Роза Декабрьская
Василий Геннадьевич не меняет профессию
– Не ищите, я вам так расскажу. Ваша задача: доработать то, что начали. Вы же меня понимаете, я думаю, прекрасно понимаете. Людям нужна новая реальность, как солдатам нужен был драйв. Людям нужна жизнь, ухоженные улицы и целые дома, а нам нужно время. Теперь ваше изобретение послужит на благо мира, а не войны.
– Ученым можешь ты не быть, но гражданином быть обязан, – вздохнул Василий Геннадьевич.
– Простите?
– Но позвольте, Феликс Анатольевич, какой толк сейчас от этого изобретения? Да вы… Да кого вы заставите снова носить на голове эту посудину? Люди больше не захотят уходить из реальности.
– Из такой – захотят. Или вы скажете, что им нравится изо дня в день смотреть на все это? – Феликс указал на вид за окном.
– Но это ведь не на веки вечные, и не после такого восстанавливалась страна. Вспомните историю в конце концов: пожар двенадцатого года, наступление немецких войск…
– На новый город уйдут годы, десятилетия. А люди хотят жить в нем здесь и сейчас. Русский человек вообще не умеет ждать. Точнее он умеет терпеть, это он отлично умеет. Но если дело не касается «здесь и сейчас». Если прямо здесь и прямо сейчас его не убивают, он терпит, пока это «здесь и сейчас» и не наступит. И всегда кажется, что наступит оно нескоро. Но если «здесь и сейчас» уже наступило, то он скорее выбросится из окна, чем потерпит еще хоть чуть-чуть.
Только сейчас Василий Геннадьевич заметил, что деревенский выговор и нелепые смешки Бернарда куда-то исчезли.
– Василий Геннадьевич, – продолжил Феликс уже спокойнее. – Мы же не изверги какие, людям нужна надежда. Без надежды им не продержаться.
– «Уснешь, опять начнешь сначала, и повторится все, как в старь».
– Норовят отпасть то Юг, то Урал, вы же новости читаете? А нам надо сплотиться. Кавказ мы уже потеряли. Восток вот-вот проведет референдум, им Китай оказался милее Родины!
– Кстати, референдум. Вы ведь человек, я подозреваю, партийный. А не ваша ли партия демонстративно сожгла тысячу шлемов, когда были выборы?
– Положим, сожгла. Представим, что не тысячу.
– И как же теперь вы, скажем так, с репутационной точки зрения, эти каски снова на головы людей наденете?
– Но, но, Василий Геннадьевич, давайте не будем мешать апельсины с помидорами. То было военное время, военная реальность. А люди не хотели идти Родину защищать, выросло поколение, как его там, жалких пацифистов. Надо было народ из домов вытаскивать, из конур, куда все попрятались. Но сейчас другое дело. Графика будет новая, радужная, будущее, которого вы себе и представить не можете! Программу уже почти написали, ваш выход! – Феликс Анатольевич щелкнул пальцами.
– Феликс Анатольевич, я ведь уже давно ни при делах, я на пенсии…
– Вы, Василий Геннадьевич, счастливый человек. Вы знаете, сколько жителей столицы ежедневно падает из окон? А я вот сводки читаю.
– А вы их не читайте.
– Да куда уж мне, я по долгу службы обязан. Я обязан жить в этой вашей, как вы говорите, реальности. А людям-то за что такое наказание? Их реальность должна быть лучше. Желание жить – вот что надо вернуть людям. А для этого надо побороть внутреннего врага, внутреннего Змия.
Феликс Анатольевич встал и возбужденно зашагал по кабинету, грациозно размахивая руками, будто дирижер перед оркестром, и продолжая вещать что-то о будущем России. А может, Василию Геннадьевичу все это показалось. Он уже плохо слышал.
– Ну так что? Вы подпишите? – закончил наконец свою речь чиновник.
– Мне надо посоветоваться, позвонить, можно? – отчего-то Василий Геннадьевич стал смелее, сам подошел к стационарному телефону, который лежал у края стола возле окна, и поднял трубку.
