Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Книга вторая. Адгезия. Клад
Часть третья. Адгезия
Глава первая. Сеня приехал
Телефон разрывался от вибрации. Сеня! На табло помечено десять пропущенных вызовов.
− Я у двери!
− Сейчас. − Я заковыляла открывать.
− Да включи ты свет! Темно! − Арсентий тыкался велом в шкаф. – Ну и баррикады!
Две недели в прихожей стояли стеллажи, , как во многих конторах, со стеклянными дверцами, метра два в высоту.
− Должны, Сень, приехать за шкафами, но всё не едут.
− Шкафы остались от предыдущих жильцов?
− Как ты догадался?
− Они же всё отовсюду тащили.
− И столик этот должны забрать.
− Ого! С резными ножками, из цельного дерева!
− Да. И с железной заплаткой на столешнице снизу.
Сеня протиснулся между стеной и шкафом, шкафы зашатались под напором мощи пловца.
− Стол-то что на шкафах держишь? Грохнется ж на голову кому.
− Для этого и держу.
− Что у тебя с рукой, что ты всё время её сжимаешь?
− Ой, Арсентий. Проходи в комнату.
− Подожди! Дай хату осмотреть.
− Я тебе все фото высылала, что тут интересного. Всё сохнет и сохнет, пыхает влагой и пыхает. Когда же жара? Что это за лето такое?
− Ковидное обычное лето. Я тут в книге нашёл кое-что интересное. − Сеня вытащил из кармана мобильник. – Вот слушай. – И начал читать: − «Два слова про эту скверную квартиренку, чтоб понять местность, на которой произошло дело. Эти две комнаты были точь-в-точь две канареечные клетки, одна к другой приставленные, одна другой меньше, в третьем этаже и окнами на двор». Ну у тебя – не на двор, скорее на соседний двор.
− Когда как, когда как….
Но Сеня пропустил мимо ушей, я бы тоже так сделала на его месте.
− И этаж не третий, а четвёртый… «Входя в квартиру, вы прямо вступали в узенький коридорчик, аршина в полтора шириною». Мальва, а?
− Я не знаю, сколько это – полтора аршина. У нас прихожая, а коридор теперь просторный вверх, мы же антресоли снесли.
− Но не вширь? – справедливо возразил Арсентий. Он по жизни был сама разумность. − «Налево вышеозначенные две канареечные клетки, а прямо по коридорчику, в глубине, вход в крошечную кухню. Полторы кубических сажени необходимого для человека на двенадцать часов воздуху, может быть, в этих комнатках и было, но вряд ли больше».
− Я не знаю, сколько сажень, кухня нормальная. Не большая, не маленькая…
− «Были они до безобразия низки, но, что глупее всего, окна, двери, мебель – все, все было обвешано или убрано ситцем, прекрасным французским ситцем, и отделано фестончиками; но от этого комната казалась еще вдвое темнее и походила на внутренность дорожной кареты. В той комнатке, где я ждал, еще можно было повернуться, хотя все было загромождено мебелью, и, кстати, мебелью весьма недурною: тут были разные столики, с наборной работой…» А, Мальв, это про резные ножки, – Сеня подмигнул.
− Откуда читаешь? Тут в коридоре и интернет не ловится.
− Скачал, лол. «.. с бронзовой отделкой, ящики, изящный и даже богатый туалет. Но следующая комнатка, откуда я ждал ее выхода, спальня, густо отделенная от этой комнаты занавесью, (у тебя дверь, Мальв) состояла, как оказалось после, буквально из одной кровати. Все эти подробности необходимы, чтобы понять ту глупость, которую я сделал»1.
− Какая глупость?
− Случайно дальше прочитал.
− И чо?
− Просто. Про эту квартиру. Про твою.
− Кто это написал?
− Отгадай.
− Не знаю. Понятия не имею.
− Достоевский.
− Шутишь?
− Нет.
− Ты Достоевского читаешь?
− А ты − нет?
− Я делаю ремонт.
− Ты же в десятый идёшь, надо осилить.
− Иду… Но когда зададут, тогда и прочитаю. Папа что ли заставил?
− Ну.
Стоит сделать здесь очередное малюсенькое отступление и рассказать про Сениных родителей.
Сеня приехал весь вымокший, на улице шёл ливень. Он поссорился с родителями и удрал от них рано-рано. С того воскресения, когда мы с ним гуляли, его не отпускали ко мне. Он возвратился от меня затемно, родители волновались. Сеня не часто, но жаловался на родителей. То есть, он даже не жаловался, а воспринимал всё происходящее в семье если не как норму, то как небольшой такой крен, как при плавании на спине – меня, например заносит чуть левее. Сеню-то нет, он плывёт как по струнке, он же спинист. Папа его работал официантом. Но не в забегаловке, а в ресторане. Мама работала в том же ресторане бухгалтером. Папа Сени закончил психологический факультет. Наверное, поэтому он Сеню в детстве бил. Сеня редко, но рассказывал про наказания, в детстве он прятал папины ремни – пока папа ищет, Сеня успевал сбежать, у нас с мамой пересиживал, естественно отец ненавидел заодно и меня, и мою маму. Сеня единственный из всех, кто бывал у нас дома. Мне нравилось, что Сеня никогда не ноет насчёт отца. Он терпит его просто стоически. Когда Сеня уходил от нас, мама говорила: «Сто раз подумаешь: нужен ли такой отец или лучше совсем без него».
Как-то в бассейне Сеня споткнулся от усталости, ударился о бортик, сломал палец на ноге. Вы думаете, он перестал ходить на тренировки? Вот ещё! Папа всё равно заставлял трениться. Плавай, говорит, на руках, силовые, офпэшки – тоже руки нагружай. И Сеня тренился. Но не это самое жуткое. Мизинец-то у него сросся быстро, кошмар в том, что отец с детства отдал его в умную школу и до кучи заставлял читать. И ладно там разные интересные книги, вот у мамы под кроватью в коробке все книги интересные. А Сеню заставляли читать по программе и внекласске. Проходим в началке про животных рассказики, отец приносит Сене толстенную книгу от того же писателя, а там не про животных, а про Север, про путешествия пятьсот страниц. Или, например, задали «Сын полка». И Сеня читает ещё десять книг этого писателя. И так с каждым. Особенно тяжело стало Сене как раз в пандемию, отец просто завалил его книгами. Я, например, «Войну и мир» даже не собираюсь открывать, я не самоубийца. А Сеня в пандемию прочитал уже этот роман и ещё три романа Толстого. Сейчас у него шёл период Достоевского. Я ему так и сказала:
− У тебя башня слетела окончательно. Нельзя читать скучные заумные книги в таких количествах.
− Наоборот, читаю родителям вслух, чтобы не унывали. Уныние – главный грех.
− Это ты прочитал у своих классиков?
− Нет. У Чехова. Вы разве не проходили рассказ про доктора?
− Сень! Я не знаю, честно.
В начале пандемии Сенины родители почти не страдали, как некоторые, например моя мама – они отдыхали. Сенина мама радовалась, что она наконец-то может полежать на диване, вытянув ноги. А потом моя мама стала шить дизайнерские маски, а Сенина мама соскучилась по ресторации, привычному образу жизни. Про отца Сеня не распространялся, но судя по тому, что он взбесился на него тогда из-за позднего возвращения, дела отца так же были не айс.
Сеня стал ходить по квартире, приговаривая: «Ого! Ну даёшь! А это что? Тут переделать бы!»
− Ты как прораб. Угомонись. Чай попей. Но сам.
− Что у тебя с рукой, кста?
− Ничего. Сейчас пройдёт. Просто я… В ванной воду наливай, раковины нет. Я трясла рукой, сжимала-разжимала кулак: − Изо дня в день со шпателем − рука немеет. Я надеялась что натренируется и перестанет, но нет − во сне не чувствую вообще, встаю – еле шевелю кистью, через полчаса перестаёт колоть и можно почти безболезненно брать чайник, крутить кран, цеплять за ручку чашку.
− Теперь ты чувствуешь то же, что и полупарализованные люди или те, кто лежат и не могут двигаться из-за переломов и других болезней.
− Ну спасибо, поднял настроение с раннего утра.
− А говорила, в три просыпаешься.
− Заспалась. Имею право. Всю неделю поднималась, когда мрак рассеивался − медленно, но неоспоримо.
− И говоришь странно.
− Вот тупые мужики… Ты весь вымок. Возьми на балконе сухое, там куча моих футболок и штаны пижамные.
− О! Прикольные! Мама сшила? – Сене очень понравилась моя одежда. − Откуда у тебя такой чай? Что это за чай?
− Не знаю, − отмахнулась я. – Веришь? Не до чая.
− А до чего?
− Ты готов выслушать меня? Или спорить снова станешь?
− Ну конечно.
− Понимаешь… Как бы это сказать помягче. Просто мучение какое то…
− То есть? – Сеня смотрел вроде бы заинтересованно, но, по-моему, пока его больше волновал чай.
− Вот ты наливаешь чай, так?
− Так.
− Обрати внимание на стол.
− Ну.
− Что видишь?
− Подразетники, в них саморезы, болты, ещё что-то… странные болтики.
− Это от окон. Дальше?
− Дальше вижу… Ну молоток.
− А ещё? – Я следила за Сениным лицом. Вот оно! Лицо Сени стало меняться. – Что это, Мальва?
− Не прикасайся. Вот я спрашиваю твоё незамутнённое мнение: что это?
− Просто удивительные ножницы. Из самого дорого ювелирного магаза?
− Вот!
− Твои?
− Нет, что ты.
− А чьи? Маме кто-то подарил?
− Не прикасайся, умоляю.
− Такая красивая вещь…
− Умоляю сядь. Всё. Увидел, и не смотри.
Ножницы между тем на глазах пропали, растворились в пространстве.
− Это что такое было, Мальва? – Сеня пил чай спокойно, только чашка в блюдце слегка дрожала.
− Не бойся. Они сейчас появятся. Они так дразнятся.
И ножницы появились.
− Это самое безобидное, с чем я столкнулась. Я как лезвия ножниц эти увидела… Такая красотень! Помню, я потянулась с дивана (сил встать не было), чтобы рассмотреть – может, это ножницы, которые я вроде бы потеряла ещё в первый день… Смотри, Сень, что сейчас будет.
− Мальва!
Ножницы поехали. За ножницами возникла привычная мне тень, прошептали: «Извольте-пардоньте», ножницы съехали с края стола вместе с подразетником… Подразетник ударился о пол, болты рассыпались, а ножницы пропали в воздухе. На секунду перед балконной дверью возникло что-то серое, мохнатое, пошевелило хвостом навроде зайца и улетело на балкон, как шаровая молния.
− Мальва!
− Шаровая молния – это была моя фобия с детства … Вот они и подкидывают. Но это всё безобидное. Каждое утро ножницы пропадают. Но иногда они дразнятся каменьями и вечером.
− Боюсь спросить, что же тогда не безобидное?
− Вот. Я тебе об этом и хочу поведать.
Сеня улыбнулся.
− Поведать. Такое слово.
− Станция-радио у них плавающая есть – то появится, то уплывёт по волнам памяти. Вот там тоже ведущий хочет поведать.
− Это удивительно, Мальва!
Сеня подошёл к столу, тронул ручку звука:
− Не слышно.
− Сейчас всё услышится, дорогие адгезийцы. Ну с добрым утром, в конце-то концов. – Поприветствовала волна.
− Мальва!
− Да выключи ты его. Ты будешь слушать меня или …
− Или! Пожалуйста «или», − Арсентий понажимал кнопки – магнитола невозмутимо бормотала. − Вот уж не думал, что в Веретенце такие станции. Она музыкальная?
− Не совсем. Точнее совсем не музыкальная. Болтливая. Но слушай. Тут, Арсений, по ходу, страх.
Сеня сел рядом со мной, поставил чашку на стол. Он был заинтересован и превратился в слух. Обычно, когда он садился рядом, то не преминул вспомнить о Кирилле: в ту счастливую смену Кирилл, если видел меня на диване или в кресле, садился рядом или на подлокотник. И было-то всего одно лето, в Киргизии, но Сеня напоминал раз сто.
− Я тут по началу вообще решила смыться. Но передумала.
− Где твои карты, кста?
− Почему ты спрашиваешь?
− Ну просто раньше они были, ну когда я первый раз приезжал. Просто спросил.
− Карты, Сень, пропали. Первая колода пропала, моя любимая. Привезла из дома новую – пропала. Купила здесь – пропала и третья колода.
− Да уж. Может…
− Только не говори, что всё набросано, что могли потеряться. Нет. Они исчезают и всё. Как эти ножницы.
− Я даже боюсь представить, что тут случилось ещё.
− Пока ты сидел безвылазно в своём домике или качался в шезлонге с книжкой, тут было так. Сначала пришёл электрик, который оказался не электрик.
− А кем оказался этот не электрик?
− Я не знаю, но он знал заранее имя настоящего электрика, и мы с ним всю схему проводки обговорили и нарисовали.
− Ты рисовала?
− Да, я. Когда уходил, он топнул ногой, красивый такой мужчина. Ты можешь посмотреть – периодически в прихожей его след проявляется.
Сеня прошёл в коридор:
− На месте! − Вернулся, сел. − Ну, значит, они тебя не боятся, приветствуют категорически.
− Да кто они-то?
Сеня развёл руками: мол, ничего не знаю, извини.
− Ну вот. После этого электрика – радио поймало волну памяти. Интересные беседы, но звонят странные люди со странными разговорами. Не хочу даже пересказывать бред. Разыгрывают билеты на выставки, которых не существует. На концерты разыгрывают тоже билеты. Сначала думала концерты – в музыкалке, тут она совсем рядом. Но у нас же будущие жильцы в этой музыкалке работают. Они мне сказали: концертов нет, пока вообще не пускают учеников и посетителей, только сотрудники ходят на работу на полставки. Значит, врушное радио. Дальше – вид из окна.
− А что с ним не так.
− Под окном, вот под этим, часто два мужика выгуливают собак. И всё время смотрят на мои окна. Я привыкла, перестала их бояться. И знаешь, что они делают?
− Нет конечно. Я не хочу думать о…
− Нет. Не то, что ты подумал.
− Я ничего не подумал, Мальва!
− Они друг друга едят.
− То есть? – Я заметила, как Сеня стал внимательно на меня смотреть.
− Так вот мужики жрут друг друга. И так у них это ловко выходит. То один подпрыгнет, заглотет как крокодил другого, а тот другой − первого.
− То есть?
− Заглотят и тут же проглоченный рядом стоит, целый и невредимый. У них вроде трюка. Им бы в цирке работать. Нет, нет! Сейчас их нет. Они только в солнечную погоду появляются. Ещё метаморфоза. Кстати, поэма Овидия. Её часто по этому странному радио читают. Ну вот. То выйдешь на балкон, глянешь – всё норм, соседний дом и его помойка. А то вдруг видишь наш подъезд, дорогу к нему от бульвара Бардина, и всегда почти нет припаркованных машин, пустой подход к подъезду.
− Нереально!
− Но тоже – только в солнечную погоду.
− Может обман зрения, эти самые как их…
− Мужики-собачники-троглодиты ходят по этой дороге, ручкой мне машут. Ну в солнечные дни. Неделю назад один из них меня разбудил, прям в этой комнате и … исчез, испарился! Дальше. Тут есть ненормальный парень по прозвищу Смерч. Я его помню с детства. Говорит он невнятно, жиробасный, но правда подрабатывает в магазе, накидывается на тех, кто без маски, мычит и заставляет надеть.
− Ты про него уже говорила. Мы его обсуждали.
− А сейчас повторяю!
− Ну извини. Мальва, не бесись!
− Так вот, если выйти в сумерках, то он всегда сидит на лавочке, самой заплёванной на бульваре. Он хорошо выглядит, не спортивный, но и не рыхлый, нормальный такой, плотный мужчина лет тридцати. Говорит он внятно. Он выходит вечером посмотреть на хвосты.
− На какие хвосты?
− Сеня! Я вижу, что ты как-то реагируешь неспокойно. Но ты выслушай. Это не бред, вот клянусь нашей дружбой.
− Всё нормально.
− Может ты просто есть хочешь, там у стены пакеты с продуктами, Смерч мне покупает, я ему деньги даю, он приносит.
− А сама не выходишь?
− Выхожу, но некогда, иначе ремонт не успею. Ты слушай. В сумерках по бульвару ходят люди. И у некоторых хвосты. Ну там как у гигантских крыс, как в фильме каком-нибудь, ну вот например «Золушка», там прислужники у кареты, − они с хвостами, когда превращаются из мышей в людей. А есть люди с хвостами, ну как у чертей, с кисточками на конце. Есть даже с бантами на кисточке. Вот так. А есть с крокодильими, с ящериными тоже есть.
− А со змеиными?
− И со змеиными сколько угодно! Навалом!
− Ну что, Мальва, ты глазами-то вращаешь. Ну ок. Хвосты. Что в этом такого-то? Значит, все с хвостами на бульваре?
− Нет, не все. И не на всём бульваре, а около этого дома. К дому приближаются, появляются у них хвосты. От дома удаляются – хвосты пропадают. И совершенно точно хвосты видим только я и Смерч. Ты, вот сейчас ехал по бульвару, ничего не увидел странного?
− Вообще ни души.
− Ну и ладно. Адгезийцы дождь не любят. Там что-то у них с проводимостью. Что это такое, кста?
− Н-ну проводимость, − запинался Сеня. – Ну есть электрики и диэлектрики, есть коэффициент проводимости. Слышишь: радио говорит что-то.
− Да пусть болтают. Они когда им что-то надо, мёртвого из могилы поднимут, и болтать начинают из радио, даже если оно выключено из сети!
− Детский час. Проводимость для дошкольников, − донеслось из радио. − Пластмасса не проводит ток, а металл проводит.
− А, ну всё верно. Вода ж тоже ток проводит. У них там сразу какие-то неполадки, когда у нас дождь.
− Всё? Или что-то ещё необычного, Мальва?
− Ну ещё летают иногда по комнате некие сущности. Короче тут иногда приходят разные, непонятно сонь или явь, − я не собиралась Сене рассказывать о тролле и Кирилле, это было очень личное. − Когда ты заходишь, например, со светлого дня в сумрачное помещение, то перед глазами – темнота и вспышки. Замечал?
− Ну бывает. Это палочки с колбочками…
− Во-от. Я биологию знаю, я ж её учу, мне сдавать ЕГЭ ж придётся. И вот эти сущности они вот так появляются: возникнут-пропадут, мигнут-исчезнут, понимаешь? Неявные такие. У них с этими ножницами вроде как привязка. Помигают, попорхают, как невидимые бабочки, только без крыльев, серые неявные комочки, и − исчезнут. Это чполы.
− Кто?
− Ну чполы. Думаю слово от пчёл, по аналогии. Ну вот в первом приближении все события за всё это время.
− Обалдеть Мальва!
− Давай чай пить. У меня рука наконец оттаяла окончательно, без колкости.
Мы с Сеней поели хлебцы с шоколадным сыром. Я заметила: Сеня всегда ел то же, что и я. И в лагере, и дома у нас, когда от папы сбегал.
− Ты мёд клади в чай, сладкого ничего не осталось. Были конфеты «Золотая шестерня». Но я на нервах за пять дней три кило сжевала, прикинь!
− Знаю, тут повсюду эти конфеты. Это же мармелад. Заметила: у города эмблема, на ней шестерня.
− Я эмблему эту с детства знаю.
Сеня поел и повеселел.
− Ночью жуткие кошмары. И в конце кошмара всегда появляется Зина, умершая соседка, и мучает меня, не буду уточнять как, но реально пытки.
− А кошмары о чём? Уж не о том, как ты с Горбушей в капитана немо играла?
− Откуда знаешь? – я просто опешила. Да что там: меня затрясло мелкой дрожью, как после крещенских купаний, случались в нашем бассейне и такие «чёрные страницы».
− Ну Мальва. Я здесь давно живу.
− А я не давно?
− Нет, понятно, что у тебя папа, и бабушка тут похоронена.
− И дедушка.
− Да. Это всё ясно, что вы тут старожилы. Но…
− Что «но»?
− Вот я тебе говорил же о смертельных наездах, да?
− Ну да.
− Вот. И такие кошмары не только тебе снятся. Совесть мучает?
− При чём тут это?
− Вот инфа-сотка, тебя топили, как ты Горбушу.
− Топили, − сказала я и покраснела. Хорошо, что пасмурно, я надеялась, что Сеня не заметит. – Я, знаешь, Сень, поначалу боялась, а потом…
− И Неживую видела, и Полей во сне-то?
(Неживая и Полей – это девчонки с такими странными фамилиями. Ну скажу тут прямо: я их немного подтравливала когда-то.)
− Неживую видела. И Зина расправилась со мной почти так же, как Неживая с собой.
− То есть руку тебе Зина порезала?
− А ты не понял?
− Ну ты тут пеной исходила, что шпателем переработала.
− Полей –нет, не видела. Я перед Полей ни в чём не виновата.
− Не надо Мальва. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Я всегда тебе помогал и буду помогать. Но это не значит, что ты Полей не выносила. А Марину с Надей не видела случаем?
− Нет! – закричала я.
− Тише ты. Люди ж спят, − Сеня указал на потолок и на пол.
− Ни разу никто не приходил, а я и сверлила и долбила! – закричала я ещё громче, назло непонятно кому. − Откуда ты вообще про Марину с Надей знаешь? Тебя тогда не было! − разоралась я.
− Догадайся с трёх раз.
− Асколова на хвосте принесла?
− И какой, мне просто интересно, у Асколовой мог бы быть хвост?
− Всё. Достал.
− Ну всё, так всё…
Глава вторая. Неживая
Сделаю тут очередное отступление, чтобы вы поняли, о чём речь, что Сеня мне в вину поставил. Не получается у меня по порядку. Я ж не писатель. Не знаю, как писатели так делают, что у них всё одно за другим течёт. Читала книгу в лагере (пришлось читать, чтобы чем-то себя занять, я телефон потеряла, ну скажем так, у меня его специально украли, чтоб отомстить, и карты тоже слямзили, чтобы меня из себя до конца вывести), так там вообще с пятое на десятое скакали, я сначала не въезжала от слова «совсем», а потом втянулась к концу книги, и так было жалко, что уже конец. Тогда я второй раз эту книгу перечитала − там такой калейдоскоп, вспышки разума. Чел лежал в психушке, потому что все знают из всех на свете фильмов давным-давно, что все нормальные люди всегда лежат в психушке. И ему что-то мерещилось, разный бред, а после оказалось, что он всё видел, что происходило на самом деле, и предотвратил смерть своей девушки, которая, между прочим, его предала. Но он был нормальный чел, зла не держал, а боролся за справедливость мира. Нормальные же борются с несправедливостью мира и с разными подлыми личностями, их за это изолируют. Я поступаю проще, я не возмущаюсь, не доказываю, я просто начинаю плавать на трене как на соревнованиях. Мне иногда хотелось крикнуть этому персонажу или герою, не знаю как назвать: ну ты, хлюпик-рефлексина на ножках, купи абонемент, залезь ты в ванну бассейна хоть с бабками-пенсионерками, и плыви. Если не умеешь плавать, просто перебирай руками по бортику, по крайней дорожке, и научишься. У этого чела-провидца из книжки была водобоязнь. Но я точно знаю: её можно перебороть, у нас такая девочка есть в бассейне, на абонементе, просто как мем, её все знали. Она с тумбочки два года стартовать боялась, она просто боялась оттолкнуться и прыгнуть с полуметровой высоты стартовой тумбы! Но переборола же. Расскажу тут о Неживой и флэшбэке, который я пережила ночью накануне приезда Сени.
Напоминание 4. Неживая
Естественно всё произошло в лагере. Лагерь на побережье огромный, включает несколько лагерей. Мы – спортивные отряды, целый лагерь спортивный. Но в соседних лагерях обычные отряды. С Неживой мы встретились на пляже. После полдника раз или два в неделю у нас был отдых. В это время приводили обычные отряды покупаться. Именно «покупаться», не плавать. Там держаться-то на воде не все умели. И все смеялись над это Неживой. Пацаны кричали: Неживая и что-то там дальше, ну про трупы и кости. Я сначала не поняла, даже, что это фамилия у девочки такая − Неживая. Но пацаны рассказали. Они всегда уважали нас, спортивных девчонок и даже бунтовали, чтобы дискач у них был с нашим спортивным лагерем. Ещё сбегали со своих тупых мероприятий и кружков, подсвистывали нам на тренях с трибун и оглушительно свистели на соревнованиях, в конце смены.
Так вышло, что именно отряд, где обитала эта Лиза Неживая был по разнарядке приведён на наши соревы. Они должны были создать массовость на трибунах для отчёта. Сейчас же везде нужен отчёт: фото и видео, а что на самом деле – никого не волнует. После сорев и показушных видосиков, где слащавые интервью берут у определённых зрителей, кое-кто из их отряда с нами решил завязать знакомство. В том числе их девчонки пригласили нас к себе в отряд. Понятно, по секрету, посидеть поболтать. Ну и мы согласились. Я, Улыбина, ещё там девочки. Люба и Люда Лобановы, Левицкая ещё. Ну мы и пришли посидеть. Мимо окна их комнаты Неживая прошла. Ну а мы с Левицкой стали её зазывать, ну прикалывались так. Девочки, которые нас пригласили, озадачились естественно, состроили презрительно-уничижительные рожи, а Неживая обрадовалась, села недалеко на кровать, стало слушать, о чём мы болтаем. Вдруг Левицкая спрашивает у неё:
− Прикольно с такой фамилией?
Неживая улыбается. И такая она беззащитная, не жирная, но пухлая.
Я спрашиваю:
− Как ты вообще сюда попала-то?
Она:
− Не поняла.
А я:
− Вот мы – от спортшколы, у нас в лагерь на одно место двое желающих, отбор. А как ты путёвку получила?
А она:
− Не знаю.
− Ну родители купили путёвку или так дали? − Дело в том, что путёвки в эти лагеря распределяли без денег, какие-то социальные штуки. Мы же тоже бесплатно ездили от спортшколы.
− Не знаю.
− Совсем что ли, дебилка, − Левицкая реально удивилась, ну что: сложно ответить?
А она помолчала и говорит:
− Дебилка.
Все ржут, просто истошно.
А я просто спрашиваю, вот честно, даже не думала о чём-то плохом.
− Ну у тебя же есть увлечения, ты чем-то интересуешься?
− Ага, − говорит Неживая (понимаете: она вообще не обижалась, как инопланетянка). – Я люблю походы. И всегда ездила в лагеря в походные. Но почему-то родители отправили меня к морю. Им удалось путёвку получить морскую. А я море не особо.
− Ясно, − говорю.
− Да, понятно, − сказала и Левицкая. – Это ж лагерь для малоимущих. Как тебе кормёжка? – Левицкая так всегда определяла действительно бедных. Кормили плохо, иногда даже дети травились. То молоком, то помидорами, то полутухлым сыром вонючим. Но реально бедные на честном глазу отвечали, что корм сносный.
− Что такое «кормёжка»?
− Так − хавчик.
− Что такое «хавчик»?
− Еда! – рявкнула Левицкая.
− А-аа. Ну так… − ясно стало, что Неживой всё равно на еду. Она и тут оказалась неуязвимой инопланетянкой.
− А как у тебя с мальчиками? Парень есть? – Это понятно Люба Лобанова спросила. Она только о мальчиках вела разговоры.
Вот тут Неживую удалось вывести из себя. А все эти наши разговоры в лагерях, они имели всегда одну цель – унизить человека, ну похихикать над ним, передразнить. Тут Левицкой не было равных, но и другие любили покрасоваться. И Лобанова Люба тоже. Ну реально, мы были морально сильнее всяких там Неживых и Ко.
Неживая стала краснеть и врать про парня в школе, про парня в походе, ещё что-то про музей. Мы слушали с типа восхищёнными лицами, давились от смеха про себя, а вслух такие: Да ты что! Во кринж! А ты? А он?
И тогда Левицкая спрашивает:
− Ну ты переспала или нет? Я так и не поняла.
Тут уже даже мне стало неловко. Ну человек выдумал, у человека не было никогда парня, ну и что такого? У меня, вот, тоже, никого не было – я так и сказала, чтобы свернуть с опасной темы. Но Левицкая тут же стала всех уверять, что я сама скромняшка, пыль в глаза пускаю, на меня все парни смотрели на награждениях и Сеня всегда со мной. Я так снисходительно улыбнулась в ответ. Про себя подумала: но зачем так издеваться над Неживой? Но вслух не сказала, я тоже вошла в раж. И получилось, что мы заставили эту Неживую рассказать и про секс с парнем и про прочие вещи, о которых не стоит болтать, потому что это дело вообще не наше. Я тут не буду пересказывать, реально было очень смешно. В конце все просто подыхали со смеха. А у наших девчонок постоянно болит пресс, и со стороны эти смеховые корчи смотрелись ещё гаже и подлее. И девчонки, которые нас пригласили, угорали просто над тем, как мы корёжились. И Неживая стала просто пунцовой. Ей никто в лицо ничего не сказал, всё было ясно без слов. Ей надо было сразу уйти в свою комнату, не сидеть, не отвечать. Ну что мы: максимум бы подножку поставили, толкнули или тапочкой запустили в спину. Больше-то ничего! Никто бы из нас не стал к ней приставать и распускать руки, как частенько мы это делали в прошлые года с другими такого рода неживыми. Раньше нас боялись из-за напора, мы были быстрые и сильные, теперь же настало время таких вот моральных унижений, мы до них доросли. И они даже были болезненнее, ведь девчонке не стыдно быть побитой, но стыдно не иметь парня. Вечером к нам подошла Горбуша, она сказала не мне, а Улыбиной (меня Горбуша презирала):
− Неживая пропала. Уже и водолаз на море пошёл.
− Зачем?
− Видели, как она в сторону пляжа по лестнице спускалась. (У нас была как бы набережная, а пляж ниже – Анапа стоит на возвышении, если только это не городской помоечный пляж.)
Вы не представляете, что я почувствовала. Один мамин заказчик, он у мамы шил фраки для бальных танцев, иногда пускался в воспоминания. И он вспоминал, как в молодости они избили какого-то мужика и отобрали у него деньги и какие-то ещё вещи. И вот он шёл домой, в кармане часть ворованных денег, его доля, и тут его обогнала милицейская машина (тогда ещё не было полиции, вместо неё была милиция). И он перетрухнул знатно, он решил, что его сейчас заметут. Но милиция проехала и всё. Но танцор всю жизнь помнил то своё состояние жуткого испуга. Вот и я почувствовала аналогичное. Мы переглянулись с Улыбиной, Левицкая подошла к Горбуше вплотную и сказала:
− А почему ты это нам говоришь?
− Скажите ещё, что это не вы её довели. – Ну не дура?
− Мы сходили поболтать в палату. Запрещено? – это спросила Улыбина.
Лучше бы она не оправдывалась. Я тоже хотела ответить Горбуше. Но мы с ней не разговаривали вообще. Я после этих её слов решила, что накажу её капитаном немо повторно.
Вечер прошёл как обычно. Дискач, на которой я не пошла. В общем всё отлично, но я помнила о Неживой, и это портило мне настроение.
Я так и не узнала, что было и где её нашли… На следующий день я увидела её на торжественной линейке, на закрытии. Их отряд стоял далеко, но я разглядела Неживую, она пряталась за спинами других, лишь её глупая бандана в крупных розовых колокольчиках виднелась.
Ещё раз я увидела Неживую спустя год совершенно случайно. Я поехала в магазин за купальником и шлёпками. Магазин находился в здании бассейна, у меня после сорев был подарочный купон, поэтому я и оказалась в этом фирменном магазине. Он далеко от моего дома, но подарочные сертификаты на дороге не валяются, пришлось плавать с мелкими днём (у нас трени в шесть вечера начинаются и до десяти) и ехать после в магаз. Здание огромное, построенное к олимпиаде-80, там был не только бассейн, там было много залов. И огромный холл с фонтаном. Она окликнула меня сама. Моё имя сложно забыть, как и её фамилию. Я уже в то время чуть изменилась, не была такой уж грубой в общении с обычными людьми. Мы обнялись. Я, вот честно, была рада, что увидела её. Она была в комуфляже.
− У нас тут десант иногда проходит.
− В смысле.
− Ну иногда ходим в бассейн. Раз в неделю. От кружка «десант».
− Ты по-прежнему в походы ходишь? – я спросила после того, как похвалилась, что победила на Москве и, вот, выбрала крутой купальник и тапки.
− Да. – Неживая как-то замялась.
А я мучительно вспоминала, как её зовут. Мне хотелось к ней обратиться по имени. Но я его не помнила, хоть убейте, хоть у меня и память хорошая.
И тут Неживая мне говорит, мы всё стоим у фонтана:
− Я решила научиться плавать.
− А ты не умела?
− Нет. И так обрадовалась, что у нас теперь бассейн иногда. Я пока в лягушатнике, там детей приводят, там стекло и родители смотрят на детей и показывают им, как надо плыть, повторяют за тренером, так смешно, дети же не видят-не слышат в воде…
− А где все твои?
− Так все в буфете, а у меня же волосы такие, их долго сушить.
Волосы у Неживой реально были ну очень густые. Есть такие волос, они почему-то после бассейна вообще не сушатся.
− Так пойдём посидим… − я запнулась, я не знала как её зовут. Просто ужас.
И мы пошли в кафе. Вы не представляете, как Неживая гордилась, что она со мной сидит. А я так радовалась, что могу её угостить, ну хоть как-то загладить вину. Она ещё сопротивлялась и хотела заплатить за нас, но я пресекла это на корню. Там в кафе сидели парни и девочки из её этого походного десанта, многие в камуфляже. Они там что-то говорили о выживании и прочей разной мути, о каких-то ямах, в которые надо хавчик прятать на случай войны. Ну дебилы. И я увидела, что и в этой группе к Неживой относятся снисходительно, как к какому-то толстому недоразумению, и тоже такие: о! привет живым от неживых! Хотя она совсем не была толстой. Когда она несла поднос с кислородным коктейлем и бутером с красной рыбой, то руки у неё были вперёд, у неё натянулись рукава толстовки, ушли вверх по предплечью. И когда она садилась за столик, я увидела шрамы у неё на запястьях. Она поймала мой взгляд. Мы ели почти молча. Неживая была очень голодная. После бассейна все жиробасы хотят жрать, хотя она была вообще не жиробас, просто рыхлятина.
