Ричард Остин Фримен
Тайны Д’Эрбле
Глава 3
Неожиданная сенсация
На следующий день вечером, в конце первого рабочего дня, посыльный вручил мне повестку, приглашающую завтра утром прибыть на разбирательство у коронера. К счастью, в это время года пациентов у доктора Корниша было немного, так что отменять визиты или переносить их на другое время не пришлось.
Утром я, боясь опоздать, торопился настолько, что в результате явился первым. Сторож открыл для меня пустой зал. Впрочем, долго коротать время в одиночестве мне не пришлось. Минут через десять появился инспектор Фоллетт, и не успели мы с ним переброситься несколькими словами, как один за другим начали входить присяжные, следом репортеры, немногочисленные зрители и, наконец, коронер. Он занял место во главе стола, готовясь открыть заседание.
Тут я заметил мисс Д’Эрбле. Она в нерешительности стояла в дверях. А за ее спиной – высокая статная девушка, вся в черном. Я направился к ним.
Увидев меня, мисс Д’Эрбле приветливо улыбнулась. Мы поздоровались за руку, затем она представила мне подругу: «Это мисс Боулер, о которой я вам говорила» – и обратилась к ней: «Арабелла, дорогая, это тот самый джентльмен, который был так любезен со мной вчера». Я почтительно поклонился, проводил девушек на свободные места в первом ряду и сел рядом с мисс Д’Эрбле.
Коронер произнес вступительную речь, после чего повел присяжных в морг – он находился в соседнем с залом помещении – ознакомиться с телом, а я воспользовался случаем получше разглядеть Мэрион Д’Эрбле. О том, что она хороша собой, я уже писал. И все же тогда, в трагических обстоятельствах, я не мог уделить ей должного внимания… Сегодня, отдохнувшая и пришедшая в себя, она была еще красивее. Дивное, задумчивое лицо, изящная, точеная фигура, темные, пышные, красиво уложенные волосы. О глазах следует сказать отдельно. Огромные, карие, бездонные, сейчас грустные и немного усталые, – от них трудно было оторвать взгляд.
– Боюсь, что разбирательство будет для вас тяжелым испытанием, – проговорил я.
– После вчерашнего я не страшусь никаких испытаний, – отозвалась она. – Вмиг осознать потерю самого любимого человека – вот это по-настоящему ужасно. А все остальное значения не имеет. Разбирательство, затем похороны – разве это может что-то изменить? Я до сих пор с трудом верю в реальность происходящего…
– К вам заходил инспектор?
– Да. Уточнил какие-то малозначащие детали, был очень любезен, но это ничто по сравнению с тем, как вы были добры ко мне вчера, в то ужасное утро.
Я совершенно искренне не понимал, о какой такой доброте с моей стороны идет речь, и собирался сказать об этом, но тут вернулся коронер с присяжными, а к нам быстро подошел инспектор Фоллетт.
– Мисс Д’Эрбле, прошу вас пройти со мной опознать покойного. Это необходимая формальность. И вы тоже, доктор Грей, должны присутствовать там как свидетель.
Мэрион послушно поднялась, и мы последовали за инспектором в морг. Тело, по плечи покрытое простыней, лежало на специальном столе. Я с тревогой наблюдал за Мэрион, опасаясь, что она не выдержит и сорвется, но девушка справилась с испытанием достойно. Постояла, тихо плача, вглядываясь в неподвижное восковое лицо отца. Затем повернулась, утерев глаза, и подошла подписать протокол опознания.
Мы вернулись в зал на свои места, и коронер начал вызывать свидетелей. Как я и ожидал, моя фамилия стояла в его списке первой.
Я встал у стола рядом с ним.
– Назовите свою фамилию, имя, род занятий и адрес, – попросил коронер.
– Меня зовут Стивен Грей, – начал я. – Род занятий – практикующий врач, временный адрес – Мекленберг-сквер, дом шестьдесят один, Лондон.
– Вы сказали, что адрес у вас временный. Что это значит?
– Сейчас я замещаю доктора Корниша, веду прием его пациентов и живу в его квартире. Это продлится полтора-два месяца.
Коронер кивнул:
– Хорошо. Вы опознали покойного в морге?
– Да. Этот тот самый джентльмен, которого я вчера утром, во вторник, шестнадцатого числа, случайно обнаружил в лесном озере.
– Вы можете оценить, как долго он был мертв к тому времени?
– Полагаю, девять или десять часов.
– Теперь изложите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы обнаружили погибшего.
Я рассказал со всеми подробностями о своем трагическом открытии, и меня с живейшим интересом слушали не только коронер и присяжные, но и все присутствующие.
Затем коронер спросил:
– Могли бы вы, как врач, указать причину смерти мистера Д’Эрбле?
– Нет, – ответил я. – На теле погибшего не было следов насилия… Я решил, что он утонул.
После меня коронер вызвал Мэрион Д’Эрбле, выразив ей соболезнования от себя и присяжных:
– Мы искренне сочувствуем вашему горю, но, к сожалению, вынуждены беспокоить.
– Я все понимаю, – произнесла она, – и благодарю вас и жюри присяжных за доброту.
Затем Мэрион произнесла присягу, представилась и назвала свой адрес. Первые вопросы к ней были примерно такими же, как и вчера у инспектора Фоллетта. После них коронер произнес:
– В момент встречи с мистером Греем вы находились в лесной чаще. По какой причине?
– Я очень беспокоилась об отце, – ответила Мэрион. – Он не пришел с работы, а накануне не упоминал, что намерен остаться ночевать в мастерской. Он иногда так делал, если задерживался до ночи. Утром я сразу пошла к нему на работу на Эбби-роуд. Женщина, присматривающая за мастерской, сказала, что вчера он ушел примерно в десять вечера. Вот тогда я заволновалась еще больше, потому что он ходил домой через лес.
– А что могло случиться с ним в лесу?
– Ну, он мог почувствовать себя плохо, потерять сознание. Отец упоминал однажды, что у него не все в порядке с сердцем, но как-то вскользь. Он не любил говорить о своем здоровье.
– То есть ничего другого вы не предполагали?
– Нет. Я боялась, что у него внезапно отказало сердце. Такое иногда случается с пожилыми мужчинами.
Коронер замолк, обдумывая ответ. Я не понимал, о чем тут можно размышлять. Все было совершенно ясно.
Наконец он заговорил, очень серьезно и веско, подчеркивая каждое слово. Опять же, с моей точки зрения, без всякой необходимости.
– Мисс Д’Эрбле, я прошу вас быть с нами предельно откровенной. Вы совершенно уверены, что иной причины смерти вашего отца, кроме внезапного отказа работы сердца, не видели?
Она удивленно посмотрела на него, видимо не понимая смысл вопроса. Что касается меня, то я заподозрил, что коронер намекает на злоупотребление спиртным.
– А что еще могло с ним случиться? – ответила она вопросом на вопрос. – Я просто не могу представить.
– У вас не было подозрений, что ваш отец мог покончить с собой?
Мэрион вздрогнула:
– Никогда. Папа был веселый человек, уравновешенный, увлеченный своей работой. Он редко бывал в плохом настроении. Я уверена, причин для самоубийства быть не могло.
Коронер кивнул, – казалось, слова дочери погибшего его удовлетворили, – и следом спросил:
– У вашего отца были враги?
– Нет. – Ее глаза наполнились слезами. – У папы была добрая душа, и это все чувствовали. Так что врагов у него не было.
Коронер смотрел на нее с симпатией, но продолжал гнуть свою линию:
– Но он мог обидеть кого-нибудь ненароком, и тот человек, к примеру, затаил к нему враждебность. Разве такое не случается?
– Только не с моим отцом, – твердо проговорила Мэрион. – Он никого не мог обидеть даже невзначай, потому что жил со всеми душа в душу.
Коронер записал ее ответ и застыл, как будто в чем-то сомневаясь. Затем поднял глаза:
– Расскажите о его работе.
– Мой отец был скульптором, – ответила она, – но в последнее время зарабатывал на жизнь разными ремесленными поделками, в основном из керамики. Это, конечно, были авторские работы, но все же далекие от искусства. Кроме того, он принимал заказы на рамы для картин и высококачественные восковые манекены. Чаще всего для витрин магазинов.
– У него были помощники?
– Нет. Он работал один. Время от времени с пресс-формами ему помогала я, но это когда заказ был большой. Обычно же он все делал сам. – Она задумалась. – Впрочем, иногда отец нанимал специалистов.
– Что это были за люди?
– Высококлассные профессионалы. Большинство – итальянцы, среди них несколько женщин. В его адресной книге есть список.
– Над чем он работал накануне?..
– Готовил пресс-форму для фарфоровой статуэтки.
– Вам известно о его конфликтах с помощниками?
– Нет. Они все относились к нему с огромным уважением.
– Но все-таки, что это были за люди? Достойные, хорошо воспитанные?
– Пожалуй, да, весьма достойные люди. Трудолюбивые, трезвые, без вредных привычек.
Коронер опять замолк, испытующе глядя на свидетельницу. Затем сменил тему:
– Ваш отец носил при себе что-то ценное?
– Насколько мне известно, нет.
– Никаких ювелирных изделий? Может быть, дорогой портсигар или образцы драгоценных материалов?
– Нет, ничего такого при нем быть не могло. А работал он в основном с гипсом и воском.
– А деньги, какая-нибудь значительная сумма?
– Нет. За работу ему платили чеками, и свои платежи он осуществлял таким же образом. В бумажнике у него обычно лежало не больше двух фунтов.
Коронер опять глубоко задумался. Мне казалось, что он пытается выявить какой-то факт, но пока безуспешно. Наконец, бросив на свидетельницу очередной озадаченный взгляд, он повернулся к присяжным и предложил желающим задать вопрос. Таковых не оказалось, и он с благодарностями отпустил Мэрион.
Следя за ходом разбирательства, я несколько раз оглядывал зал. Мне было любопытно, кто ходит на такие мероприятия. Репортеры – это само собой. Мне показалось, что рядом с ними я разглядел стенографистку доктора Торндайка. Чуть подальше сидели зрители. Их было немного, но странно, что они вообще пришли. В газетах об этом деле говорилось очень сухо, оно не сулило никакой сенсации. Так почему? Единственное объяснение, какое я смог придумать, – все они знали покойного, может быть, соседствовали с ним, и пришли из любопытства.
Особое внимание привлекла женщина лет сорока. Ее лицо закрывала плотная черная вуаль. Видимо, вдова, постоянно носящая траур. Но мне удалось разглядеть, что она блондинка и носит очки. На коленях у нее лежала развернутая газета. Похоже, она слушала и одновременно читала. Неужели пришла сюда от нечего делать, вроде как развлечься? Странно.
Следующим свидетелем коронер вызвал патологоанатома, проводившего аутопсию. «Вдова» бросила на него равнодушный взгляд и вернулась к своей газете. Доктор, интересный мужчина – волосы с проседью, но довольно моложавый, приятный уверенный голос, – начал неторопливо излагать результаты вскрытия:
– Покойный был хорошо сложен, с развитой мускулатурой, возраст около шестидесяти, практически здоров, за исключением недостаточности митрального клапана.
– Причиной смерти послужило это? – спросил коронер.
– Нет. Его сердце было вполне работоспособно, с таким диагнозом он мог жить по крайней мере еще лет двадцать.
– Так от чего он умер?
– От отравления аконитином. Это очень ядовитый алкалоид.
Мэрион Д’Эрбле охнула, а присяжные начали возбужденно переговариваться. Зрители зашевелились, даже дама в вуали оторвалась от газеты.
– И как был введен яд? – спросил коронер.
– Впрыснут в мышцу с помощью шприца.
– Покойный сделал это сам?
– Сам себе он ввести яд никак не мог, – ответил патологоанатом. – Инъекция была сделала в спину, под левую лопатку. И несомненно, если бы покойный решил таким способом покончить с собой, то ввел бы яд в более удобное место, например в переднюю часть бедра. А до своей лопатки он просто не смог бы дотянуться. – Доктор достал из коробочки шприц и продемонстрировал невозможность сделать самому себе инъекцию в указанное место. Затем передал шприц присяжным для ознакомления.
– И какова, по-вашему, цель всего этого? – спросил коронер.
– У меня нет сомнений, что это было убийство.
– То есть инъекция с лечебными целями исключается?
– Категорически. Тем более с учетом времени и места, где это было совершено. К тому же доза введенного препарата исключает какую-либо терапию. Она была летальная. Нам удалось обнаружить в теле покойного двенадцать гранов аконитина, тогда как смерть наступает всего от одного.
– А какова лечебная доза аконитина?
– Она составляет примерно четыре сотых грана, и даже это не совсем безопасно. Аконитин довольно редко применяют во врачебной практике. Мои выводы подтверждает профессор Вудфорд из больницы Святой Маргариты. Все манипуляции я делал в его присутствии.
– И как все это могло быть исполнено? – спросил коронер. – Я имею в виду инъекцию.
– Могу только предполагать, – ответил доктор. – Убийца с силой воткнул иглу в спину покойного, так что она задела ребро и погнулась. Затем он побежал, видимо, в сторону озера. Мистер Д’Эрбле начал его преследовать. Вскоре яд подействовал, и он упал. Конечно, мистер Д’Эрбле мог сам оказаться в воде, но, всего вероятнее, его туда бросили. Причем он был еще жив. Мы обнаружили в его легких воду, а вот в желудке ее нет. То есть глотательный рефлекс уже не действовал.
– Значит, у вас нет сомнений, что мистер Д’Эрбле умер от инъекции яда, введенного в его организм с целью убийства? – произнес коронер, подводя черту.
– Никаких, – твердо ответил доктор. – Факты можно толковать только таким образом.
Коронер посмотрел на присяжных:
– Желают ли джентльмены задать свидетелю вопросы?
Старшина присяжных сказал, что жюри полностью удовлетворяют объяснения доктора, после чего коронер поблагодарил свидетеля, и тот удалился.
Последним выступил инспектор Фоллетт. Он коротко рассказал об осмотре места происшествия и о том, что было обнаружено у покойного. Деньги, около двух фунтов, часы, ключи и еще несколько предметов, не представляющих никакой ценности. Так что версия убийства с целью ограбления маловероятна.
Отпустив инспектора, коронер просмотрел свои записки и обратился к присяжным:
– Джентльмены, мне практически нечего добавить к уже сказанному. В своих выводах мы должны опираться только на свидетельства, а они достаточно убедительны. Мистер Д’Эрбле скончался от инъекции смертельной дозы ядовитого вещества. Инъекция была произведена насильно, с целью убийства. Преступник имел при себе шприц с ядом, что, несомненно, свидетельствует о его намерении лишить мистера Д’Эрбле жизни. Иными словами, в данном случае мы обязаны констатировать совершение преступления. К сожалению, мы не располагаем свидетельствами, позволяющими установить личность предполагаемого преступника и мотив. Прошу вас обсудить свидетельства и вынести вердикт.
Присяжные совещались недолго, затем старшина объявил вердикт:
– Смерть мистера Д’Эрбле наступила в результате преднамеренного убийства, совершенного неизвестным преступником.
Коронер кивнул:
– Я полностью разделяю ваше мнение, джентльмены. А вы, надеюсь, разделяете мою надежду, что преступник будет найден и предстанет перед судом.
На этом разбирательство закончилось, и присутствующие начали выходить из зала. Коронер подошел к мисс Д’Эрбле, чтобы еще раз выразить соболезнования в связи с тяжелой утратой. Я стоял поодаль, рядом с мисс Боулер. Она хмуро молчала, ее щеки были влажными от слез.
– Дело принимает неожиданный поворот, – рискнул произнести я.
Она качнула головой:
– Невыносимо сознавать, что злодей сейчас гуляет на свободе. Постигнет ли его заслуженная кара? Честное слово, я бы сама его казнила, вот этими руками.
Мы вышли на улицу и двинулись в молчании. Я с тревогой посматривал на бледное лицо Мэрион. Вид у нее теперь был еще хуже, чем вчера, когда она увидела мертвого отца. Нахмуренные брови, плотно сжатые губы, в глазах застыла мука.
Неожиданно она повернулась ко мне:
– Помню, я недавно сказала вам, что для меня важен лишь факт смерти отца, а все остальное значения не имеет. Но я не знала, что жизнь у него отняли таким мерзким, подлым способом. И обездолили меня.
– Да, – согласился я, – это ужасно.
– Если бы он умер естественной смертью, – продолжила она, – я бы попыталась смириться, подавить свое горе. Какой смысл бунтовать против природы? Но теперь оказалось, что жизнь у него отняли, причем на самом пике его творческого подъема. Он делился со мной планами, и они меня потрясали. Но убийца все разрушил. Думать об этом невыносимо. И это будет мучить меня до самой смерти. Я постоянно буду молить Бога о возмездии.
Я смотрел на нее со смесью восхищения и удивления. Кроткая, нежная девушка, какой она мне казалась, вдруг превратилась в героиню рыцарского эпоса, взывающую к мести: ее щеки порозовели, глаза пылали.
– Господь не позволит преступнику уйти от расплаты, – произнесла мисс Боулер с мрачной решимостью. – Я в этом уверена.
Остальной путь к дому Мэрион мы шли молча. У ворот она повернулась ко мне и, протянув руку, принялась благодарить.
– На моем месте так поступил бы каждый, – смущенно запротестовал я. – Но прошу вас, окажите честь, включите меня в круг своих друзей и позвольте быть для вас полезным.
– Я буквально с первой минуты прониклась к вам огромным доверием, – отозвалась она, – и уже считаю вас другом. Надеюсь, вы будете меня навещать, как только все успокоится.
Я поблагодарил ее, кивнул мисс Боулер и удалился, радуясь только что услышанному. Подумать только, она считает меня своим другом! Но теперь я просто обязан инициировать расследование убийства ее отца. Разумеется, неофициальное, которое будет вести доктор Торндайк. Только он сможет найти убийцу.
Слова патологоанатома, конечно, прозвучали для меня как гром среди ясного неба, но за этим открытием – несомненно – стоял доктор Торндайк. Патологоанатом, конечно, был настоящим специалистом и смог бы разобраться в причине смерти без всякой помощи, если бы догадался что-то искать. Ведь чтобы заметить следы инъекции в спину, надо постараться. В глаза они не бросаются. Девяносто девять докторов из ста почти наверняка ничего бы не заметили, особенно если покойный был «утопленником» и на теле нет никаких повреждений. Подобного рода открытия были характерны для Торндайка. Он всегда учил, что не следует сразу хвататься за то, что лежит на поверхности, и расследовать любое дело, с виду даже самое банальное, надо очень тщательно, как будто сложнее его ничего нет. И тогда, например, неожиданно выяснится, что на самом деле суицид – ловко замаскированное под него убийство. Если бы не мой недавний визит к Торндайку, вердикт присяжных был бы совсем другим. Например, «смерть по неосторожности» или «самоубийство на почве временного помешательства». Так что я обратился к доктору очень вовремя. Как же теперь подвигнуть его начать расследование?
Он может отказаться, скажет, что это не в его компетенции. И расходы, а они непременно будут, – со своими скромными средствами я их скорее всего не потяну. Но все равно нужно зайти к Торндайку, выслушать, что он скажет. И как можно скорее.
Сейчас же мне пора было прибавить шаг, чтобы успеть на прием пациентов доктора Корниша в его кабинете на Макленберг-сквер.
Глава 4
Пациент Бенделоу
В Лондоне есть районы настолько скучные и серые, что там буквально не на чем остановить взгляд. Кругом какие-то лавки, торгующие то ли старым корабельным имуществом, то ли другим бесполезным товаром. Под стать обстановке и такие же унылые обитатели.
Вот такое место я обозревал с верхней части омнибуса через несколько дней после разбирательства коронера (экипаж доктора Корниша в данный момент был в ремонте, а лошадь на выпасе). Район этот именовался Хокстон, а улица, куда мне следовало прибыть, – Маркет-стрит, что недалеко от канала Риджентс.
Ехал я по вызову, который посыльный принес в кабинет доктора Корниша, но адресованный «доктору Стивену Грею», что меня немало удивило. Бумагу подписал некто Джеймс Моррис, который не был мне известен. Откуда же он знал меня?
Вызов доставили рано утром, и там содержалась просьба «приехать по возможности пораньше». Что за срочность? И потом, зачем вызывать незнакомого врача, молодого, только начинающего практику, и заставлять его ехать в такую даль? Неужели не нашлось никого поближе?
Такие вопросы я себе задавал и сидя в омнибусе, и шагая по этой самой Маркет-стрит, выискивая дом 23 и канал, который видел на карте. Улица оправдывала свое название – там было полно магазинчиков и лотков с разнообразными товарами. Пришлось обратиться за помощью к продавцу рыбы, он показал, куда идти. Вскоре я увидел и канал, и дом – он был последним на противоположной стороне, а в нескольких ярдах за ним улицу перегораживала низкая стена, над которой виднелась мачта парусного баркаса, медленно проплывающего мимо.
Я подошел к стене. За ней внизу виднелась пешеходная дорожка, идущая вдоль канала. На баркасе начали опускать мачту, чтобы пройти под мостом, который виднелся где-то в двух сотнях ярдов впереди.
Затем я направился к дому. Первый этаж занимал магазин, довольно свежая вывеска на котором возвещала, что его владелец – «Дж. Моррис, антиквар». Выставленный на витрине товар заставил меня усмехнуться. Какой антиквар? Написали бы лучше старьевщик. На витрине красовалась потрескавшаяся пивная кружка в виде сидящего на табурете тучного джентльмена в треуголке и с трубкой, древний морской секстант, часы с кукушкой, табакерка, пара садовых статуэток, побитая чаша для пунша, картина маслом, настолько темная, что невозможно было разглядеть, что там изображено, и наконец посмертная гипсовая маска, возможно, какой-то знаменитости, мне неизвестной.
Мой осмотр прервало появление над задернутой занавеской лица, принадлежащего женщине среднего возраста. Она рассматривала меня с недоброжелательным интересом. Недолго думая, я открыл дверь магазина. Внутри звякнул колокольчик, и тотчас появилась она.
– Я доктор Грей…
– Дверь сбоку, – буркнула она. – Звоните и стучите. Там есть дверной молоток.
Я поспешно последовал в указанном направлении, дернул колокольчик и два раза ударил в дверь молоточком. Никто не отозвался. Неужели в доме никого нет и вызов прислали по ошибке? Я постучал еще несколько раз и был вознагражден. Дверь отворила та же самая женщина, что и в магазине, с очень противной кислой физиономией.
Не произнеся ни слова, она впустила меня, заперла дверь, повернулась и пошла. Я последовал за ней по длинному коридору, который закончился у двери в просторную прихожую первого этажа. Справа виднелась лестница, а в дальнем конце всю стену закрывала тяжелая штора.
Женщина начала подниматься по лестнице медленным похоронным шагом. На площадке она остановилась у первой двери и нарушила молчание. Голос у нее был хриплый:
– Скорее всего вы застанете мистера Бенделоу спящим. И не будите, пусть спит.
– Мистер Бенделоу? – спросил я. – Мне показалось, что фамилия пациента Моррис.
Она покачала головой:
– Нет, пациент Бенделоу. А Моррис – фамилия моего мужа и моя тоже. Это он прислал вам вызов.
– Кстати, а откуда он обо мне узнал? – спросил я. – Вызов принесли в кабинет доктора Корниша.
– Не знаю, – ответила она. – Наверное, сказал кто-нибудь. Но это не важно. Тем более что вы уже здесь. Впрочем, от вас ничего особенного не требуется. Только формальное наблюдение. Мистер Бенделоу безнадежен. Мой супруг, мистер Моррис, водил его к известному специалисту, доктору Артемусу Кропперу, и он сказал, что у него рак билоруса.
– Пилоруса, – поправил я.
– Пусть так, – проворчала она, – какая разница. В любом случае у него рак этого самого, и его дни сочтены. Доктор Кроппер написал нам, что делать, мы и делаем. Насчет диеты и всего остального. Я вам покажу его бумаги. Он еще прописал мистеру Бенделоу морфий от болей. Мы даем – это делает мой муж – дважды в день. Пока хватает. Мистер Бенделоу к тому же почти совсем глухой, так что вы от него ничего добьетесь, тем более что он почти все время спит. Доктор Кроппер сказал, что у него нет времени его посещать, и мы пригласили вас. Так что зайдите, посмотрите его.
Она бесшумно открыла дверь, и я последовал за ней в некотором смятении, не понимая, что от меня требуется. Артемус Кроппер – весьма авторитетный врач, я слышал о нем, – поставил диагноз и сделал назначения, оспаривать которые я не собирался. Значит, мое присутствие здесь ничего не значило, что, конечно, задевало мое достоинство. Но пришлось смириться. Ничего не поделаешь, начинающему врачу приходится выезжать на любой вызов.
Весьма примечательную внешность мистера Бенделоу подчеркивала подтверждающая диагноз Кроппера ужасная худоба. Похоже, что и в свои лучшие годы красавцем он не был, а теперь и вовсе имел вид отвратительной карикатуры. Все, что роковой болезни на его теле могло показаться лишним, она безжалостно убрала, обнажив скелет, зловеще проступающий сквозь тонкую кожу. Над всем тут доминировал его огромный крючковатый нос, похожий на клюв хищной птицы. Тяжелые нависшие брови, которые, видимо, прежде придавали ему хмурый вид, теперь были редки, а выступающие скулы делали его череп страшным. Вид пациента одновременно вызывал жалость и отталкивал.
Его возраст я оценить не смог. Мистеру Бенделоу могло быть и все сто лет. Удивительно, что он все еще был жив; казалось, в этом теле не могло остаться ничего, что заставило бы его функционировать.
Сном его состояние назвать было нельзя. Это была своего рода летаргия, вызванная действием морфия. Естественно, он не видел меня, когда я подошел к постели и громко его окликнул.
– Поговорить с ним вам не удастся, и не надейтесь, – сказала миссис Моррис, глядя на меня с каким-то мрачным торжеством. – Он и на нас совсем не реагирует.
– Да, – проговорил я со вздохом, – пожалуй, лучше его не беспокоить. Но осмотреть придется, так положено. Я не имею права делать заключения на основании чужих слов.
Она пожала плечами:
– Делайте, что считаете нужным. Вам лучше знать. Только не тревожьте его без нужды.
Осмотр длился недолго. Коснувшись пальцами живота пациента – вернее, того, что от него осталось, я ощутил твердое образование, что не оставляло сомнений в правильности диагноза. В любом случае жить ему оставалось неделю, может, немногим дольше.
Мне показалось, что пациент осознает происходящее, хотя и не реагирует. Он смотрел на меня без всякого интереса пьяными сонными глазами. На голове у него была черная шелковая ермолка, из-под которой виднелись темные волосы с проседью. Значит, он не был лысый, что представлялось странным. И состояние зубов тоже можно было оценить как вполне удовлетворительное. Чтобы окончательно убедиться, я приподнял его верхнюю губу.
Но тут вмешалась миссис Моррис:
– Зачем это? Ведь вы не дантист, а его зубы на болезнь не влияют. Если вы закончили, то пойдемте, я покажу вам назначения доктора Кроппера. Если у вас будут какие, вы их тоже напишите.
Я последовал за ней вниз по лестнице на первый этаж, где она завела меня в небольшую, хорошо обставленную комнату. Там миссис Моррис достала из ящика бюро открытый конверт и протянула мне. В нем лежали несколько рецептов лекарств, включая морфий, и листок с рекомендациями по питанию.
– Я сейчас вспомнила, что у нас морфий заканчивается, – сказала она. – Так что, пожалуйста, принесите в следующий раз.
– Каждый день навещать пациента не имеет смысла… – сказал я.
– Да, – согласилась она. – Я думаю, двух раз в неделю будет достаточно. Мне лучше всего подходят понедельник и четверг. С утра, примерно в это время. Я пока сильно занята. Мы недавно сюда переехали, и у нас нет служанки. Так что все приходится делать самой.
Нельзя сказать, что я пришел от этого предложения в восторг. В медицинской практике таких строгих установлений визитов по дням избегают, но пришлось согласиться с оговоркой: если в указанное время у меня не будет срочных вызовов. Все, опять же, по причине моего теперешнего не очень твердого положения.
Затем она быстро проводила меня по ковровой дорожке до двери. На радушие тут не было и намека.
Уходя, я глянул на витрину магазина и снова над занавеской увидел лицо. На этот раз мужское. Видимо, хозяина, мистера Морриса. Кажется, он меня разглядывал, правда, и я тоже успел кое-что ухватить. По крайней мере, заметил недельную щетину на щеках, усы и заячью губу.
Впрочем, о нем я тут же забыл, а вот его супруга еще некоторое время занимала мои мысли. Своими грубыми и властными манерами она мне сильно не понравилась. Наверное, решила, что если доктор молод, то можно вести себя по-хамски. А так, мистер Бенделоу – необременительный пациент. От меня требовалось лишь создавать видимость врачебного наблюдения и снабжать их морфием. Получить его в аптеке весьма непросто. И наконец, когда придет время, а оно не за горами, выписать свидетельство о смерти.
Да, для молодого амбициозного врача, каковым я, по сути, являлся, выступать в таком качестве было унизительно. Но тут уж ничего не поделаешь, приходилось приноравливаться к обстоятельствам.
Позже я выбросил все это из головы и начал думать о более приятных вещах.
