Рахиль Гуревич
Адгезийская комедия
Глава шестая. Два гостя
Сеня проспал до сумерек. Я поначалу, пока не привыкла, тоже иногда днём дрыхла. Днём совсем не страшно засыпать.
Дождь моросил, но к вечеру посветлело. С листьев за окном капали тяжёлые капли на отлив – кап-кап по мозгам. Я смотрела на тёмные углы комнаты и мне казалось, что они пустые, то есть бесконечные, что угла нет. Сейчас Сеня встанет. Надо его чем-то кормить. Он уже всё съел. Я по началу тоже как-то активнее жевала. Но сейчас вообще забывала есть. Так – чай с конфеткой. Радио молчало, от этого становилось ещё жутче. Я его выключила, болтовню про негров слушать не хотелось совсем. В ОГЭ по «обществу» таких вопросов не было точно.
Заголосил домофон. У меня сердце ёкнуло от испуга реально как у пожилых людей, они очень все пугливые, всё ждут, что нагрянет маньяк и задушит их. Все эти домофоны, телефоны так отвлекают, звонят в самый неподходящий момент. Поэтому дома мы с мамой домофон включаем только когда ждём заказчика. Я подошла и спросила: кто.
− Константин Иваныч!
Ё моё! Этого не хватало! Это ж Сенин отец! Адгезийцы утром предупреждали, а я не придала значения, пропустила мимо ушей…
− Да-да. Четвёртый этаж. − Суетясь, как можно быстрее тыкнула в кнопку домофона, стала отодвигать шкафы в прихожей. Я видела Сениного отца в бассейне, но абсолютно забыла, как он выглядит. Помнила только, что он был в бейсболке, как глупенький доставщик пиццы из фильма.
− Да не бойсь. На месте, – заскрежетал у меня за спиной знакомый гробовой голос. Я даже не стала оборачиваться. Зина!
− Брезгуешь отвечать. Ну-ну, – дребезжало и попрекало в спину. Но мне было не до Зины. Я так и подумала: не до тебя, дура старая, летай иди на своей любимой шабре дальше.
Я вышла в тамбур, чтобы открыть тамбурную дверь.
− Тупая. А Галинка твоя рассеянная соня.
Это невыносимо. Я обернулась и пошла на Зину. Я уже знала, что днём (пусть и сгущались сумерки) она не опасна так, как ночью, она вообще глюк и могла раствориться в любой момент.
− Что ты бесишься, не можешь пережить, что тебя пошлют на оцинковку? На горячую оцинковку! − зашипела я. – Идёшь к своим детушкам, и иди. Навещай их. Что, думаешь, вены порезала мне. А у меня ничего нету – на, вот, глянь. Я тыкнула Зине в её харю своё запястье, но кончено же я просто резанула воздух – Зины не было или не стало. Я пробежала к тамбурной двери. Открыла. И встала в ожидании, выглядывая из двери как жираф из своей клетки, но при этом ручку я не опускала. Люди терялись, когда впервые бывали в нашем доме. Всё-таки лифт между этажей! У лифта, на пролёт выше, топтались кроссовки и вытаптывали, казалось, знак вопроса: куда дальше.
− Сюда-сюда Константин Иванович.
По лестнице спускался человек в спортивном костюме, похожий больше на алкаша, чем на официанта. А уж в алкашах я толк знаю, столько их перевидела за свою жизнь в нашей доме. Но я ошиблась! Когда отец Сени (если это был он, ведь электриков тоже было два) протиснулся между углом в коридоре и шкафом и снял бейсболку, и пожал мне руку, я мельком посмотрела ему в лицо − чисто выбрито, никакой вам щетины, гладкое, розовощёкое. Да и бейсболку он носил по привычке. И совсем не из-за лысины, как многие мужики. В ресторане, где он работал, была такая тема: что-то под старину или нэп – так говорил Сеня, под мещанство. И официанты выглядели такими лакеями прилизанными. Ресторан так и назывался «Чего изволите!» с восклицательным знаком вместо вопросительного. Только обычно у официантов и всех там прочих были ещё усы щёточкой. Но сейчас, понятно, в такой сложный для здравоохранения период, никакие щёточки не нужны. Даже если ресторан откроют, а Сеня ждал, что откроют, он уже с ума сходил сидючи на даче со своими, если откроют, всё равно теперь маски повсюду. Но вроде бы была вероятность, что и не откроют совсем. Неясность присутствовала до последнего.
− Арсентий у вас, Мальвина? – отец Сени осуждающе окинул тамбур с велом и протиснулся в прихожую.
− Да, да! Константин Иванович, проходите.
− Не называй меня Иванович, называй Иваныч. Привычка. Мне так привычнее. Давно тут?
Вот это допрос! Сначала про иванычей, дальше о Сене.
− Утром.
− Что утром?
− Приехал утром.
− А сейчас?
− Проходите, − засуетилась я. – Вот тряпка, протирайте подошвы, чтобы не приставала грязь.
− Грязь пристаёт к таким как ты, Мальвина, − отец Сени нервно и зло ткнул кроссовкой тряпку и прошёл по коридору в мою комнату – там где сейчас дрых на диванчике несчастный Арсентий.
Ну ничего, успокаивала я себя, аккуратно раскладывая свежепрополосканную влажную кофту, оставшуюся от прошлых жильцов и использованную мной в виде тряпки, на границе коридора и комнаты. Всегда, когда наступала на тряпку-кофту, представляла, что топчу этих обманщиков, что их уничтожаю.
− Здравствуйте, − неожиданно странно- заискивающий голос папы Сени.
Я обернулась, вытирая руки о штаны, и оторопела: рядом со столом, напротив двери на балкон, а не у окна, сидел в старинном кресле, но чем-то похожем на компьютерное, человек. У меня промелькнула мысль, что может быть чел зашёл, пока я выходила встречать отца Сени, а может это просто Зина так изменилась? Но Зина всегда была страшной Зиной, мёртвой Зиной, несуществующей Зиной.
Настольная лампа горела на столе, хотя я её не включала. Зачем-то я хотела включить верхний свет, но человек остановил меня:
− Не надо, Мальва. Люблю полумрак. Да и за окном ещё светло.
Папа Сени не знал, куда подасться. Он стоял тут же, около обёрнутого полиэтиленом шкафа-купе. Тут же стояла и табуретка. Я хотела предложить сесть, но, как уже было не раз, слова застряли у меня в горле.
− Мы встречались с вами, извините за фамильярность, − улыбался и подобострастно подкашливал папа Сени.
Я осмелилась посмотреть на человека в кресле. Человек молчал и пронзал, что называется, взглядом. Не в сапогах, какие-то ботиночки чуть мерцали, такие показывают в старых фильмах про гангстеров. Он был в костюме − старом, но не старинном… Он был без сапог, но это тот, в сапогах! У меня даже не было сомнения. Тот самый электрик, который топнул. Вы спросите: испугалась ли я? Нет. Я привыкла. Я верила, что вся чертовщина, а это явно была чертовщина, как-то связана с бабушкой. Я ждала бабушку. Я так боялась криков и разборок Сени с его поехавшим папашкой, что очень обрадовалась неизвестно откуда взявшемуся человеку без сапог. Единственное, что меня удивляло − Сеня не просыпался, сопел и даже похрапывал.
− Здравствуйте, вы, значит, извините, за фамильярность, Мальвиночкин дядя Вася?
− Да, дядя Вася, – человек двигал рукой покровительственно, как бы успокаивая – перстень мерцал в свете лампы. − Вы присаживайтесь, присаживайтесь. И ты, Мальва. – Мне не показалось: человек без сапог подмигнул мне.
Но я осталась стоять, перекатываясь в шлёпках с пятки на носок и обратно – приятное упражнение. Папа Сени сел на табурет.
− Я Константин Иваныч. Папа, вот, Сени. – Голос его просто лился елеем, стелился патокой как из кондитерского шприца в кондитерском ролике.
− И вы приехали за сыном? Сейчас он проснётся и сможете его забирать в целости и сохранности.
− Так можно разбудить?
− Да пожалуйста будите, только без рукоприкладства, а то знаете ли…
Отец Сени стал ворошить сына за плечо, говорить:
− Сеня вставай!
Но Сеня перевернулся на другой бок, а его отец плюхнулся обессиленный на табурет:
− Не нравится мне всё это.
− Что именно? – голос спокойный, но стальной.
− Да вот знаете ли. Как вас звать-величать по отчеству?
− Звать-величать не нас, а вас.
− Не понял, − папа Сени, я видела, был обижен.
− Ну так вас зовут, вы же официант…
− Да. Я официант, − с достоинством сказал папа Сени и приосанился. – Официант на самоизоляции. Мальвина! Я не могу понять, что с Сеней? Усыпили или таблеток наглотался?
− Вы не допускаете, что человек мог устать? Под ливнем ехал в утренних сумерках. Потом тут впахивал, знаете ли, вытяжки, черви – не шутка, грязная работа…
− Он помогал? Молодчина.
− Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, − незнакомец покрутился в кресле несколько оборотов. – Давайте поболтаем с вами за жизнь. А то можете убираться в смысле уехать вам предпочтительнее. Сеня у нас переночует и сам вернётся, завтра утром.
Что-то нехорошее, ненормально-злое, психическое пробежало по гладкому лицу отца Сени:
− Нет уж, − резко, с вызовом.
− Боитесь подросткового секса, ну признайтесь?
Константин Иванович стал краснеть, даже пунцоветь. Это было заметно в полумраке. Он стал багроветь! Наверное, давление, как у нашего тренера, когда он орёт на мелких.
− Так я вас уверяю, они с Мальвой даже не целовались ни разу. Да Мальв?
− Угу, – сказала я и тоже покраснела.
− А вы откуда знаете? − раздражённо спросил папа Сени. – Бывают такие нервные люди, они говорят, а тебе уже становится плохо. В любой момент звездануть могут спокойно. Вот это точь-в-точь папа Сени, ну и я редко-редко, в исключительных случаях так могу себя вести…
− А что тут не знать-то? Дети на виду. Приличные люди.
− Вы не знаете, какие сейчас дети. За ними глаз да глаз нужен. Жуют, снюсы сосут, бухают, вейперят.
− Вы на девочку посмотрите. Она целый день как пчёлка, как пчёлка. Девочка трудяга. А вы ей отдохнуть не даёте даже вечером, даже вечером. У неё цель – ремонт. И она к ней идёт. То есть постепенно, планомерно занимается отделкой стенных и потолочных покрытий, соблюдая режимы высыхания и осуществляя с помощью грунтования и бетоконтакта надлежащую адгезию. Надлежащую, повторюсь, адгезию!
− Какая ещё адгезия? Зубы заговариваете! Начали с поцелуев, закончили адгезией.
− Лучше думать об адгезии, чем о поцелуях. Неправда ли, Мальва? – Ясно, человек в сапогах без сапог троллил меня. − Каждую секунду, каждую минуту! О разных ваших фантазиях, − незнакомец сделал такой лёгко-эротичный финт рукой в воздух, на его перчатке снова блеснули камни, − озабоченные думают. У детей множество других занятий. Вот звание мастера спорта, например, в технике баттерфляй.
− Ну знаете. Они не дети. Ваша Мальвина ещё миниатюрная. А мой – гиппопотам. И мой спинист! Мой выполнил!
− О! Это вы поняли, что он гиппопотам вчера? Когда он вам в репину заехал не по-детски?
− Он рассказал? Он хвалился, что отца родного избил.
− Один раз − ещё не избить. Он вам сдачи дал. И ещё раз сдачи даст. Дерзновенный юнец, дерзновенный…
− Да если бы я помоложе, я бы ему… Да я его маленького неокрепшего в бассейн привёл, я за него боролся, не давал в обиду. Никому не позволял обижать моего сына. Там разные были обидчики. Я и Мальвинушку терпел. Но женщины коварны, женщины с пелёнок свою выгоду вынашивают… − Папа Арсентия неожиданно зарыдал. Но мне его не было жалко. Я его хорошо знала. Он ужасный. Если бы он меня стал заставлять читать, хоть по программе, хоть по допсписку, я бы его убила томом «Войны и мира»…
− Ну Константин Иваныч, не унывайте так. А ведь признайтесь: когда огребаешь, всегда кажется, что с гиппопотамом сцепился, не правда ли? − незнакомец прищурил один глаз.
− Я знаю, знаю, он… − Сенин папа всё горячился, всё бесился, просто испепелял меня взглядом, ненавидящим и подозрительным. На незнакомца он не смел смотреть, говорил всё больше обращаясь к тряпке лежащей у балкона. А вот на меня зыркнуть − это пожалуйста, на того, кто побезобиднее. Я выглядела на тысячу пунктов безобиднее незнакомца. Я готова была убить папу Сени. И правильно ему Сеня врезал, если верить незнакомцу. А ему единственному и можно верить.
− О! Я-то знаю. Я-то хорошо знаю, как вы шастали по лесам в поисках…
− В поисках чего? – Сенин папа взъелся на эти слова, взвился пружиной.
− О-о… Это не тайна ни для кого. Сколько вы сдали монет?
− Каких монет? – Сенин папа пошёл в несознанку, я это сразу просекла, я так сама часто делала.
− Именно, Мальва. Константин-то Иваныч у нас в несознанке. И не вздрагивайте тут. Вы монеты найденные продали за такую сумму, можно было свой ресторан открыть, а не впахивать на дядю. А вы куда их потратили, а?
− На образование дочки.
− Ну не врите, стыдно же. Какой пример подаёте. На собственные нужды потратили. А на какие, а?
Сенин папа пыхтел.
− Где? Кто-то в сети написал про меня? – испуганно вскочил с табуретки отец Сени.
− Да успокойтесь вы, какая разница. Меньше знаете, крепче спите. И неужели вы не узнали меня? Неужели не признали?..
− Нннеет. Вы же дядя Мальвиночки, не отец же?..
− Не совсем. Сына зря терроризируете. Извините, Константин Иваныч, раз уж у нас с вами такой доверительный можно сказать разговор тет-а-тет, не считая наших детей, то уж извините, хочу заметить. Посоветовать, так сказать, по опыту, так сказать, некоторых злодеев. А вы злодей, Константин Иваныч, не отрицайте и руками не машите, а то я вам знаете, как махну, улетите на оцинковку на раз − да, Мальв? Сегодня на оцинковке приёмный день, уж Зина-то там… Вот так-то лучше, сидите, винитесь и помалкиваете. – речитативом как рэп, абсолютно без эмоций тараторил незнакомец и камни на пальцах сигналили как фонари светофора… − Но не буду вилять вокруг да около, и хвостом вилять тоже не стану, я ж не скорпион. Но зря вы, Константин Иваныч, сыну- то столько книг читать задаёте. Зачем?
− Да понимаете, − суетился, затем вскочил и стал ходить по комнате отец Сени. – Время такое, надо, чтобы язык подвешен был. Ну, если хотите, пыль в глаза пускать. Я в своё время мало читал, теряюсь иногда с клиентами, плаваю. Цитаты не узнаю, не узнавал… Сейчас уж давно… непонятно что творится. Вы случайно не знаете, когда вирус-то этот отступит? А то, вон, Мальвочке хорошо, переболела.
− Я не болела, − сказала я. – Просто мама переболела, а я здесь три недели…
− Мальва! Молчи, когда взрослые разговаривают! – закричал отец Сени и топнул ногой. Дай переговорить мужикам. – Отец Сени скорчил елейное лицо и обратился к незнакомцу: − Так не в курсе вы насчёт вируса, что там?
− Где?
− Какие слухи? Когда закончится?
− Когда бондари запляшут, тогда и закончится, − ответил гость. – И не отвлекайте меня. Сыну желаете лучшей участи, хотите его умным сделать, красноречивым?
− Именно! Именно!
− Но сами-то вы данные книги открывали?
− Какие?
− Да что ж такое! – рассердился гость.
− А-ааа. Открывал кончено же… Но не все. Когда ума набираться, если не в пятнадцать лет! Потом поздно будет. Другие дела. Девочки там и…
− Я понял, что у вас одни девочки на уме. Но обратимся снова к нашей теме. Вы бы сами книжечки-то пролистнули.
− Классика и классика. Золотой фонд. Весь мир завидует.
− Вот вам сюжет. Отец и сын влюбились в одну и ту же даму. Она же хочет выйти за третье лицо.
− Где вы такое нашли? – Отец Сени как подкошенный рухнул на табурет и как орангутанг свесил бессильно руки.
− А вот ещё. Голая женщина летает на метле в лес и обратно.
− А-аа – это я знаю, − погрозил пальцем Константин Иваныч, − это знаю. Это «Мастер и Маргарита». Я фильм смотрел. Ну полетала и припарковалась. Это же сказка.
− Ну не скажите, не скажите. Я бы не стал так утверждать… Или вот ещё сюжетец. Рыцарь чахнет над сундуком, там же и отдаёт душу.
− Это не наш сюжет. У нас сундуков не имеется, тем более…
− Ещё сюжет. Пропадает человек в лесу. Ну случается, шёл и пропал. А другой человек, его сосед, идёт по следу, находит пострадавшего и… бросает его, не выводит из леса. А всё, что при нём, забирает с собой. Ничего не напоминает, а?
− Шутите. Не было такого сюжета!
− Ещё как был. Это «Два капитана Каверина». Сыну вашему в десять лет подсунули данную книгу. Ведь «Два капитана», Мальва?
Я стояла как дура.
− Не знаю, я не читала.
− Ну а фильм, Мальва? – пристыдил меня гость.
− Я не смотрела фильм, − развела я руками, как это делают малыши на утренниках в детском саду, такой обескураживающий жест: я, мол, не при делах, извини.
− И вот ещё сюжет. Приходит мужик в ботфортах к мужику, который бросил в лесу друга…
− Не друг он мне, не друг! – табуретка под Сениным отцом подскакивала и дрожала. − Он ещё больше моего нашёл! Он со мной год не разговаривал! Год!
− Окей. Приходит человек в ботфортах и просит своё назад.
− Это не его! Я нашёл! Мы нашли! Это наше!
− Прекрасно! – незнакомец встал со стула. Он изменился. Сейчас он был в ботфортах и камзоле. Он был страшен и величественен, как железный памятник королю из «Нильса с дикими гусями». – А вот я расскажу вашим соседям, что ты их кормильца на тот свет спровадил.
− Э-ээ…
− Я тебя тогда простил, супруга твоя вину на себя взяла, а не ты. Вы ещё сто раз об этом пожалеете. Всю жизнь мучиться будете, уж я обещаю, ещё соседу своему позавидуешь.
− А-а…
− Сыну вашему неправду сказали, и правильно сделали. Сглаз – не сглаз, а… Я считаю, Константин Иваныч, вам пора уезжать. Не надо сына беспокоить. Завтра ветерок, дорога подсохнет… Ливень то какой… Почти сутки, а? В Веретенце у нас почвы-то истощённые, без камней, без руд, а? – Человек в ботфортах испепелял взглядом Константина Иваныча. – Ну как? Уяснили?
Мне показалось, что отец Сени подвисает. В прямом смысле – ноги его не касались пола.
− Д-да-д-да, − Отец Сени совершенно был дезориентирован. Он не мог найти выход из комнаты, и попытался выйти на балкон, то есть зайти за спинку кресла незнакомца.
− Мальва! Проводи! – жёстко сказал мне незнакомец.
− Но…
− Да не бойтесь вы, Константин вы наш Иванович, − незнакомец просто вытряс отца Сени из его ветровки. Или ветровка каким-то неведомым образом вдруг оказалась на полу.
Незнакомец, лязгая шпорами, приблизился к отцу Сени – отец Сени ударился лбом о дверной проём и «полетел» в прихожую.
– И я с вами, – голос незнакомца гремел. − Вы на ку-десять или на рене-логане?
− Вве, − сказал отец Сени.
− Понял. На икс-шестой?
В прихожей зашатались шкафы.
− До свидания Мальвина.
Громко хлопнула дверь. Я побежала повернуть замок, включила свет в коридоре и обследовала пол. Ну конечно: след тут как тут. По привычке я вытерла его тряпкой, повозила ногой – меня как током ударило, может просто нервное.
Я вошла в комнату, а там кроссовка отца Сени! Он как раз топнул правой ногой, протестуя… Зря это он сделал. А он оказывается – трус. Вот почему он Сеню тиранит. Трус −– он с детства трус. А у нас в бассейне трусов нет, из тех, у кого первый взрослый и выше… Я старалась думать о всякой чуши, чтобы не вспоминать историю о пропавшем Сенином соседе…
− Добрый вечер дорогие адгезийцы. Вас приветствует безначальное радио! Ливень в прошлом, в будущем вечность. Тринадцатое июля знаковый для некоторых день. Но расскажем сегодня, какие билеты мы разыграем…
Сеня повернулся на диване:
− О ё! Уже ночь?
− Нет. Всего-то полдесятого.
− Ой, ё! Заспался, поеду, Мальв, домой, − вскочил Сеня, но тут же плюхнулся на диван, потеряв равновесие.
− Нет. До завтра поживёшь здесь.
Сеня сонно водил головой.
− Папа разрешил тебе завтра вернуться. Он тебе написал в мессенджер, − я сказала это помимо своей воли.
− Но как?.. − Сеня хотел спросить, как я узнала, он взял со стола свой телефон: − Тебе тоже мой папа звонил?
− Ну да, звонил, − приходилось со всем соглашаться, счастливый Сеня спал подозрительно-странным богатырским сном, пусть и пробуждение станет для него счастливым.
− А почему тут папина бейсболка?
− Да и кроссовка его здесь! – я протянула непарную обувку.
− Бейсболка у папы счастливая, он не мог… − Сеня вертел в руках кроссовку: − Мальва! Он тут был! – Сеня хлопнул себя по лбу.
− Да был. Завтра утром ему вернёшь. Не трогай его сегодня.
− Да как я его трону? Я тут, а он там.
− Ну и прекрасно. – Сеня подошёл к табурету и взял бейсболку. А что она мятая-то такая? Что здесь было?
− Ничего не было. Нормально поговорили.
− О чём?
− За жизнь.
− С кем?
− Со мной. – А что я должна была ответить? − Констанин Иваныч хорошего остался обо мне мнения.
− Это ты мне будешь рассказывать? О хорошем его мнении?
− Сень, честно. Всё норм. Он раскаялся. Ложись и дальше спи.
− Мне снился странный сон, Мальв. Вроде бы я видел твою бабушку. Она села рядом со мной и сказала, что … ой… потом… не хочу продолжать.
− Раз начал-то! Ну!
− Ну хочу. Дурацкий сон. Надо чаю, что ль, выпить. Надо ж фонт работ определить. Закопались мы с этими вытяжками…
Сеня до сих пор не совсем ещё проснулся, что называется не очухался, но я поняла, что рассказывать он ничего не станет. И я пошла в ванную с чайником. Интересно, сколько осталось в сумке хавчика (там у меня лежали хлебцы)? Кажется, почти уже ничего не осталось…
Глава седьмая.
Ящер и сухонький
Я переваривала происшествие, я думала, что круче, чем сегодняшний вечер не может быть ничего. Как же я ошибалась!
Я отказалась идти с Сеней за продуктами. Есть мне совсем не хотелось. Сеня побесился, сказал, что от меня и так уже осталось одна тень. Но я ответила, что завтра много работы, я – спать, а он пусть купит мне хлебцев и конфет. Я протянула Сене мусорку, куда мы выкинули червивые чулки и замасленную решётку для вытяжки. Сеня сказал:
− Давай выкинем мешки из пылесосов. Там тоже черви.
− Но у меня запасные дома.
− Давай тогда вытряхнем их и поставим на место.
− Сень! Не надо, пожалуйста. Только чисто стало, сейчас опять эта пыль. Завтра. Да и пылесос вряд ли теперь понадобится. Вот дождь закончился, жара наступает, может, стены наконец высохнут, обои поклею, плитку выложу, полы отскребу, и всё.
Я протянула Сене шокер – просто на всякий случай:
− Темно. Разные личности бродят, фонарей нет во дворе, только вдоль бульвара.
− Странные личности. Раньше ты всегда говорила фрики или ещё похуже.
Сеня ушёл. Я закрыла дверь и стала готовить кровать. Я просто удивляюсь на людей, наших жильцов. Один год у нас жили парень с девушкой и собакой. Предыдущую мебель всю подчистую вынесли те, кто жили до. И парень с девушкой купили эту огромную кровать. Широченная, тяжеленная. Я легла. Хоть полежать отдохнуть после странного визита. Телефон рядом. Сеня позвонит – я ему открою. Я заснула. Проснулась достаточно бодрой, прислушалась − тишина. Я заволновалась: час ночи, а Сеня так и не вернулся, я перезвонила Сене – телефон заработал в соседней комнате. Я перешагнула в свою комнату, временно ставшую Сениной, и буквально ослепла! Я попала совсем не в свою комнату. Я зажмурилась и снова открыла глаза. Я была в огромном, если не зале, то какой-нибудь гостиной из голливудского фильма. Очень старинной, с розовато-серыми лестницами, вывернутыми как будто наизнанку, по ним, наверное, невозможно подняться. Серые стены в картинах, белые потолки. Пусто.
− Вижу, вы почти не удивлены, наша любимая Мальва, − раздался тихий спокойный голос кончено же принадлежащий липовому электрику.
Я стояла и не оборачивалась. Я разглядывала помещение. Картины на стенах странные, мазня какая-то, в потолке неказистые люстры.
− Вот именно что неказистые, это вы верно заметили.
Тут по уродливой лестнице стал спускаться ко мне уродец.
− Обижаешь, Мальвина. Я не уродец.
− Ну рептилоид. Я в фильме видела. Там ужасы.
Рептилоид явно меня щадил. Уселся в откуда ни возьмись появившееся кресло. Тоже вполне себе уродское, шарообразное и кособокое.
Я стояла и старалась не смотреть на ящера в жабо, сюртучке и панталонах по-французски. Голова моя была абсолютно пуста.
− Невежливо стоять ко мне спиной, а к ящеру лицом,− раздался спокойный голос. – Но я не гордый, я сам передвинусь.
Рядом с рептилоидом возник абсолютно новый персонаж. А я-то думала – меня приветствовал мой электрик, красивый и статный, и голос тот же самый… Совершенно незаметный сухенький человечек, с чётко очерченными скулами, чем-то даже похожий на костлявого кощея из сказок. Сидел он в совершенно сказочном, абсолютно не подходящем к креслу ящера, витиевато-угловатом кресле-троне, с круглыми подлокотниками.
− Вы не тот? – сказала я разочарованно.
– Тот – это кто?
− Человек в сапогах или ботфортах. Его след в прихожей. Он топнул, и след навсегда, даже тряхнуло меня.
− Ну допустим, кто-то не топает и приходит лишь в твоё отсутствие, мда…
− Вы оборотень?
− Что именно ты подразумеваешь?
− Ну разные личины, разная внешность.
− А внутренность одна?
− А у вас есть внутренность?
− А почему нет? У тебя же есть.
− Но мне казалось, вы неживые, вы бредовые.
− Ну знаешь, додуматься надо − выдать такое, − отозвался рептилоид и погладил жабо. И вдруг я поняла, что рептилоид больше не с мордой бородавчатой и змеиной, а такой, ну что ли, принц, смазливый с волосами по плечи. Как в сказке.
− Вот, вот, − сказал сухонький ещё более проникновенным голосом. − Вот сказка меня больше устраивает, чем бред.
− И вовсе мы не бред, − отозвался принц. И я подумала, что как же внешность говорящего меняет достоверность его слов. Я не сводила с бывшего рептилоида глаз. – Понимаешь, Мальвина?
Я не понимала, но внимала красавцу. Он хорошел на глазах. А какое у него жабо, прозрачное, и вышивка − тонкая, и кружево − филигранное, и оборки волной, края аккуратно мережкой украшены…
− Мы тут как бы живём.
− Где? В бабушкиной квартире?
− Почему именно в квартире? Вообще в Веретенце, ну а дислокация − недалеко, должна же у подземных жителей быть дислокация или не должна?
− А вы подземные жители?
− Не дети подземелья, ясное дело, и в каком-то роде нежители, но всё же хочется иметь пристанище, вечное пристанище.
− Так кто вы? Черти?
− Ну, знаешь…
− Если по-простому, − перебил сухонький, − мы − посредники. Знаешь что это такое?
− Ну конечно. Мама как-то шила платье в салон. Так они накинули двести процентов поверх маминой цены. Двести!
− Продалось платье?
− Конечно. Вот вам и посредники.
− Мы не алчные посредники. Мы денег не берём. Личные заслуги, исключительно заслуги, хвост, можно сказать. Деньги у нас не в цене. Деньги – что? Металл! Презренный металл, – сказал сухонький и сделал знак принцу молчать.
− Мы, знаешь ли, – заторопился принц. − Как бы передержка. Или предупреждение.
− Мы решаем, кто будет страдать в вечных муках, а кого на вольные хлеба отпустим. Слышала такое: Эдем?
− Нет.
− После смерти есть существование и страдание.
− Вы − чистилище? – спросила я в лоб.
− Мальва! Разве ты мёртвая? – сухонький держался скромно, почти вкрадчиво.
− С кем-то при жизни можно легко разобраться, а с кем-то… бывают такие пограничные ситуации. Мы даём людям, или бывшим людям шанс. Шанс исправиться.
− То есть человек после смерти может исправиться?
− Ну что ты привязалась к смерти? Человек может исправиться всегда. Мы по просьбе бабушки печёмся о тебе. Просто по просьбе, вот и всё.
− Это когда Зина меня в помойке чуть не убила? Это забота у вас такая обо мне? По просьбе бабушки?
− Сегодня год со дня смерти сущности Зины. Хватит с неё.
− На оцинковку? – ослепительно улыбнулся принц.
− На горячую оцинковку без вопросов.
− Спалили нашу конторку, − ещё шире улыбнулся принц.
− Я всё равно ничего не поняла.
− И слава бесам! Тебе и не надо понимать, − отозвался сухонький. Он говорил спокойно, даже заупокойно, а принц – эмоционально, неудерживо, нетерпеливо.
− Ответьте, пожалуйста, − я решила задать самый свой насущный вопрос повторно: − Где я нахожусь-то? Под землёй?
Вы, наверное, спросите: почему я так смело общалась с этими чертями, а это, я так думаю до сих пор, были именно они (адгезийцы, мне кажется, очень похожи на чертей, но они как бы выше уровнем, нельзя сказать − пообразованней, но ясно, что нечисть, просто высокоорганизованная нечисть, вроде как инопланетные черти, как космические какие-нибудь пираты, что ли, ну не знаю), − не боялась и всё.
− Так в своём пространстве, Мальвина.
− Ну уж нет. У вас тут какой-то сумасшедший хай-тек, а временами эклектика.
− Мы и ситцевые обои могём, − кажется принц начал дурнеть.
− Такого не может быть в пространстве моей квартиры.
− Но вполне возможно в пространстве бабушкиной квартиры. Она нам разрешила расширить пространство. В этом нет ничего сверхъестественного, − рассудительно заявил сухонький.
− Загробный параллельный мир?
− Пусть параллельный, если тебе так понятнее. Но, согласись, столько книг написано о пространствах, столько фильмов снято. Если бы даже этого не было, возникнуть – дело времени. Возникла же когда-то планета Земля.
Принц вопросительно посмотрел на сухонького, тот кивнул одобрительно – кажется принц не понял слов о планете.
− По поводу убранства. У нас тут не сумасшедший хай-тек. Горе-студенты проектируют, так сказать, в разных программах, – сухонький объяснял спокойно, терпеливо. – Проектируют, проектируют. Допроектировались. Между прочим, мы в зале музея, а вот та лестница ведёт на второй этаж…
− Экстрим.
− Это и есть музей экстрима. Нереально, то есть нереально осуществить, но что-то в этом есть, не правда ли. Автор явно креативщик.
− Не пропадать же такому добру.
− Уродство.
− Все пространства по проектам.
− По чьим проектам?
− Так по ошибочным. Ошибка – самое полезное.
− Ошибка – есть ошибка. Это минус шанс, − спорила я, что они несут? − Эта лестница навыверт опасна!
− Не скажи. Есть массивы, кластеры, пространства ошибок. Вот проектируют студенты комнаты. Бездарно, непрофессионально, с ошибками наигрубейшими. Ну что добру пропадать? Мы тащим всё к себе в Адгезию. Всё лучше, чем пылиться на полках. Мы ничего сами не выдумываем. Мы просто берём с полки наобум, мы даём шанс ошибке. Разве не чудо эти лестницы и кресла?
− Это … не знаю, как сказать… Чудовищная бездарность.
− Вот! Чем чудовищнее бездарность, тем мы сильнее. Мы сильны ошибками, мы аккумулируем их, заряжаемся, подпитываемся. А уж если ошибается талант или гений, так это самое наикрутейшее адгезийское. Мы плаваем в гениальной ошибке.
− Летим стрелой и побеждаем! – одежда принца на глазах серела и дряхлела, превращалась в рубище.
Они конечно же издевались надо мной, намекая на провал с мастером спорта. От злости я прикусила губу.
− Мы навроде вашего завода по переработке вторсырья, – продолжил принц, нарочито не замечая моей реакции. − Берём и делаем из негодного адгезийское годное. У нас знак не зарегистрирован, но зарегистрирован, понимаешь? Он наш, этот знак. Есть у нас и вино, марочное, адгезийское.
− То, что Маргарита выпила?
Принц стал снова красавцем, уставился на меня, и я просто млела от его красоты, от его магнетического взгляда.
− Ну Маргарита, из книжки?
− Книжка? Какая книжка?
− К сожалению, − констатировал сухонький, − мы имеем дело с неосуществлёнными проектами. А та история осуществлённая, она за другими числится силами. Мы туда не лезем. Мы – не большие и не маленькие, мы Веретенецкие. А были амбиции, не скрою, были. Но давно.
− Ваше радио и буквы на стене – тоже проект?
− Не, это так. Шуточки. Радио популярное. Среди веретенцовцев, среди близлежащих посёлков, садоводческих товариществ – везде, где работали мои люди, – гордо отметил сухонький.
