Reigon Nort
Изгнанник
Пролог. Узник.
Полуостров Мортига – самая северная часть континента, отрезанная от остального мира сильными снегопадами и метелями, она имела сообщение с материком Ролен лишь в трёх месяцах: мае, июне и июле. Именно тут когда-то возвели тюрьму Осор, где теперь в позоре и бесчестии доживали свои дни самые ненавистные королю преступники. Стража обращалась с заключёнными хуже, чем можно было себе представить, но всё равно никому и в голову не приходило бежать отсюда. Ведь даже если побег увенчается успехом, (что маловероятно, поскольку на охрану тюрьмы-крепости не скупились) то беглец окажется на клочке земли покрытой метровыми слоями снега, омываемой ледяными морями способными вызвать обморожение и некроз тканей едва тот намочит палец. И только лишь узкий кусок суши соединял полуостров с материком – настолько не значительный, что от моря Ленра до моря Эгайл можно было дойти за час. Оттого на этом перешейке была только одна дорога, вокруг которой стоял форпост – как дополнительное средство охраны. Здесь, также как и в крепости, круглосуточно несли вахту стражники, и именно сюда из большого мира раз в год привозили провиант, оружие и припасы для тюрьмы. И чтобы никто из заключённых не забрался в пустую телегу, и не уехал с полуострова, повозки разгружали тут и отправляли их обратно вместе со стражниками, которые окончили свою службу. А уже потом служащие форпоста, грузили всё на свой транспорт и везли необходимый фураж в крепость-тюрьму. Именно поэтому за всю историю королевства Фендал, никто и никогда не выходил из этих застенок даже в те три тихих месяца, когда снег и метели брали передышку.
Но в этот раз всё случилось иначе. Впервые за не очень долгую, но мрачную историю этого места, глава охраны аванпоста (не без препирательств) пропустил к замку роскошную карету с символикой царской династии, пришедшей вместе с ежегодными телегами и повозками.
Золотой лис, держащий в зубах изумрудный трезубец, ярко сверкал с обоих боков кареты, долгий путь из столицы никак не отразился на её внешнем виде, грязь была только на колёсах и больше нигде.
Стража такой претенциозный транспорт увидела издалека, поэтому уже у входа стоял начальник стражи и он же интендант крепости с выстроенными в ряды караульными. Ворота тяжело и со скрипом поднялись вверх; гужевая упряжка заехала внутрь, все стражники склонили головы, пологая, что там король; дверцы открылись и из неё вышли двое, короны никто из них не носил. Да, это были знатные люди из очень благородных домов, но всё же не из королевской семьи. Интендант подошёл к паре путников и в ответ на поклон ему молча протянули письмо, скреплённое королевской печатью.
***
Двадцать один год провёл Альберион в темнице. Безжизненность каменных стен и жестокое обращение стражников многих сводила с ума даже за вдвое более короткое время. Люди страдали настолько, что порой мечтали о казни, но это желание было для них несбыточным: сидевшие здесь слишком высокородны, дабы их убивать, но слишком опасны, чтобы отпускать или держать в других местах – откуда больше способов сбежать. Однако самый талантливый из военачальников короля всегда был крепче остальных и волей, и решимостью, потому сохранил твёрдость ума и рассудка. Вот только тело было истощено и лишено прежних боевых способностей.
С каменной лестницы доносился лёгкий звук лат и лязг ключей.
«Стражники снова идут кого-то бить» – Подумал Альберион. За столько лет пребывания за решёткой, его волосы и кожа утратили изначальный цвет: стали серыми, словно пытались слиться с окружающими стенами.
Звук становился громче, но его не пугала возможность визита стражников, за пять лет войн с ним случались вещи и похуже избиения.
Лязг прекратился как раз напротив его двери – всё-таки пришли к нему. С тяжёлым металлическим звуком, похожим на грохот и скрип одновременно, замок открылся, и дверь неспешно раскрылась.
– На выход, предатель, тебя везут в столицу. – Как можно громче просипел стражник пропитым и истерзанным простудами голосом. Чтобы стать обладателем такого брутального баса, за свои сорок с небольшим, ему пришлось прикончить немало десятков бочек крепкого алкоголя. Предпочитал он конечно ром, но пил вообще всё, что горит, и это пагубно сказывалось на его здоровье. Ему часто приходилось ушивать свою кольчугу, и подгонять по размеру латы. Так как он постоянно терял в весе. Чему все заключённые непременно радовались. Ведь всякий раз, когда он напивался у него «чесались» кулаки, поэтому после каждой попойки этот стражник шёл бить узников. И с каждым годом его удары становились всё слабее.
– Кажется, король наконец-то решил отрубить тебе голову! – Ехидно произнёс второй стражник. Его улыбка радостно сияла, как и его броня. Этот тип явно следил за собой: всегда выбритый, всегда в чистом, даже когда пьяный.
Альберион не любил заставлять других ждать, да и вещей у него никаких не было, поэтому он, не мешкая, отправился к выходу. Поднявшись по винтовой лестнице на четыре этажа, пленника охватила экзальтация, которую не могла испортить даже новость о возможной казни, ведь впервые за двадцать один год он находился не под землёй. Узник вместе с сопровождающими стражниками оказался выше уровня земли в просторном каменном холле с большим и очень прочным деревянным столом, пропитанным смолой для более долгой службы. В этом самом северном строении материка была очень высокая влажность, а потому всем деревянным сооружениям требовалась дополнительная защита. Помимо стола было ещё пару рядов шкафов из того же лакированного дерева, на полках которых стояли книги с именами всех кто когда-либо провёл свою жизнь в этих казематах. Конечно же, подавляющее число полок были пусты, ведь эту крепость-тюрьму построили не очень давно, но самой дурной славой оно обзавестись успело – некоторые люди умоляли о любом наказание лишь бы не попасть сюда.
Приговорённый наконец-то вновь увидел окна, через которые солнечный свет пронзал крепость, впиваясь в неё, словно волк в старого оленя. Выход из зала закрывали гротескные двустворчатые ворота, сделанные из самого прочного дерева, дополнительно укреплённые кованным закалённым металлом. Их надёжность позволила бы выстоять им десяток часов даже против самого тяжёлого тарана. Ширина была такой, что сюда бы могли въехать стразу три кареты в ряд, а высота позволила бы поставить две кареты друг на друга и они всё равно бы заехали.
Стражники открыли ворота, и морозный ветер сразу же добрался до костей Альбериона. Его жёстко подхватили под локти и буквально поволокли к той самой карете с королевским гербом, у которой всё ещё стояли два лица из королевской стражи. Их доспехи разительно отличались своим роскошеством и изяществом, но при этом выкованы были из куда более надёжной стали, нежели облачения городских и тюремных стражников.
Узник не узнал их лиц: когда он последний раз был в столице, среди охраны короля этой пары не было. Один из них, также грубо, схватил заключённого и впихнул его в карету, после чего залез и сам, а следом и его напарник шагнул внутрь. Затем они оба уселись напротив преступника.
Вошедший последним приказал извозчику трогаться, после чего закрыл дверь и швырнул в некогда самого молодого генерала армии тёплую одежду. Он незамедлительно оделся, при этом всячески старался не показывать что ему холодно: потребовалось не малое усилие воли, чтобы унять дрожь в руках и коленях. Отсюда до столицы ехать полгода, а потому Альберион решил узнать своих попутчиков получше.
– На вашей нашивке вепрь под деревом, герб рода Деран? – Спросил он у стражника слева, выглядевшего помоложе, но будучи при этом сильно крупнее второго конвоира.
– Да, неудивительно, что вы сомневаетесь, наш род не так давно стал известным. – С ненавистью в глазах и фальшивым радушием в голосе ответил стражник, потирая кулак.
Раздался звук плётки, и карета медленно тронулась, под глухой хруст морозного снега.
– И что же такого случилось, что ваш дом стали почитать в приличном обществе? – В голосе приговорённого звучали нотки издёвки.
– Мой дед командовал армией защищавшей крепость Хиски от вашей армии мятежников. Он погиб, но так и не сдался. Люди в столице чтят его подвиг. – С надменной гордостью произнёс наследник дома Деран.
– Но вот крепость я всё равно взял. Ваш дед был храбр, но глуп. – Он уже явно нарывался. Глаза его собеседника заблестели очень нехорошим огнём.
И возглавлявший мятеж почти двадцать пять лет назад перевёл своё внимание на другого попутчика.
– Вашего герба я не узнаю, но полагаю, кто-то из ваших родственников тоже погиб из-за моего бунта? Да и ваше лицо мне кажется знакомым? – Бывший военачальник королевской армии специально не возвращал свой взгляд назад к левому стражнику. Пусть его злость наберёт силу, его сначала оскорбили, а теперь игнорируют. Такое заставляет человека вскипеть от ярости.
Позади отчётливо раздался металлический грохот закрывающихся ворот.
– Вы совершенно правы. В осиновом лесу вы устроили засаду на одну из армий короля, и в битве собственноручно убили моего отца. А я точная его копия. – В глазах этого паренька ненависти не было, только боль и досада от воспоминаний о случившемся.
– А! Узнаю, да. Имени его не вспомню, но не забуду, как вонзил свой меч ему в живот. – Внезапно весь запал Альбериона пропал, к его собственному удивлению, возможно, он теперь повзрослел, а может, сказывается слабость после долгого заточения, но ему тоже стало грустно. Он стал испытывать сострадание к этим людям и вину за гибель их близких.
Но, не смотря на грусть и самоедство, его мозг продолжал раскидывать варианты, как игральные карты за столом. Ему в конвоиры отправили двух молодых и наверняка безрассудных парней, у которых есть абсолютно понятное стремление его убить. И глава королевской стражи не мог об этом ни знать. Скорее всего, этих солдат назначили в королевскую стражу, почти сразу после того, как стало известно о том, что его, самого ненавистного бунтаря и мятежника, собираются вернуть в столицу.
А следовательно, кто-то очень сильно не хочет, чтобы он, в прошлом один из самых важных влиятельных и известных представителей придворной знати королевства Фендал, вернулся в столицу.
– Что ж поездка, судя по всему, выйдет занимательной. – Мысленно протянул предатель короны и нарушитель присяги. Ситуация в которой он оказался, его забавляла, убрав в сторону мысли о побеге. Всё равно попытка убраться была обречена на провал: на нём были очень тяжёлые кандалы, вновь нацепленные после того как он надел тёплую одежду. Но даже если бы оных не было, он не держал в руках меч уже очень давно, и сейчас у него нет ни единого шанса справиться с этими двумя, даже в битве один на один. Но, конечно, его останавливало не только это, ему очень хотелось узнать, во что выльется его новое путешествие до столицы. Предыдущее, что началось двадцать четыре года назад, окончилось для него трагедией, но он всё равно о нём не жалел.
Глава первая. Воин.
Вспоминая родной город (или село) наше воображение осторожно преподносит нам картины, где мы: играем с друзьями, братьями или сёстрами; заботливо обнимаем мать; не очень внимательно слушаем жизненные уроки отца, готовящего нас к взрослой жизни. И старательно прячет печальные холсты, на которых мы: разбиваем нос; ломаем руку; дерёмся за самую красивую девушку. Всё плохое всегда скрывается где-то в глубинах нашего сознания, оберегая от ненужной грусти и печали, интересно, а осознано ли мы делаем подобное или это защитный механизм нашего подсознания? Но как бы там ни было – ностальгия по былым временам и старым местам частенько одолевает всех нас, даже если там и тогда мы больше страдали, чем радовались. И тяжёлая тоска накрывает унылыми вечерами, заставляя бесцельно смотреть в окно или потолок.
– Мой любимый столь близкий сердцу город! Кажется, я не был здесь целую вечность. – Альберион произнёс эти слова с радостью, поддавшись той самой ностальгии, казалось бы, здесь его хотели когда-то казнить (и до сих пор хотят), но эйфория бурлила, кипела, словно долго стояла в чаше на жарком огне.
И то же самое творилось и в его сердце, которое разрывалось от счастья, ведь он снова увидит семью, но при этом сдавливалось болью, поскольку самая вероятная причина его приезда сюда, это публичная казнь.
– Здесь абсолютно ничего не поменялось за последние годы. – Немного по-дружески произнёс Гарет, это тот стражник, что был старше и худее.
За те полгода, что они ехали от тюрьмы до столицы, узник успел с ними познакомиться и даже немного сблизиться. Друзьями они, конечно, не стали, но убить его они уже хотели меньше, но всё равно хотели.
Карета, немного подпрыгнув на подъёмном мосту, минула крепостную стену, завозя внутрь самого опасного и самого презираемого предателя короны, который с упоением смотрел в окно дверцы, жадно изучая улицы.
В государстве, которое постоянно с кем-то воюет, а когда не воюет, то активно готовится к войне, высокого уровня жизни ждать глупо. Ещё до заточения Альбериона, в стране процветала нищета и болезни, на улицах было грязно – голодным людям не до гигиены. Но только не в столице, тут всегда царила чистота (специальные служащие с телегой дважды в день обходили все дома и забирали помои, которые потом вывозили в ямы за чертой города, и такое практиковалось во всех городах с населением больше сорока тысяч). А все горожане если не утопали в роскоши, то постоянно баловали себя излишками. Не умея, и даже не думая экономить хоть на чём-нибудь.
В этом городе не было: ни кузнецов, ни ремесленников, ни мануфактур – здесь вообще не было рабочих и работающих. Все товары в этом городе привозились со всей страны, и привозились, разумеется, с избытком. Здесь можно было найти абсолютно всё, что продавалось благодаря: бесконечным лавкам, прилавкам, рынкам и торговым площадкам – город торгашей готовых продать даже себя, и покупателей, не знающих, куда девать деньги.
Сам же город был настоящей жемчужиной полностью построенной из необычного камня, цвет которого менялся в течение дня: на рассвете город был нежного бледно-синего цвета, в полдень он был абсолютно белый, ну и на закате его оттенок становился изумрудно-зелёным, а ночью в свете факелов камни становились молочно-красными, но не розовыми.
Из-за этого люди приезжавшие сода всего лишь раз, да и то на несколько часов, называли этот город по-разному. Кто-то называл его голубым городом, кто-то белокаменной крепостью, ну а кто-то изумрудной жемчужиной. Но настоящее имя города – Вирган – столица всего королевства, обиталище людей держащих у себя все деньги мира и власть, столь пьянящую для многих дворян.
Восхитительные роскошные дома построенные всё из того же, что и сам город, камня, возвышались над мощёными дорогами и улочками. Между ними блистали своей невероятной красотой сады и парки, состоящие сплошь и рядом из маленьких фонтанчиков и величественных деревьев, на которых росли неправдоподобно яркие зелёные листья, будто каждую ночь их раскрашивали дорогой глянцевой краской.
Многочисленные цветастые клумбы перед входом в каждый дом, резные, но при этом очень крепкие двери из редчайших пород древесины, на которых непременно красовались, вырезанные лобзиком и трудолюбивыми руками, животные, а над входом всегда висел фамильный герб.
– Да-а, я как будто и не уезжал. – Ностальгически протянул приговорённый.
– А вот и главная площадь и дворец короля. – Немного тихо пробубнил Вергонт, он всегда очень тихо говорил, словно плохо владел речью – зато мечом владел искусно. Пока они добирались, он каждый вечер, пару часов перед сном, упражнялся в фехтовании.
Карета остановилась. Через её стеклянное окно лица различить было невозможно, но и слепой бы ощутил, что на площади многолюдно.
Более старший стражник, открыв дверь транспорта, вышел. Через пару шагов он встал смирно, придерживая дверцу. Затем, на воздух полез его младший товарищ, и в такой же позе застыл напротив него. Мгновение спустя они оба кивком указали конвоируемому в сторону площади.
Пора было выходить. Бывший генерал никогда не любил мешкать, потому быстро оказался снаружи.
Яркое южное солнце ударило в глаза, он непроизвольно сощурился, в висках прокатилась боль, в уголках век появились слёзы. Вирган не был самым южным городом королевства, на другом берегу залива Стриктаб стояли ещё города, а так же мыс Юдар – самая южная точка материка. Но столица возведена на территории, где субтропический климат начинал перетекать в тропический, поэтому тепло и солнечно здесь было даже в Ноябре.
Глаза довольно быстро стали привыкать к свету и Альберион смог лучше разглядеть черты приближающегося к нему силуэта. Он конечно очень давно не видел Джермейна, они распрощались ещё до того как его упекли в темницу, но всё-таки это лицо ему не забыть никогда: серые глаза и русые волосы, широкая челюсть и не большой нос. Да, за это время он вырос на целый метр и в плечах стал шире раза в три, но всё равно мимолётного взгляда хватило, чтобы узнать в приближающейся фигуре Джермейна – его единственного, а потому невероятно сильно любимого брата, который был младше узника на четыре года.
– С возвращением домой брат! – Он явно репетировал эту речь, неоднократно представляя себе этот момент. Его широкая улыбка ярко засияла, но ещё ярче сияла корона на его голове.
Младший брат развёл руки стремясь обнять старшего брата.
– Джермейн, братишка я тебя вечность не видел, с радостью тебя обнял бы, но… – Мятежник поднял свои руки, показывая, что они в кандалах, и немного виновато улыбнулся.
В глазах брата воспылала ярость, казалось, что он сейчас готов убить кого-то. Но вот кого?
– Вы что?! Всё это время везли его скованным?! – Гневно, но, не теряя самообладания, и достоинства, прорычал он сквозь зубы. – А ну снимите эту срань с него немедленно!
Вергонт торопливо достал ключ из кармана и принялся освобождать заключённого, он спешил, как мог, отчего получалось только медленнее. Но вот оковы спали, и стражник, звеня цепями, отошёл в сторону.
– Я так рад видеть тебя живым! – Сказал монарх, крепко обнимая брата. – Как много у тебя седых волос! – Продолжил он, оглядывая новоприбывшего с ног до головы. Объятия их закончились, но они продолжали держать друг друга за плечи и с улыбкой смотреть друг другу в глаза.
– Это всё возраст и недостаток солнечного света, я думаю, у тебя уже тоже начала появляться седина. – Альберион смущённо улыбнулся, он всё ещё чувствовал себя неуверенно, не понимая, для чего его сюда привезли.
– Будем надеяться, что это делает нас только краше, а иначе с такими волосами ты и не женишься никогда. – Джермейн рассмеялся.
– Я смотрю, ты теперь король, значит отец… – Ему не хватило сил закончить фразу, невесть откуда взявшийся ком подкатил к его горлу, закрыв проход словам.
– Он умер год назад, теперь я правитель. И первым же указом я приказал тебя освободить. Так что не будь таким угрюмым, ты здесь не для того, чтобы расстаться с головой. Пойдём со мной, я тебя провожу.
Они отправились в сторону от дворца, по белой выложенной из каменных плит дорожке ведущей дальше в небольшой лес. Стража хотела пойти сними, но он приказал тем оставаться на месте.
***
В стране Фендал мёртвых хоронили в земле, ставя над могилами мраморные или хотя бы гранитные бюсты, дабы легче было вспоминать образы давно ушедших, но всё ещё горячо любимых близких сердцу людей.
Но так «вечную память» устраивали для бедных или безродных людей.
Семьи же отмеченные королём за особые заслуги перед отчизной – а именно такие становились знатью – хоронили близких родственников в фамильных склепах уходящих глубоко под землю. Стены, пол и потолок таких мемориалов обкладывали серыми камнями, обтёсанными до прямоугольной формы и гладкой поверхности. А площадь этих помещений не уступала самым большим дворцам королевства. У входа же, в специальных углублениях, всегда лежали пару десятков факелов и масляных светильников. Сами же покойные находились в каменных саркофагах, у изголовья которых и стояли бюсты с изображениями умерших. Богатые знатные семьи помимо мёртвых в склепах предпочитали прятать ещё и различные ценности: золотые тарелки; кувшины; вазы из фарфора или хрусталя, а так же редкие украшения. Скрывались такие богатства не в самих каменных гробах, а в предварительно выкопанных потайных местах заложенных камнями. И только члены семьи знали, где эти схроны.
Королевская семья в своём склепе держала только своих предков, никакого золота тут не было, исключительно мёртвые: дедушки, бабушки, прабабушки, прадедушки и непосредственно родители Альбериона – все сплошь представители главной линии королевской династии за все три тысячи лет.
Стоя у саркофага матери, он беззвучно плакал. Его лицо всегда слабо отображало эмоции, царившие внутри: поджатые губы, наморщенный лоб и полуприкрытые веки – всё, что указывало на грусть, в которой пребывал его разум, ну ещё плохо различимые в темноте слёзы на щеках. Ему не хватало смелости поднять голову и посмотреть на статую с её изображением.
– После того, как отец отправил тебя в Осор, мать замкнулась в себе, она перестала разговаривать и за пару месяцев постарела лет на десять, а через три года умерла. Она очень сильно любила тебя, сильнее, чем кого-либо. – Джермейн стоял справа от брата, положив левую кисть на его плечо.
– Любила, а я её подвёл, пойдя против семьи. Она умерла из-за меня, какой же я ужасный сын! – Чувство вины давило на него, он уже готов был рухнуть на колени под этой тяжестью.
– Не говори так! – Успокаивающе произнёс его младший брат. – Ты поступил, так, как счёл необходимым. Отец был горд тобой, когда ты открыто бросил ему вызов, сказав, что не согласен с его политикой. Он ходил по дворцу довольный, говоря, что воспитал настоящего мужчину, не боящегося высказать своё мнение даже наперекор королю.
Бывший принц повернул голову немножечко левее, переведя взгляд туда, где стоял саркофаг отца.
– Что-то такое он мне и сказал при нашей последней встрече. Я был уверен, что он прикажет отрубить мне голову, начнёт обвинять меня, кричать, что я подлый предатель и неблагодарный сын, но нет, он сел напротив меня и начал говорить, как он мной гордиться. Странная мы семья. – Он слегка улыбнулся.
– Других семей и не бывает. – Ответил нынешний король Фендала.
– Наверное, ты прав. – Альберион посмотрел на брата.
Тот посмотрел в ответ с удивлением; вытаращил глаза, будто вспомнил что-то важное и ухватился за голову.
– Точно! Я же тебя со своими не познакомил, у меня же жена и сын. Ему пока шестнадцать, но он уже лучший фехтовальщик королевства. Идём, я тебя им представлю. – Голос Джермейна дрожал и скакал в интонациях, выдавая неподдельную радость (такую, которую можно было спутать с волнением).
– Дай мне ещё минутку, брат.
– Хорошо, оставлю тебя одного… Буду ждать наверху.
***
Альберион сидел в украшенной золотом фарфоровой ванне, края которой были округлые словно перила, а ножки исполнены в виде массивных львиных лап. Тёплая вода с добавлением специальных ароматизирующих и смягчающих банных масел приятно расслабляла тело и унимала ломящие кости.
Конечно, и в темнице Осор за гигиеной заключённых следили: раз в неделю приходила пара охранников, приказывала узнику раздеться и обливала того из ведра, а затем уходила, оставив на койке полотенце. К их чести, надо отметить, что жидкость в ведре каждый раз была тёплой и далеко не всегда пахла мочой. Но всё равно это мало походило на полноценную помывку.
Поэтому сейчас брат короля наслаждался ванной, как поцелуем любимой. И даже если бы ему оставалось всего десять минут до казни, это всё равно бы не испортило столь долгожданного удовольствия.
Слуги выбрили и подстригли его ещё двадцать минут назад и уже ждали на примерке костюма. Но впервые в жизни он, некогда прославившийся своей решительностью, не хотел спешить.
В дверь вновь постучала прислуга, настойчиво напоминая о том, что светский раут, организованный самим королём в его честь, вот-вот начнётся, и все окажутся в неловком положении, если виновник сего празднества опоздает.
Отец считал, что любимое занятие его старшего сына – война, но это было не так. Альберион больше всего любил балы. Слушать красивую музыку кружась с обаятельной девушкой в медленном вальсе, для него самое приятное занятие на свете. Поэтому на бал он, конечно же, пойдёт и будет там вовремя.
Он нехотя вылез из ванной, взял сразу пару белых полотенец с тумбочки, выполненной из граба покрытого несчётными слоями багрового лака, и начал не спеша ими вытираться.
В дверь начинали стучать всё настойчивей.
Не утруждая себя излишней скромностью, он открыл. Вид его полностью голого тела никого не смутил. В помещение стали входить слуги, держа различные мужские платья. А последний внёс расчёску и сливочное масло.
Нет, масло никто есть, не собирался, им нужно было смазать волосы, перед тем как расчёсываться. Пахли они после такого ужасно, но зато приобретали роскошный блеск.
***
Даже в те дремучие времена, когда королевство Фендал занимало одну шестнадцатую часть материка, а не три четверти, как сейчас, а знать и близко не обладала такими богатствами, какими распоряжалась теперь, высшее дворянство часто устраивало балы. В благородном обществе считалось моветоном, если семья, хотя бы раз за год не потратилась на званый ужин с изобилием деликатесов на столах и изящной музыкой в исполнении лучших музыкантов материка. Шестьдесят лет назад менестрели приезжали сюда из других стран, а теперь на всём материке осталось всего две страны. И почти все музыканты предпочитали жить по западную сторону от Кемад (горного хребта полностью пересекающего материк по долготе). Так что, недостатка музыкантов в королевстве не было, как и кулинарных шедевров.
С каждой захваченной страной разнообразие блюд в рационе богатеев росло. Да и дворцы становились всё роскошней, а костюмы изысканней, потому и празднования в честь своей изобильной жизни превращались во всё более захватывающее и волшебное зрелище. Все пытались похвастаться друг перед другом своими деньгами, но, конечно же, никто не мог превзойти королевские балы. Они всегда для всей знати были главным событием года или времени года, если у королевской четы хватало поводов для нескольких пиршеств.
Для бала Альберион выбрал расшитый серебряными нитями двубортный суконный камзол любимого тёмно-красного цвета. (Во времена службы у своего отца и доспех, и клинок принца имели полностью бордовый цвет, даже конь был чересчур рыжим. Воины других стран, не без страха, звали его кровавым генералом, хотя особой жестокостью наследник трона не отличался, скорее наоборот, тщательно старался избегать не нужных жертв. Что порой приводило только к ещё большему кровопролитию, так что, сам того не желая, своё прозвище юный принц частенько оправдывал.)
Однако, несмотря на свой фаворитизм в цветах, штаны он выбрал из нежно-голубого репса с вышитыми золотом цветами по бокам, и белой шёлковой подкладкой. Так же, из белого шёлка была и его рубашка с чересчур выпирающим жабо, приобретающим под разными ракурсами то синий, то серебристый цвет.
Обер-церемониймейстер, одетый в бирюзовую ливрею, объявлял каждую прибывшую на бал семью. По традиции сначала он называл имена, фамилии, и титулы самых низкородных представителей знати, затем он оглашал стоящих в благородной касте на ступень выше. И так, по нарастающей, до самого короля и его супруги. Каждая семья, даже королевская могла войти в бальный зал только после того как их прибытие огласит обер-церемониймейстер, на время званого ужина он был главным в стране. И по той же традиции все уже находившиеся в праздном зале должны были кланяться вошедшим, в знак уважения перед их статусом. И эти порядки бережно чтили на протяжении тысячелетий.
Альберион стоял в холле перед залом, совершенно один. Поскольку всех приглашённых уже огласили, остались только он и королевская семья, но та войдёт через другой проход. Дожидаясь, когда произнесут его имя, бывший принц, вспоминал, как он так же стоял перед началом бала рядом со своим отцом и матерью, в своём любимом красном костюме, мать часто говорила, что тот ему очень к лицу. Их появление всегда было главным событием, юные красавицы выстраивались в очередь, чтобы потанцевать с наследником трона, и каждая надеялась, что именно её он выберет своей принцессой.
Охваченный волнительными воспоминаниями виновник бала не сразу расслышал своё имя. Лишь когда широкие окрашенные в молочно-белый цвет позолоченные двери отворились, до него дошло, что пора выходить.
Более двух тысяч человек в изысканных нарядах и самых дорогих украшениях, общались друг с другом в просторном зале, освещённом десятью тысячами свечей. Деревянные столы, облагороженные резьбой и накрытые скатертями из дамасской ткани, стояли вдоль стен, дабы не мешать танцевать людям в центре зала.
За почти два десятка лет заключения, много чего забылось из боевых навыков, но вот дворцовый этикет отложился в памяти надёжней. И он вошёл в зал роскошеств и излишеств так, как подобает благородному человеку. Но никто не ответил на это любезностью.
Из присутствующих ни один, не склонил голову в вежливом поклоне, не посмотрел ему в глаза – они вообще не смотрели на него. Демонстративно выражая своё призрение к нему, все окружающие повернулись спиной. Идя по залу, он видел только затылки.
И вот теперь в голове вспышкой молнии пронеслась мысль:
(Обер-церемониймейстер не назвал его фамилии! Произнесли только его имя, но не фамилию. А значит, он всё ещё преступник: освобождённый, помилованный, но преступник – изменник, предавший свою семью и государство. Безродная челядь, в глазах привилегированной знати.)
Отец лишил его всех титулов, права наследовать трон и фамилии, он отрёкся от него, узнав о его намерении поднять восстание.
(Ты мне больше не сын, ты больше не принц, ты больше никто! Ни один человек не вступит в армию такого безродного выродка, как ты!)
Так он кричал в тот вечер, брызгая в гневе слюной, будучи при этом изрядно пьяным. И слово своё сдержал, подписав на следующий же день указ о лишении своего старшего сына всех привилегий и званий. Превратив его в безродного человека, у которого теперь даже родителей не было.
Таким он и остался по сей день. Его освободили – да, но он всё ещё человек без статуса: ни дворянин, ни князь, ни лорд и даже не пастух. Просто освобождённый узник, которому так и не простили предательства.
А для этих людей, если ты не являешься представителем знати, то ты и не человек вовсе. Да теперь у их лошадей родословная длиннее, чем у него, да и слуги в кастовой цепочке стоят выше него.