На обложке:
Якоб Исаак ван Рёйсдал «Скалистая местность». 1650–1682 гг. Амстердам, Рейксмузеум: часть 4;
Уильям Уотерхаус «Срывайте розы поскорей». 1909 г., Торонто, галерея Одон Вагнер.
Стр. 3: фрагмент росписи краснофигурной вазы (гидрии) работы Мидия. 420–400 гг. до н. э., нижний фриз – Геракл в саду Гесперид. Лондон, Британский музей.
Стр 4: титульный лист первого издания «Гесперид», 1648 г.
Роберт Геррик
Автор перевода выражает искреннюю признательность СЕРГЕЮ ШЕСТАКОВУ за ценные замечания, многие из которых учтены при подготовке книги.
Перевод Юрия Ерусалимского
© Ерусалимский Ю., перевод, 2024
Геспериды или Творения человеческие и божественные
Пусть книга выйдет в мир, препятствий нет:
Вы, славный принц, ей – путеводный свет;
Подвигли только Вы на труд меня:
Не быть ему без Вашего огня.
Как многие светила в небесах
Горят, купаясь в солнечных лучах, —
Так звёзды и мои, что им под стать,
Лишь Вашим светом и могли блистать.
Ждёт книгу слава вечная теперь:
Вы отворили ей в бессмертье дверь.
Ошибки в книге есть, и не одна,
Но в них её издателя вина:
Моё зерно отменное забрав,
Насеял в книге он и сорных трав.
Воспеты мной ручьи, цветы и птицы,
Апрель и май, и летние зарницы,
Сны, пробужденья, майский шест, пирушки,
Невесты, женихи, возки, подружки;
Любовь и юность, страсти трепетанье,
Непостоянства, грешные желанья;
Дожди и росы, сумерки и зори,
Елей и амбра, и бальзам от хвори;
Пою о том, как стали алы розы,
А лилии – белы; про боль и слёзы;
О Времени пою – как дни летят;
Об эльфах, фее Мэб; пишу про ад;
Воспеты мной и Небеса, конечно, —
С надеждою, что там пребуду вечно.
О дева, ты куда – скитаться?
Но безопасней здесь остаться,
Где дома ты: играй и пой,
Тем радуя народ простой.
Пусть песенки твои придут
В деревни, сёла – где их ждут;
В них простодушно воспевай
Пастушье счастье, сельский рай,
Сплетая песнь из плавных строк
Своих буколик и эклог;
Здесь, в роще, на холме, прилежно
Ты можешь петь пастушкам нежным,
Прекрасным, чистым, чьё дыханье
Нежней цветов благоуханья.
Приятен твой напевный стих
Селянам только, он – для них;
Но двор тем искренним твореньям
Воздаст не боле, чем презреньем.
Чтоб горестей и бед нимало
Самой себе ты не снискала,
Останься в мирном сём краю,
Где лиру добрую твою
Ни критик злобный не осудит,
Ни порицать никто не будет;
Что зло искать? Прими совет:
Здесь будь, в скитаньях смысла нет.
Когда-то ты, невинна и строга,
Как первенец, была мне дорога;
Теперь, когда я вижу – тут и там
Распутницей ты ходишь по домам —
Я узы разорвал своей любви:
Гуляй, удачу, повезёт, лови —
Порадует успех в твоей судьбе,
А то и попечалюсь о тебе.
В мой томик глядя робким взглядом,
Краснеет дева (Брут с ней рядом);
Уйдёт он – и девица чтенье
Тогда продолжит без смущенья.
Кто подотрётся по нужде
Твоим листом (известно где),
Тому беда: хотел – изволь,
Терпи укусы, жженье, боль.
Мой первый стих не приглянулся? Что ж,
Их много в книге – лучшие найдёшь;
Но если до конца прочёл стихи,
Ворча упрямо – что, мол, все плохи,
И недоволен книгою моей —
Томись чесоткой до скончанья дней.
Гуляя, обходи лишь тех, пожалуй,
Кто точно хлеб сырой иль сыр лежалый.
Мои стихи нельзя читать с утра:
Пока ещё ты трезв – не их пора;
В застолье же, когда друзья с тобой, —
Тут в самый раз, читай, а хочешь – пой.
Представь – очаг, огня весёлый треск,
Венки из лавра, свечи, шум и блеск,
И поднят Вакхов тирс, плющом увит,
И Оргия сакральная кипит —
Тогда средь роз, под звуки лир и пенья
Пусть сам Катон прочтёт мои творенья.
О розы, вы поникли – пусть
Теперь исчезнет ваша грусть;
Фиалки, силу обретите —
Благоухайте и цветите;
Вам, первоцветы, не пора ли
Воскреснуть, позабыв печали?
Всем, всем цветам, какие есть,
Сестрицам, не пора ль расцвесть? —
Ведь Джулия уже здорова,
Кларет и сливки в щёчках снова,
Прекрасны вновь уста у ней,
Кораллов чище и алей.
О Сильвия, нам под венец, похоже,
Давно пора – а после ждёт нас ложе.
Твои часы остановили ход,
Мои же всё быстрей идут вперёд,
И не вернуть ни мига… прочь сомненья:
Любовной страсти вредно промедленье;
И совесть пусть не мучает тебя:
Никто не может мудрым быть, любя.
Роз и других цветов собранье
Мне грезилось в моём мечтанье;
А заседал парламент сей
На девственной груди твоей,
Едва прикрытой белоснежным,
Полупрозрачным газом нежным.
Цветы, хоть спорили вначале,
Царицей розу всё ж избрали —
Но с тем условьем, что она
Быть фрейлиной твоей должна.
Пусть робость не удерживает вас:
Боязнь отказа хуже, чем отказ.
От стужи что меня спасёт?
Сковали сердце снег и лёд.
Как растопить их, ваш совет
Мне дайте, средств ужели нет?
Хоть пламя пей взамен вина…
Но если лишь любовь одна
Способна лёд во мне избыть —
То нет уж, лучше мёрзлым быть.
Горюешь ли о том, моя Перилла,
Что я день ото дня теряю силы?
Старею быстро, весь я ныне сед,
И скоро я покину этот свет;
Недолго ждать: настанет час печальный,
И примешь ты мой поцелуй прощальный.
Когда умру (о том просить дозволь),
Ты положи мои останки в соль,
Смажь миром руки, ноги, а потом,
Молю, накрой меня тем полотном,
В котором обо мне ты накануне
Всевышнего молила (видно, втуне).
Рыдая, проводи в последний путь,
В могилу примул кинуть не забудь;
И после поминай, а посему
Цветы носи к могильному холму, —
Мой призрак не появится тогда,
А хладным сном почиет навсегда.
Танцуй до жара, всё быстрей,
Восторгом упоён;
Пусть пот польётся – не робей:
Как масло розы он.
Тот фимиам не только твой,
Он всем принадлежит:
Пусть сладкою летит волной
Ко всем, кто здесь кружит.
Дарила так свой аромат
Изида – стар и мал
Её касанию был рад:
Любой благоухал.
В твоих чертах, когда я взглядом нежным
Их обхожу с вниманием прилежным,
Не вижу ни малейшего изъяна:
В тебе прекрасно всё и всё желанно;
И чем я дольше на тебя гляжу,
Причин любить тем больше нахожу.
Взойдёт измены семя – рви ростки:
Преступно их лелеять как цветки.
Две вещи для меня всего гнуснее:
Спесь бедняка и лживость богатея.
Помогите! к вам мой глас,
Чаровницы, – верю в вас;
Стар я – вышел, видно, срок
Делать то, что раньше мог.
Чтобы кровь зажечь, вполне
Ваших чар хватило б мне;
Разве нет уже пути
Прежний жар мне обрести?
Ведь известно, как Эсон
Стал в купальне вновь силён.
Дайте мне хоть оберег,
Чтоб вкусить любовных нег —
Да и вам чтоб в меру сил
Наслажденья я дарил.
Своей искусною иглой
Пробитое стрелой
Сердечко вышей; что ж,
Для сердца твоего такой
Навряд стрелы найдёшь:
Его ведь не пробьёшь.
Но всё же заверши сей труд,
Чтоб тут
Своё узреть
Я сердце мог;
А твоему: какой в том прок —
Болеть?
Страсть покуда не остыла,
Всё в возлюбленной мне мило:
Высока – по нраву мне,
Коротышка – рад вполне;
Нос велик? – коль я влюблён,
Для меня хорош и он;
Кривобока? Пусть и так,
Это, право же, пустяк;
Кто-то скажет – жуткий вид:
Щёки впали, глаз косит,
Рот слюняв и в нём видны
Зубы, угольно-черны,
Редок волос, наконец, —
Мне она как образец.
Коль ты умрёшь, Антея (так случится),
Недолго в скорби жизнь моя продлится;
Тебя сожгу я с ладаном, и твой
Священный прах вложу в сосуд златой;
Венцом из лавра я его укрою —
С твоею лентой, для меня святою,
И, к урне пав, умру я рядом с ней,
Навек оставив этот мир скорбей;
Так пядь земли укроет в горький час
Троих: мою поэзию и нас.
Рыдала вишня – от стыда,
Что вишенки у ней
Не столь прекрасны, как уста
У Джулии моей.
Я утешать красотку стал:
Здесь слёзы не нужны,
Знай, милая, – рубин, коралл,
И те восхищены.
Она тревожит душу в те мгновенья,
Когда она как вздох, как дуновенье.
Король – не мы: учён богами он;
А подданный, любой, – людьми учён.
Вот ведь люд!
Слова ждут:
Что же я доселе
Не женат? —
Всё жужжат,
Смертно надоели.
Что ж, скажу:
Дорожу
Тем, что я свободен,
А ярем,
Милый всем,
Для меня негоден.
Слетела Джулия с седла
(Быть может, неловка была),
Упала, платье задралось —
И прелесть ножек довелось
Коню увидеть; он, под стать
Ослице древней, стал вещать —
Что глаз не может отвести,
Что лучших ножек не найти,
Что восхищён, и, если б смел…
Но тут он снова онемел.
Будь бережлив, чтоб в нищету не впасть:
Опустошает к мелким тратам страсть.
Любовь есть круг, и он всегда в движенье:
В Бескрайности Любви его круженье.
Любимая близка – Эрот силён,
А далека – лежит недужный он.
Я – старый холостяк,
И дальше будет так;
Зачем бы мне жена?
Загнуться? – не нужна!
Но я решил – найду
Ту, с кем не пропаду
И кто мне ко двору:
Возьму себе сестру;
С ней целоваться рад
Я буду – но как брат.
Браслет прислала ароматный
Мне Джулия; сей дар приятный
Лобзаю я – в мечтах о той,
Чьей он надушен был рукой.
Антее туфельку шнурую
И ножку ей в подъём целую,
Хочу и выше… но – запрет:
Она краснеет, значит – «нет».
Не жемчуг, не букеты роз, —
Своей любимой я принёс
Колье с гагатом в этот раз;
Она примерила тотчас…
Был восхищён я: нежил взгляд
На белых персях мой гагат!
День нашего прощания придёт,
И я уйду в опасный свой поход —
Тогда пенатам истово молись,
Чтоб кораблю с реморой разойтись.
Те божества, что ведают морями
И властвуют на них над кораблями,
Спасут меня от смерти, коль сполна
Воздашь им: в жертву принесёшь вина.
Храня, мой друг, любовь в душе своей,
В разлуке слёзы обо мне не лей,
Но окажи, прошу, я милость эту:
Прижмись губами к моему портрету;
Останется тогда мой образ, знай,
С тобой навеки, Джулия. Прощай.
Почему цветок – «стенной»?
Сказ вам, девушки, такой:
Сей цветок во время оно
Был девицею влюблённой,
Но, к несчастью, заточённой
В мрачной башне – как Даная;
С милым встретиться желая,
Дева, не боясь нимало,
По стене спускаться стала;
Вдруг верёвка порвалась,
И девица сорвалась…
Видя гибель девы страстной,
Бог Эрот в цветок прекрасный
Превратил её – и он
Так «стенным»[1] и наречён.
Девы, что от страсти млели,
То краснели, то бледнели;
И поныне, став цветами,
Цвет меняют (гляньте сами).
Коришь, что не люблю тебя, что скуп
На ласки я, что не лобзаю губ,
Что мне, мол, при свиданье невдомёк,
Как прихотям твоим польстить бы мог.
Но знай, я вере следую своей —
Любовь чем незаметней, тем сильней.
Шумнее горесть малая; бочонок
Пустой, не полный, при ударе звонок.
Тиха морская глубь; а где ревёт
Речной поток, там нет высоких вод.
Безмолвствует любовь, когда сильна —
Тогда её бездонна глубина.
Не жди признаний: говорю я мало,
Но столь великой ты любви не знала.
Мне теперь не знать утех:
Потерял любовниц – всех;
Первой Джулия ушла,
Вслед – Сафо, что так мила!
После – нежная Антея
С кожей облака белее;
Не узрю Электру впредь,
Мирру, что любила петь,
И Коринну – та, ей-ей,
Всех других была мудрей,
И Периллу… – где они?
Настают печальны дни:
Безутешный Геррик вскоре,
Одинок, умрёт от горя.
Мне снилось, что Эрот ко мне пришёл
И стал хлестать прутами, гневен, зол;
Пруты из мирта нежны – но жесток
Был, нанося удары ими, бог;
Терпел я всё; и, жалостью смягчён,
Рубцы мне гладя, исцелил их он.
Так, жаля по-пчелиному, Эрот,
Чтоб раны нам лечить, дарует мёд.
Отросток мой (я видел сон)
Стал стебельком лозы; и он
Всё полз и полз неутомимо
К Люсии – к прелестям любимой.
Вот усики он распустил,
И ножки гладкие обвил,
Прильнул и к холмику девицы,
Объял живот и ягодицы;
К кудрям поднявшись, стебель мой
Украсил их своей листвой;
Люсия, новою красой
Сияя, так смотрелась мило,
Что даже Вакха бы пленила.
Спускаться стал – обвил и шею,
А там и руки вслед за нею;
И так всё бархатное тело
Девицы взял в полон умело;
И снова к холмику приник,
Прикрывшись листьями… – в сей миг
Истёк блаженством я; на том
Прервался сон; не стебельком
Уже я плоть свою нашёл —
То был, скорее, крепкий ствол.
Свободен я; уже моей свирели
Ты не услышишь жалобные трели;
Я кандалам златым теперь не рад,
Они меня отныне не прельстят:
Те, верно, любят рабские оковы,
Кто, сбросив их, опять надеть готовы.
Был я молод – стар сейчас,
Но задор мой не угас:
Буду виться я лозой
Вкруг девицы молодой
И от страсти умирать,
К ножкам пав, юнцу под стать;
Оживать от поцелуя,
Ласк возлюбленной, ликуя; —
Так являть любовь вольна:
Дольше нас живёт она.
С Эротом как-то раз мы (верьте, право)
В «Пуш-пин» играли, детскую забаву,
И, будто ненароком, палец мой
В игре проткнул он золотой иглой;
Нарвал мой палец; хитрый визави
Так ядом отравил меня любви;
На пальце кровь, но боль не в нём сильна:
Мне жаром страсти сердце жжёт она.
Где лучше розы, был вопрос,
И я сказал в ответ:
На щёчках Джулии – тех роз
Прекрасней в мире нет.
Эрот блохой укушен – слух
Такой пошёл из уст старух;
Они, мол, видели, как он,
В слезах, укусом удручён,
Кричал в отчаянье – спасите,
Бальзам и корпию несите!
Кладите мазь – болит, нет сил,
Там, где стилет меня пронзил!..
Но боль прошла – и вновь Эрот
Хорош и резв, и метко бьёт.
Я как-то к Паркам в поздний час
Прибрёл, идя на свет;
Из адиантума как раз
Плели они браслет.
Спросил, смеясь, – о чьей судьбе
Заботятся они?
«Прядём, – ответили, – тебе
Нить жизни, вот, взгляни».
«Что ж, нить прекрасна, вам под стать, —
Я им, – плетите всласть,
А то и можете порвать
Хоть нынче, ваша власть».
На смену одному – другое горе:
Так катят друг за дружкой волны в море.
Забудем с Джулией едва ли,
Как в лунку косточки кидали;
Итог устроил нас вполне:
Ей – косточка, а лунка – мне.
Когда умру, меня в тиши лесной
Листвой и мхом по-доброму укрой;
Пусть нимфы мне пристанище найдут,
А ты мне спой, где будет мой приют,
И напиши на листьях мне тогда:
Почил здесь Робин Геррик навсегда.
С рожденья своего, друзья,
Не знал я хуже мест,
Чем Девоншир, где ныне я
Несу свой тяжкий крест.
Но я нигде писать не мог,
И это признаю,
Таких благочестивых строк,
Как в мерзком сём краю.
Земля! Земля! Земля, услышь мой глас!
Молю – укрой любовно в скорбный час;
Я ныне изгнан, но вернуться б мог:
Для урны мало нужно – твой клочок…
Вишни спелы – не зевай,
Подходи и покупай;
Если спросите – откуда
Эти вишни, это чудо? —
Есть, скажу, вишневый край,
Остров счастья, остров-рай;
Там всех слаще и спелей
Губы Джулии моей.
Пусть амбры дивный аромат
Шелка струят – я буду рад.
Амброзии благоуханье
Пусть льёт из ваших уст дыханье.
Но только прелестей нектар
Во мне поднимет страсти жар.
Антея, ночь близка, выходит срок:
Я, твой слуга, от смерти недалёк;
Хочу лежать под дубом тем святым,
Что возле храма; схорони под ним:
Там обо мне, ход крестный совершая,
Хоть раз в году ты вспомнишь, дорогая.
А то мои останки (сделай честь)
Вели в гробницу, где ты ляжешь, снесть;
Не бальзамируй: для меня бальзам —
Твой прах священный – вечно будет там.
Мне сон привиделся, и в нём
На ложе в розах – мы вдвоём;
Тепло и сладко было нам
Так возлежать – уста к устам;
Но вот ты шепчешь (всё во сне):
«За грех мой будет стыдно мне»;
И я, пылая, превозмочь
Страсть всё же смог: свидетель – Ночь.
И был, хоть пуст, но сладок сон —
О, если б повторился он!
Мы вместе – днём, в ночи – разобщены:
Свои миры нам открывают сны.
Своих амбиций нам не превозмочь:
Быть королём любой из нас не прочь.
Коль придётся смерть приять
До того, как сдам в печать
Книгу, – время улучи,
Дабы сжечь её в печи:
Не пристало в жизни вечной
Книге быть небезупречной.
Мощней, чем серебро, оружья нет:
Сражайся им – и покоришь весь свет.
Воду, воду мне несите —
Дом мой, плоть, в огне, спасите! —
Из ключей, ручьёв, колодцев
Вёдрами иль как придётся…
А не тушится мой дом —
Рушьте, город ведь кругом,
Риск для всех – и потому
Сгинуть лучше одному.
Коль скажут, что была, мол, ты красива,
Ответишь: не была, а есть; что лживо
Лишь зеркало, в котором искажён
Прекрасный лик твой – тускл, неярок он.
Но всё ж морщины, хоть и постепенно,
Твоё лицо подпортят непременно.
Сколь бычков богам ни жгите,
Вряд ли вы их усладите, —
Если жертвованье было
Без усердия и пыла.
Дела плохие, если ты бедняк:
Тебе – тощать, зато жиреет хряк.
Богач набьёт в свои мошны деньжищ,
А бедный так и будет гол и нищ.
Боги жертвы жечь велят,
Им приятен сей обряд:
Поклоненья им не надо —
Сладкий дым для них отрада.
Коль это мясо – дар богов,
Дымок я им отдать готов:
Он лёгок, с ними схож вполне;
Им – запах, а жаркое – мне.
Твой голос, серебристый, нежный, сладкий,
И дьявол сам, к тебе пройдя украдкой,
Всё слушал бы, немея в восхищенье
От чудных звуков лютни и от пенья.
При дивном пении твоём
Я забываю обо всём:
Блаженны звуки жадно пью,
И мнится мне, что я – в раю;
О, так прекрасен твой напев,
Что я хотел бы, умерев,
Не обратиться в хладный прах,
А лютней стать в твоих руках.
Всему готовит Время смерть и тленье;
Лес видит рост дерев и их паденье:
Дуб-исполин с его могучей кроной,
Диктатор гордый, венчанный короной
Лесного царства – простояв от века,
Падёт и без ударов дровосека.
Апрель – он первый в гости к нам —
Дождями стелет путь цветам;
Весёлый Май спешит вослед —
Нарядно, празднично одет;
Потом Июнь – чудесный вид! —
Он блеском первых двух затмит;
И всё ж Июль, когда придёт —
Он всех богатством превзойдёт.
Ты ходишь на Арго пустыней водной;
Удачен для тебя твой путь свободный;
И впредь не бойся, друг мой благородный:
Кто доблестен и чист душою, тот,
Под стать Улиссу, бурь и непогод
Не побоится и моря пройдёт.
Мне над тобой, ушедшей, слёзы лить,
И Бога о душе твоей молить;
Ещё скажу: прощай же, дорогая,
Мне ныне скорбь, тебе – блаженство рая.
Любовь пришла, во мне теперь —
Как пробралась, какая дверь
Открылась ей – глаза ли, уши;
Проникла, может, через душу?
И нынче что – разделена
И по частям во мне она;
Едина ли, душе под стать?
Но я одно могу сказать:
Когда расстаться час придёт,
Она из сердца упорхнёт.
Зачем мне сердце травишь, о, Антея?
(Стыдясь сказать, пишу – мне быть смелее
Велит любовь). Давай-ка целоваться:
Одно лобзанье, десять, после – двадцать,
До сотни, и до тысячи дойдём,
Продолжим – будет миллион потом;
Утроим и его; и, чтоб не ждать,
Откроем поцелуям счёт опять.
Смотреть на нас Эроту – наслажденье;
Но есть куда приятней представленье:
Все поцелуи, ласки, все дары
Для нас – лишь предварение игры;
Ну вот, краснею…. Как игра на деле
Зовётся – я скажу тебе в постели.
Вопрос мне был – скажи о том,
Где лал, что краше нет?
На губки Джулии перстом
Я указал в ответ.
Ещё спросили: всех белей,
Где жемчуга растут? —
Открой уста, шепнул я ей,
А всем сказал – вот тут.
Где нет согласья, там беда —
И разобщенье, и вражда;
Крушением мы назовём
Ведущий к гибели разлом.
Услышав нас, ты не презрел молений,
О, наш великий, наш вселенский гений!
С твоим приходом Запад, духом падший,
Вдове подобный, в горестях увядшей,
С невестой ныне схож иль с цветником,
Вновь оживлённым солнцем и дождём.
Теперь война, ужасная дотоль,
С тобой прекрасна, доблестный король!
Ты, лучший из монархов, в грозный час
Вселяешь храбрость и бесстрашье в нас;
И знаменья благи: вздымай свой стяг —
Где он подъят, повержен будет враг!
Уютно розам под батистом,
Как небеса, прозрачно-чистом;
Там царственно они лежат —
Попали словно в райский сад:
Роз не сыскать столь ароматных
И после ливней благодатных.
И влага, и тепло грудей
Прекрасной Джулии моей —
Для роз, как в дни весны, всё есть,
Чтоб им, не увядая, цвесть.