Рико Нуро
Ли и Хэйвин
© Рико Нуро, 2025
ISBN 978-5-0065-9081-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
«– Ты расскажешь мне?
– Как и всегда…»
Я и мама работали на рисовом поле. Каждый день. Мы начинали в четыре утра и заканчивали около полудня, когда становилось невыносимо жарко, и все расходились по домам, чтобы немного отдохнуть, а потом снова возвращались на поля и работали до темноты. Чем больше сделаешь, тем больше получишь.
Меня звали Ли. Обычное имя для тех мест. Поэтому на рынке, на поле и просто на улице я часто слышала его, но не обращала внимания. Кто меня может звать? Хоть я и жила в этой деревне с рождения, почти восемнадцать зим, знакомых у меня было не много: пара соседей и наша маленькая семья: мама, сестры и брат.
Именно ради семьи я и мама каждый день вставали до первых лучей солнца и плелись к домику распорядителя. Там же собиралась почти вся наша деревня. Мы ждали, когда откроется крохотное оконце в каменной стене, и появится сытая рожа распорядителя. Раз в неделю он делил наделы на рисовых полях. Именно он решал, кто на этой неделе будет сыт, а кому предстоит побираться по соседям и вымаливать кусочек хлеба.
До того, как открыть окно, распорядитель долго смотрел на притихшую толпу. Думаю, в такие моменты он ощущал себя вершителем судеб. Отчасти так и было.
Со скрипом ставни открывались, и начиналась борьба за наделы. В ней не было места чести, состраданию, дружеским или соседским отношениям, все против всех, схватка похлеще Великой Столетней Императорской Войны. Часто мы оказывались позади крепких мужчин, тех, кто не хотел погибать в шахтах. Они расталкивали всех, кто попадался им на пути, они забирали лучшие места, они так же, как и мы хотели жить и прокормить своих родных. Но и мы были не так просты. Нет, мы не сражались, это бесполезно, две невысокие щуплые женщины едва ли справятся и с грубой силой, мы шли другим путём. Необходимо было подождать, пока другие семьи, где есть мужчины, получат работу, а когда они отступали, начиналось время жалких остатков.
Тут уже важна не сила, а кое-что другое. Женщины, перекрикивая друг друга, говорили такие комплименты, так елейно улыбались, что даже толстый распорядитель краснел. Кажется, они готовы были целовать его руки, если понадобиться. Нам повезло, так сильно унижаться не приходилось, у мамы был маленький секрет. Она рассказывала, что жена распорядителя её дальняя родственница, то ли шестиюрдная тётя, то ли пятиюрдная племянница, не помню точно, но знаю, что мама оказала ей очень давно одну большую услугу, за которую та очень благодарила мою маму. И эта благодарность выражалось в том, что распорядитель нехотя, но все же выделял нам крошечные наделы, в обход других желающих.
В тот день мама пробралась сквозь толпу к окошку и расплылась в самой сладкой улыбке, на которую была способна.
– Господин распорядитель, прекрасно выглядит! Вы, кажется, знатно похудели? – мамино лицо, тёмное из-за работы на солнце, смешно морщинилось, когда она разговаривала, одновременно пытаясь улыбаться и, кажется, даже строить глазки. Выходило это у неё неумело и стыдно. – Не заболели ли? А как жена? Как… – мама немного запнулась и искоса посмотрела на меня, – как ваш сын? – она встала на цыпочки, чтобы достать до окна, и потому пошатывалась из стороны в сторону. – Надеюсь, сегодня вы нас не обидите? Мы могли бы взять на эту неделю надел побольше…
– Все могли бы, – распорядитель скупо чеканил по одному слову, будто бы берег их для кого-то более важного, чем мы. – Но дам, что есть. И идите уже, идите не задерживайте толпу.
Так в руках у мамы оказывался заветный жёлтый клочок бумаги. Пока мама раскланивалась перед распорядителем, я пыталась рассмотреть цифры.
Мы ловили на себе завистливые взглядов, а вслед нам отправлялся осуждающий шёпот. Все хотели получить такую бумагу. Даже не так, все боялись не получить такую бумагу.
– Сколько дал? – я ловко забрала из маминых рук разрешение. – Это… это что такое?
Мама вернула себе разрешение и аккуратно сложив, убрала в карман, как великую ценность.
– Спросишь иногда такую глупость, будто бы и не знаешь! – пробурчала она. – Это наша работа на ближайшую неделю.
– Но это очень мало!
– Хватит.
– Он даёт нам каждую неделю все меньше. Скоро вообще без ничего оставит!
– Не оставит, – обрубила мама. – Хорошо, хоть это даёт. Нам следует быть благодарными, ведь из-за тебя мы и вовсе можем остаться без работы.
Мы брали две плетёные корзинки, кувшин с водой и ветхий зонтик, и направлялись в сторону полей. Надо было торопиться, солнце почти взошло, скоро станет жарко и придётся оставить работу до вечера.
– Мам, ты слышала, о чем говорят в деревне? – спросила я, и не стала дожидаться ответа. – Рисовые поля ссыхаются, говорят, их скоро закроют и все! Останется только базиликтовая шахта. Но мы там и дня не продержимся.
– Пока есть работа, будем работать, – мама всегда шла очень быстро, так что сухая земля под её ногами поднималась вверх серой пылью.
– Отлично! – я едва поспевала. – Пока есть работа, мы её работаем, а когда работы не будет?
– Что-нибудь придумаем.
– А что именно?
Мама резко остановилась и посмотрела на меня синими пронзительными глазами.
– Ли, говори прямо. Если есть, что сказать.
Да, у меня было, что сказать. И она это знала.
Я уже набрала воздух, чтобы разразиться гневной тирадой… но в последний момент выдохнула и промолчала. Мама знает, что я скажу, а я знаю, что она ответит. К чему этот пустой разговор?
Я скажу ей, что скоро наша деревня вымрет и мы вместе с ней. А мама подожмёт тонкие губы и сухо спросит: «с чего ты это взяла? рисовые поля ещё долго будут кормить нас». А я скажу, что это не так, и все это знают, и глупо это отрицать, а она ответит: «что ты давишь на меня? у тебя есть предложение? Если нет, то помолчи. От тебя только голова болит». Я, конечно, не смогу промолчать, потому что уже все – завелась и скажу: «предложений множество, но ты ни на одно из них не согласишься. Как тебе идея переехать из этой полупустой деревни в город или хотя бы в провинцию богаче, где не надо воевать с другими за работу? где твою судьбу не решает жирный распорядитель?» Мама скажет: «везде так же плохо, Великая Императорская война истощила страну» и, наверное, будет права. Но я буду упрямиться: «нет, не везде, есть места, где мы можем жить лучше. Давай поедем туда, или сюда, а может даже в столицу? Может быть Ви, наконец-то, сможет поступить в академию, и мы сможем вылечить Мю? А мама?» Она остановится, вдохнёт полной грудью и почти крикнет, что это все глупости и простые фантазии, что она не может, как какой-то хорёк с детьми на спине перебираться из город в город, что нам и здесь не плохо, у нас есть работа, какие-никакие связи и крыша над головой. А что будет с нами в другом месте, неизвестно, даже Верховному Хэйвину! Я попытаюсь возразить, мои доводы будут точны и продуманы, ведь у меня есть готовый план, как перевезти нашу семью, но мама посмотрит на меня так, что дурно станет. Потом скажет, что я слишком молода, и если она говорит, что мы будем жить здесь, значит так и будет. А мне лучше помолчать, ведь мои слова глупы, я лишь зря трачу силы, а ещё напомнит, что я самая старшая среди сестёр, и должна подавать пример, а не придаваться пустым мечтаниям. И я замолкну.
Так к чему начинать, если мы обе знаем, как это закончится?
В таких мыслях я и не заметила, как мы добрались до полей. До знаменитых затопленных полей провинции Сал-Ват, которые снабжали рисом жителей Серебряных Гор. Поля простирались до самого горизонта и, казалось, что им нет конца и края, но это лишь обман зрения. Конец, как известно, есть у всего.
Мы поднимали длинные юбки и завязывали их узлом на поясе, подгибали широкие рукава. Я собирала волосы в высокий пучок на голове и подвязывала косынкой, а мамины длинные волосы, цвета гречишного мёда всегда были уложены в тугую косу. Проходя мимо охраны, мы низко кланялись, показывали разрешение. Они долго смотрели на него, смотрели на нас, потом нехотя кивали и пропускали.
Плюх, и ноги погружались в прохладную мутную воду. Ступни тонули в мягком иле, и на мгновение, казалось, что вот-вот ещё немного и тебя полностью засосёт на самое дно. Но нет, ноги быстро находили опору. Осторожно, приподняв нехитрый скарб над головой, мы направлялись к нашему участку. Повсюду шум и гам, многие приходили на поля семьями. Кто-то смеялся, кто-то плакал, утром поля кипели и бурлили жизнью, но я знала, это временно. Скоро работа утомит и все затихнут, будут слышны лишь редкие слова, и плеск воды.
Что нужно сделать, когда пришёл на свой надел? Поставить зонтик, чтобы он закрывал нас от солнца на ближайший час, именно столько уходит времени на обработку территории на расстоянии вытянутой руки, опустить корзину в воду и приступить к сбору риса. А ещё нужно не умереть со скуки и печали, это очень важный пункт. Не умереть. Мой любимый пункт. Самый главный.
– Начинаем?
– Нет, ждём, – ответила мать.
Через минуту другую над полем раздалось неприятное кряканье и хрипы, а потом усиленный голос распорядителя раскатился по всему полю: «Да начнётся работа во имя славного племени Хэйвинов, что защищает нас от тьмы! И помните каждая рисинка, что попадёт в ваши руки пойдёт на благое дело, на пропитание наших защитников и пусть труд ваш будет наполнен смыслом и радостью! Во имя славных защитников рода людского – Хэйвинов! Во имя Небесных Покровителей!»
– Во имя Хэйвинов, – тихим гулом прошлось по полям.
– Во имя… – мама поджимала губы и едва слышно цедила. – Начнём.
Я опускала руки в мутную воду. Может быть тебе объяснить, что такое рисовые поля? Это совсем не то, что ты представляешь себе. Рисинки росли, как горох в стручках, а стручки были под водой, вытаскивать их было нельзя, стручки мгновенно высыхали, скукоживались и давили на рисинки с такой силой, что появлялись сколы. Приходилось на ощупь открывать их и осторожно выдавливать рисинки, а потом складывать в корзинку.
Вода холодила и спасала от зноя. но это если руки подержать и вытащить, а если они в воде целый день? Кожа начинает сохнуть и трескаться. К тому же на моих пальцах есть маленькие шрамы, крошечные, как царапинки, они не болят, но начинают неприятно тянуть кожу, когда руки долго в воде. Потом появляются трещины, которые кровоточат и очень болят, если их не обрабатывать. Каждый вечер мы обильно смазываем руки и ноги в гусином жире. Помогало не очень хорошо, но это единственное, что хоть как-то уменьшало боль.
За работой мы говорили редко, каждое слово забирает силу.
– Соседи уже уходят. Что-то сегодня рано, – вздыхает мама.
Она не боится подставить усталое лицо под солнце, она лишь становится чернее. Мне же солнце вредит, сжигает бледную кожу, так что потом появляются красные волдыри.
– Ага, – отвечаю я, двигая зонт, так чтобы его тень падала точно на меня. – Смотри, какая огромная рисинка!
– Осторожно, сейчас выскользнет! – мама хмурится и поджимает губы, от этого кажется, что губ у неё и вовсе нет.
– Держу я, держу…
– Вечером надо поработать подольше, за утро мало наберём.
– Тогда надо взять перекус.
– Лепёшек возьмём…
– И пирожков сладких.
– Нам и лепёшек хватит.
Сначала работа идет быстро, есть воодушевление, силы, и полупрозрачные голубые зёрнышки сами плывут в руки. Но чем дольше стоишь в воде, тем становится тяжелее. И рис выскальзывает, и вода раздражает кожу, и сильнее припекает солнце.
Полуденная тишина отчего-то навевала страх, было что-то неправильное в застывшем воздухе, в предметах без тени, мир казался нереальным и чужим, как во снах, когда места вроде бы знакомы, но никак не можешь вспомнить их. В прозрачной дымке горячего воздуха усталым глазам мерещились чудовищные образы бадуков, и нужно было приложить усилие, чтобы продолжать нудную работу. Это верный признак, что пора было идти на перерыв.
Перед тем, как закончить работу у нас с мамой была своя традиция. Трижды я предлагала маме закончить работу, и уйти, и трижды она мне отказывает. А потом, как ни в чем, ни бывало, она говорит, что устала и мы уходим. И так происходит каждый раз, с самого первого дня, что был уже четыре зимы тому назад.
– Что-то сегодня тяжеловато, да? – начинала я ежедневный ритуал. – Может отдохнуть?
– Тебе бы только отдыхать, – бурчит мама, не поднимая головы. – Не набрала и полкорзины, а уже уйти хочешь. Распорядитель, хоть и идиот – мама понизила голос и опустила голову, – но считать умеет. Работай.
– Но солнце такое злое, как бы удар не схватить, – не унималась я. В тот день мне особенно сильно хотелось домой. Которую ночь я плохо спала, слишком жарко, душно, и снились кошмары. После такой ночи тело болело, и каждое движение давалось с трудом.
– Подвинь зонт поближе, тогда и … – истошный вой прервал мамину речь.
– Что там? – от крика по спине пробежал холодок.
Кричала женщина, совсем недалеко от нас.
– Не знаю, – мама подняла голову и посмотрела в сторону, откуда слышались крики, – надо посмотреть.
– Я схожу!
– Нет. Стой здесь, – она передала мне корзинку, – я схожу.
– Лучше я…
– Стой здесь и жди меня, – отрезала мама.
И она, осторожно поднимая ноги, направилась на затихающие крики, куда уже стягивались работники со всего поля.
На жаре время длилось долго. Шум уже затих и все начали расходиться, только мамы не было видно. Я пыталась подслушать разговоры проходящих мимо людей, но слова тонули в общем гомоне голосов.
Что же случилось? Может быть, кто-то упал и расшибся? или потеряли кого? а может, рассыпали только собранный рис?! я бы тоже кричала!
Руки затекли, две корзины заполненные рисом – тяжёлая ноша, к тому же я никак не могла поправить зонтик, и солнце светило в глаза.
Многие уже шли к выходу, а мамы все было. Я начала по-настоящему волноваться. Поля огромны, они растянулись так далеко, что не видно краёв рисового моря, и здесь может случиться все, что угодно.
Узнав мамин силуэт вдали, я вздохнула с облегчением. А с кем это она идёт под ручку? С мужчиной? После смерти отца, я ни разу не видела мать с другим мужчиной.
Когда они приблизились, я увидела, что они идёт, опершись на старика-соседа по имени О.
– Спасибо, спасибо … – мама неловко раскланялась перед ним.
– Будьте осторожны, Кайра. Дома обработайте ногу, – старик не говорил, он хрипел и шелестел.
– Конечно, конечно. Так жаль её, – мама промокнула красные глаза краем косынки.
– Эти рисовые поля забрали много душ, – старик покачал головой. – Такова цена защиты. Нужна ли нам эта защита? Вот в чем вопрос, – он осторожно, так же высоко поднимая руки, направился к выходу. – Не хворайте
Внутри все похолодело. Я не сразу спросила, что случилось, и так поняла, что что-то с страшное и не хорошее.
– Дай корзину, – мама протянула руку, но я ловко извернулась, чуть не опрокинув рис. – Попробуй только просыпать! – она замахнулась на меня, но не ударила.
– Что случилось?
– Там, опять… – мама махнула рукой за спину.
– Опять? Что опять?
– Там семья одна, – она говорила сбивчиво, что совсем на неё не похоже, – они торговали раньше тканями, до всего этого… я их знаю… они взяли на поле своих детей. Одному четыре, другому и шести зим ещё нет… Наверное, кушать хотел, младшенький… взял рисинку в рот. И все, там уже не спасти было. Это его мать кричала, – по впалым щёкам мамы потекли крупные слезы. – Горе, горе.
Такое случается. На полях, в деревне, на базаре – везде. Люди страдают от голода и не знают, чем набить пустые желудки. Они готовы есть все, что похоже на еду. Особенно тяжело детям. И этот рис, он кажется таким заманчивым – круглый, гладкий, чуть отливающий синевой. Но этот рис не для людей, он для Хэйвинов. Всякая такая рисинка для человека яд.
– А с тобой что случилось? – спросила я.
– Упала, когда бежала. Расшибла ногу. За день заживёт. Пойдём-ка домой.
У входа нас уже ожидал распорядитель с весами.
– Как работа? – он тщательно взвесил нашу «добычу», недовольно цыкнул и что-то чиркнул в блокноте.
– Тяжело, господин распорядитель, солнце припекает, – заискивающе улыбалась мама.
– Вижу, – распорядитель морщил толстое лицо, – набрали совсем чуть-чуть. А ещё хотели взять большой надел. Может быть, отдохнёте на этой неделе?
– Нет, нет, что вы! Нам за радость поработать на вас! – мать низко поклонилась.
– Да, да, вы должны помнить мою милость и быть благодарными. Ты бы поговорила, Кайра, со своей дочкой, никакого уважения, – он чмокнул полными губами и бесстыдно оглядел меня с ног до головы.
– Кланяйся, Ли, кланяйся, – мать дёрнула меня за рукав, чуть обнажив шею.
Пришлось повиноваться, пришлось склониться так, что я коснулась волосами земли.
– Так-то лучше. С вами же по-хорошему нельзя, – довольный собой сказал распорядитель и дал нам монеты. – С вами только так.
Зачем он это делал? Хотел потешить самолюбие? Он знал, что мы не можем себе позволить такую роскошь, как отдых. Это была месть, небольшая, не смертельная попытка обидеть, уколоть, напомнить наше место.
На заработанные деньги мы купили четыре большие свежие лепёшки, мешочек крупы и даже хватило на пять сладких пирожков с карамелью, мои любимые. От них шёл такой ароматный запах, что я едва удержалась, чтобы не съесть их тут же.
Утро выдалось тяжёлым, и все что мне хотелось, это поскорее дойти до дома, и лечь в тени. Может быть, даже успею поспать. Я уже представляла себе, как вытяну ноги, выпью кисло-сладкой воды с лимоном и имбирём, закушу сладком пирожком, выгоню всех из комнаты и…
– Эй, Ли!
Я даже и ухом не повела, мало ли к какой Ли обращаются, у нас их было пруд пруди. Так о чем это потом я… посплю, а может быть даже…
– Ли!
Да, кого там зовут? Не может ответить что ли?!
– Ли! – голос становился всё ближе. – Ты что не слышишь?
Так это меня? Я повернулась и оказалась лицом к лицу с Бю. Я знала её с самого детства, мы были соседками и часто играли вместе, пока их семье, после смерти отца Бю, не пришлось переехать на конец другой деревни.
– Вы так спешите. С работы? Много собрали? – она, не стесняясь, заглянула в нашу корзинку и облизнулась.
– Мало. После того, что случилось работа не идёт, – ответила я.
– А что случилось?
– Ты не слышала? – удивилась я. – Такие крики! Вы, наверное, были ближе к выходу…
– Нас не было на поле сегодня, – прервала меня Бю.
– Такая трагед … – я запнулась – Не досталось наделов?
На широком лице Бю появилась кривая улыбка:
– Были, но распорядитель, сказал, что я не могу работать одна.
– А мать?
– Никто не может вывести из лёгких базиликтовую пыль, – на глазах Бю появились мутные слезы, которые она поспешно смахнула быстрым движением руки, – она до сих пор кашляет серой пылью. Я даже ходила к распорядителю шахт, хотела попросить у него хоть несколько монет, все-таки мама заболела из-за работы, но его сынок, этот… как его…
– Тонгу.
– Ты его знаешь?
Я вопреки своему желанию покраснела.
– Слышала.
– Он меня выгнал. Даже не дал зайти. А внутри их дома так пахло! Ах, они праздновали день восхваления Хэйвинов. Я так надеялась, что в честь праздника они хотя бы угостят меня! Я стояла на коленях, – Бю спрятала лицо в руках, – такая глупая! Все ведь знают, им не до нас. Остаётся только, – она подняла глаза кверху.
– Это последний вариант, – вклинилась в наш разговор мама.
– Я знаю, – хмуро ответила Бю, – но все чаще думаю о Серебряных горах.
– Пожалей мать и вспомни о брате, – поджала губы мама.
– Только это меня и останавливает, – Бю украдкой посмотрела на корзинку, а потом на меня, – а у вас не будет монетки? Хотя бы одной.
– Нет, мы уже купили лепёшек и крупы… а знаешь что, возьми хлеба, у нас четыре, возьми один, – я протянула руку к корзинке, но мама остановила меня. – Не хочу, есть, в такую жару кусок в горло не лезет.
– Тебе не лезет, твоим сёстрам вполне подойдёт, – мать нахмурилась. – Извини, Бю, но ты знаешь, скоро налог на имена. Попробуй подработать где-нибудь.
– Мне остаётся только идти в шахты, как и мать, – раздражённо ответила Бю. Ее нельзя винить, голод страшное чувство, тут уже не думаешь о чувствах других, о приличиях.
– Скоро будет День великого восхваления Небесных покровителей. Жрицы откроют храмы для нуждающихся.
– Главное дожить, – нахмурилась Бю. – Мне бы только…
– Доживёшь, – отрезала мать. – Пойдём Ли, пора.
«– С этого все началось?
– Да.»
Глава 2
Наш домик был совсем маленький, смешного розового цвета. Его когда-то красили я, Ви и отец. Розовый – папин любимый цвет, он получил его, смешав красные бутоны цветов и белую глину. Это было очень давно. С тех пор краска побледнела, в некоторых местах облупилась, сам дом покосился и частично ушёл под землю. Окна уже не открывались, а через щели в стене дул холодный ветер. Внутри дома было три комнаты: большая и две поменьше, одна кладовка, а вторая раньше была папиной мастерской, а теперь стала моей комнатой. Мама разрешила её занять, потому что я плохо спала, часто кричала и плакала по ночам, чем мешала остальным.
В тот день Ви встретила нас на пороге дома. Помню, тогда я впервые задумалась: почему её красивое лицо всегда выражает лишь скуку и неприязнь. Кривая ухмылка тонких губ и морщинки на лбу застыли на лице сестры, будто маска. Кажется, она никогда не бывала, довольна, наверное, даже Верховный Хэйвин не знал, что нужно ей для счастья!
– Это все?! За утро вы заработали только это? – тонкий, визгливый голос резал слух. Ви следовало родиться в семье какого-нибудь чиновнике или военного, а не в семье плотника и сборщицы риса. – Четыре лепёшки и пять пирожков? Это крупа? Но тут камни! Я не буду её есть.
– Не ешь, – устало ответила я. – Нам больше хватит.
Мы окунулись в прохладу дома, шумно вдыхая родной запах.
– Тебе может и хватит, килька тощая, а мне ещё расти. Мама!
Не знаю, куда Ви хотела вырасти ещё больше, она и так была выше и меня, и матери, ростом она пошла в отца.
– Не кричи, и не переживай, переберём мы эту крупу, – мама села на стул и вытянула ноги. – А ты Ли запомни, никому еду мы не отдаём. Времена сейчас не те. Наделы становятся меньше, скоро многие останутся без работы.
– Опять сократили наделы? – спросила Ви. – Распорядитель вами не доволен? Не удивительно!
– Ви, ты за кого за него, или за нас? – раздражённо сказала я. – Выходи с нами на работу покажешь, как нужно делать.
Этот разговор в нашем доме повторялся вновь и вновь, и тогда Ви отреагировала, как и всегда, она как-то раздулась и вспухла, загорелое лицо её надулось, и, казалось, огромные голубые глаза сейчас выкатятся из орбит
– Я не могу работать на полях, – прошипела она, – ты же знаешь! Мне ещё рано! Мама, скажи ей!
– Мне было тринадцать, когда я начала работать, – ответила я.
Ви не сводила с меня глаз, готова поспорить она хотела прожечь во мне дырку.
– Я слежу за домом и готовлюсь к экзаменам, – процедила Ви. – Не забывай, я единственная, кто может вытащить семью из бедности.
– Ты к экзаменам уже три зимы готовишься, никак не приготовишься, – я показательно провела пальцем по ветхим обложкам книг, того немногочисленного богатства, что осталось от родителей матери, и показала слой пыль. – Ты их даже не открываешь, ты даже не пытаешься…
Лицо Ви нехорошо побагровело, она открывала рот будто рыба, выброшенная на берег. Я искренне надеялась, что она не кинется с кулаками, все-таки Ви была сильнее меня.
– Откуда тебе знать про экзамены, Ли? Ты ведь никогда их не сдавала, и даже не готовилась, – растягивая рот в кривой улыбке, сказала Ви. – Тебя даже близко не пустят, ты же глупая.
– Прекрати, Ли, – мама закрыла глаза и приложила длинные пальцы к вискам. – Мы приходим в дом отдохнуть, а ты ругаешься с младшей сестрой. Ты старшая, будь мудрее, умей промолчать.
– Хорошо, мама.
Мне нужно было молчать. Молчать, чтобы не оказаться виноватой, но иногда даже и это не помогало. А ещё и эти экзамены, сейчас мне кажется просто смешной наша наивность! Мы верили, что Ви сможет соревноваться с детьми богачей. Мы были убеждены в её уме и даже таланте, с самого рождения Ви считалась одарённым ребёнком. Когда отец был жив, мама каждый день занималась с ней. И я сейчас даже не знаю, были ли у сестры настоящие таланты, или это лишь старания матери. Мы все надеялись, что Ви сдаст экзамены и уедет учиться в Императорскую академию. Один раз в конце зимы они принимали одного самого умного ученика из каждой провинции. Ему давался шанс обучиться бесплатно, и стать важным человеком. Учёба в академии – гарантия обеспеченной жизни. Не знаю, случалось ли так, что дети бедняков смогли поступить в академию. Нас не учили в школах, да и времени не было, работали с самого детства. Многие даже не умели читать и писать, нам ещё повезло, что мама происходила из знатного рода, но обедневшего рода, и потому многое знает, и нас обучила всему, чему могла.
Поступить можно было, пока тебе не исполнилось шестнадцать зим, это была последняя зима, когда Ви ещё могла попытаться стать ученицей академии. Только она не особенно старалась. Она потеряла всякий интерес и использовала подготовку к экзаменам лишь, как прикрытие. Больше всего на свете Ви боялась отправиться работать с нами на рисовые поля.
Незаметно на кухне появилась Мю, младшая из сестер. Она поставила на огонь кастрюлю с водой.
– Спасибо, Мю. Хоть кто-то помогает в этом доме, взрослые девки, а развели базар, – мамин голос дрогнул. – А где наш Ул? Где мой сыночек?
Это было действительно странно, обычно единственный мужчина в нашей семье, наш младший брат Ул скакал так, что его невозможно было успокоить, он кричал и шумел, он не умел сидеть на месте. Но сейчас ничего в доме не выдавало его присутствия.
– Весь день сидит в комнате, – развела руками Ви.
– Что-то случилось? – спросила мать.
– Да, что с ним может случиться? Наверное, переиграл или что-то в этом роде… Ул! Ул, мелкий пакостник, выходи!
Курносое личико младшего брата показалась из моей комнаты. Оглядев нас большими круглыми глазами, он тихо кивнул и скрылся.
Мама сощурила глаза, и едва заметным кивком головы указала мне на дверь – «Иди и проверь его». Я покачала головой и задрала брови – «Я устала и хочу просто отдохнуть». Мама широко распахнула глаза— «Ты будешь со мной спорить? Ли, ты старшая иди и проверь брата». Я дёрнула плечами и закатила глаза – «Может быть ничего страшного? Какие проблемы могут быть у ребёнка шести зим?». Мама свела брови к переносице и ещё раз кивнула на дверь – «Иди!». Даже в немом споре я умудрилась проиграть.
Брат лежал под тонким одеялом, так что торчали лишь непослушные вихры.
– Ул, что-то случилось?
– Ничего, – пробурчал он, не вылезая из укрытия. – Все хорошо.
– Мне ты можешь сказать, – я прижалась к нему всем телом и попыталась обнять. – Поссорился с мальчишками?
– Нет.
– Поругала Ви?
– Нет.
– Поругает мама?
Это уже было ближе к правде. Из-под одеяла высунулось бледное лицо.
– Наверное.
Этот разговор отнимал слишком много драгоценного времени, что я могла потратить на отдых, пора было заканчивать. Я притянула к себе брата, обняла его за худые плечи одной рукой, а другой ткнула в живот. Он слабо улыбнулся.
– Тю-ю-ю, что опять сделал? Пролил? Съел? Сломал? Скажи мне. Мы что-нибудь придумаем, – я состроила дурашливую рожицу и ещё раз ткнула его в живот. – Вот он съел что-то неположенное? Ну-как, ну-ка…
Брат не засмеялся, он все ещё улыбался, но глаза его были стеклянными.
– Я… я его видел, – прошептал он.
– Кого? Страшного медведя? Глупого волка? Или Ви после сна? Последнее самое страшное, уж я-то знаю, – покачала я головой.
– Нет. Это был Будак.
Улыбка застыла на моем лице. Наверное, это выглядело жутко, потому что Ул поспешил отвести взгляд.
– Но… но… ты уверен? —усмехнулась я, все ещё продолжая нелепо улыбаться. – Этого же не может быть и…
– Это точно был он, – уверенно ответил Ул.
– Послушай, Будаки появляются только там, где блуждает Тьма. А её изгнали уже очень давно. Так, что… возможно, тебе просто показалось.
– Это был он! – крикнул брат.
– И как… как он выглядел?
– Он белый. Как будто бы прозрачный. У него было тело, как у коровы, а голова, как у человека, но не совсем. На нем не было кожи. И щупальца, – голос брата задрожал, – и щупальца! Щупальца у него из груди торчали. Они шевелились. Бесконечно шевелились. Как будто бы…
Он оборвался на полуслове и спрятал холодное лицо в моих руках.
– Как будто бы что-то искали, – прошептала я.
– Мне стало так страшно. Так одиноко. Мне до сих пор плохо, даже во рту эта горечь, – Ул заплакал, подрагивая тоненькими плечиками.
Внутри у меня все похолодело, Ул точно его видел. Так это существо может описать лишь тот, кому не посчастливилось встретить Будака на своём пути.
Я поверила брату, потому что тоже видела Будака. Тело и задние ноги лошади, передние лапы льва, два длинных щупа, как у морских тварей, длинная шея с жабрами и голова человека. А цвет такой, будто бы они не имеют этого самого цвета, будто бы и нет кожи на нем, все кости и органы на показ. Глаза у них вечно закатанные, а большой рот приоткрыт и иногда вываливается длинный змеиный язык. Ещё у них есть рога, а на спине короткие прозрачные крылья, как у мухи. Сам Будак размером с крупную корову. Они молчаливы, глухи и слепы. Они не опасны, но вселяют в души такую тоску и тревогу, что невозможно вздохнуть. И потом долго ещё ты ходишь потерянный и плаксивый, и ничто не может порадовать тебя.
– Где ты его видел? Он был около нашего дома? – я поднялась, чтобы побежать и рассказать все матери. Видеть Будака рядом с жилищем дурной знак.
– Нет, – Ул выпрямился и посмотрел в бок. – Я видел его в лесу.
– В лесу? Но это очень далеко! Ты опять один ходил в лес? А где была Мю? Где была Ви?
– Мю работала в саду.
– А Ви?
– Дома, – едва слышно сказал Ул.
– Ещё одна попытка.
– Она была дома, – упрямился Ул. – Или может, тоже работала в саду. Я не помню.
– Не ври мне.
– Я не вру.
– Тогда где была Ви?
– Она уходила на танцы, – сдался брат, – только не говори маме, а то когда вы уйдёте, мне достанется от Ви.
– Хорошо. Но надо бы…
– Пожалуйста!
– Хорошо, – кивнула я и вновь села рядом с Улом.
– Ли, это что значит, Тьма вернулась?
– Нет. Не-е-ет, – неуверенно протянула я. – Наверное, какой-то заблудший Будак. Они ещё долго будут блуждать по нашей земле, как последнее напоминание о великой Тьме. В конце концов, у нас же есть Хэйвины, – думаю в тот момент я пыталась скорее подбодрить себя, нежели Ул.
– А расскажи про Хэйвинов, – попросил брат.
– Сейчас придёт мама, ей это не понравится.
– А ты говори тихо.
– Чем они так тебе запали в душу?
– Они сильные! Смелые и самые лучшие! Защищают нас от Тьмы! Могут всякое. Расскажи, а?
У меня и сейчас перед глазами стоит его худое загорелое лицо, с зелёными, как у отца глазами, он смотрит на меня, он ждет, и отказать ему, нет никаких сил. Я устроилась удобнее и начала: