Сара Шепард
Репутация
Посвящается К + Г
Посмотрите, до чего вы меня довели[1]
Возможно, она у тебя с рождения. Или ты заработал ее тяжким трудом. Может, она есть у тебя, потому что ты отзывчив, амбициозен или просто сволочь. Речь о твоей репутации, если ты еще не понял. У каждого она есть. И если ты думаешь, что репутация неважна, то ошибаешься.
Хорошая репутация раскатывает перед тобой красную ковровую дорожку. Позволяет получать всевозможные авансы. Она – твой пропуск в престижный университет. Хорошая репутация обеспечивает работу, помогает выбрать супруга и обрести правильных друзей.
Но если репутация скверная – ну, тогда держись. Вот он, шепот за спиной. Вот оно, хлопанье дверями. И сколько ни пытайся избавиться от дурной славы – пройдет лет десять, а тебя по-прежнему будут помнить как «ту второкурсницу, у которой была интрижка с преподавателем». Пройдет двадцать лет, но все так и будут вспоминать, что мужчина из соседнего дома бил жену, а женщина из бакалеи напротив – фригидная старая дева. А с той дамой на ступенях библиотеки случилось нечто ужасное, и она спятила.
Так что имеет смысл беречь свое доброе имя. Но насколько далеко ты готов зайти, чтобы сохранить репутацию – особенно если боишься разоблачения? Придумаешь хорошую легенду? Солжешь? А может, убьешь?
Ты мотаешь головой: я никогда такого не сделал бы, я порядочный человек! Но все дело в том, что пока ты не вляпался в это по уши, то даже понятия не имеешь, на что способен. Если нужно что-то скрыть, ты, возможно, пойдешь ради этого на все.
Часть 1
1
Кит
Понедельник, 24 апреля 2017
Когда я появилась в баре на крыше гостиницы «Монако» в Старом городе Филадельфии, я уже успела выпить два крепких мартини – хотя это на меня совершенно не похоже. Но вы подумайте, каковы мои клиенты, точнее, клиенты фонда, ради которых я и отправилась в эту командировку! Кинули меня в последнюю минуту. Решили вместо нашей встречи отправиться на выставку лошадей. Я попробовала навязаться к ним в компанию – не подумайте только, что я большая любительница лошадей! – но то ли они не поняли намека, то ли мое общество было для них нежелательно. К своей работе я отношусь очень серьезно. Я занимаюсь привлечением средств для Олдричского университета, одного из старейших высших учебных заведений в Соединенных Штатах – он стоит в одном ряду с Гарвардами и Стэнфордами, а попасть в него, пожалуй, даже труднее. После того как умер мой первый муж, я стала ведущим специалистом по ловле особо крупной рыбы, то есть спонсоров для Олдричского университета. Я раскидываю сети повсюду, разыскиваю выпускников, получивших хорошие, денежные должности, руководителей и топ-менеджеров, слежу за теми, кто получает престижные премии, не ленюсь узнавать, какие из написанных ими книг попали в список бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс», и так далее. Затем я атакую. Я тешу их самолюбие, нахваливаю, напоминаю об университетских корнях, которыми можно гордиться. А еще о том, что лучшее, что они могут сделать, наслаждаясь богатством и успехом, – это вернуть долг. Получив солидный чек от нового спонсора, я кайфую – для меня это что-то вроде наркотика. Поэтому известие о том, что доктор Роберт Хозер (Девон, штат Пенсильвания) с супругой вместо того, чтобы выпивать и закусывать вместе с очаровательной Кит Мэннинг-Страссер на обеде, который устроил университет, предпочли посмотреть на дрессированных лошадок, меня чертовски напрягло.
Возможно, я допустила ошибку? Хотя я ими даже не занималась – Хозеров обхаживала Линн Годфри, напористая, въедливая и амбициозная сотрудница моего отдела. Когда вернусь, позвоню и устрою ей разнос. Но это потом. А сейчас я не сорвусь. Я любезна, тактична и понимаю, когда следует отступить. На следующей неделе я снова напомню Хозерам о себе. Они увидят, что я мила, незлопамятна и великодушна. И мы начнем все сначала.
А пока мне хочется поскорее забыть о Филадельфии. В авиакомпанию я уже обращалась: билеты на все сегодняшние рейсы до Питтсбурга раскуплены. Любоваться Колоколом свободы мне неохота. Как и прогуливаться по Саут-стрит. Можно, конечно, доработать план благотворительного спонсорского бала в Олдриче (он состоится в ближайшую среду), но такие вечера напоминают хорошо смазанный механизм, там и делать-то нечего.
Я никогда не умела бездельничать.
Открыв в номере бутылочку водки из мини-бара, звоню дочерям. Старшую – милую, жизнерадостную Сиенну, – я застаю в комнате общежития. Она первокурсница в Олдриче, и, судя по всему, я помешала ей заниматься. После разговора, который длился сорок две секунды – Сиенна разливалась в извинениях за то, что не может долго беседовать, – я набираю номер тихой и замкнутой шестнадцатилетней Авроры. Она пока дома, но собирается уходить. «Куда?» – с подозрением спрашиваю я. К однокласснице с ночевкой. Аврора уверяет, что идет к Софи, просто чтобы вместе готовиться к тесту по физике, ничего особенного.
Смешав себе еще один коктейль, звоню Грегу. Вот уже два года как он стал моим вторым мужем. Разговор короткий, общие фразы. Я не говорю ему, что клиенты меня прокатили, – еще не решила, в каком свете хочу это представить. Грег не спрашивает, почему у меня такой унылый голос. Вообще, я не настолько ему интересна, как он хочет показать… Впрочем, когда-то, недолго, все было по-другому. Я сообщаю, что жива-здорова. Он говорит то же о себе. Я напоминаю, что до благотворительного бала осталось два дня. Это что-то вроде выпускного для взрослых, самое большое мероприятие университета, посвященное нашим спонсорам и сбору средств. А Грег – мой партнер. И я не то чтобы в восторге.
Почти сразу после разговора мой телефон звякает. На экране сообщение с незнакомого номера: «Готовься».
И все. Нахмурившись, я строчу: «Кто это?»
Ответа нет. По спине пробегает холодок. К чему я должна готовиться?
За окном громко сигналит машина. Обернувшись, я замечаю, что шторы на окне отдернуты, за ними видны крыши домов и мост вдалеке. С соседней крыши, хлопая крыльями, слетает голубь. Неприятное чувство, что за мной наблюдают.
Подскочив, задергиваю окно. Нужно поскорее убраться из этого гостиничного номера. Я хочу общества, шума и, может быть, еще выпивки. Ближе всего бар на крыше отеля.
* * *
– Вы должны попробовать «упрямого мула», – произносит голос рядом с мной, как только я усаживаюсь на барный табурет. Наискосок от меня на серой кушетке сидит мужчина, наполовину скрытый широкой мраморной колонной. Меня раздражает, что он подслушивал. Мы с барменом – дотошным, лет пятидесяти, с полуприкрытыми глазами, одетым с претензией на шик в костюм-тройку – долго обсуждали, какой коктейль мне выбрать – «упрямого мула» или «буравчик». После странного, анонимного, зловещего сообщения, которое я только что получила, меньше всего мне нужно лишнее внимание.
Но вид у любителя подслушивать вполне безобидный. Я поворачиваюсь, чтобы лучше его рассмотреть. По торчащим из-за колонны ногам можно догадаться, что он довольно высокий. Лицо открытое, приветливое, темные вьющиеся волосы спадают на воротник рубашки. Опущенные уголки глаз придают его взгляду искренность, а улыбка, широкая и располагающая, открывает ровные белые зубы. Он похож на ученика дорогой частной школы – с виду примерный, но за спиной может прятать рогатку. На ногах у него удобные кеды «Вэнс» вместо подходящих к костюму туфель. Сама-то я готовилась к важной встрече, но так и не успела переодеться – поэтому я до сих пор в туфлях от Ива Сен-Лорана, и пальцы уже онемели.
– Это водка, смешанная с халапеньо и кайенским перцем, – поясняет «школьник», в руках у него медная кружка. – Если любите острое, ничего лучше не найти.
Мои ресницы опускаются, потом взмывают вверх.
– С чего вы взяли, что я должна любить острое?
Одна бровь ползет вверх. Его глаза перемещаются вниз, к моим голым коленкам и высоким каблукам.
– А вы любите? – спрашивает он, и в его голосе, если только я не спятила, явно слышится флирт.
– А вам хочется узнать? – отвечаю я. И тут же одергиваю себя. Кит Мэннинг-Страссер не из тех женщин, что заигрывают с незнакомыми мужчинами в гостиничных барах. Ловлю на себе взгляд бармена. – Просто джин с тоником, пожалуйста.
Бармен отворачивается, скрывая неодобрительную усмешку. Молча смешивает коктейль, но я готова поклясться, что он презрительно кривит рот. У меня горят щеки, даже глоток джина не помогает вернуть хладнокровие.
Бармен снова отворачивается, а я слышу за спиной голос:
– Не обижайтесь на Бертрама. Он придурок.
Это снова «примерный ученик». Спиной чувствую его взгляд, как будто излучающий тепло.
– Вы с ним знакомы? – спрашиваю я с напускным безразличием.
– Нет. Впервые увидел его утром. Но я уверен. Я вообще хорошо разбираюсь в людях.
Делаю вид, будто поглощена созерцанием свечи, горящей на полке. Мне все еще интересно, почему этот тип решил, что я люблю острое. Хотя, возможно, это у него универсальный способ подкатываться к каждой женщине, какую встретит.
«Школьник», истолковав какое-то мое незаметное движение в свою пользу, срывается с дивана и садится на стул рядом со мной.
– Я Патрик, – представляется он. Взгляд его глаз с опущенными уголками притягивает меня, словно мощный магнит.
– Кит, – отвечаю я.
Он не протягивает руку для пожатия, и я свою тоже.
– Вы здесь по делам? – безразлично спрашиваю я.
Он поднимает ладонь, как бы останавливая меня.
– Да ладно. Мы с вами об этом будем разговаривать?
Я с недоумением смотрю на него.
– Простите?
– Мы в гостинице. Не знаем друг друга. Можно, конечно, затеять скучную беседу, а можно поговорить о том, что нам по-настоящему интересно. – Он откидывается назад, скрестив на груди руки. Красивые руки, отмечаю я. Мускулистые. На руке, которую я не пожала, нет обручального кольца.
– А что в вашем понимании интересный разговор? – спрашиваю я. – О политике? О глобальном потеплении? О системе здравоохранения?
– Предлагаю поговорить о том, кем мы на самом деле хотим быть. – В его глазах вспыхивает огонек. – Я играю в эту игру в поездках. Не так уж часто нам представляется шанс побыть не собой, а кем-то другим, правда? Я скажу вам не откуда я на самом деле, а откуда хотел бы приехать. А вы не говорите, кем работаете, а признайтесь, кем хотите быть в самых смелых мечтах.
От лампы Тиффани (возможно, это даже не подделка) по мраморной стойке разбегаются разноцветные зайчики. Сквозь панорамные – от пола до потолка – окна видны крыши города, но снаружи слишком холодно, чтобы хотелось выйти. Мне на ум приходит строчка из «Элинор Ригби», любимой песни моей матери. Там героиня на людях надевает лицо, которое в остальное время хранит в банке. А кем становится Элинор, когда она не обязана быть собой? И кем становлюсь я, когда мне не нужно быть Кит Мэннинг-Страссер?
– Интересно. – Я слегка отодвигаюсь. – Вот только сегодня, боюсь, я не блещу фантазией.
– А речь не о фантазии. А о том, чтобы заглянуть в себя. Знать себя. Хотите сказать, что вы себя не знаете?
Тихая, ненавязчивая электронная мелодия, звучавшая фоном, заканчивается, и начинается новая. Хочется сказать ему: Кит Мэннинг-Страссер не ведет подобных разговоров. Но вот вопрос: действительно ли я себя знаю? Знаю ли, чего хочу?
Мысленно перебираю свои достижения. Тут же в памяти всплывают и все ошибки, и неверные шаги, которые я делала. Оказывается, я нередко притворяюсь, постоянно о чем-то умалчиваю. В голове мелькают мысли обо всем, чего я хотела, достигла и лишилась.
– Отлично, – говорю я медленно, еще даже не осознав всего этого. Поудобнее устраиваюсь на табурете и задаю вопрос: – Так откуда вы приехали, Патрик?
– Из городка на юге Франции, – отвечает он, блеснув глазами. – Он славится своими лимонами. А вы?
– Из Марракеша, – отвечаю я, потому что действительно была там однажды с родителями. У отца был творческий отпуск… За несколько лет до того, как меня вызвали в морг, чтобы я опознала изувеченное тело матери. Пьяный водитель врезался в ее машину на скорости девяносто миль в час. Я вспоминала Марракеш как самое волшебное место, какое когда-либо видела. Всегда мечтала вернуться туда, но, хотя у моего нового мужа достаточно денег на такую поездку, он считает этот маршрут слишком экзотичным. – А вы чем занимаетесь?
– Я летчик-метеоролог. Летаю в эпицентр ураганов, – ответ следует быстро, как будто он так уже отвечал. – По выходным участвую в профессиональных гонках на ретроавтомобилях. В основном в старых городах, где много извилистых улиц с крутыми поворотами.
– Значит, вам нравится опасность. – Я гоняю кусок льда по дну стакана. – Встряски.
Его бровь снова поднимается.
– Можно сказать и так. А чем вы занимаетесь, Кит?
Вспоминаю «Криминальное чтиво», которое мы с сестрой Уиллой до одури смотрели в старших классах, особенно в течение нескольких месяцев после гибели мамы.
– Я – хранительница смысла жизни. Сейчас, вот прямо сейчас он у меня в номере, в коробке, и я должна защищать его ценой жизни. За это мне, кстати, очень хорошо платят.
– А вас-то посвятили в то, в чем он состоит, этот смысл жизни? – спрашивает Патрик.
Я киваю с загадочным видом.
– Но если я вам раскрою эту тайну, вас придется убить.
– То есть вам нравится самой всем распоряжаться.
Пожимаю плечами.
– Мне нравится определенность.
Наши глаза встречаются. Даже с помощью выдумок мы рассказали друг другу кое-что реальное.
У меня в зубах застрял кусочек кожицы лайма. Бармен стоит к нам спиной. Может, потерял к нам интерес, решил, что мы просто флиртуем. А потом Патрик – впрочем, может и имя не настоящее? – бросает взгляд на мою левую руку.
– А что собой представляет ваш муж?
Я поворачиваю широкое бриллиантовое кольцо камнем внутрь.
– Вообще-то, я вдова. – И это не ложь. – А у вас есть муж? Жена?
Что-то в его ответном взгляде заставляет меня поежиться – он будто видит меня насквозь.
– Ни того, ни другого.
Серьезно он говорит или только хочет, чтобы это было правдой? Даже не знаю, какой ответ мне больше понравился бы.
Мы пропускаем еще по паре стаканов и плетем небылицы о себе. Его родители – завсегдатаи модных курортов. Я состою в дальнем родстве с особами королевской крови. Рассказываю, что в юности совершила несколько убийств, которые до сих пор не раскрыты. Патрик говорит, что выходил из корабля в открытый космос и провел несколько дней на орбите, пока в НАСА не обнаружили его отсутствие. В какой-то момент – кажется, на подходе к третьему коктейлю – нами обоими овладевает меланхолия. Патрик сообщает, что никогда не влюблялся и даже не верит, что любовь существует. Я отвечаю, что влюблялась в юности, но со временем поняла, что это было заблуждением. Вообще-то, так и было, и я знаю, что играю не по правилам, но я сейчас навеселе, и Патрик с каждым словом придвигается все ближе, и что-то происходит – только я не понимаю, что именно.
Ты хулиганка, свербит в той части мозга, которая еще что-то соображает. Я замужем за красивым и успешным мужчиной. У меня две удачные дочки, подростки. Все так и есть, если смотреть со стороны. Но здесь, в полумраке этого странного бара, все кажется таким далеким. И когда я оглядываюсь на свою жизнь, ту, в которую была с головой погружена всего двенадцать часов назад, то думаю, что насквозь фальшивой выглядит та Кит, а не эта.
Горячее дыхание Патрика, пропитанное перцем чили, могло бы вызвать лесной пожар. Он смотрит так, будто всегда меня знал. Я как в тумане и спрашиваю себя – а может, и правда знал?
– И чем же ты, царственная убийца и хранительница истины, хочешь заняться сейчас? – спрашивает он.
Весь мир у моих ног. Могу сказать что угодно: хочу прыгать со скал на Луне, купить бутик «Шанель», совершить путешествие во времени – в эпоху Бенджамина Франклина, – окуклиться и превратиться в бабочку. Но в его глазах цвета старого золота я читаю, о чем он на самом деле спрашивает, и мне тоже этого хочется.
Я позволяю ему взять меня за руку и вывести из бара. Как только двери лифта закрываются, наши губы соприкасаются, и поцелуй из осторожного стремительно переходит в страстный, безумно страстный. Его пальцы нащупывают мелкие пуговки на вороте моей блузки. Мои руки на его талии.
– Боже, – стонет Патрик мне в ухо.
Но, внезапно придя в себя, я отстраняюсь.
– Подожди, – шепчу я. – Нет, не могу.
Его глаза до краев полны печалью.
– Как скажешь…
Задыхаясь, я опускаю взгляд. Поправляю блузку. Одергиваю юбку. Дрожащей рукой тереблю ключ от номера. Не приглашая его к себе. Мне этого хочется, уж поверьте. До смерти хочется.
– Прости, – я встряхиваю головой и улыбаюсь, грустно, с сожалением. – Просто я так не могу.
2
Линн
Вторник, 25 апреля 2017
Удачно выступив в школе перед одноклассниками сына, выложившись затем во время тренировки на велотренажере, соорудив прическу и заново нанеся макияж, я гордо выплываю из фитнес-центра. Ловя на себе восхищенные взгляды мужчин (я привыкла), забегаю в кондитерскую возле работы, где и получаю милый комплимент. Я подхожу к кассе с бутылкой вина, которую купила для сегодняшнего ужина, и девушка-кассирша просит меня предъявить какой-нибудь документ. – Это вы мне? – весело удивляюсь я. – Господи, да мне почти сорок! У меня двое детей! – Ой. – Девушка (ей не больше двадцати двух лет), щурясь, всматривается в мое лицо, сверяется с фотографией в правах и снова смотрит на меня. – Не знаю, как вы этого добились, но это потрясающе.
Вся очередь начинает меня пристально разглядывать – все, включая почти такую же стройную, горбоносую женщину, которая только что крутила педали на соседнем тренажере. Отлично! Я вбегаю в офис, окутанная облаком самодовольства, раздумывая, заслуживает ли этот эпизод отдельного поста в «Фейсбуке»[2]. Вот оно, лишнее подтверждение того, что усиленная работа над внешностью, за которую я с удвоенной энергией принялась после переезда сюда, приносит плоды.
Но стоило мне подняться на свой этаж, как вся радость испарилась. В кабинете Кит Мэннинг-Страссер – первом, мимо которого я прохожу, – все еще темно. Она что же, еще не вернулась из Филадельфии? Неужели загостилась у Хозеров? Трудно поверить. На фотографиях эта суперсостоятельная семейка выглядит так, будто из всех развлечений супругов уже могут заинтересовать только их похороны. Интересно, мое имя хоть всплывало вчера – во время чудесного вечера, который они с Кит провели вместе? Хотя кто я такая? Всего-навсего та, что обхаживала этих Хозеров и сумела их приручить… Та, которая душу вложила в эти отношения, которая часами выслушивала излияния Люси Хозер о ее больном корги и о том, как в детстве она занималась верховой ездой; которая клевала носом, пока Роберт Хозер бесконечно, снова и снова рассказывал, как он играл в гольф с неким Уорреном Баффетом[3]. Словом, та самая женщина – вспоминаете? Потому что, вообразите, это вовсе не та женщина, которая пригласила вас на ужин. Мы очень, очень разные.
У Кит опыт работы больше, и поэтому в эту командировку отправится она, объяснил еще на прошлой неделе Джордж, мой босс. Впрочем, это правда, ведь я работаю в отделе спонсорской помощи Олдрича всего полгода. Примерно год назад мы всей семьей переехали из Пенсильвании в Мэриленд, потому что компании мужа здесь светили огромные налоговые льготы. И все же я не люблю быть на вторых ролях.
Я сажусь за письменный стол, открываю почту и просматриваю сообщения, ища новости по Хозерам. Об этом ничего – ни от Кит, ни от Джорджа. Зато масса последних уточнений по предстоящему спонсорскому балу Олдричского университета, который состоится завтра в Музее естественной истории. Окончательно ли утвержден список гостей? Готовы ли выступления? Держите ли вы меня в курсе последних новостей? Да, да, да – организация вечеринок всегда была моей сильной стороной.
Покончив с этим, открываю «Фейсбук» и захожу на свою страницу. Мой пост с фотографией, на которой мы с дочерью Амелией и сыном Коннором стоим на смотровой площадке горы Вашингтон, а внизу под нами раскинулся город Питтсбург, собрал несколько комментов. «Красота!» – пишет мой школьный бойфренд Брок (тот, что женился на бабе, которая, родив троих детей, отрастила огромную задницу). «Твои дети – настоящие модели!» – пишет старая подруга из Мэриленда. Бедняжка пережила в прошлом году неприятнейший развод. Я собираюсь ответить, что меньше всего меня беспокоит, красивыми ли вырастут мои дети: мой главный приоритет – их достижения, мечты и надежды. Хотелось бы, конечно, побольше восторгов и лайков от мамочек из школ. Может, они решили, что пост слишком хвастливый? Или считают неприличным, что я разрешаю своей девятилетней дочурке пользоваться блеском для губ и капелькой туши для ресниц? А может, у меня паранойя, а мамочки просто заняты, вот и все?
Я щелкаю по страницам в поисках каких-нибудь грязных сплетен и слухов о тех, кто мне знаком, – чей-то девичник пошел наперекосяк или члены семьи пустились в бурный политический диспут и перегрызлись в комментах. Вижу фотки чьего-то нового дома (меньше моего), чьего-то младенца (уродца по сравнению с моими) и фото из отпуска моей однокурсницы с мужем (бывала я на яхтах пошикарней, да и фигура у меня лучше). В мире все в порядке.
У меня жужжит телефон, и я тянусь за ним, думая, что это эсэмэска от мужа. Он сейчас на пути домой – из Денвера? Или Сент-Луиса? – где искал еще одного инвестора-ангела, столь же великодушного и щедрого, как тот, первый, пожелавший остаться неизвестным, который несколько лет назад вложил в бизнес мужа кучу денег. Я почти уверена, что рано или поздно Патрику снова повезет: бизнес у него прекрасный, связанный с инновациями, богатенькие такое любят.
Вот только сообщение не от мужа. Оно пришло с незнакомого номера. Я читаю: «Готовься».
Мне остается только вглядываться в собственное призрачное отражение в экране мобильника. Я жду, что следом появится текст с объяснениями. Ничуть не бывало.
Выглядываю в окно. Небо низкое и серое. Воздух кажется странно неподвижным. Сообщение заставляет меня нервно поежиться. Звучит как предостережение. О взрыве. Массовом убийстве. Полчищах саранчи. Я хочу позвонить в школу моих детей и убедиться, что все в порядке.
И тут, будто в ответ, монитор темнеет. Я вздрагиваю от удивления и раздражения, потому что слышу характерный звук выключающегося компьютера. Что за черт? За дверью раздается изумленный возглас моей помощницы Бетси. Встав, я вижу, как она, отъехав на стуле, заглядывает под стол и проверяет, в порядке ли удлинитель: и у нее тоже погас монитор.
Я выглядываю в коридор. Все ошеломленно смотрят на свои мониторы.
– Скачок напряжения? – спрашивает Джереми – один из тех, кто занимается составлением заявок на гранты.
– Но свет горит, – помощница Кит, Аманда, показывает пальцем на потолок.
Экран Бетси вспыхивает неоновым желтым светом, заставив ее испуганно вскрикнуть. Я спешу назад в свой кабинет. Мой экран тоже пожелтел, и на какие бы клавиши я ни жала, вернуть исходные настройки не удается. Даже когда я выключаю и снова включаю компьютер, это ничего не меняет – будто кто-то захватил нашу энергосистему. Я выглядываю из окна, смотрю вниз, во двор Олдрича. Террористы? Пришельцы? Я вижу только сонных студентов, бредущих на занятия.
Экран перестает мигать, и возникает сообщение. «Вам не спрятаться, лицемеры». Это написано старым восьмибитовым шрифтом вроде того, какой принято было использовать в первых компьютерных играх. Ниже – жутковатый пиксельный рисунок, изображающий безглазое, искаженное криком лицо.
По спине у меня бегут мурашки.
В коридоре переговариваются: «Кто это делает?» А потом: «Это хакерская атака. Вот черт, нас взломали хакеры!» И дальше: «Наверное, наши компьютеры заразили вирусом. Похоже, системы сдохли!»
Хакерская атака? Зачем кому-то взламывать Олдричский отдел спонсорской помощи? Чтобы явить миру наших спонсоров? Но никто из них и не скрывается, почти все данные обнародованы. Может быть, кто-то ищет доступ к спонсорским банковским счетам или номерам соцстрахования? Я берусь за трубку, чтобы вызвать службу безопасности, – но соображаю, что наш шестидесятипятилетний охранник Гленн мало чем может тут помочь.
Прижав трубку к уху, я понимаю, что внутренний телефон тоже не работает. Хватаю мобильник. То странное сообщение все еще горит на экране. «Готовься». Почему хакер пишет мне? Мне хочется написать ему ответ, но страшно. Это может быть так же опасно, как щелкать на всплывающие окна, которые при этом заражают жесткий диск вирусом. А у меня на телефоне больше ключевой информации по работе, чем на компьютере.
Зловещее сообщение исчезает, появляется электронный адрес. Я навожу на него курсор. Если компьютер погиб, то от перехода по ссылке хуже не будет. Но ссылка не работает.
Снова и снова щелкаю мышью – ничего. Сосредоточенно сдвинув брови, я от руки переписываю адрес на листок. Несколько секунд – и монитор темнеет. Никаких новых сообщений не приходит. Я жму на кнопку выключения, но после перезагрузки на мониторе – только маленький вопросительный знак, мигающий посередине. Я, конечно, не великий компьютерщик, но даже я знаю, что это значит: операционная система стерта.
В коридоре все переглядываются.
– Это плохо? – в голосе Бетси слышен испуг.
– Как вы думаете, они добрались до наших страховых номеров? – это Билл, он работает с иностранными спонсорами.
– А кто-нибудь записал адрес, который был на экране? – спрашивает Оскар, самый молодой и технически подкованный в нашей группе.
– Я записала, – шагнув вперед, показываю ему лист бумаги с записанной на нем ссылкой. – Что это, как ты думаешь?
Оскар косится на мою запись.
– Похож на файл, размещенный на Planett, – и он перепечатывает адрес крупнейшего файлообменника в свой браузер на мобильнике.
– Подожди! – вскрикиваю я. – Вдруг твой телефон полетит?
– Тогда я буду винить во всем тебя, – бросает Оскар. Но, заметив, что я хочу вырвать у него бумажку, поспешно добавляет: – Господи, да не буду я. Мне тоже любопытно.
Вокруг нас собралась небольшая толпа. Закончив вбивать адрес, Оскар жмет на СТАРТ. Затаив дыхание, я жду чего угодно: например, что его мобильник взорвется или наше здание охватит пожар. Но на экране просто открывается страничка Planett. На ней список папок, и каждую можно открыть. Аарон, Бойд. Аарон, Коррин. Аарон, Десмонд. Что это за имена?
Оскар прокручивает дальше. Аароны пропадают, и я вижу новые имена: Антонишин, Магда и Апатреа, Лора Д. Погодите, а ведь я ее знаю – это же медсестра из отделения кардиологии Олдричской больницы. Они с мужем ответили на рассылку с приглашением на завтрашний бал.
Следом я замечаю еще одно знакомое имя – Бойд, Сидней. Доктор Сидней Бойд – профессор кафедры журналистики, который недавно получил Пулитцеровскую премию. Я расхваливала его одной большой шишке, выпускнику Олдрича, который собирался сделать неплохой спонсорский вклад.
– Это я? – Бетси стучит ногтем по экранчику. И правда, это она: Брек, Бетси. Это, похоже, приводит ее в ужас.
Оскар неуверенно смотрит на Бетси.
– Хочешь, чтобы я открыл эту папку?
– Нет! – вскрикивает Бетси, но потом начинает хныкать. – Или да. Или… я не знаю! Вдруг там сказано что-то ужасное?
Я оценивающе смотрю на Бетси – под сорок, рыхлая, страстная поклонница Джимми Баффета. Интересно, что для нее означает «ужасное»?
Оскар протягивает Бетси свой мобильник.
– Может, ты сама посмотришь? И скажешь нам, что там внутри.
Бетси, благодарно посмотрев на него, берет телефон и отходит от нас на несколько шагов. Она в жизни не вызывала у меня такого любопытства. Ну что тут скажешь? Да, я падка до всякой грязи в людях.
– Это… электронная почта, – медленно произносит Бетси. – Моя рабочая почта. Все сообщения моей рабочей почты. За… вообще за все время.
Джереми подбегает к ней. И я тоже. На экране – папка входящих ее аккаунта Aldrich.edu. Большая часть сообщений, судя по датировке, пришли не больше пяти минут назад, и все они до единого касаются организации Олдричского благотворительного бала.
– Здесь все-все твои сообщения? – кричит Джереми. – В смысле, и у других тоже почта вскрыта?
– Если твое имя есть в списке, то, думаю… да? – Оскар, похоже, удивлен.
– Н-но у меня в ящике деликатная информация, – голос Джереми поднимается на октаву выше. – Номера счетов разных людей! Записи телефонных разговоров!
Люди перешептываются. Поскольку телефон Оскара явно не поражен вирусом, все бросаются к своим мобильным и начинают проверять имена на сайте Planett. Я проделываю то же самое и нахожу свое имя, Годфри, Линнифер, Л. Щелкнув, открываю папку. Внутри – те же рассылки по благотворительному балу, которые я только что читала с монитора компьютера. Есть здесь и активная ссылка на папку исходящих и даже на корзину, полную реклам от Сакс, Тиффани и Кº и напоминаний о необходимости пройти техосмотр моей «БМВ».
Я возвращаюсь к основной папке, сердце готово выскочить из груди. Не очень-то приятно знать, что весь отдел при желании сможет прочитать мою переписку. Особенно потому, что в своих электронных письмах я не стесняюсь в выражениях по отношению к моим коллегам. Но, в отличие от Джереми, я не имею привычки доверять электронной почте ценную персональную информацию о своих клиентах. Не упоминаю я и о своих личных делах – или почти не упоминаю, не считая редких гневных монологов, адресованных боссу.
Чувство у меня такое, будто я увернулась от пули. А потом меня осеняет: если мой гинеколог или профессор журналистики тоже в этой базе данных, что же, и их компьютеры тоже полетели? И они тоже получили ссылки на все эти папки в облаке?
Я думаю, что будет, если обо всем узнают наши спонсоры. Думаю о деньгах, которые мы упустим, если секреты всплывут – потому что, сами понимаете, предполагалось, что это секреты. Я беру телефон, намереваясь звонить боссу. Нам необходимо принять антикризисные меры. Служба информационной безопасности покончит с этой базой данных раньше, чем сведения распространятся слишком широко, – но все же. Пока это не случилось, нам нужен какой-то план действий.
Но постойте.
Я снова изучаю страницу Planett. Если уж я «Фейсбук» считала отличным местом для вылавливания разного рода слухов и сплетен, то по сравнению с ним эта база данных с миллионами электронных писем, не предназначенных для чужих глаз, – настоящая золотая жила. Служба информационной безопасности, возможно, уже работает над ее ликвидацией. Так что в моем распоряжении всего несколько минут, чтобы ее просмотреть.
Пальцем я быстро прокручиваю страницы. Нет ли здесь кого-то, о ком я хотела бы узнать побольше? Может, это мать самой популярной девочки в классе моей дочери – та, что работает в администрации? Что-то в ее облике буквально кричит: свингер! И не исключено, что я могла бы как-то использовать это себе на пользу – например, добиться для своей дочурки приглашения на пару-тройку значительных детских вечеринок. А как насчет консультанта по брачно-семейным отношениям из Олдричской больницы? Мы с мужем дважды к ней ходили, пока я не пришла к выводу, что она шарлатанка, да к тому же с предрассудками. Я могу проверить, не вела ли она записи по нашему делу. Это помогло бы мне узнать, что она на самом думает по поводу нашего брака.
