Римъ Эдельштейн
Грохот костей
Такси комфортного уровня приехало почти мгновенно, и, широко улыбаясь, Герман Макарович забрался в приятно пахнувший салон. За рулём сидела миловидная азиатка-блондинка. Он заказывал через приложение и уже указал конечный маршрут и выбрал оплату картой.
Доехали минут за пятнадцать, распрощались, только милая азиаточка очень подозрительно на него посмотрела, с каким-то недоумением, он точно это заметил.
«Наверное, от меня до сих пор воняет перегаром», – подумал он и выбрался на улицу.
Там стоял тёплый вечер, и это по-особенному нравилось Жарковскому. Он подумал, что ему не хватает шляпы и трости для того, чтобы выглядеть ещё элегантнее, и направился к концертному залу «Лаура Антонелли».
Огромное праздничное здание с широчайшими мраморными ступенями. Его стены были выкрашены синим цветом, поистине безмятежным. А какой белокаменный фасад! Бесконечное множество небольших узоров, в которых – при детальном рассмотрении – ему угадывались существа из древнегреческой мифологии: сатиры, кентавры, нимфы.
– Кропотливая работа, – сказал он вслух с восхищением и всбежал по ступеням со студенческой лёгкостью.
Сегодня у концертного зала был нерабочий день, как понял Жарковский по отсутствию швейцара у стеклянной двери, но внутри – сразу же за ней – его тут же встретили двое: одного из них он видел утром уже, другой человек оказался женщиной лет сорока пяти, в чуть затемнённых очках.
– Здравствуйте ещё раз, Герман Макарович, – поприветствовал его Сильвестр. – Рады, что Вы пришли.
– Ещё бы нет, – ответил он. – Деньги-то я уже потратил.
Словно и не услышав этого, Трофимов продолжил:
– Это – Татьяна Ипполитовна Жемчугова, концертный распорядитель и администратор завтрашнего представления.
Та молча кивнула с таким видом, будто бы ожидала здесь увидеть Хабенского.
– Пройдёмте, – позвал Трофимов. – Вас ждёт режиссёр, настоящий творческий руководитель вашего грандиозного перфоманса!
Они прошли по длинному вестибюлю и оказались в самом концертном зале. Здесь была огромная сцена с раздвинутыми сейчас серебристыми занавесями и великое множество кресел, обитых красным бархатом.
Когда они шли к сцене, на которой уже стоял низенький старичок в джемпере и с тросточкой, до ноздрей Жарковского долетел запах чего-то жжёного.
– Чем пахнет? – спросил он у Трофимова.
– Не знаю, – ответил тот честно. – Я ничего не чувствую.
– Да где его черти носят! – взорвался старичок на сцене.
– Демьян Елисеевич, – позвал Трофимов. – Вот он!
– Явился! – недовольно сказал тот. – У нас завтра такое событие, а ты прохлаждаешься!
Жарковский ничего не успел ответить, открыв растерянно рот. Сильвестр его опередил.
– Это же великий профессионал! Он взял всего две репетиции. Он легко освоит материал и сыграет. Я видел его в деле.
– Ладно, чего стоишь? – буркнул старичок. – Забирайся на сцену!
Жарковский вопросительно посмотрел на Трофимова.
– Это – великий профессионал, режиссёр и театральный руководитель – Демьян Елисеевич Галактионов. Слышали о нём?
«Первый раз слышу», – подумал Жарковский.
– Да, – ответил он и натянуто улыбнулся. – Профессионал.
Он всё же попал на сцену концертного зала, и ему показалось, что доски под его ногами довольно хлипкие, да ещё и необычайно грязные.
– Мы будем репетировать, или ты будешь свои ботинки разглядывать?! – недовольно пробурчал режиссёр.
– Извините, – сказал Жарковский.
Второй раз ему пришлось извиняться чуть ли не слёзно, когда выяснилось, что он потерял сценарий спектакля, который они ставили по «Запискам вспыльчивого человека». Хоть режиссёр и крепко поругал его – ругал он в старой стальной манере – новый сценарий ему дали всё равно.
Собственно, эту историю Жарковский уже знал. Мужчина пишет доклад про собачий налог, его отвлекает от этого миленькая барышня, которая думает, что он страшно влюблён в неё. Потом она знакомит его с родителями… Затем свадьба. А он всё думает и думает, что страшно вспыльчив, и нечего его доставать! А то он им всем как покажет скоро!
Проблема была в том, что сегодня другие артисты прийти не смогли… Но Жарковский отнёсся к этому с острейшим профессионализмом.
– Лишь бы пришли на генеральную, – сказал он.
Галактионов, конечно, лютовал, а Трофимов перед ним извинялся. Сохраняла молчание только лишь администрация зала. Жемчугова сцепила руки перед собой и стояла со скучающим видом.
Тем временем горький и неприятный запах ещё усилился.
– Может, у вас проводка где-нибудь заплавилась? – спросил у неё Жарковский.
– Наши электрики следят за состоянием проводки, – отчеканила она. – Каждый день всё проверяют.
– Бутылки с водкой они проверяют, – отозвался режиссёр, заслышав её. – Я не впервые раз тут ставлю спектакль, но… Я клянусь Спиваковским, это – последний раз!
– А как у Вас с алкоголем? – спросил Трофимов, улыбаясь уже весьма по-дружески.
– По праздникам, – сглотнув слюну, ответил Жарковский. – Не любитель.
– Ага, не любитель он, – сказал режиссёр, стрельнув взглядом снизу вверх на Германа Макаровича. И столько пренебрежения в его взгляде проявилось, что последний почувствовал, как шиворот его рубашки пропитался потом.
– Хорошо, – вежливо согласился Трофимов и согласился любезно проводить до выхода. – Вы нас извините.
– За что? – удивился Жарковский.
– Ну, артисты приехать не смогли. Да и режиссёр не в духе.
– Я не обижаюсь на него, – отозвался он. – Старые люди редко бывают в хорошем настроении.
– Это уж точно.
Герман Макарович Жарковский сейчас был в хорошем настроении… Хоть уже и смеркалось, и такси ему пришлось ждать дольше, чем ранним вечером, чувствовал он себя неплохо. Вчерашний алкоголь уже предостаточно выветрился из его организма, репетиция прошла неплохо, по крайней мере, текст он сразу запомнил… Осталось проработать это с актрисами, с которыми его обещали познакомить завтра.
