Родион Белецкий
Чужой ребенок
Дядя пристально посмотрел на меня и придвинул стул ближе.
– Так, – сказал он. – Вы замужем?
– Нет.
И тут дядя начал наглеть:
– Мог бы и не спрашивать. Вы девушка некрасивая, в общении малоприятная. Вряд ли у вас кто-то есть. Значит, работе будете отдаваться на все сто. Правильно я понимаю?
– Хамить не надо.
– Сама дура.
Мне это надоело. Я оглянулась на дверь:
– А можно поговорить непосредственно с работодателем?
– Можно, – сказал дядя и не двинулся с места. Прошла тяжелая минута.
– Он придет?
– Кто?
– Филимонов.
– Он уже здесь.
Я отказывалась в это верить:
– Вы не Филимонов. Я видела фотографию в интернете.
– Такая большая, а интернету верит, – хмыкнул дядя.
Тут я, признаюсь, немного потеряла лицо:
– То есть вы… Но…
– Что?
– Вы просто сами встретили. Сами – чай…
Филимонов пожал плечами:
– Хожу в народ. Как Толстой. Что смущает?
– Ничего. Извините меня, что я…
– Еще раз извинишься – вылетишь как пробка! Ясно?!
– Ясно.
– Теперь твои обязанности, – Филимонов хрустнул костяшками пальцев и устроился в кресле удобнее. – Будешь отвечать за мой светлый образ в СМИ и Сети.
– Моя задача сделать его еще светлее?
– Ты должна сделать, чтобы меня все ненавидели.
Я удивилась:
– Что?
– Еще раз переспросишь – вылетишь как пробка! – снова сказал олигарх Филимонов.
* * *
Ира сидела одна и смотрела, как уставший младенец сучит маленькими красными кулачками с зажатыми большими пальцами. Ребенок всё еще плакал, но видно было, что он, бедный, устал, почти надорвался. Плач вырывался всплесками, через большие паузы.
Ира была в отчаянии. Уже даже фонарик на телефоне, на который он первое время отвлекался, не помогал.
Ира заговорила с младенцем, как со сверстником:
– Ну, что ты хочешь? Что ты как дурак? Да перестань уже! Ну, слушать это невозможно! Я прошу тебя…
Ребенок уже хрипел, как Высоцкий. Ире было жалко его, но еще сильнее было жалко себя.
– Замолчи! Сейчас придет Миша. Ты понимаешь? Сейчас вернется, и всё будет. Да хватит уже!!!
Последнюю фразу Ира прокричала в сердцах. Ребенок, удивившись, замолк, но после начал плакать с новой силой.
Хрипота прошла, и прорезался у младенца поразительной звонкости голос. Ира вспомнила рассказ Чехова «Спать хочется».
Хлопнула дверь. Миша принес с собой покупки в пакете мутного целлофана.
– Ребенок краденый, – сказала ему Ира.
– Я знаю, – сказал Миша. – Я сам его украл.
– Нет. Он уже краденый был, когда ты его украл.
Миша посмотрел на свою подругу с осуждением:
– Потому что он у цыганки был? Ты из этого такой вывод сделала? Так это расизм.
– В сумке закрытой он был, – сказала Ира. – Конечно, краденый.
– Я против расизма. Вот памперсы купил, – Миша зашуршал пакетом, показал новую упаковку. – Надо переодеть.
Миша достал пачку подгузников.
– Я не буду, – скривилась Ира. – Меня вырвет.
– А тебе самой поменять памперсы не надо? – спросил Миша.
– Да пошел ты!
– Тихо ты! Нельзя ругаться при ребенке!
Мальчик плакал, но уже негромко. Устал. Огромные, мокрые от слез глаза смотрели в потолок. Глаза были разного цвета. Один голубой, другой карий.
– Иди сюда, Кирюха, – сказал Миша громко. – Будем трусы тебе менять.
– Почему Кирилл сразу? – возмутилась Ира. – Это не точно еще.
– Как назвали, так назвали, – сказал Миша, расстегивая липучки старого подгузника.
– Он на Антона больше похож. – Ира с фальшивой улыбкой потянулась к младенцу: – Антоша!
– Убери руки немытые от Кирилла! – сказал Миша резко.
Ира отдернула руку, посмотрела на сожителя с обидой. Тот не заметил Ириного взгляда, отогнул край старого подгузника и присвистнул:
– Опа! Еще больше навалил. Салфетки там были где-то.
– Они для смартфона.
– Давай. Деваться некуда.
Ира зажала нос, потянулась за салфетками и передала их Мише. У того защипало глаза, и тошнота накатила тяжелой волной.
– Господи, я не могу! – выдохнул Миша.
– Ладно. Уйди оттуда! – сказала Ира раздраженно.
Они снова поменялись местами. В голосе Иры появились незнакомые нотки. Словно в ней заговорила бабушка по материнской линии:
– Всё сама! Ну всё сама! Пакет дай сюда – грязное складывать!
Делала Ира всё крайне неумело. Брала младенца за ногу двумя пальцами, испачкала себе руку, при этом старалась быть ласковой, и тоже неумело.
– Потерпи, Антоша, – говорила она, безбожно сюсюкая, – потерпи, дорогой.
– Кирилл, – поправил Миша.
– Молчи, слабак, – сказала она Мише, достала салфетки, сразу несколько штук. – Вот, сейчас всё-всё вытрем, – сказала она младенцу ласково и потом повернулась к Мише: – Памперс давай.
– Вот.
– Они огромные! – сказала Ира. – Ты на себя подгузники купил?
– Откуда я знал, какого он размера, – Миша обиделся.
– На телефон бы его сфотографировал.
– Ага, – кивнул Миша. – Ворованного ребенка. И продавщице бы показал.
– Не мы первые его украли! – сказала Ира со значением.
– Это, конечно, меняет дело.
Вопреки их ожиданиям, младенец в чистом подгузнике плакать не перестал. Он теперь делал это не так громко, хныкал, не переставая.
– Теперь-то он чем недоволен? – спросила Ира, принюхиваясь.
– Он есть хочет, – сказал Миша торжественно. – Но я и это предусмотрел!
– Ага, и купил ему орешков!
– Фруктовое пюре, – сказал Миша.
Ира внимательно посмотрела на младенца:
– Такого грудью кормят, скорее всего.
– Ну и чего ты ждешь?
– Ты дурак совсем?! Давай пюре.
Миша передал Ире пюре. Ира свернула с тюбика колпачок. Миша взял младенца на руки.
– В следующий раз надо смесь купить. Давай, Антон, покажи себя! – сказала Ира.
– Да, Кирилл, – сказал Миша. – Пора переходить на нормальное питание.
Младенец удивленно посмотрел на тюбик, притянул руками его ко рту и с аппетитом зачмокал. Ира и Миша одновременно улыбнулись.
– Ест, смотри, ест! – сказал Миша радостно.
– Ты бы тоже ел. Голодный совсем. Выдавливай понемножку, а то подавится.
– Сколько все-таки ему лет, интересно?
– Лет? Дурак, что ли? Года нет, – сказала Ира уверенно, а после подумала и добавила: – Или год.
Миша с улыбкой смотрел на ребенка:
– Ему год, скорее всего. А нам знаешь, сколько дадут? За похищение человека?
– Сколько? – спросила Ира, продолжая кормление.
С этой статьей воры еще не сталкивались. Уголовный кодекс Российской Федерации, статья 126. Похищение человека, совершенное в отношении заведомо несовершеннолетнего группой лиц по предварительному сговору, наказывается лишением свободы на срок от пяти до двенадцати лет.
Вторая глава
Пообедав, а может, даже поужинав, краденый мальчик начал говорить на своем языке. Так говорят уличные голуби, когда они в хорошем настроении.
Миша, глядя на пацана, улыбался:
– Он так разговаривает! Смотри, Ир.
– Может, выпьем в честь этого? – сказала подельница раздраженно.
– А чего, давай.
– Ты чего, идиот?!
– Обзываться не надо. Я этого не люблю, – ничто не могло сбить Мишин благостный настрой. – Гляди, палец взял! Держит! Ир, чего ты на меня так смотришь? Я руки помыл.
Младенец сосал Мишин палец, но Ира насильно вынула палец у ребенка изо рта.
– А когда за тобой придут, ты им что скажешь? Смотрите, у меня руки чистые!
– Ну, придут не только за мной, – Миша вытер мокрый палец о штаны.
– А вот сейчас легче сразу стало, – сказала Ира. – Спасибо тебе от всего сердца!
Миша не ответил. Помолчали. Малыш гулил, а после начал тихо щелкать языком.
– Мы можем отдать его в детский дом, – сказал Миша, подумав.
– А может, сразу на органы?
– Ты дура, что ли?! – Миша был по-настоящему возмущен. – Совсем?
– Видимо, да. Раз с тобой связалась.
– Да ты сама его вернуть цыганке предлагала!
– Я была в состоянии эффекта, – сказала Ира.
– Аффекта, – поправил ее Миша.
– Да, вот я в нем была, представь себе.
Теперь она любовалась младенцем. Пухлые щечки, да такие нежные, как пирожные в «Волконском».
– Это нормальное твое состояние, – сказал Миша. – Быть не в себе! – Он словно задался целью вывести Иру из себя. И он этого добился.
– Ты – тупой спортсмен! – сказала Ира.
Он кивнул:
– Ес, ай эм.
– Я просто жалею, что потратила на тебя лучшие годы! Жалею, что выбрала тебя!..
Увлеченные обычным для них разговором, Ира и Миша не заметили, что ребенок перестал гулить.
– …Выбрала? – продолжал разорялся Миша. – Ты меня выбрала?! Да ты пыталась стащить у меня бумажник!
– Это не важно, – сказала Ира. Она не любила говорить о прошлом.
– А я тебя поймал! – Миша ясно помнил, какой у нее был в тот момент испуганный вид.
– Я просто не захотела уходить.
– Я тебя крепко держал.
– Я поддалась специально, – Ира не собиралась сдаваться.
Но Миша уже превратился в мачо-засранца, поняв, что уровень накала подходящий.
– В тот раз ты звала на помощь, – сказал он тоном ниже.
– Не помню такого вообще, – Ира облизнула губы, подхватив игру.
– Напомнить тебе? – и он наклонился над Ирой. Поцеловал ее долгим поцелуем.
– Раньше ты целовался лучше, – сказала Ира, когда он позволил ей вздохнуть.
– Была большая практика, – улыбнулся Миша. – До тебя.
– Да кому ты был нужен!
– Тихо! – сказал Миша.
Ира возмутилась:
– Почему это?
– Смотри, Кирилл какой-то красный стал.
– Антон?
– Кирилл!
Ира посмотрела на малыша и сильно изменилась в лице. Весь красный, напряженный, ребенок дергал ручками и дышал через раз.
– Господи!
– Он задыхается!
– Звони в скорую! – крикнула Ира. – Миша! Срочно! Срочно!..
* * *
Кто спит стоя? Слоны. Возможно, лошади. Надо посмотреть в Википедии. Стоя спят киты – видела ролик. Но они это делают в воде. Воды вокруг меня не было. Был враждебный офис. «Враждебный офис» – название сериала на «Нетфликсе». Тут тебе всё: и коллеги, которые тебя не замечают, и ксерокс в пятнах крови, и отравленная вода в кулере. Это я сейчас фантазирую. Вода была вполне себе. Коллеги были сдержанны, молчаливы, вежливы. И ксерокс чистый. Но не было мне места «где голову приклонити». Шаталась я по офису олигарха Филимонова, как зомби. Иногда заходила в кабинеты, спрашивала разрешения посидеть немного. Чтобы с людьми хоть побыть.
«У нас здесь сейчас будет встреча», говорили мне. И я вставала, извинялась и тащила свою тоскливую задницу дальше. Бродила по коридорам, как тень отца Гамлета.
Познакомилась с Генычем, правой рукой олигарха Филимонова. Геныч был человек, который дважды повторял особенно важные слова. При первой встрече он мне сказал:
– Очень рад тебя здесь видеть. Очень рад!
– А можно мне встретиться с Александром Александровичем? – спрашиваю.
– Записаться к нему на прием хочешь?
– Хочу.
– Посмотрим, – сказал Геныч и торжественно достал планшет палеозойского периода, потыкал в него пальцем, который более был приспособлен нажимать на курок. При этом Геныч жевал ус. – Посмотрим свободное время. Посмотрим. Есть! Суббота, двадцать седьмое.
Я ужаснулась:
– Через две недели?!
Но Геныч меня поправил:
– Тринадцать дней, – и повторил: – Да, тринадцать.
Попробовала ему объяснить:
– Понимаете, в чем дело… – начала я.
– В чем?
– Я просто не знаю, что мне делать. В смысле, как мне эти дни провести?
– С пользой провести. С пользой, – сказал Геныч и ушел.
Так я стала офисным призраком. Юлька – унылый дух безделья. Меня перестали замечать вовсе. Мне перестали отвечать. Через три дня я выпила из бутылочки принесенный с собой йогурт и сказала:
– Ау, есть здесь кто-нибудь?
Сказала в пустую бутылку! Я сходила с ума.
* * *
Врач, невысокий и очень серьезный, собирал свою сумку, похожую на футляр от аккордеона. Аккуратно разобрал на две половинки шприц, предварительно закрыв иголку колпачком, положил в маленький пакетик, протянул его Ире:
– Вот. Выбросьте, пожалуйста.
– Хорошо, – сказала Ира, принимая осторожно пакетик.
– Вколол ему дексаметазон, – сказал врач. – Хорошо, что мальчик заснул. Проснется – покормите. Но ни в коем случае не фруктовым пюре. Ребенок у вас аллергик. Рекомендую вам записаться на прием к аллергологу. И не вводить пока новых продуктов.
– Спасибо вам, доктор, – сказал Миша, стоявший тут же, и тяжело вздохнул. Ему было стыдно. Это он купил фруктовое пюре.
Врач закрыл сумку, застегнул, потом расстегнул ее снова:
– Можно полис ребенка?
И установилась в квартире тишина. И посмотрели Ира и Миша друг на друга не сговариваясь. И конечно, врач заметил это. Он был очень внимательный.
– Полис был, – сказала Ира, улыбаясь одними губами. – Но его сейчас нет… Потеряли.
Врач сел в коридоре, положил на колени сумку-футляр. В руке у него появилась ручка, словно из рукава достал. После начал он заполнять форму, углубившись в это занятие. Делал он каждое дело на сто двадцать процентов, полностью сосредотачивался на нем.
– Плохо, что потеряли, – сказал он, не поднимая головы. – Как зовут ребенка?
Тут воры сделали еще одну ошибку. Ответили одновременно. Миша сказал «Кирилл», а Ира назвала младенца Антоном.
– Ему шесть месяцев, – зачем-то добавил Миша.
Врач перестал писать.
– Так Кирилл или Антон?
– Доктор, – начала Ира. – Мы с Михаилом…
Врач удивился еще больше:
– С Михаилом?
– Это мое имя, – отозвался Миша.
– Да, – сказал Ира. – И он мой муж. Мы с мужем Михаилом с самого начала хотели назвать ребенка по-разному.
– И назвали! – поддакнул Миша, не подумав.
Врач отложил ручку:
– В смысле, назвали? Двумя именами?
– Нет. Ванечкой, – сказала Ира быстро.
Теперь уже удивился Миша:
– Ванечкой?
Врач сцепил руки над сумкой и переводил взгляд с Миши на Иру, как следователь:
– Так, это еще одно имя?
– Нет-нет, – замахала Ира руками. – Оно окончательное.
– Да, последнее, – сказал Миша.
– Чтобы нам с мужем не ссориться, – подхватила Ира. – Мы назвали ребенка Ванечкой.
– Да. Так в документах, – продолжил Миша. Теперь они снова врали вместе, как профессионалы.
Врач снова взял ручку:
– Можно, кстати, свидетельство о рождении?
– Свидетельства, к сожалению, тоже нет, – сказала Ира. А Миша в стороне сделал грустное лицо.
– Тоже потеряли? – сказал врач.
Ира мелко-мелко закивала, а Миша ответил:
– Все документы бабушка увезла. Случайно.
– Да, – Ира показала на Мишу. – Его теща. Моя мама родная. Она, как клептоманка, знаете? Всё хватает, и папку с документами тоже схватила.
– Понятно. Сколько Ване месяцев? – спросил врач.
– Семь, – сказала Ира.
– Говорили шесть до этого, – напомнил доктор.
Ира широко распахнула глаза:
– Разве?
– У меня хорошая память. Ваш муж сказал.
В разговоре наступила пауза. «Сука, – подумал Миша про врача. И еще подумал: – Воровать легче».
– Да, – выдавила из себя Ира. – Ему шесть, но…
Она просто не знала, что сказать дальше. Может быть, в первый раз в жизни. Вид беззащитного младенца лишал ее сил. Но Миша спас ситуацию.
– Ему шесть и две недели. То есть почти семь. Тут с какой стороны посмотреть, понимаете?
Прозвучало это неубедительно. И вообще всё это походило на плохой театр, артисты которого играли пьесу, текст которой прочитали в первый раз только перед выходом на сцену.
Врач дописал что-то на одной бумаге, поменял листы и снова начал писать.
– Повторяю, – сказал он, поднимаясь, – у вашего Ванечки аллергия. Запомните, фруктовое пюре отменяется. Только смеси.
– Я запрещу мужу его покупать, – сказала Ира.
Ее охватила такая слабость, что была бы ее воля, она улеглась бы спать прямо на полу.
Врач полез в карман и вытащил визитку:
– Вот моя карточка, пришлите мне на этот адрес скан полиса и свидетельство о рождении. Когда бабушка… ваша мама вернется.
Ира некрепкой рукой приняла визитку:
– Пришлем обязательно. Спасибо вам, доктор.
Врач повернулся, уже дошел до входной двери, но возле нее остановился, чтобы высказаться еще:
– Я понимаю, вы – молодые родители. У вас, может быть, другое на уме. Но я вас очень прошу: будьте внимательнее. Вы несете ответственность за эту жизнь. Извините за пафос.
Врач открыл дверь, неожиданно легко справившись с замком, и вышел.
Ира повернулась к Мише и зашипела как змея:
– Ты видел, как он на нас смотрел?
– Как?
– С подозрением, вот как! Мы путались! Выкручивались! Он обо всем догадался.
– Да ему плевать. Нет, спасибо ему, конечно. Помог. Но он – доктор. Это его профессия.
Миша положил руку Ире на плечо, но та руку немедленно скинула.
– Он настучит.
– Да перестань.
– Настучит точно!
– Спорим – нет? – Миша улыбнулся. – Спорим на секс?
– Ты просто клинический идиот!
– Ага, – кивнул Миша. – А ты живешь с идиотом.
– Вынуждена жить, – сказала она. – Из-за ребенка.
И тут же заплакал младенец. Горько и громко.
– Видишь, – сказал Миша, – ты Ванечку сейчас своими словами обидела!
* * *
Я – девушка не наглая и не храбрая. Меня сложно вывести из себя. Но, видит бог, я долго терпела, прежде чем пойти на хитрость. Если меня не пускают к Филимонову, я прорвусь к нему без разрешения. И не через тринадцать дней! А сегодня! Сейчас! Я решила зайти в его кабинет, словно по ошибке. Выгонят – нестрашно. Зато напомню о себе.
Подходя к кабинету, живо себе представила, как я открываю дверь. А там за мраморным столом сидят Филимонов, Илон Маск, Билл Гейтс и российский министр экономического развития. В глубоком шоке я останавливаюсь на пороге, и Маск глубоким баритоном произносит:
– Good day, lady! What are you doing here?[1]
А я ему такая на чистом английском, без акцента:
– Я, Илон, здесь работаю. В отличие от вас.
И тут Илон Маск делает такое лицо, словно все его спутники разом упали с неба на землю.
Открыв дверь в кабинет, я не увидела никого и ничего, кроме затылка олигарха Филимонова, который сидел в кресле ко мне спиной.
Лицом он обратился к высокому окну, разглядывая, судя по всему, кирпичные башни Кремля. Я потопталась на пороге, как Конек-горбунок, и шагнула в кабинет.
– Александр Александрович… Можно войти?
Олигарх Филимонов не ответил. Я повторила:
– Александр Александрович…
Во второй раз мне не ответили тоже. Обойдя кресло, я увидела, что олигарх Филимонов смотрит на Кремль не мигая. Смесь удивления, испуга и ненависти была в этом взгляде.
– Александр Александрович… – сказала я в третий раз.
Олигарх неожиданно дернулся всем телом и заморгал, зашевелился.
– А? Что? Ты что здесь делаешь?!
– Вы спали? – говорю.
– Ненавижу, когда меня будят.
– Я не знала… У вас просто глаза были открыты.
– И? – Филимонов смотрел на меня не мигая. В этот раз смотрел, не спал. И от его пронзительного взгляда у меня начали завиваться волосы на затылке. Я промямлила:
– Ничего… Спали с открытыми глазами. Я всё поняла… Извините. Я пойду. Спасибо… До свидания.
Короче, Гарун бежал быстрее лани. Пулей вылетела и дверь за собой аккуратно затворила. А чувство такое осталось, словно чужую тайну узнала, какую и не следовало вовсе знать.
Юля, Юлия, дева жестоковыйная! Ты хочешь всё испортить? В тот момент, когда у тебя только начала налаживаться жизнь? Когда ты нашла наконец приличную работенку? Когда отец, притворявшийся больным, встал с кровати? Когда он каждое утро нарезает тебе кривые бутерброды?
«Они не кривые!» – сказал отец у меня в голове.
Юля, Юля, Юлия, ты хочешь всё разрушить только из-за того, что не можешь подождать жалкие две недели?
«Тринадцать дней», – сказал у меня в голове усатый Геныч, и последнее его слово несколько раз повторило эхо.
Юля, Юля, Юля. Тем более тринадцать дней! Всего тринадцать! Потерпеть не в силах? Ты что, дура неразумная?!
* * *
Когда Ира вернулась из аптеки, Миши дома не было. Она один раз позвала, а после, не разуваясь, вошла в комнату.
Ванечка спал на кровати, обложенный со всех сторон подушками, чтобы не упал. Вид у него был очень довольный. Он улыбался, глазки непрерывно двигались под тонкими веками.
Самое прекрасное будет, когда он проснется. Ира это живо представила. Откроет глаза, увидит ее и улыбнется еще шире, потянется к ней ручками и сделает губами вот так.
Ира сложила губы в полутрубочку, а после сама улыбнулась от ожидания и неожиданного счастья.
В этот момент хлопнула входная дверь, и от улыбки на лице Иры не осталась и следа. Миша, тихо ступая, вошел в комнату.
– О, ты уже вернулась? – сказал он.
Если бы не ребенок, она бы немедленно разоралась:
– Ты ушел и оставил Ванечку одного! – сказала она тихо, но с таким напором, что Миша остановился, словно наткнулся на невидимую стену.
– Да он спал. Я на пять минут! – прошептал Миша.
– Хватит орать. Разбудишь! – обвинение и манипуляция одновременно, Ира это умела. – Пошли на кухню.
На кухне Миша осмелел, расправил плечи:
– Да в чем проблема, я не понимаю?
Ира буквально проткнула сожителя взглядом:
– А если он задохнется? Опять! Как в прошлый раз!
– Да перестань, почему? С чего? Нормально всё сейчас. Тыковку ест, водичку пьет. И щеки не красные.
– А если он задохнется от собственной рвоты? – сказала Ира.
Миша улыбнулся:
– Как Бон Скотт из «Иси Диси»?
Била Ира Мишу редко. В исключительных случаях. А тут он даже сообразить ничего не успел, как получил сильную, глухую пощечину.
Миша схватился за щеку:
– Ай. Ты чего?
– Ничего! Я тебе покажу, Бон Скотт!
Ира нанесла еще несколько быстрых и несильных ударов по корпусу.
– Больно! – сказал Миша.
– Это я еще разминаюсь! – она тяжело дышала. Но скорее не от физической нагрузки, от возмущения.
– Устала? – спросил Миша с сочувствием.
– Да, – ответила Ира.
– Иди ко мне, я тебя обниму.
– Не пойду.
Тогда Миша сам сделал несколько шагов и обнял Иру. В его руках она начала тихо плакать.
– Я так боюсь за него, – говорила она, всхлипывая. – Каждый день. Каждую ночь!
– Ты просто устала, – он поцеловал ее в мокрую щеку.
– Нет! Не просто, – Ира выбралась из объятий. – А очень. Я очень устала.
– Ну, если так, – начал Миша. – Мы можем…
– Чтобы в детдом его? Никогда!
– Да я этого не говорил. Только не бей!
– Я знаю, что ты хочешь от него избавиться!
Миша крепче прижал ее к себе.
– И не обнимай меня! – Ира отступила назад.
Мише всё это надоело.
– Ладно, – сказал он. – Пойду Ванечку разбужу. Пора уже.
– Не трогай его! Моя очередь его будить! – сказала Ира твердо. – Моя!
Это было невероятное удовольствие целовать Ванечку в теплую щечку и видеть, как глаза его раскрываются, словно бутоны, и как он быстро находит тебя сонным еще взглядом и сразу улыбается, расцветает улыбкой, начинает сиять, как будто внутри него включили свет, и тянется к тебе ручками, пытаясь обнять.
* * *
Я спала без снов. Точно водолаз висела в воде над темной впадиной, думая, опускаться мне ниже или нет.
Сквозь сон услышала папин голос:
– Юлечка. Юлечка, вставай! Юлечка!
Надо сказать, что я ненавижу, когда на меня смотрят во сне. Пришлось открыть глаза.
– На работу пора, – сказал папа. – Опоздаешь.
– Я спала с открытыми глазами?
– Нет. С закрытыми. Ты спала, как ангел.
– Пап, только не начинай, – ответила я и сбросила с себя одеяло.
Когда живешь в одной квартире с отцом, приходится спать в пижаме. Я это ненавижу. Хотелось бы спать голой, как мать-покойница говорила, «чтобы тело дышало», но это, наверное, в другой жизни.
Отец каждое утро будил меня, кормил, провожал на работу. И всё это под треск радиоточки, последней в городе Москве. С полупоклоном он протягивал мне сверток с бутербродами. Смотрел, как я надеваю пальто.
– Ты такая худенькая. Ножки тоненькие, – говорил он мне.
– Пап, ножки у меня как два ливанских кедра!
Но он упрямился:
– Ты худенькая.
Я с ним не спорила. Ведь в кого он превратился с того памятного дня. Моя большая еврейская папа!
Я решила ждать терпеливо, не дергаясь. Привыкла к шуму офиса, слушала, как булькает вода в кулере. По этому звуку научилась не глядя определять, сколько в нем осталось воды.
Амуры под потолком в офисе, даже они перестали смотреть на меня. Я и моя бледная тень чаще всего зависали в переговорной с кофемашиной. Сидела с прямой спиной, дополнение к стулу, блуждала в интернете до опупения. И однажды при мне с верхней полки шкафа упала целая стопка жестких папок с договорами.
Прямо у меня за спиной. Ни с того ни с сего. Разом несколько увесистых папок, а следом договоры – водопадом. Я так испугалась, чуть пароль от смартфона не забыла.
На полу небольшой курган из писчей бумаги, а я думаю, что за мистика?! Решили сами свалиться? Почему? Это какой-то знак! Думала, что за знак? Ничего не придумала и стала собирать бумаги с пола. Заодно и привела почти весь шкаф в порядок. Но когда пыталась открыть застекленную его часть, в переговорную вошел энергичный Геныч.
– Что ты делаешь? – спросил он с порога. С подозрением спросил.
– Да вот. Документы упали. Я всё по местам расставила.
– Это правильно. Очень правильно, – повторил Геныч. – Но только зачем сидеть в тех местах, где документы в полном порядке находятся? Ты ведь шкаф стулом задела.
– Я… как-то автоматически, – ответила я и подумала: как он понял?
– Автоматически не надо, – сказал Геныч, – Надо вдумчиво. Вдумчиво надо.
После бессмысленного наставления я вдруг поняла, что за мной следили. Всё это время! И сейчас следят! Медленно подняла взгляд к потолку. Вот тебе и амуры. Камера в каждом глазу!
А я вела себя с ними так неуважительно.
* * *
Дело было перед сном. Ира сидела со смартфоном. Миша подсел рядом и начал расстегивать пуговицы на ее кофточке одну за другой. Но не быстро, с паузами, как бы случайно. И она в другие моменты этого как бы не заметила бы, но сейчас сказала:
– Не надо.
Миша искренне удивился:
– Почему?
– Вообще секса не хочется, – Ира пожала плечами.
– Это на тебя не похоже, – улыбнулся Миша. И не только улыбнулся. Но Ира демонстративно отсела подальше:
– Руки убери.
– Да что случилось-то?
– Я мать теперь.
Миша усмехнулся, приняв это за шутку:
– Да какая ты мать!
– Временная, – она говорила со всей серьезностью, – а ты отец, между прочим. Временный.
– Никакой я не отец! – Миша встал. – Ни временный, никакой!
– Во-о-от! Пока ты не поймешь, как всё серьезно, секса не будет.
Говорила она это Мише даже не материнским тоном, а тоном Ангелы Меркель. Миша настолько удивился, что поначалу не понял, что ему ответить. Помолчал, а после сказал:
– Серьезно?
– Да. Всё очень серьезно, – сказала Ира.
– Нет, я спрашиваю, ты серьезно про секс?
Она кивнула:
– Абсолютно.
– А мне и не нужно было ничего, – Миша высоко поднял подбородок.
– Ну и отлично.
– Ну и пожалуйста.
Помолчали, не зная, как выйти из тупика. Потом Миша спросил:
– Заметила у Вани разные глаза?
– Ага. Очень красивый мальчик.
– Отличительный знак, – сказал Миша. – Как у Дэвида Боуи. Правда, он умер уже.
Хлоп. И на щеке у Миши снова появилось красное пятно. Ира дотянулась как-то до его лица, не вставая с кровати.
– Хватит меня уже бить! Взяла моду!
– Я хотела секса, – сказала Ира. – Но сейчас тебе точно не дам!
– Ты что, правда хотела?! – искренне удивился Миша.
– Не скажу. Вот мучайся теперь!
* * *
Мучения мои закончились неожиданно быстро, как обеденный перерыв на тяжелой работе.
Геныч вызвал меня к себе. Хлопотал и лицом и руками, словно был мне чем-то обязан:
– Короче, Юля, Юленька… Да ты присаживайся.
Я села, конечно. Он передвигал что-то за моей спиной, а мне казалось, что Геныч вот-вот хватит меня по затылку тяжелым пресс-папье. Но ничего такого, к счастью, не случилось. Геныч, поставил стул напротив, сел и зашевелил усами, как говорящий таракан:
– Значит так, доставай блокнот, смартфон, что там у тебя, и записывай. Первое задание… – Геныч сделал торжественную паузу. – У Александра Александровича есть дочь! Знаешь про это?
– Нет.
– Записывай. Анна Александровна Филимонова. Место жительства: город-герой Нью-Йорк. Живет в огромных апартаментах. Точка.
Я записала. Подождала. Посмотрела на Геныча, который был вполне доволен собой:
– Чего ждешь? – спросил Геныч.
– Я не поняла. Что я должна сделать?
– Ты кто?
На этот вопрос я смогла бы ответить только после сеанса спа: массаж, пиллинг, обертывания. А так – нет.
– По связям с общественностью? – ответил за меня Геныч. – Вот и свяжись с общественностью и сообщи всем, максимально широко: дочь Филимонова с жиру бесится. Шикует. Одна на королевской жилплощади.
Я не поняла:
– Просто написать, что она живет в Нью-Йорке?
– Не просто, а с завистью.
Никогда в жизни не получала я такого странного ТЗ.
– Это же…
– Что? – насторожился Геныч.
– Это же будет всех раздражать.
Геныч радостно хлопнул себя по ляжкам двумя руками.
– Схватываешь на лету.
– А можно увидеть квартиру? – спросила я, не до конца понимая, что происходит. – Фото есть?
Геныч скривил мину.
– А зачем тебе ее видеть? Что ты, квартир в Нью-Йорке не видела? Напиши, чтобы всем завидно было. Всё. Иди.
И я набросала:
«Трехэтажные апартаменты с видом на Центральный парк поражают своей роскошью и претенциозностью! Единственная квартира в столице США, где уместился теннисный корт в натуральную величину. Манговые деревья в зимнем саду дают три урожая в год, и проворные слуги бросают лепестки роз в фонтаны с шампанским. Сама хозяйка – дочь миллиардера Филимонова, по два часа каждое утро проводит в комнате для бюстгальтеров и бра».
После прочтения Геныч какое-то время думал. Если можно назвать мыслительным процессом кряхтение, жевание своих усов и почесывание подмышек.
– Комната для бюстгальтеров? – спросил он, глядя на текст.
– И бра, – подсказала я.
– Неплохо. Неплохо, – он повернулся ко мне. – Веером большую статью. По всем закоулкам!
– Я сделаю, – сказала я. – Только не понимаю зачем?
– Ты в армии служила? – спросил Геныч.
– Нет.
– Жаль, – сказал он. И повторил: – Жаль. Вопросов много задаешь. Слишком много.
* * *
Стоя между седьмым и восьмым этажом Миша пытался кусачками перекусить железный тросик. Кусачки срывались со скользкой пластиковой обмотки.
– Блин, да чтоб тебя! – говорил Миша тихо.
Удивительно, Ира совсем почти отучила его от мата. Сама не ругалась при Ванечке и ему не давала. Миша приноровился, ухватил тросик. На восьмом этаже приоткрылась железная дверь. В щели показалось плоское, ненакрашенное лицо.
– Эй… – сказало лицо.
Миша, с его огромным опытом, сразу услышал в оклике неуверенность, даже страх, и вообще не среагировал. Он еще раз нажал на кусачки.
Женщина в квартире набралась смелости, приоткрыла шире дверь и шагнула на лестничную клетку.
– Эй, парень! Я с тобой разговариваю.
Миша на мгновение остановился:
– Чего?
Глядя на него, невозможно было заподозрить что-то плохое. Честнейший Михаил.
– Ты чего делаешь? – спросила женщина, переступив с ноги на ногу.
– Ключ потерял.
Миша кивнул на коляску, как на свою собственность.
– А. Ладно, – сказала женщина с облегчением. Она получила объяснение и убралась обратно в квартиру, затворив за собой дверь.
Обмотка была перекушена. Тросик под пластиком оказался из титана, не иначе.
– Давай! Давай! – говорил Миша тихо.
Открылась всё та же дверь на восьмом этаже. Женщина успела поменять халат, и смелости у нее вместе с халатом прибавилось. Может быть, потому что новый халат был чище.
– Это коляска из двадцатой, я вспомнила, – сказала она.
Кусачки в Мишиной руке делали свое дело. Он кивнул, продолжая перекусывать ими тросик:
– Ага.
Женщина была сбита с толку Мишиной уверенностью.
