Роберт Байрон
Дорога в Оксиану

Полная версия

Палестина

Иерусалим

ПАЛЕСТИНА: Иерусалим (2800 футов), 6 сентября. – Даже никарагуанскому прокажённому было бы проще договориться со службами Британского мандата²² в порту, нежели нам вчера. Офицеры пограничного контроля зашли на борт в пять утра. После двухчасового ожидания в очереди мне пришлось объяснять им отсутствие визы и, более того, одобрения на посещение Палестины. Я ответил, что могу приобрести визу на месте, а также сообщил, что система индоссамента, практикуемая нашим министерством иностранных дел и не имеющая никакого отношения к действительности паспорта, является всего лишь одной из самых грубых форм мошенничества. Затем другой зануда углядел, что я был в России. Когда? С какой целью? О, ради удовольствия? Было ли оно доставлено? И куда я собрался теперь? В Афганистан? С какими целями? Снова ради удовольствия, несомненно. Наверное, он подумал, что я отправился в кругосветное путешествие. После чего они так увлеклись дипломатической визой Кристофера, что позабыли выдать ему карточку на высадку.

У трапа скопилась разгорячённая толпа. По своим внешним данным евреи могут выглядеть как самые лучшие, так и самые худшие представители человечества. Эти были худшие. Они воняли, таращились друг на друга, толкались и кричали. Кто-то из простоявших в толпе пять часов зарыдал. Когда раввин не смог того утешить, Кристофер предложил виски с содовой из соседнего окна бара. Бедняга отказался. Наш багаж понемногу перенесли в лодку. Я тоже перебрался поближе к багажу. Кристоферу пришлось вернуться за карточкой на высадку. Нас сильно качало, когда мы преодолевали прибойный риф, образующий «порт» Яффы. Женщине стало плохо у меня на руках. Её муж кормил ребёнка, а второй рукой удерживал горшок с высокими цветами вероники.

«Наверх, пожалуйста!» – и потная бесформенная толпа разделилась на две очереди. Через полчаса я добрался до врача. Он извинился за задержку и выдал мне медицинскую справку без осмотра. Внизу лодочники требовали оплаты. Наша перевозка с багажом обошлась в 1 фунт и 2 шиллинга. «Вы пишете книги?» – спросил меня офицер таможенной службы, вычислив автора облагаемой пошлиной непристойности. Я сообщил, что не являюсь лордом Байроном, и предложил интервьюеру заняться своими делами. Наконец мы нашли машину и, захлопнув боковины капота в знак уважения к Святой земле, отправились в Иерусалим.

Отель «Кинг Дэвид» – единственный достойный отель в Азии по ту сторону от Шанхая. Мы дорожим каждым мгновением, проведённым в его стенах. Общий декор гармоничный и сдержанный, почти строгий. Однако вы можете так и не подумать, если судить по объявлению, вывешенному в холле:

ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ НА ВНУТРЕННЮЮ ОТДЕЛКУ ОТЕЛЯ «КИНГ ДЭВИД», ИЕРУСАЛИМ

Интерьер создан с целью пробудить в памяти древние семитские мотивы и передать атмосферу славного периода царства Давида.

Точная реконструкция невозможна, поэтому художник старался адаптировать к современности старинную иудейскую стилистику.

Вестибюль: Период царя Давида (ассирийское влияние).

Главная гостиная: Период царя Давида (хеттское влияние).

Читальный зал: Период царя Соломона.

Бар: Период царя Соломона.

Ресторан: Греко-сирийский стиль.

Банкетный зал: Финикийский стиль (ассирийское влияние) и т. д.

Г. А. ХУФШМИД

Декоратор, OEV&SWB

Женева

Красота ландшафта Иерусалима не уступает Толедо. Город разместился в горах, являя пейзаж из куполов и башен, окружённых зубцами крепостных стен, на столе из скал над низменной долиной. До самых дальних холмов Моава очертания страны напоминают горизонтали на физической карте, взметаясь по склонам правильными слоями изгибов и отбрасывая величественные тени в укрытых долинах. Огненным опалом свет отражается от земли и от скал. Случайно или намеренно сочинённое расположение превратило город в произведение искусства.

В отдельных деталях даже Толедо не может сравниться с крутыми извилистыми улочками, вымощенными широкими ступенями лестниц. Но улицы настолько узкие, что даже от одного верблюда помех не меньше, чем от автобуса на английских авеню. Толкаясь взад и вперёд по Кинг Дэвид стрит с раннего утра и до захода солнца, толпа по-прежнему представляет собой привычную восточную картину, чуждую наплыву пиджачных костюмов и очков в роговой оправе. Вот пышноусый араб из пустыни, проплывающий мимо нас в объёмном и расшитом золотом одеянии из верблюжьей шерсти; арабская женщина с татуированным лицом и корзиной на голове, закутанная в платье с традиционными узорами; мулла с подстриженной бородкой и в аккуратном белом тюрбане вокруг фески; ортодоксальный еврей с кудрявыми локонами, одетый в чёрную рясу и бобровую шапку; греческий священник и греческий монах, оба бородатые и пузатые, под их высокими и чёрными дымовыми трубами; священнослужители из Египта, Абиссинии и Армении; католический падре в коричневой мантии и белой шапочке; женщина из Вифлеема, чей откинутый назад головной убор под белой вуалью, как известно, – наследие норманнского королевства; и среди этого карнавала, разбавляя толпу привычными образами, иногда промелькнут случайный пиджачный костюм, кретоновое платье, фотоаппарат в руках туриста.

И всё же Иерусалим – это нечто большее, чем живописные места с никудышным видом многих восточных городов. На улицах можно найти грязь, но не кирпич и штукатурку. И потому фасады не осыпаются и не выцветают. Здания целиком сложены из беловатого, похожего на сыр камня, чистого и сверкающего, переливающегося на солнце всеми оттенками красного золота. Здесь нет ни шарма, ни романтики, но всё открыто и гармонично. Привычные ассоциации между историей и верой, запечатлённые в первых детских воспоминаниях, растворяются перед их истинным явлением. Схождение благодати, стенания иудеев и христиан, почитание исламом священного камня²³ не окутали таинственностью genius loci²⁴. Дух этот – властная эманация, вызывающая суеверное поклонение, быть может, питаемая им, но существующая независимо. И отвечает скорее на воззвания центурионов, нежели жрецов. И центурионы в очередной раз здесь. Одеты в тропические шлемы и шорты и говорят с йоркширским акцентом.

* * *

В этом сияющем окружении храм Гроба Господня²⁵ выглядит самым неприметным. В нём кажется сумрачнее, чем есть на самом деле, его архитектура примитивна, а почитание заметно ослабло. Прихожанин входит в противоречие с самим собою. Притвориться отстранённым – высокомерие, благоговеть – лицемерие. Выбор меж двух зол. И всё же я избежал подобного выбора. В дверях я встретил друга, который показал мне, как вести себя на Святой земле.

Мой друг был монахом в чёрной рясе и высоком цилиндре без полей и носил короткую бороду и длинные волосы.

– Приветствую, – обратился я по-гречески. – Вы с горы Афон?

– Да, – ответил он, – из монастыря Дохиар. Моё имя Гавриил.

– Вы брат Аристарху?

– Верно.

– Аристарх умер?

– Это правда. Но кто мог вам сообщить?

Я уже знакомил читателя с Аристархом на страницах прошлой книги. Он был монахом из Ватопеда, самого богатого из афонских монастырей, куда мы попали после пяти недель пребывания на Святой горе, уставшие и недоедавшие. Аристарх присматривал за нами. Когда-то он прислуживал на английской яхте, а потому каждое утро обращался к нам с вопросом: «Когда сегодня будете обедать, сэр?» Он был молод, трудолюбив, слыл материалистом и совершенно не подходил для монашеского служения, а при удачном стечении обстоятельств был полон решимости уехать в Америку, накопив достаточно денег. Ненавидел старших монахов, которые его унижали.

Однажды, через год или два после нашего визита, он приобрёл револьвер и застрелил двух почтенных хулиганов. Так, во всяком случае, говорили. Точно известно, что после этого он покончил с собой. Более здравомыслящего по виду человека, чем Аристарх, нельзя было и представить, и потому афонская община стыдилась и хранила молчание в связи с этой трагедией.

– Аристарх помешался головой, – сообщил Гавриил, постукивая себя по своей. Я знал, что Гавриил, как мне прежде говорил Аристарх, был счастлив в своём служении и видел в насилии брата лишь временное помрачение рассудка. – Это ваш первый визит в Иерусалим? – продолжил он, сменив тему.

– Мы приехали сегодня утром.

– Я вам всё покажу. Вчера я был у Гроба Господня. Завтра я снова буду там в одиннадцать. Пожалуйста, следуйте за мной.

Теперь мы очутились в широком круглом зале высотою с сам собор, где пологий купол опирался на кольцо массивных опор. В центре пустого зала находился главный алтарь – малая церковь, напоминавшая своим видом старинный паровоз.

– Когда вы в последний раз были на горе Афон? – спросил Гавриил.

– В 1927 году.

– Я помню. Вы приезжали в Дохиар.

– Точно. А как поживает мой друг Синезий?

– Очень хорошо. Однако он ещё слишком молод для того, чтобы стать пресвитером. Пожалуйста, в эту сторону.

Я оказался в маленьком мраморном зале, украшенном резьбой в стиле турецкого барокко. Путь в алтарь преграждали трое коленопреклонённых францисканцев.

– Кого ещё вы знаете в Дохиаре?

– Я знаю Франкфорта. Как он?

– Франкфорт?

– Франкфорт, кот Синезия.

– Ах, его кот… Не обращайте внимания на этих людей, они католики. Это чёрный кот…

– Да, и прыгает.

– Я понял. Вот мы и пришли. Берегите голову.

Перешагнув через францисканцев как через крапиву, Гавриил нырнул в проём высотой три фута, откуда изливался яркий свет. Я последовал тем же путём. Внутреннее пространство занимало площадь семь на семь футов. Перед невысокой каменной плитой преклонила колени француженка, впавшая в состояние экзальтации. Рядом стоял греческий монах.

– Этот джентльмен посещал Афон шесть лет назад, – сообщил Гавриил своему другу, который пожал мне руку прямо над француженкой, – и он помнит кота Синезия… Гроб Господень, – мне указали на каменное надгробие. – Завтра я буду здесь весь день. Вы обязаны прийти и увидеться со мною. Здесь не так много места, не правда ли? Давайте выйдем. Сейчас я покажу вам другие святыни. Этот красный камень – место омовения Тела Христова. Четыре лампы – греческие, остальные – католические и армянские. Голгофа находится выше. Попросите своего друга подойти. Здесь греческая часть, а там – католическая. Но это католики у греческого алтаря, потому что там Голгофа. Посмотрите на надпись над распятием. Она из настоящих бриллиантов и была подарена царём. И посмотрите на этот образ. Католики приходят к нему с дарами.

Гавриил указал на защитное стекло. Внутри я увидел восковую статуэтку Девы Марии, облачённую в запас цепочек, часов и подвесок целого ломбарда.

– Мой друг – католик, – ехидно сообщил я Гавриилу.

– О, правда? А вы? Протестант? Или не веруете?..

– Думаю, что пока я здесь, то православный христианин.

– Буду молить Господа об этом. Видите два углубления в камне? Они от ног Тела Христова.

– Но разве об этом говорится в Библии?

– Конечно, в Библии есть упоминания. Это пещера Черепа²⁶, где после погребения Христова землетрясением раскололо скалу. У моей матери на Самосе было тринадцать детей. Теперь остались только мой брат в Америке, сестра в Константинополе и я. Там гробница Никодима, а это гробница Иосифа Аримафейского.

– А эти два погребения?

– В них нашли упокоение дети Иосифа Аримафейского.

– Я думал, что могила Иосифа Аримафейского находится в Англии.

Гавриил улыбнулся, как бы говоря: «Рассказывайте эти байки матросам».

– Здесь, – продолжал он, – лик Александра Македонского, посетившего Иерусалим и принятого одним из пророков, не помню точно, кем именно.

– Но разве Александр посещал Иерусалим?

– Конечно. Я говорю вам правду.

– Прошу прощения. Я думал, что это легенда.

Наконец мы вышли на дневной свет.

– Если вы придёте ко мне послезавтра, то я снова выйду из гробницы. Я покидаю её в одиннадцать, пробыв там целую ночь.

– Но разве вас не клонит в сон?

– Нет. Я не люблю спать.

Другими святынями, которые мы успели посетить, стали Стена плача и Купол Скалы²⁷. Кивая и причитая над своими книгами, протискивая головы в щели огромной каменной кладки, еврейские плакальщики не так радуют глаз, как певчие в храме Гроба Господня. Но здесь хотя бы светло и солнечно, а сама Стена сравнима с теми, какие воздвигали инки. Купол Скалы скрывает огромный священный камень, откуда пророк Мухаммед вознёсся в небеса²⁸. И вот, наконец, если говорить беспристрастно, именно здесь открывает свою красоту этот величественный памятник, достойный Иерусалима. К белой мраморной площади размером несколько квадратных акров, с которой открывается чудесный вид на городские стены и Масличную гору, с разных сторон подходят восемь лестниц, выделенных линиями арок. В центре площади, почти теряясь на фоне окружающего города, притаился невысокий восьмиугольник в голубой облицовке, на котором крепко держится барабан, покрытый голубыми изразцами. Его ширина составляет примерно одну треть от ширины восьмиугольника. Барабан увенчан куполом в старинной позолоте тускло-луковичного цвета. С одной из сторон почти что примыкает ещё один миниатюрный восьмиугольник, дитя большого, поддерживаемый колоннадой и скрывающий внутри живительный фонтан. Убранство мечети выполнено в греческой традиции: мраморные колонны венчают византийские капители, а своды облицованы золотой мозаикой и украшены кружащимися арабесками, которые, судя по всему, работы греческих мастеров. Железные ограждения напоминают о христианском периоде, когда крестоносцы превратили это место в церковь. В VII веке здесь изначально была заложена мечеть, но каждая эпоха внесла свой вклад в её современный облик. Совсем недавно византийские капители ярко-ярко сверкали позолотой, которая со временем потускнеет ещё сильнее.

В первый раз мы подошли к мечети поздно вечером и смогли заглянуть внутрь только через вход в конце Кинг Дэвид стрит. Повстречавшийся нам араб преградил дорогу и начал что-то говорить. Я ответил, что предпочёл бы увидеть мечеть сейчас, а послушать о ней завтра; не будет ли он так любезен отойти в сторону? Реакция последовала незамедлительно: «Я араб и могу оставаться там, где пожелаю. Мечеть принадлежит мне, а не вам». Вот вам и арабское очарование.

Вечером мы отправились в Вифлеем. Надвигались сумерки, и мы едва могли различить великолепные ряды колонн, удерживающих базилику. Гиды были не менее утомительны, чем в храме Гроба Господня. Я оставил Кристофера одного осматривать ясли, или что там показывают.

Иерусалим, 7 сентября. – Когда я сидел под оливковым деревом во дворе²⁹ Купола Скалы, рядом в тени расположился мальчик-араб, который повторял вслух свои уроки. Уроки английского языка.

– Залив и перешее́к, залив и перешее́к, залив и перешее́к, – повторял он.

– Правильно не «перешее́к», – перебил я, – а «переше́ек».

– Залив и переше́-йе́к, залив и переше́-йе́к. Доставить Мосул, доставить Мосул, доставить Мосул. Залив и… – мальчик рассказал, что он первый в классе по рисованию и надеется поехать в Каир, где сможет выучиться на художника.

Вчера Стокли устроил званый ужин, во время которого два арабских гостя составили нам приятную компанию. Один из них, служивший в турецком министерстве иностранных дел, прежде был знаком с Кемалем³⁰ и его матерью. Война застала Кемаля на службе консулом в Салониках, откуда его депортировали в Тулон по приказу Саррая³¹: ненужные испытания по причине близости турецкой границы, в результате которых Кемаль потерял всю свою мебель и другое имущество. Разговор зашёл и об Арлозорове³², еврейском лидере, который был застрелен во время прогулки с женой в песках Яффы. Существует версия, что убийцами были еврейские ревизионисты, члены радикальной партии, требующей изгнания англичан и создания еврейского государства. Я не могу даже представить, как долго, по их мнению, арабы будут терпеть соседство хотя бы с одним евреем после ухода англичан.

Сегодня утром мы направились в Тель-Авив в качестве гостей мистера Джошуа Гордона³³, главного шоумена Еврейского агентства. В муниципалитете, где Кристофера приняли как сына его достойного отца³⁴, стены были увешаны портретами апостолов сионизма: Бальфура³⁵, Сэмюэла³⁶, Алленби³⁷, Эйнштейна, Рединга³⁸. Карта показывала развитие этого места по годам: от борющейся за выживание утопии из 3000 человек до бурно развивающейся общины с населением 70 000 жителей. В гостинице «Палестина», за бокалом рейнвейна из Яффы, я опробовал на мистере Гордоне доводы арабов. Он преисполнился презрения. Была даже создана комиссия, чтобы присматривать за безземельными арабами. Таковых выявили несколько сотен. Тем временем арабы Трансиордании умоляли евреев переехать к ним и развивать страну.

Ещё я поинтересовался тем, не стоит ли евреям задобрить арабов, даже с неудобствами для себя, ради достижения мира в будущем. Мистер Гордон ответил отрицательно. Единственно возможной основой арабо-еврейского взаимопонимания является совместная оппозиция англичанам, а этого еврейские лидеры не допустят. «Если станем развивать страну, то будут страдать арабы, потому что они не приемлют прогресса. И на этом всё закончится». У сынов пустыни было достаточно апологетов в последнее время. Я нахожу более приятным наблюдать рост бюджета – единственный в мире на данный момент – и поздравлять с этим евреев.

Для мистера Гордона ещё одной подколодной змеёй стали итальянцы. Некоторое время назад предприниматели при его участии пытались открыть англо-палестинскую судоходную компанию, рассчитывая перевозить почту вместо итальянских судов, но потерпели неудачу по причине отсутствия интереса со стороны англичан. Итальянцы предлагают всем палестинцам бесплатное образование в Риме, а также льготный проезд, правда, только для примерно 200 человек в год. Но мистеру Гордону было горько от созерцания тех трудностей, с которыми сталкиваются все студенты, желающие завершить образование в Лондоне даже за свой собственный счёт.

После посещения апельсинового сада и оперного театра мы пошли купаться. Вдруг из толпы на набережной вышел мистер Аарансон, знакомый нам по плаванию на пароходе «Италия»:

– Здравствуйте, здравствуйте, вы тоже здесь? Иерусалим в это время года как будто вымирает, не правда ли? Но я могу заглянуть сюда завтра. До свидания.

Если бы Тель-Авив находился в России, то весь мир восторгался бы его планировкой и архитектурой, его улыбчивой общинной жизнью, его научными достижениями и свежестью молодости. Но разница с Россией лишь в том, что это не цели на будущее, а свершившийся факт.

Иерусалим, 10 сентября. – Вчера мы обедали у полковника Киша³⁹. Первым в комнату вошёл Кристофер. Однако полковник сразу же направился в мою сторону со словами: «Вы, как я вижу, сын сэра Марка Сайкса», – полагая, как нам показалось, что ни один англичанин высокого происхождения не станет носить бороды. Во время трапезы хозяин сообщил о смерти короля Фейсала⁴⁰ в Швейцарии. На стене висела прекрасная картина Рубина⁴¹, запечатлевшая Иерусалим. Между прочим, в Тель-Авиве мистер Гордон предлагал нам навестить художника, если бы тот не был в отъезде.

Я направился в бассейн Молодёжной христианской организации напротив моего отеля. Пришлось заплатить два шиллинга, отказаться от медицинского осмотра, переодеться среди множества пахнущих чесноком волосатых карликов и, наконец, принять горячий душ, подогреваемый едкими замечаниями по поводу моего нежелания мыться инсектицидным мылом. Затем я добрался до бассейна, проплыл пару ярдов, играя в водное поло, которое организовал местный тренер. Я вышел оттуда настолько благоухающий антисептиком, что пришлось спешно вернуться и принять ванну, прежде чем отправиться на ужин.

Мы ужинали у Верховного комиссара – высшее проявление уважения. Здесь не было тех формальностей, которые очень важны во время больших приёмов, но смущают в малом кругу. В действительности, без арабской прислуги, мы вполне могли бы решить, что нас принимают в английском загородном доме. Разве Понтий Пилат не выглядел для своих гостей итальянским землевладельцем?

Когда мы вернулись в отель, танцевальный вечер был в самом разгаре. Кристофер встретил в баре школьного друга, который умолял его, во имя альма-матер, сбрить бороду: «Я хочу сказать, Сайкс, знаешь, а-апределённо точно, нет, мне не хочется этого говорить, я имею в виду, а-апределённо неважно, я бы предпочел не говорить, а-апределённо, понимаешь, старина, дело обстоит так, я имею в виду, а-апределённо так, я бы на твоём месте сбрил эту твою бороду, потому что люди а-апределённо точно думают, ты знаешь, я имею в виду, нет, честно, я не скажу, нет, я не могу, это было бы нечестно, несомненно, тогда, если ты действительно хочешь знать, ты ведь надавил на меня, ведь так же было, а-апределённо точно, это так и выглядело, я имею в виду, люди могут подумать, что ты немного невежа».

Когда все легли спать, я пошёл гулять по старому городу. Улицы были окутаны туманом, словно Лондон в ноябре. В храме Гроба Господня шла православная служба в сопровождении хора русских крестьянок. Русские песнопения создавали особую атмосферу; когда белобородый епископ в усыпанной алмазами короне-луковице и в расшитой ризе ступил из врат алтаря в свет мягкого пламени свечей, то словно пролилась благодать. Явился Гавриил и после службы затолкал меня в ризницу выпить кофе со старцем и казначеем. Я вернулся домой в половине четвёртого.