Ричард Морган
Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии
Однажды, в редкий вечер, когда я сидел у Ватанабе один и трезвый, я, сглотнув отроческую гордость, спросил у старика совета. Я несколько недель читал и перечитывал рекламные листовки вооружённых сил ООН, и мне был нужен толчок в какую-нибудь сторону.
Выслушав меня, Ватанабе усмехнулся, посасывая трубочку.
– И я должен дать тебе совет? – спросил он. – Поделиться с тобой мудростью, приведшей вот к этому?
Мы оба обвели взглядом крошечное заведение и расстилавшиеся за ним поля.
– Ну… да.
– Ну… нет, – решительно ответил старик, снова принимаясь за трубочку.
– Ковач?
Я моргнул и увидел перед собой Ортегу, она с любопытством смотрела мне в глаза.
– Ты собираешься что-то рассказать?
Печально улыбнувшись, я посмотрел на сияющие хромированной сталью столики.
– Наверное, нет.
– Кухня здесь хорошая, – заверила она, неправильно истолковав мой взгляд.
– Что ж, тогда давай поедим.
Ортега провела меня по коридорам на мостик. По её словам, «Летучая рыбка» была списанным воздушным тральщиком, купленным впоследствии каким-то океанографическим институтом. Затем институт или закрылся, или переехал на новое место, комплекс на набережной разорили, но кому-то пришла в голову мысль переоборудовать «Летучую рыбку» под ресторан и подвесить её в воздухе на высоте пятисот метров над заброшенными зданиями института. Время от времени воздушное судно аккуратно опускалось на землю, чтобы исторгнуть из чрева насытившихся посетителей и взять новых. Длинная очередь желающих выстроилась вдоль двух стен ангара, но Ортега помахала полицейским значком и, когда бывший тральщик в очередной раз опустился в ангар через открытую крышу, мы поднялись на борт первыми.
Я уселся за столик, закреплённый на полу на металлической ножке, и подобрал под себя ноги. Мостик окружало слабое мерцание силового поля, которое поддерживало температуру на терпимом уровне и укрощало шквалистый ветер до приятного бриза. Стены, выложенные шестиугольными прозрачными плитками, открывали вид на раскинувшееся внизу море. Я неуютно поёжился. От высоты у меня всегда кружилась голова.
– На нём следили за перемещениями китов, – заметила Ортега, указывая на корпус. – В те времена, когда такие учреждения ещё не могли позволить себе спутники. Разумеется, после Дня понимания всем сразу же захотелось говорить с китами. Представляешь, киты рассказали о марсианах больше, чем четыреста лет раскопок на Марсе! Господи, киты помнят, как те высадились на Землю! Так называемая «видовая память».
Ортега помолчала.
– Я родилась в День понимания, – вдруг ни с того ни с сего сказала она.
– Правда?
– Да. Девятого января. Меня назвали Кристиной в честь учёной из Австралии, специалиста по китам, работавшей в группе переводчиков.
– Здорово.
И вдруг до Ортеги дошло, с кем она разговаривает. Она небрежно пожала плечами.
– В детстве на такие вещи смотришь по-другому. Если честно, я хотела, чтобы меня назвали Марией.
– Часто сюда заглядываешь?
– Не очень. Но я решила: выходцу с Харлана тут понравится.
– Ты не ошиблась.
Подошедший официант голографическим фонариком высветил над столиком меню. Быстро пробежав взглядом перечень блюд, я выбрал наугад что-то вегетарианское.
– Ты не разочаруешься, – одобрила мой выбор Ортега. Она повернулась к официанту: – Мне того же самого. И сок. А что будешь пить?
– Воду.
Выбранные блюда на мгновение вспыхнули розовым цветом, и меню исчезло. Убрав ловким движением голографический фонарик в нагрудный карман, официант удалился. Ортега огляделась, ища нейтральную тему для разговора.
– Значит, у вас… м-м-м… на Миллспорте есть подобные заведения?
– Да, но только на земле. С летательными аппаратами у нас негусто.
– Вот как? – Она вежливо подняла бровь. – Миллспорт это ведь архипелаг, разве не так? Я полагала, воздушные корабли…
– Очевидный выход, если мало недвижимости? Конечно, в этом что-то есть, но, по-моему, ты кое-что забыла. – Я многозначительно поднял взгляд вверх. – Мы не одни.
Ортега поняла.
– Орбитальные станции? Они враждебно настроены?
– Хм… Скажем так: они капризные. Сбивают любой летательный аппарат больше вертолета. Никому не удалось ни забраться внутрь, ни приблизиться к ним, так что нет и возможности узнать, какие параметры в них запрограммированы. В общем, мы предпочитаем не рисковать и без особой необходимости в воздух не поднимаемся.
– Это значительно усложняет межпланетные перелеты.
Я кивнул.
– Ну да. Вот только межпланетных перелетов как таковых у нас нет. Других обитаемых планет в системе не существует, а мы ещё слишком поглощены изучением своего мира, чтобы заниматься освоением соседних. Правда, есть разведывательные зонды и обслуживающие челноки, летающие к орбитальным платформам. На них занимаются добычей редких элементов. К вечеру появляются два окна для запуска на экваторе, а на рассвете одна щель в районе полюса. Судя по всему, несколько станций сошли с орбиты и сгорели в атмосфере. Вот и образовались дыры. – Я помолчал. – А может быть, их кто-то сбил.
– Кто-то? Ты хочешь сказать, не марсиане?
Я развел руками.
– А почему бы и нет? Всё, найденное на Марсе, или разрушено до основания, или погребено под землёй. Или так искусно замаскировано, что мы десятилетиями смотрели и только не видели. То же самое можно сказать про большинство заселённых миров. Всё свидетельствует о том, что был какой-то конфликт.
– Но археологи утверждают, что это была гражданская война или колониальный захват.
– Да, верно. – Сложив руки на груди, я сел на место. – Археологи говорят то, что им приказывает Протекторат. В настоящий момент считается модным оплакивать трагедию марсианской цивилизации, развалившейся на части, скатившейся в варварство и полностью вымершей. Многозначительное предостережение наследникам. Ради блага всей цивилизации, не выступай против своих правителей.
Ортега беспокойно оглянулась по сторонам. Разговоры за соседними столиками затихли. Я продемонстрировал наблюдавшим лучезарную улыбку.
– Ты не против, если мы сменим тему разговора? – сухо спросила Ортега.
– Абсолютно ничего. Расскажи мне о Райкере.
Дискомфорт растворился в ледяном отчуждении. Положив руки на стол ладонями вниз, Ортега уставилась на них.
– Нет, лучше не надо, – помолчав, сказала она.
– Справедливо. – Некоторое время я не отрывал взгляда от туч, мечущихся по небу за силовым экраном, стараясь не смотреть на море под нами. – И всё же, кажется, что ты хочешь поговорить о нём.
– Как это по-мужски.
Подали заказ, и мы молча принялись за еду. Автокухня «Хендрикса» предлагала прекрасно сбалансированное питание, и несмотря на это я обнаружил, что проголодался как волк. Еда пробудила чувство голода, превышающее потребности желудка. Я выскреб содержимое тарелки до дна, когда Ортега не успела расправиться и с половиной.
– Еда ничего? – насмешливо спросила она после того, как я откинулся на спинку стула.
Я кивнул, стараясь прогнать воспоминания, связанные с блюдами из морепродуктов, но не желая пробуждать подготовку посланников – дабы не испортить ощущение сытости. Сидя здесь, глядя на чистые металлические поверхности бывшего тральщика и небо над головой, я ощущал нечто близкое к полному удовлетворению. Похожее чувство я испытал, когда Мириам Банкрофт оставила меня в полном истощении в номере «Хендрикса».
Пронзительно зазвонил телефон Ортеги. Достав аппарат из кармана, она ответила, поспешно дожевывая.
– Да? Угу. Угу, хорошо. Нет, мы пойдем. Вот как? Нет, оставь и его тоже. Так будет лучше. Да, спасибо, Зак. Я перед тобой в долгу.
Убрав телефон, Ортега вернулась к еде.
– Хорошие известия?
– Это зависит от того, с какой стороны смотреть. Наши ребята проследили два местных звонка. Один из них был сделан на ринг, здесь, в Ричмонде. Я знаю это место. Сейчас мы туда съездим.
– А другой?
Оторвав взгляд от тарелки, Ортега тщательно прожевала то, что было у неё во рту, и проглотила, запив соком.
– Второй звонок сделан домой Банкрофту. На виллу «Закат». Что скажешь по этому поводу?
Глава девятнадцатая
Ринг, про который говорила Ортега, находился на старом контейнеровозе, поставленном на прикол в северной части залива, напротив бесконечных рядов заброшенных пакгаузов. Судно имело не менее полукилометра в длину и было разделено на шесть хорошо различимых грузовых отсеков. Тот, что ближе к корме, похоже, был открыт. С воздуха корпус казался однотонно оранжевым, и я решил, что это ржавчина.
– Не верь глазам своим, – проворчала Ортега, когда мы делали круг, заходя на посадку. – Корпус покрыт слоем полимеров толщиной четверть метра. Теперь, чтобы утопить эту посудину, потребуется направленный взрыв.
– Каких же денег это стоило?!
Она пожала плечами.
– Нашлось кому помочь.
Мы приземлились на причал. Заглушив двигатели, Ортега навалилась на меня, осматривая палубу контейнеровоза, казавшуюся на первый взгляд пустынной. Я как мог подался назад, чувствуя себя неуютно и от прикосновения гибкого женского тела, и от переполненного желудка. Почувствовав моё движение, Ортега вдруг осознала, что сделала, и резко выпрямилась.
– Никого нет дома, – смущённо сказала она.
– Похоже на то. Быть может, всё же стоит зайти и взглянуть?
Мы вышли из машины, и на нас набросился ветер с залива, визитная карточка Бей-Сити. Мы поспешили к крытому алюминиевому трапу, ведущему на нос судна. Место было неуютно открытым, и я шёл, беспокойно оглядывая палубу и мостик корабля. Никакого движения. Я чуть прижал левую руку к бедру, удостоверившись, что фибергриповая кобура не соскользнула вниз, как это нередко происходит с дешёвыми моделями после двух дней носки. Нащупав «Немекс», я немного успокоился. Есть надежда, что если в нас начнут стрелять, я смогу ответить.
К счастью, не потребовалось. Мы без препятствий подошли к трапу. Вход перегораживала тонкая цепочка с прикреплённым объявлением от руки:
«РОЗА ПАНАМЫ»
БОЙ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ – 22.00
ПЛАТА ЗА ВХОД ДВОЙНАЯ
Подняв прямоугольник из тонкого металла, я с сомнением посмотрел на грубо выведенные буквы.
– Ты уверена, что Резерфорд звонил именно сюда?
– Как я уже говорила, не верь глазам своим, – сказала Ортега, снимая цепочку. – В настоящее время это особый шик. Чем проще, тем лучше. В прошлом сезоне здесь была неоновая вывеска, но сейчас и этого недостаточно. Таких крутых заведений всего три или четыре на планете. На ринге запрещено снимать – ни голосъемок, ни даже телевидения. Ну как, ты идешь?
– Странно.
Я последовал за Ортегой по трапу, вспоминая схватки, на которые ходил в молодости. На Харлане бои обязательно транслировались. Из всех развлекательных программ у них была самая большая аудитория.
– А разве у вас бои не популярны? – спросил я.
– Конечно, популярны. – Даже несмотря на искажающее гулкое эхо, я расслышал прозвучавшее в голосе Ортеги презрение. – Наоборот, такого рода зрелищ всегда маловато. Вот на этом и играют подобные забегаловки. Понимаешь, первым делом эти ребята создали «Кредо»…
– Какое «Кредо»?
– «Кредо чистоты» или что-то в таком духе. Кстати, тебе никогда не говорили, что перебивать других невежливо? Так вот, согласно этому «Кредо», если хочешь смотреть бой, его надо смотреть вживую. Никаких трансляций по сети. Это показатель класса. И поскольку количество мест в зале ограничено, спрос взлетает до небес. Билеты становятся очень соблазнительными, что делает их очень дорогими, что, в свою очередь, делает их ещё более соблазнительными. А тому, кто всё это устроил, остается только считать барыши.
– Ловко придумано.
– Да, очень ловко.
Дойдя до конца трапа, мы шагнули на открытую палубу и снова подставили себя холодному пронизывающему ветру. По обе стороны от нас возвышались крыши грузовых отсеков, похожие на гигантские стальные волдыри высотой по пояс, вскочившие на коже корабля. За дальней выпуклостью в небо вздымался мостик, казалось, не имеющий никакого отношения к палубе, на которой мы стояли. Двигались только цепи крана, слегка покачиваясь на ветру.
– Последний раз я была здесь, – сказала Ортега, повышая голос, чтобы перекрыть шум ветра, – из-за того, что тут поймали недоумка с первого канала Всемирной сети, пытавшегося пройти на поединок с имплантированным оборудованием для записи. Его выбросили в залив. Предварительно вырвав плоскогубцами имплантированную камеру.
– Очень мило.
– Как я уже говорила, это классное заведение.
– Лейтенант, вы нам льстите. Я даже не знаю, как вас благодарить. – Кашляющий голос донёсся из ржавых старинных громкоговорителей с рупором, установленных на двухметровых стойках вдоль поручней. Рука стремительно метнулась к «Немексу», а взгляд обежал периферию зрения так быстро, что стало больно. Едва заметно покачав головой, Ортега посмотрела вверх на мостик. Подсознательно договорившись действовать, мы оглядели палубу в противоположных направлениях, ища признаки жизни. Несмотря на напряжение, я ощутил прилив тепла, вызванный такой неожиданной согласованностью.
– Нет-нет, сюда, – произнес металлический голос, и на этот раз он донёсся из громкоговорителей на корме.
Я увидел, как тали одного из кормовых кранов вдруг с лязгом пришли в движение, судя по всему, поднимая что-то из открытого грузового отсека на мостик. Я крепче стиснул «Немекс». Над головой сквозь пелену облаков пробилось солнце.
Тали закончились массивным чугунным крюком, в изгибе которого стоял говоривший, сжимая в одной руке доисторический микрофон, а второй слегка придерживаясь за цепь. Одетый в не подходящий к месту серый костюм, трепещущий на ветру, мужчина свисал с цепи под опасным углом. Светлые волосы вспыхнули, поймав случайный луч солнца. Я прищурился, приглядываясь повнимательнее, чтобы быть уверенным. Оболочка синтетическая. И очень дешёвая.
Кран развернулся над изогнутой крышей грузового отсека, и синтетический мужчина легко спрыгнул на неё, улыбаясь.
– Элиас Райкер, – произнес он голосом, ничуть не смягчившимся без микрофона. Судя по всему, кто-то изрядно сэкономил на его голосовых связках. Мужчина покачал головой. – А мы-то надеялись, что больше никогда вас не увидим. Какая у нашего правосудия короткая память!
– Карнаж? – сказала Ортега, складывая руку козырьком, чтобы защитить глаза от солнечного света. – Это ты?
Отвесив поклон, синтетический мужчина убрал микрофон в карман пиджака и начал спускаться по покатой крыше отсека.
– Эмси Карнаж к вашим услугам, господа полицейские. Помилуй бог, а чем мы обидели вас сегодня?
Я молчал. Похоже, я должен был знать этого Карнажа, но пока что у меня было слишком мало информации, чтобы начать работать. Вспомнив слова Ортеги, я встретил приближающегося синтетика угрюмым отрешённым взглядом, надеясь, что достаточно похож на настоящего Райкера.
Дойдя до края крыши, синтетический мужчина спрыгнул на палубу. Вблизи я рассмотрел, что грубо сработаны не только его голосовые связки. Эта оболочка разительно отличалась от той, что была у Трепп до того, как я её спалил. Она вообще вряд ли имела право называться телом. У меня мелькнула мысль, не приобрел ли её Карнаж в какой-нибудь антикварной лавке. Жёсткие чёрные волосы походили на проволоку, силиконовая кожа лица стала дряблой и отвисла, на бледно-голубых глазах читалось клеймо изготовителя. Тело выглядело чересчур крепким, а в руках было что-то не так: они напоминали не столько конечности, сколько двух змей. Из манжет пиджака торчали гладкие безжизненные кисти. Синтетик протянул безликую руку, словно предлагая её изучить.
– Ну? – мягко спросил он.
– Обычная проверка, Карнаж, – пришла мне на помощь Ортега. – К нам поступило сообщение, что сегодня вечером на представлении будет взорвана бомба. Мы пришли посмотреть, в чем дело.
Карнаж рассмеялся дребезжащим смехом.
– Как будто вам есть до этого какое-то дело.
– Ну, как я сказала, – спокойно произнесла Ортега, – обычная проверка.
– Что ж, в таком случае приглашаю пройти внутрь. – Вздохнув, синтетик кивнул на меня. – Что с ним? Или во время хранения затерялась речевая функция?
Мы прошли на корму и оказались у глубокого колодца, образованного последним грузовым отсеком со снятой крышкой. Заглянув внутрь, я увидел круглый белый ринг, окружённый с четырех сторон идущими вверх рядами металлических и пластмассовых кресел. Вверху были подвешены гирлянды осветительного оборудования, но я не нашёл тарелок и шпилей антенн для передачи телеметрической информации. В середине площадки человек на коленях выводил рукой какой-то замысловатый узор. Услышав наши шаги, он поднял голову.
– Арабская вязь, – заметил Карнаж, перехватив мой взгляд. – Это связано с темой сегодняшнего поединка. В этом сезоне все бои называются по аналогии с карательными операциями Протектората. Сегодня будет Шария. Мученик десницы Господа против Десантника Протектората. Единоборство без оружия, ножи не длиннее десяти сантиметров.
– Другими словами, кровавая бойня, – сказала Ортега.
Синтетик пожал плечами.
– Этого желают зрители, а именно они платят деньги. Я отдаю себе отчёт, что теоретически возможно нанести смертельную рану десятисантиметровым лезвием. Но сделать это очень непросто. Как говорится, проверка боевых навыков. Сюда, пожалуйста.
Мы прошли по узкому коридору в трюм корабля. Замкнутое пространство наполнилось гулом наших шагов.
– Полагаю, сначала вы хотите осмотреть арены, – крикнул Карнаж, перекрывая эхо.
– Нет, давайте пройдем к резервуарам, – предложила Ортега.
– Вот как? – Судить по синтезированному голосу такого невысокого качества было трудно, но мне показалось, что Карнаж развеселился. – Лейтенант, вы точно ищете бомбу? По-моему, самым вероятным местом была бы арена…
– Карнаж, у тебя есть что прятать?
Обернувшись, синтетический мужчина недоумённо уставился на меня.
– Нет, что вы, детектив Райкер. В резервуары – так в резервуары. Кстати, поздравляю с возвращением дара речи. Как чувствовалось на хранении, холодно не было? Разумеется, вы, вероятно, не предполагали, что сами окажетесь там…
– Достаточно, – вмешалась Ортега. – Проводи нас к резервуарам, а болтовню оставь на вечер.
– Ну конечно. Мы рады оказать содействие правоохранительным органам. Как представители закона вы…
– Да-да. – Начиная терять терпение, Ортега оборвала словесный понос взмахом руки. – А теперь веди нас к резервуарам, мать твою.
Я вернулся к молчаливому убийственному взгляду.
Мы проехали к отсеку резервуаров в маленьком изящном вагончике с электромагнитным приводом. По пути попались ещё два переоборудованных грузовых отсека с такими же площадками, окруженными рядами кресел, но только с пластмассовым покрытием. Наконец мы прибыли на место и, выйдя из вагончика, прошли через обязательный шлюз ультразвуковой очистки. Массивная стальная дверь, гораздо более грязная, чем в центре хранения психической информации, распахнулась наружу, открывая белоснежно чистое помещение.
– Тут приходится расстаться с нашим образом, – небрежно бросил Карнаж. – Грубые примитивные технологии – это хорошо, когда речь идёт о том, чтобы ублажить публику, но за сценой… – Он обвел рукой сверкающее современное оборудование. – Как говорится, нельзя приготовить омлет, не разбив яйца.
В огромном носовом отсеке было прохладно. Освещение здесь – мрачное и тусклое, а оборудование – сделано по самому последнему слову техники. Если неярко освещённый мавзолей Банкрофтов в центре хранения психической информации мягким и воспитанным голосом говорил о богатстве, если зал загрузки оболочек центральной тюрьмы Бей-Сити стонал о минимальном финансировании, то хранилище «Розы Панамы» грубо ревело о силе. Вдоль переборок торпедами на толстых цепях висели заряженные трубы, подключённые к центральной системе наблюдения, которая располагалась в противоположном конце трюма. Толстые чёрные кабели соединений извивались по полу, словно питоны. Монитор взгромоздился на некое подобие алтаря, посвященного какому-то отталкивающему божеству в паучьем обличье. Мы прошли к нему по металлическому трапу, поднятому на четверть метра над застывшими в судорогах кабелями. Справа и слева за монитором блестели квадратными иллюминаторами два просторных резервуара, вмонтированные в дальнюю переборку. В правом резервуаре уже плавала оболочка, подсвеченная сзади, распятая на протянувшихся к ней кабелях, идущих от датчиков.
Мне показалось, что я попал в Андрический кафедральный собор в Ньюпесте. Подойдя к центральному монитору, Карнаж развернулся и раскинул руки, став похожим на оболочку в резервуаре у него за спиной.
– С чего желаете начать? Уверен, вы принесли с собой новейшее оборудование для обнаружения бомб.
Ортега пропустила слова мимо ушей. Приблизившись на пару шагов к резервуару, залитому холодным зеленоватым светом, она заглянула внутрь.
– Одна из сегодняшних потаскух?
Карнаж шмыгнул носом.
– Если отбросить словесную шелуху, то да. Но мне бы очень хотелось, чтобы вы поняли разницу между тем, что предлагают в грязных закутках на берегу, и вот этим.
– И мне тоже, – сказала Ортега, продолжая разглядывать плавающую в резервуаре оболочку. – В таком случае, где вы раздобыли вот это?
– А я откуда знаю? – Карнаж принялся демонстративно разглядывать пластиковые ногти на правой руке. – О, если вас это так уж интересует, у нас где-то должен быть торговый чек. Судя по её виду, я бы сказал, что оболочка от компании «Ниппон органикс». А что, это имеет какое-то значение?
Подойдя к стене, я тоже уставился на плавающую оболочку. Стройная, жилистая, смуглая, с раскосыми глазами, изящно приподнятыми в уголках, и пучком чёрных прямых волос, повисших в геле сгустком водорослей. Гибкие руки с длинными кистями художницы, но мускулатурой опытного бойца. Это было тело техногенного ниндзя, такое, о каком я мечтал в пятнадцать лет, трясясь от холода сырыми ньюпестскими ночами. Оно мало отличалось от той оболочки, что мне дали во время войны на Шарии. Приблизительно такую же я купил в Миллспорте с первой большой получки; в этой оболочке я познакомился с Сарой.
Я словно смотрел на себя в зеркало. На себя, которого создал где-то в сплетениях памяти, уходящих в раннее детство. Вдруг я почувствовал, что стою не с той стороны зеркала, сосланный в тело европейца.
Подойдя к резервуару, Карнаж похлопал ладонью по стеклу.
– Вы одобряете, детектив Райкер? – Я промолчал, и он продолжал: – Уверен, что одобряете. При вашей страсти к, скажем так, рукоприкладству. Но эти экземпляры особенные. Прочное шасси; кости из искусственно выращенных сплавов, соединены полимерными связками и сухожилиями, усилены стекловолокном; нейрохимия «Хумало»…
– У меня тоже есть нейрохимия, – вставил я, чтобы что-нибудь сказать.
– Про вашу нейрохимию мне известно, детектив Райкер. – Даже в голосе такого низкого качества я различил тихие, неприятные интонации злорадства. – Пока вы находились на хранении, мы всё тщательно изучили. Знаете, были даже разговоры о том, чтобы вас выкупить. Я имею в виду физическую оболочку. Были планы использовать её для показательных избиений. Разумеется, это происходило бы не по-настоящему; мы даже думать не смеем о том, чтобы устраивать в нашем заведении подобные вещи. Это ведь было бы уголовным преступлением. – Карнаж сделал драматичную паузу – Но затем мы пришли к выводу, что показательные избиения… м-м-м… не соответствуют духу заведения. Понимаете, это было бы снижением марки. У нас ведь происходят только настоящие поединки. А жаль, вы успели обзавестись таким количеством друзей, что народ бы валом валил.
Я не слушал его пустую болтовню, но вдруг до меня дошло, что настоящий Райкер был бы оскорблён подобными разговорами. Поэтому я, отвернувшись от резервуара, пригвоздил Карнажа к месту, как мне показалось, подобающим взглядом.
– Однако я отвлекся, – спокойно продолжал синтетик. – На самом деле я хотел сказать, что ваша нейрохимия рядом с тем, чем обладает эта система, всё равно что моё синтезированное кваканье по сравнению с голосом Анчаны Саломао. Здесь, – снова указал он на резервуар, – нейрохимия «Хумало», запатентованная компанией «Кейп нейроникс» лишь в прошлом году. Приближается к духовному уровню. В ней нет ни химических усилителей синаптических сигналов, ни сервомикросхем, ни вживленной логики. Эта система выращивается биологическим путем и откликается непосредственно на мысль. Только задумайтесь над этим, детектив Райкер. За пределами Земли такой ещё ни у кого нет, и Объединенные Нации подумывают о том, чтобы объявить десятилетнее эмбарго на поставки в колонии. Хотя лично я сомневаюсь в эффективности подобного…
– Карнаж, – нетерпеливо оборвала его Ортега. – А почему во втором резервуаре до сих пор нет оболочки?
– Сейчас мы этим и занимаемся.
Карнаж махнул рукой в сторону цепочки труб, идущих к левому резервуару. Оттуда донеслось ворчание каких-то мощных механизмов. Напрягая глаза в полумраке, я разглядел автоматический погрузчик, подкативший к ряду контейнеров. Машина перед нами замерла, и на крыше вспыхнул яркий прожектор. Вилки, протянувшиеся вперед, вынули из люльки в цепях одну трубу, одновременно с этим маленькие сервоустройства отсоединили кабели. Как только отделение закончилось, погрузчик чуть сдал назад, развернулся вокруг оси и покатил вдоль контейнеров к пустому резервуару.
– Процесс полностью автоматизирован, – высокомерно объяснил Карнаж. Только теперь я разглядел под резервуаром три круглых отверстия, напоминавших носовые порты для боевого огня на межпланетном дредноуте. Приподнявшись на гидравлических штангах, погрузчик аккуратно переместил привезённую трубу в среднее отверстие. Труба вошла впритык и развернулась приблизительно на девяносто градусов, после чего на ней захлопнулся стальной кронштейн. Выполнив работу, погрузчик опустился и заглушил двигатели.
Я не отрывал глаз от резервуара.
Мне показалось, прошло довольно много времени, но на самом деле операция заняла не больше минуты. В днище резервуара открылся люк, и вверх поднялась серебристая дорожка пузырьков воздуха. Следом за ними всплыло тело, свернувшееся эмбрионом. Оно покачалось, поворачиваясь в ту и в другую сторону в маленьких водоворотах, созданных пузырьками, затем с помощью тросов, закреплённых на щиколотках и запястьях, начали раскрываться руки и ноги. Тело оказалось крупнее, чем оболочка с «Хумало», более крепкое и мускулистое, но такого же цвета. К нам повернулось бесстрастное широкоскулое лицо с орлиным носом.
– Шарианский Мученик десницы Господа, – просиял Карнаж. – Разумеется, это копия, но расовый тип воспроизведен досконально, и в оболочку встроена усовершенствованная система реагирования «Господня воля». – Он кивнул на другой резервуар. – Конечно, среди десантников, действовавших на Шарии, были люди самых различных рас, но японцев среди них было достаточно много, чтобы эта оболочка выглядела достоверной.
– Какой же это честный поединок? – заметил я. – Созданная по последнему слову науки и техники нейрохимия против шарианской биомеханики столетней давности?
Гладкое силиконовое лицо Карнажа растянулось в усмешке.
– Ну, на самом деле всё зависит от борцов. Мне говорили, к системе «Хумало» ещё надо привыкнуть; к тому же, если честно, победу далеко не всегда одерживает более совершенная оболочка. Большую роль играет психика. Выносливость, терпимость к боли…
– Жестокость, – добавила Ортега. – Отсутствие сострадания.
– И это тоже, – согласился синтетик. – Естественно, это и делает поединок захватывающим. Господа, если пожелаете сегодня вечером заглянуть к нам, думаю, я смогу подыскать парочку свободных мест на задних рядах.
– А ты будешь комментировать, – высказал догадку я, мысленно представив механический голос Карнажа, ещё больше испорченный дешёвым микрофоном; залитую ярким светом арену; ревущих зрителей, скрытых темнотой; запах пота и крови.
– Разумеется. – Карнаж прищурил глаза с логотипом изготовителя. – Знаете, а вас продержали в холодильнике совсем недолго.
– Так мы будем искать эти бомбы? – громко спросила Ортега.
Нам потребовалось больше часа, чтобы осмотреть весь трюм в поисках несуществующих бомб. Карнаж следил за нашими действиями с плохо скрываемым весельем. Две оболочки, предназначенные для кровавой бойни, взирали из своих залитых зелёным светом стеклянных утроб, и их присутствие давило на нас, несмотря на их закрытые глаза и мечтательные выражения лиц.
