С.Н. Адушев
Инквизиция: Саммаэль
Глава 6. Спинтрия.
Лето.
Прошло уже два месяца, как Инквизиция явила себя пепелищу (Пандемониуму) империи Солнечного Гало. С этого момента над тверденью Адма раздирают каждую ночь крики еретиков, что так яростно жаждут покаяться в своих согрешениях. Перст 2 – Конрад Мракобес вышел из дома Милосердия, именно так называется помещение, выделенное для допросов. В былые времена здесь мостился театр с поэтическим названием “дом ночных духов”, но первое чем занялась инквизиция – это допросы. Беспощадные и предвзятые допросы. Так что в театральных постановках больше нет смысла, их место заняли публичные и частные экзекуции.
Конрад укрывая голову от дождя накинул капюшон. Прохлопал себе грудь, в надежде выбить из одежды едкую вонь пригоревшей плоти, у него естественно ничего не вышло. Проведя весь день в замкнутом помещении эта едкая вонь проникла в поры кожи, оставшись с ним как неотъемлемая часть. Он уже давно свыкся с этим, но привычка оставаться чистым заставляет вновь и вновь обхлопывать себя. Под глухой звук очередных таких хлопков, Конрад заметил молодую женщину у стены дома Милосердия. Мокрая от дождя и перепачканная от вездесущей грязи, она невзрачно ютится под стеной. Приникнув слушает под ближайшим окном, что может донестись до её слуха. Что-то сильное заставило Конрада остановиться и не моргая смотреть на неё.
Несмотря на всю её невзрачность, необычайно-чёрные глаза пленили внимание инквизитора. Они блестят из-за слёз и дождя, а остальное не важно. Она смотрит на него и в её больших глаза застыл вопрос. Подобный взгляд инквизитор встречал только однажды, когда его с братом Томасом в пятилетнем возрасте разлучили с семьёй и прикрепили к Церковно-приходскому приюту Святого Престола. Взгляд своей матери, которую больше не видел, и сейчас спустя много лет, он вспомнил во взгляде незнакомки свою мать.
– Подозреваемых в ереси сажают на допрос. Они продлятся не меньше месяца, – инквизитор сказал это в слух, надеясь, что именно это она хочет от него сейчас услышать. – Обычно этого хватает чтобы еретик сознался в ереси и выдал сообщников.
– Там моя мать… – девушка ладонью протёрла щеку, но от этого на её бледном лице не стало меньше слёз.
– В эпоху империи Солнечного Гало, истинную веру душили, и общество подверглось слабости и разложению, пожравшему его изнутри. Ваш император, возлюбленный всеми еретиками, знал это и стремился к тому что мы сейчас пожимаем. Всё то что нас окружает это наследие Императора-еретика, все эти костры в его честь…
– Но там моя мать? – Конрад не слышит, что говорит эта молодая женщина, он слишком сильно зачерствел к чувствам других. Его таким сделал долг перед Святым Престолом, который он привык называть работой.
– Зачастую на смертном одре они сознаются во всём, раде милости удушения на гарроте (орудие казни через удушение в виде петли с палкой) выдумывают и называют людей наугад, – Конрад пожал плечами и попытался улыбнуться, но это только сильнее напугало её, и она сильнее прижалась к стене.
– Но моя мама?
– Что? – он вздрогнул словно от дрёмы. – Ты сама та где хочешь быть внутри или с наружи? – незнакомка ничего не ответила, лишь сильней прижалась к стене. – То та же, – широко улыбнулся Конрад. Ему показалось что сделал доброе дело, успокоив её. – Тебя как звать? – он шагнул к ней, но незнакомка встрепенулась и попятилась. – Вот-вот, ступай домой и жди там… – она побежала без оглядки, где-то падая в грязь, но до последнего не оборачиваясь. – Жди, когда мы придём за тобой, – он дождался, когда шум дождя скрыл звук её шагов, а ночь силуэт, и только после этого смог оторвать провожающий свой взгляд.
Смахнув с глаз пелену образа необычно чёрных глаз, он пошагал по протоптанной дороге за низменными усладами после тяжёлого дня. Лупанарий (публичный дом) – вот что освобождает его голову от тяжёлых мыслей, которые копятся на допросах. Дорога к дверям Лупанария протоптана, за то время что инквизиция заняла твердыню Адма.
Конрад смело открывает дверь и жжённый запах низменных услад привычно бьёт ему в нос. Пока он посещает это злачное место, инквизиционные зачётки не касаются местных нимф и это двухстороннее соглашение плата за которое – грех.
Грехопадение – и Конрад Мракобес знает это, но эта слабость выше его клятв.
Его встречают лживые улыбки похотливых нимф, но он смотрит сквозь их соблазн, и берёт за руку самую проверенную из них. В её руку он вкладывает спинтрию (серебряный монетовидный жетон с изображением сексуальных действий) и она с самодовольной улыбкой уводит к себе в комнату. Он не знает её имени, но этого и так больше чем достаточно, чтобы нимфа возгордилась, что сам инквизитор стал у неё постояльцем.
Она уронила инквизитора себе в кровать и не дожидаясь приглашений оседлала его.
– Создатель, прости… – закатив глаза, он взмолился и до боли сжал ей упругие бедра. От такого пылкой страсти искусница сжалась во всех местах и позволила себе чрезвычайно смелое и настолько же ошибочное промедление.
– Инквизитор? – она почувствовала в себе излишнюю уверенность и остановила процесс нежности. – Но почему вы все так уверены, что Создатель – он, а не она, хоть не кто его и не видел? – Конрад был ошарашен наглостью нимфы, но ещё сильнее стал, когда в её взгляде увидел необычно чёрные глаза той молодой женщины под дождём.
– А как может быть иначе и сомнения в этом зачатки самой ереси, – широкая улыбка Конрада задёргалась, он одновременно смутился и засмеялся от такой неожиданной наглости.
– Но всё же? – искусница улыбается и продолжает смотреть на него сверху чужими необычно чёрными глазами.
– Женщина в образе своём порочна и быть иначе не может, – он стал необычайно серьёзным, осознав, что разговор задаётся не шуточный. – Вот разденьте стража до гола и какие чувства вызовет в вас его обнажённый образ? Чувства здоровья, силы и храбрости. А разденьте женщину и только самые низменные желания вызовет в вас её обнажённый образ…
– Но, что если на стража взглянет женщина, в ней какие чувства вызовет его обнажённый образ?
– Вот в этом и суть, – засмеялся инквизитор. – Я же мужчина, а женщина, что женщина, она порочна.
– Какая глупость… – рассмеялась она ему в лицо, он тоже продолжил смеяться лишь по тому, что уже знает, что завтра будет жечь ей ноги за ересь, ну а пока низменные слабости.
Глава 7. Монфокон.
Лето.
Костры инквизиции ярко пылают по всем близлежащим землям твердыни Адма, очищая и ужасая не только еретиков, но и праведных мирян. Беспощадные допросы продолжаются и по всем показателям не планируют прекращаться.
Прошёл месяц добросовестной работы инквизитора Конрада Мракобеса и результат вылился в день казни еретиков через повешенье. На рыночной площади под навесом установили амфитеатр с рядом трибунных мест для привилегированных персон. На втором ряду, полоская рот алтарным вином, разместился апостольский нунций Мастема. Инквизитор Саммаэль, по правую руку от него угрюмо скрестил руки на груди. Его волнуют внутренние споры, между добродетельностью и милосердием. Сам же торжественный виновник сего происходящего – инквизитор Конрад Мракобес крупной фигурой занимает место на первом ряду. Прямо под нунцием Мастама, символично у его ног. Конрад знает это и недовольно подперев кулаком подбородок ждёт начала казней. Глазеющих на рыночной площади в это воскресное утро собралось – не протолкнуться. Во всей этой шумихи многочисленных затылков толпы, Конрад неволь слышит разговор позади себя, обсуждение идёт бурно будто его здесь нет во все.
– Вот скажите Саммуэль? – чётко разлучился голос нунция Мастема. – Разве это не решение сложившейся ситуации с занятостью палача? – он небрежно указал кубком перед собой на особняк графа Фалькона, расплескав вино. Вернее, на то что от него осталось на противоположной стороне рыночной площади. – И настоятельно прошу заметить и даже записать, что это я предложил, а никто-то из вас…
– Ваша честь… – оторвавшись от своих внутренних споров наигранно улыбнулся Саммаэль.
– Моя, Саммуэль и только моя, – прищурив один глаз, будто целясь другим, нунций продолжил разглядывать творение своей мысли. – Мне сразу не понравился особняк графа, он не вписывается в пейзаж рыночной площади, да и сам граф с гнильцой оказался. Три этажа бесполезного места было, ну а теперь, другое дело?
– Совсем другое… – всё так же наигранно улыбнулся ему Саммаэль.
– А то приходит ко мне тот второй, ну как его там? – он щёлкнул пальцами ища подсказки. – Скажи мне Саммуэль и я скажу тебе…
– Инквизитор Конрад, – на выдохе подсказал Саммаэль и невольно покачал головой.
– Именно… – широко улыбнулся нунций и пнул кресло перед собой. – Приходит и жалуется, что палач не успевает вешать еретиков. Представляешь? Как будто это моя проблема, а не палача… – ещё раз пнул кресло перед собой и сделал это сильнее чем в первый раз. Конрад стерпел оскорбление, он надеялся, что тот просто пьян и не знает о его присутствии. – Ну вот, смотри Конрад! Прекрасный же получился Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов), – надежды Конрада рассыпались и всё случайное неуважение от нунция Мастема было целенаправленно.
– Благодарю, – не оборачиваясь ответил Конрад, теперь осознано стерпев оскорбление.
– То та же, цените меня, пока я с вами, а то заберут меня обратно в базилик Святого Престола, – нунций откинулся в тронном-кресле и свободной рукой взял кроваво-красный платок. Он должен подать им сигнал палачу, чтобы началась казнь, но нунций купается в тщеславии своих полномочий и не торопится.
По приказу нунция Мастема особняк графа Фалькона выскребли и даже крышу сняли. Целыми оставили три стены и балки перекрытий этажей, что служат виселицами. Цоколь стал эшафотом. По центру, на высоте третьего яруса весит ста двадцати пудовый (1 пуд = 16 кг) колокол, верёвка от которого свисает в руки палача, что стоит на эшафоте внизу. Оконные проёмы заполнены приговорёнными еретиками, что стоят со связанными руками с петлёй на шее. Как только палач начнёт звонить в колокол, то он под своим весом начнёт опускаться и стаскивать еретиков из оконных проёмов, чья учесть предрешена быть повешенными. Монфокон (огромная каменная виселица в несколько ярусов) вмещает за раз до сорока еретиков и казнь теперь через повешенье целое представление.
– Я знаю, что сам граф сейчас там присутствует, верно? – нунций прищурился, высматривая того в оконных проёмах Монфокона.
– Верно, – Конрад стиснул зубы и только для себя указал на графа пальцем. – На третьем ярусе.
– Вижу, вижу его хвалённую рожу. Даже сейчас, с петлёй на шее он продолжает быть напыщенным индюком. Он знает, что это творения я назвал в честь него, тем и гордиться… – недовольно заёрзал на своём троном-кресле нунций. – Вот какая разница, если знаешь, что умрёшь, ну отринь свои святотатские взгляды и приди к прощению, но нет, он как глупец стоит с высоко поднятой головой и ждёт смерти…
– Когда знаешь, что умрёшь, выбор остаётся только за тем, как умереть, – Саммаэль произнёс с гордостью в голосе, уважая выбор графа Фалькона, что не склонился перед допросами Конрада, ведь он как никто знает, как часто тот бывает очень убедительным.
– Мудро, но не точно… – запил своё замечание алтарным вином нунций. – Лежать в общем оссуа́рии (ящик, урна, колодец, место или же здание для хранения скелетированных останков) и гнить, много чести не нужно, да и убеждения там твои не нужны, – Саммаэль впервые заметил, как нунций Мастема опустошив кубок, отставил его в сторону, а не приказал наполнить. – Знаешь Саммуэль, мне уже нравится здесь. Я ощущаю уют в стенах твердыни Адма. Да, и она сама уже не выглядит такой удручающей, согласись?
– Бесспорно и это Ваша заслуга… – усмехнулся Саммаэль пересчитывая еретиков в оконных проёмах.
– Я тут ещё задумался, может мне переименовать её? – прищурив глаз, нунций посмотрел на башню Донжон твердыни, словно взвешивая свои силы. – Вот как ты считаешь твердыня Мастема, звучит?
– Достойно…
– А что ты так покладист, Саммуэль? – нунций спустил оценивающий взгляд с башни твердыни на рядом сидящего инквизитора. – Тебе что-то от меня нужно?
– Вы проницательны, Ваше преподобие.
– Да, а иначе с вами ни как. Так что тебе, Саммуэль?
– В грядущем слушанье по делу правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, я хочу выступит стороной «обвинения».
– Обвинение? Зачем тебе всё это?
– Как никто, Ваше преподобие знает, что у прошлого два лица. Одно, ясное и кровавое, известно всем. Другое скрыто в тенях болтовни, и это забытое лицо никто не увидит, пока не вскроется вся ложь, что скопилась вокруг.
– И ты Саммуэль, хочешь стать тем, кто вскроет гнойник лжи?
– С Вашего дозволения апостольский нунций Мастема, я явлю истинное лицо истории, лицо негласной войны, которое скрыто за словами фермилорда…
– Ну что ж, ты доходчиво донёс суть просьбы. Я в свою очередь, не возражаю и с моей стороны препятствий тебе не будет оказано…
– Этого более чем достаточно, Ваше преподобие…
– Более чем, – Саммаэль показательно поклонился ему, и нунций Мастема вскинул кроваво-алый платок, совершив жест, который так страстно ждал палач на эшафоте. Платок уже взмок в ладонях нунция и так же быстро упал, как и попытался вспорхнуть в сигнальном жесте. – Начнём!
Палач заждался отмашки и когда увидел её от апостольского нунция Мастема, он бодро потянул верёвку ударника колокола. Раскачивая из стороны в сторону, колокол совершил свой первый удар и скользнул вниз, натянув за собой виселичные верёвки. Под гул ударника внутри колокола, как грозди винограда, еретики посыпались во внутреннее пространство Монфакона. Им неизбежно суждено умереть за свои убеждения под монотонные удары колокола, что перевесом опускается на эшафот и только сильнее затягивая петли на их шеях. Кому повезёт, умрёт сразу от перелома шеи, но большинству останется мучатся, медленно задыхаясь в петле. Толпа завыла под впечатлением жестокости и праведности инквизиции над святотатством еретиков. Повергая в ужас уцелевших от допросов еретиков и вдохновляя праведников на справедливость суда инквизиции. С последним ударом, колокол коснулся эшафот и замолчал, оставляя муки еретиков в тишине на всеобщее обозрение любопытных глаз.
Среди толпы затылков перед собой, инквизитор Конрад Мракобес поймал прямой взгляд. Из той самой любопытной толпы зевак необычайно чёрные глаза смотрят на него и будто молчаливо спрашивают – “почему?”. Он выпрямился в кресле и оторопел, не находя слов. Сейчас до него дошло, что на втором ярусе Монфокона, на балке перекрытия с петлёй на шее висит мать этой самой молодой женщины и что-то изменить он не может, ведь как всегда просто сделал свою работу.
– Не бойся смерти, ибо такова суть природы, – Конрад встал с места, он заворожённо подошёл к ограждению трибуны. – Убоись лишь смерти, лишённой смысла, – он отчётливо видит её перед собой и уже тянет к ней руку. – Горе помогает лучше познать счастье. Ты благочестивое дитя, твоё спасение стричься в монахини…
– Инквизитор, я бы попросил!? – осёк его голос нунция Мастема в спину, и та молодая женщина с необычайно чёрными глазами потерялась из виду. Она словно растворилась в толпе затылков, пропала в общем массе зевак. Конрад повернулся к трибуне амфитеатра и увидел лишь отёкшее лицо, произносящее отвратительным голосом ему замечание. – Ты загораживаешь…
– Люди, объединившиеся ради служения Создателю, благословенны в глазах Его, и вечно будут жить в Его памяти, а Вы – апостольский нунций Мастема всего лишь мозоль на пальце ноги истории и ничего больше, – произнеся в лицо полупьяного нунция Мастема, инквизитор Конрад Мракобес покинул трибуну. Оставив после себя молчаливое недопонимание.
Глава 10. Молебен.
Лето.
Во внутреннем Храме твердыни Адма догорают свечи. Под их треск зал пронизывает хлёсткий звук плети. Так Перст 2 – Конрад Мракобес проводит свой одинокий молебен.
Стоя на коленях перед алтарём, в полном одиночестве он беспощадно стегает себе спину. Кожа, покрытая старыми шрамами, терпит, а свежие порезы истекаю горячей кровью.
Со слезами на глазах и с широкой ухмылкой Конрад Мракобес просит простить ему его страсти, дабы продолжать благое дело. Доведя себя до того самого изнеможения, когда в бреду своих раскаяньях он слышит истинную суть.
– Прости меня Отче за мои сомнения, за поиски, ведущие к краю бездны, в которую готов шагнуть, отринув веру в корне. Ибо я осознаю, что творю плохие деяния, но в свою защиту скажу, что делаю это превосходно, – он зажмурился и ещё шире улыбнулся, когда удар плети пришёлся кстати в его раскаяние.
– Ты делаешь то во что не веришь и не веришь в то что делаешь, разве не это первородный грех? – Конрад открыл глаза услышав голос поодаль от себя. С его лица сошла ухмылка и он ещё раз стеганул себя плетью.
– Грех, но не из первых, он в очереди на причастие, – сейчас его рассудок чист, и он как никогда знает, что говорит. – Человек слаб в своих деяниях, и я признаю свои слабости.
– Так кто же ты в своих признаниях? – голос звучит глубоко, зачастую Конраду кажется, что он звучит в его собственной голове, но обернуться и проверить домысел не решается, так как вопрос задаётся правильный.
– Я инквизитор, я тот, кто несёт слово Создателя в массы и массы внемлют мне, – его ответ разрывается плетью, что воет в руке. – Я внушаю веру, ибо человек без веры – ничто. Вера – это топливо для души, движущая сила, за которой стоят выживания человечества в мире без веры, существование в котором исполнено холодом и непостоянством.
– Как можно говорить об этом, самому не веруя?
– Я знаю лишь одно, и оно непоколебимо, вера формирует нас и поднимает над другими формами жизни, совершенствует наше сознание. Вера возвышает каждого из нас над бездушными и проклятыми существами, – Конрад чувствует, как за ним наблюдают, голос позади него перемещается, жадно оценивая, как жертву, но по-прежнему боясь приблизиться.
– Ты знаешь, но уже не веруешь в то что говоришь.
– Замолчи! – Конрад стеганул себя со всей силы, но это не доставило ему болевых ощущений. Он уже не чувствует боли, только чувство вины. – Это всего лишь слабость человеческой сущности и не более …
– А где в этих слабостях ты?
– Я здесь, моё место здесь. Мои слабости остаются со мной до дня искупления. Ни тебе судить меня сейчас и когда-либо позже. Разделяя Добро и Зло по разные стороны, не забывай на какой ты сам стороне?
– А я и не собирался, как я могу, кто я такой, что даже не знаю существовало ли самого понятие Добра и Зла до основания Веры?
– Конечно, нет, глупец, – Конрад устало уронил руку с плетью на каменный пол и почти обернулся. – В цепочке естественного отбора этому понятию не было никакого смысла, как всей нашей инквизиции. До создания религии мир гряз во грехе и путь к очищению проложен был кровью…
– Тогда что же ты делаешь? – голос на мгновение приблизился и прозвучал прямиком в затылок инквизитора. Конраду даже показалось, что он почувствовал горячие дыхание, но это всего лишь его собственная кровь.
– Свою работу… – он обернулся, но в Храме никого, только угасающее эхо его собственного голоса.
Глава 11. Ответчик.
Лето.
Трибунал священной канцелярии созван.
Инквизиция вывезла заключённых под стражу в пригород, поодаль от твердыни Адма.
Правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант содержится в ужасающих условиях, не подобающих для правителя. Даже не смотря на судебные разбирательства, перед судом Создателя все равны, и он так же заперт, как и любой другой преступник, в стальную клетку. Его руки скованны цепью, ноги в кандалах – особо опасный преступник предан всеобщему обозрению как какой-то разбойник-душегуб. Вокруг места заточения его выстроили трибуны для суда и следствия. Присяжные, что будут совсем скоро принимать решение, толпятся в стороне, их держат под стражей, чтобы не разбежались.
– Слушается дело правителя твердыни Сигор фермилорда Геоманта, – раздался голос секретаря с отработанно-чёткой дикцией. Он важно зачитывает список членов суда и следствия из-за трибуны. – Дело рассматривая высокопочтенный апостольский нунций Мастема, – нунций без лишней скромности чуть приподнялся со своего места, обозначив широкой ухмылкой своё самомнение. – В поддержку судьями выступают…
Дальше последовала огласка еле различимых имён вперемешку с титулами, её можно было слушать, но Конрад Мракобес заглушил своим басистым голосом. Он насел на слух Саммаэлю, как будто тот его спросил об этом.
– Я не могу её забыть… – стоя поодаль от трибун, их никто не слышит, по крайней мере, именно так думает Конрад. – Не могу сказать, что она красива была, видел её всего раз, но вот необыкновенно чёрные глаза не выходят из моих мыслей, они как заноза, что застряла в мозгу и зудит нарывая…
– Женщина в образе своём порочна, – Саммаэль вполубок слушает его, но ждёт большего от судебного слушанья нежели про его слабости, о которых известно без лишней скромности.
– И я так же говорил кому-то, но надомной посмеялись тогда, и вот ты меня сейчас не слушаешь. Пусть даже если это можно расценить как мелочь для тебя, но можно же выразить снисходительность ко мне, брат?
– Прости, – Саммаэль вздрогнул, не расслышав вопрос от Конрада.
– Что? – чересчур громко удивился Конрад, и его удивление услышали все, даже секретарь сделал паузу в оглашении списка. – Да, ты себя со стороны слышал? – Саммаэль наконец-то удостоил его своим взглядом, но это было не обязательно, Конрад и так бы высказал ему всё что думает. – Теперь я понимаю почему ты это не говорил прежде. Тебе это просто не идёт…
– Обвинением выступает инквизитор Саммаэль, – секретарь дошёл до пункта «обвинение» в списке и спас Саммаэля от ненужного диалога с Конрадом.
– Ты в «обвинение»? – Конрад всё же схватил его за руку, когда тот поторопился занять выделенное место для «обвинения». – Зачем тебе это?
– Чтобы вскрыть истину… – Саммаэль обернулся на Конрада, указав глазами на руку и тот молча отпустил.
– Начинает правитель твердыни Сигор фермилорд Геомант, – секретарь сел в общий ряд, а старый фер Геомант подошёл к прутьям своей клетки и устало просунул руки, ведь беседа предстоит долгая.
– Начинайте, – обозначил своё присутствие нунций Мастема и широко улыбнулся, но не от доброжелательности, а от своей значимости.
– На той проклятой войне я видел многое, – голос фер Геоманта захрипел на выдохе от долгого молчания. Рассчитывать, что ему дадут воды, не остаётся и он продолжил. – Я видел, как неживое возвращается, как проклятье обретает смысл, и то, к чему это всё приводит, – из глаза старика невольно выпала слеза, но он не предал ей значения. – Я могу сказать, кем стал падший сын Зари, к чему привело его предательство, как сила и гордыня изуродовали благородство наследника, – он выдохнул дрожащий воздух из себя и сжал кулаки. В старых пальцах ещё ощущается сила, но конечно уже далеко не та, что была раньше. Сопротивляться тоже нет смыла, он предвидел весь этот трибунал, который нужно пережить. – Но мой гнев омрачит мои слова и скроет истину, которую так жаждете услышать вы, милорды. Я не пытаюсь понять причины, которые привели Люциана на путь погибели, пусть об этом судите Вы. Лучше я с начала напомню, кем когда-то был и с каких высот пал Люцифер…
– Вы говорите про одного человека, верно? – поддался вперёд нунций на своём кресле. Неосведомлённость в деле, которое он судит взволновало не только ответчика, но и сторону «обвинения», которой является инквизитор Саммаэль.
– Верно… – разочаровано выдохнул старик в клетке, понимая, что придётся ему биться о камни устоев церкви.
– Хорошо, продолжайте, тогда, – нунций расслабленно откинулся, не придавая абсолютно никакого значения своей некомпетентности.
– Прежде… прежде чем он пал – Люциан был честным паладином. Благородным и страстным, и эти страсти его и погубили. Можно восхищаться им или презирать, но никто и никогда не сомневался в его стремлениях. Он был честен со всеми и каждым в отдельности. Он не скрывал, что хочет быть лучшим из всех, лучшим среди равных, первым сыном по заслугам, а не по праву рождения. Он не хотел быть наследником. Его честность была явной. Когда он пал, его честность осталась, но приобрела извращённый вид. Да, он стал великим предателем, существом способным к наихудшему грехопадению, он стал Люцифером, но не лжецом…
– Хочу заметить уважаемые судья, – оборвал нунций, но не для того чтобы сообщить что-то важное, а лишь из-за демонстрации важности своего мнения. – Я ещё ничего плохого не услышал, это можно даже записать…
– Действия Люцифера – истинное предательство, высокопочтенный апостольский нунций Мастема. Объединившись с такими отступниками, как Абаддон Живоглот и Небирос Красный, он посмел бросить вызов самому Миру империи. Он пошёл войной на свой родной дом. Его действия были предательством поначалу и должны оставаться такими по сей день и всегда, – старик устало взглянул между прутьев на хвалённую рожу нунция. Прекрасно осознавая, что его оружие сейчас лишь слово, которое заставит всех поверить ему. – Обратиться против братьев, убивать ради личной выгоды и власти. Что может быть большим грехопадением?
– Когда брат сражается с братом, это называется соперничеством, – со своего места встал Саммаэль. Продолжать слушать угнетение без объяснений, «обвинение» не имеет право бездействовать. – Когда брат убивает брата, это называется преемственность, – инквизитор вышел в центр, он своевластно взял слово нарушив порядок, но никто его не остановил и он этим воспользовался. – Всем нам известно ваше родство и императором Вирионом. Так ответьте всем нам присутствующим, фер Геомант – где был Ваш сын император Вирион Мироносный, когда Люцифер восстал? – Саммаэль подошёл к клетке, в которой заперт правитель, но увидел там лишь усталого старика. – Чем ответил Ваш сын, когда Люцифер нарушил данную короне присягу? Пресёк или хотя бы попытался пресечь ещё в зачатке неверные стремления Люцифера? – Саммаэль заметил трепет во взгляде фер Геоманта, что слезами накатывает на старика. – Нет, – резко в лицо старику ответил инквизитор и тут же последовал следующий вопрос. – Призвал ли Он своих генералов? Нет! Отправился ли Ваш сын в бой, сразил ли Он своей рукой заблудшего сына? Нет! Покидал ли ваш сын Столицу вообще? Нет. Обратился ли Он к могучему молоту Императора?
– Да! – с хрипом выкрикнул старик, но его глаза продолжили наполнятся слезами.
– Пускай, – отмахнулся от него Саммаэль. – Из всех упрёков один не в счёт. Так что же сделал Император?
– Он остался с нами и пал вместе со всеми нами… – старик зажмурился и по глубоким морщинам его лица скатились слёзы.
– Людям проще заплатить за зло, чем за добро. Потому что благодарность – это бремя, а месть – удовольствие. И Вы призываете Инквизицию мстить, но мстить некому, фер Геомант…
– По твоим словам, инквизитор, – старик вновь открыл глаза и увидел перед собой не человека, а бездушный камень, что пуст и холоден как внутри, так и с наружи – его мораль не сокрушить. – Можно рассудить, как если человек посвящает свою жизнь добрым деяниям и миру, то он сгинет в безвестности и неблагодарности. Если же он направит свой гений на причинение страданий и смерти, имя его будет греметь в веках у тысяч поколений на устах.
– Мы все свидетели последствий добрых деяний императора. Мы все узрели пепелище, – Саммаэль вновь приблизился к клетке так близко, что как будто на суде их всего двоя. – О чём ты говоришь, старик?
– То, что дурная слава всегда предпочтительней забвению, – инквизитор улыбнулся словам старика, ведь он уверен, что докопается до истины и эти препирания всего лишь первый шаг к цели.
– Я не удивлюсь если имя Люцифер пройдёт века и чётко будет помнить каждый, а Вирион Мироносный сгинет в бытие или, в лучшем случае, этим именем назовут инфекцию, что паразитирует, как и сам Император на челе общества.
– Это уже субъективное мнение, беспочвенное обвинение, ваша честь… – старик не вытерпел и воззвал к судье Мастема, но он не услышал, что тот ответил ему. В этот момент к нему недопустимо близко приблизился Саммаэль.
– Так и есть, ведь я твоё «обвинение», лжец…
