Римъ Эдельштейн
Грохот костей
Жарковский, истративший почти все деньги на алкоголь, не стал заказывать себе еду из ресторана, как он зачастую делал, а купил в магазине практически рядом с домом вермишель, закатанную форель, тушёные овощи и бутылку минералки. Продавщица невольно отшатнулась от него, когда он подошёл на кассу.
– В чём дело? – спросил он весело. – Я думал, перегаром уже не несёт.
– Извините, – сказала продавщица. – Пакет брать будете?
Когда он пришёл домой и разделся, Жарковский и сам почувствовал, что его одежда провоняла чем-то горьким, и запах он пока не мог идентифицировать. Что-то неприятное.
Завтрашняя же – генеральная – репетиция была назначена на утро, и предстояло пробыть в «Лауре Антонелли», наверное, весь день, поэтому он поел быстренько и рано лёг спать. Ему очень понравился Сильвестр – настоящий профессионал своего дела. Режиссёр же понравился меньше, но это черта, наверное, всех талантливых режиссёров и руководителей, иначе их никто слушать не будет.
«Он мне не поверил, что я не пью, – неожиданно сказал сам себе Жарковский, не открывая рта. – Он посмотрел на меня, как на законченного алкаша».
И при воспоминании об этом ему стало стыдно, а потом он уснул.
Наутро он надел на себя совершенно новый японский костюм бежевого цвета и опять взял такси – на этот раз экономное. И вскоре снова оказался около «Лауры Антонелли». Он готов был поклясться, что и этот таксист – молодой блондин с рыжей бородой посмотрел на него весьма странно и с недоумением, но ничего не сказал.
«Наверное, я перебухал так, что у меня лицо ещё неделю будет опухшее, – сказал себе Жарковский, скривившись. – Поаккуратнее надо в следующий раз».
У дверей сегодня его встретил только Сильвестр – Татьяна Ипполитовна, по всей видимости, занималась организационными процессами. И сегодня, надо сказать, Герман Макарович убедился, что выступление пройдёт отлично.
Уже привезли декорации: и балкон, и писательский стол, и даже лес. Высокий актёр в мундире и с повязкой на глазу, играющий отставного офицера, легонько кивнул Жарковскому и прошёл мимо, а вот актриса, играющая Машеньку – очень-очень красивая шатенка – тут же подошла к нему.
С нескрываемым удивлением Жарковский отметил, что все они уже в костюмах…
– Привет! – сказала актриса.
– Это Елена Валерьевна Арханова, знаменитая актриса… А это – Герман Макарович Жарковский, знаменитый артист, – тут же представил их друг другу Трифонов.
Они мило пообщались несколько минут, и Жарковский остался приятно удивлён интеллекту и обаянию подошедшей девушки…
– Хватит бездельничать! – продребезжал режиссёр. – Все на позицию… Вот остолопы! Что мне с вами делать?! Работать!
Жарковский поразился, насколько же блестяще прошла эта репетиция, будто он текст знал наизусть с детства… Остальные отыгрывали выше всяких похвал. Каждый на своём месте… И Машенька, и её маменька, и отставной офицер.
Демьян Елисеевич, впрочем, остался не особо доволен.
– Плохо, – сказал он. – Завтра вы опозоритесь по полной.
Но никто всерьёз не принял его слова – говорил он это с небольшой ухмылкой.
Трифонов опять проводил Жарковского к выходу, хотя тот хотел дождаться Арханову, чтобы поговорить.
– Извините, – сказал ему Сильвестр. – У них ещё есть дела, они готовятся сразу к другому выступлению… Завтра побеседуете с ней, хорошо?!
Герману Макаровичу это показалось очень странным, но вслух он ничего не сказал. Более того, когда они уже прошли к вестибюлю, он больше не слышал их голосов. Но перед ним маячило улыбчиво лицо Сильвестра.
– До завтра, – сказал он. – Выступление начинается в три, но будет благоразумнее, если Вы придёте заранее.
– Конечно, последние приготовления.
Как уже повелось, Жарковский снова зашёл в магазинчик, но в этот раз он набрал себе сладостей, чтобы зарядиться энергией перед предстоящим выступлением, а ещё, кроме сладостей, он купил себе парочку бутылок хорошего коньяка в алкогольном отделе. Чтобы отметить очередной грядущий успех.
«Главное, в запой не уйти», – подумал он, подходя к кассе.
Как назло, там сидела та же барышня, что работала и вчера. Она посмотрела на Жарковского с каким-то едва заметным пренебрежением, но именно это заставило Германа Макаровича побагроветь от злости.
– У Вас, дамочка, какие-то проблемы? – спросил он, глядя в упор на неё. – Чего Вы всё на меня пялитесь?! Мне в другой магазин ходить надо, или что?
– Извините, извините, – залепетала она.
– Да мне не нужны ваши извинения, дамочка, – отозвался он. – Пробейте мне уже мой шоколад. И я пойду.
Когда он пришёл домой, настроение его было ужасным…
«Всё из-за этой девки!» – разгневанно думал он, скрипя зубами. Из головы у него не шёл её надменный взгляд, её губки чуть скривившиеся. То самое движение головой назад, сообщающее, как он ей неприятен.
Жарковский схватил пузатую бутылку коньяка и принялся откручивать крышку. Гадостное чувство внутри не давало ему покоя. Открутив, он остановился, поглядывая на покачивающую тёмную жидкость в бутылке.
«Нет, нельзя, – сказал он себе. – Нельзя! Завтра отработаю… Потом точно неделю спектаклей нет. Вот тогда и отдохну».
С превеликой неохотой он стал закручивать бутылку опять.
Утром же он был очень мрачен, и никак не мог взять себя в руки. Ему по-прежнему не давал покоя её взгляд. Нужно срочно было отвлечься, и он стал повторять про себя свои слова…
Сегодня он опять заказал комфортное такси, и к нему приехала опять та светловолосая азиаточка, очень милая. Жарковский хотел бы сделать ей какой-нибудь комплимент, но внутренний голос приказал сосредоточиться на предстоящем спектакле.
«Так всегда бывает. Кажется, ты готов, но в самый напряжённый момент ты проигрываешь, забываешь слова, у тебя трясутся руки, как у алкаша».
