. Римьяна села на жесткую кровать под пологом. Некоторое время смотрела пустыми глазами на каменную стену напротив. А потом повалилась на тканое покрывало и в первый раз за все эти дни разразилась рыданием.
Ночь стояла очень тихая. Неслышно было ни привычных ее уху шорохов леса, ни завывания ветра. Даже шум моря сюда не долетал. Казалось, что когда затихли последние отблески солнца на облаках, звук вместе с миром погрузился во тьму.
