Сара Вулф
Разрушитель небес
3. Бэлликус
Bellicus ~a ~um, прил.
1. относящийся к войне
2. боевой
В шестом ангаре жутко холодно.
Холода на Станции в целом предостаточно. Вокруг нас космос, где его хоть отбавляй. Что важно, так это тепло. Тепло – это выживание.
Раз в год знать отключает отопление в Нижнем районе «в целях экономии энергии Станции». Им даже хватает наглости называть это праздником – Зимней Причудой. На улицах сгущается туман, утекающие из труб сернокислые пары кристаллизуются, превращаясь в неоновые шипы. Люди замерзают насмерть в постелях, а благородные продолжают утверждать, что мы должны праздновать это событие.
Вся ненависть в моем сердце превращается в острие, которое, коля, гонит меня вперед.
Туман в шестом ангаре даже гуще, чем во время Зимней Причуды. В нем едва можно ориентироваться. И как же мне искать путь к седлу боевого жеребца?
– Запуск деконтаминации через пять, четыре, три, два…
Бесстрастный механический голос отзывается эхом, я морщусь от внезапной вспышки синего лазера, направленного на меня. Он ползет по моему телу, сетью лучей изучает его под каждым углом – это что-то вроде системы идентификации. Должно быть, я прошла, потому что крылатый шлем и белый костюм вдруг срастаются, соединяясь под моим подбородком. Раздается резкое шипение, от которого уши сначала закладывает, но приглушенный шлемом шум резко смолкает, когда густую дымку вытягивает из ангара, и остаются только чистые, белые с золотом мраморные стены.
– Деконтаминация завершена. Будьте любезны проследовать в седло.
Голос звучит холодно, а меня обжигает страх. Космос не прощает ошибок даже тем, кто находится в седле. Наездникам случается погибать во время езды, хотя и немногим и сравнительно редко. Во время турнирных сезонов в новостях чаще сообщают, что кто-то из наездников сломал конечности или утратил функции мозга, но я должна умереть в этом боевом жеребце. Меня ждет не какая-нибудь травма, а окончательная смерть. Иначе быть не может, и моя смерть обрушит на Дом Отклэров удар, который оказалось не под силу нанести моей жизни.
Сквозь забрало я замечаю плавное движение – в мраморной стене раздвигается дверь. Единственный выход.
Я уже усвоила, что на укусы страха надо огрызаться, отвечать укусами, иначе он поглотит тебя целиком.
Я иду вперед, не обращая внимания на бешеный стук сердца.
Следующая комната почти такая же, как первая, единственное отличие – круг на полу, в котором свободно могут разместиться три человека. Круг сделан целиком из черного стекла и окружен светящимся изумрудным кольцом. У каждого боевого жеребца имеется седло – место, откуда наездник управляет роботом. Видимо, это оно и есть.
Я встаю в круг и с содроганием жду. Мгновение, и зеленое кольцо, загудев, начинает подниматься – тонкое, прозрачное, окрашивая мир в изумрудный цвет, оно движется вверх и смыкается над моей головой, образуя твердосветный цилиндр. Что-то неожиданно падает на черный стеклянный пол к моим ногам – бледный сиренево-голубоватый шарик, а потом к первому прибавляется второй, и еще, и еще. Я беру один в руку: на ощупь он как дешевый медицинский гель, который можно найти в аптечке первой помощи.
Поначалу из-за радужных переливов мне кажется, что он масляный, но, присмотревшись, я понимаю, что сияние исходит от странных мерцающих серебристых вихрей, медленно движущихся в нем. Я наклоняюсь, чтобы понюхать его. Запах горький, с цитрусовыми нотками. Что это вообще за?..
Щелчок эхом отдается над головой.
Я поднимаю глаза как раз в тот момент, когда верхняя часть цилиндра открывается и на меня выплескивается волна геля. Я скребу ярко освещенную стенку, но бежать некуда, а гель продолжает литься, заполняя пространство и доходя мне до пояса, а затем поднимаясь к плечам. Когда он достигнет вентиляционных отверстий в шлеме, я задохнусь. Нет, это невозможно – если бы каждый наездник задыхался в седле, не было бы никаких турниров.
Мерцающие серебристые вихри пронизывают гель. Они похожи на червячков, головастиков или клетки, маленькие и поглощенные борьбой за выживание. Наномашины? Вполне возможно, знати свойственно приберегать лучшие технологии для себя, а боевые жеребцы предназначены только для благородных.
Странный гель почти заполнил цилиндр, дошел мне до шеи, а я все еще не чувствую его давления – напротив, мне становится легче, словно он не давит на тело, а поддерживает его. Гель поднимается до забрала, еще мгновение – и я полностью погружаюсь в него. Храбрость не в том, что ты делаешь, а в том, что ты способен выдержать, и я держусь, пока гель просачивается в шлем через вентиляционные отверстия. В носу и в глазах он ощущается как прохладный бархат. Я задерживаю дыхание, но вскоре начинаю задыхаться и делаю глубокий вдох, втягивая гель в легкие, хватаясь руками за стенки цилиндра. Гель заполняет мой рот горьким цитрусовым вкусом, растворяется на языке, и я глотаю кислород, словно воздух. Поняв, что этим веществом можно дышать, я чувствую, как паника глубоко в груди утихает, и застываю. Все еще живая.
И способная отомстить.
В этот момент приглушенная вибрация пробегает по полу. Из‑за серебристого геля не видно ничего вокруг, но дрожь, пробирающая до костей, подсказывает, что я медленно опускаюсь, пока со звонким щелчком не достигаю места назначения.
Вспыхивает молния.
Электрический ток пронзает тело, прожигает его болью – такой, что невозможно пошевелиться, губы растягиваются, обнажая зубы, веки поднимаются, оставляя глаза широко открытыми. В судорожно дрожащем поле зрения я вижу, как серебристые вихри в геле разгораются, движутся быстрее, чем прежде, раскручиваются, стремительно вращаясь, и, когда боль внезапно утихает, ее сменяет чувство понимания. Я понимаю, что я здесь не одна.
Что-то находится здесь, рядом со мной, витает вокруг. С такой же ясностью чувствуешь, что кто-то стоит за тобой во сне. Когда пристальный взгляд чужака жжет тебе затылок, а от невидимого тела веет жаром. Это кто-то громадный, даже больше Красного Наездника. Кто-то, отличный от меня.
А потом он начинает двигаться.
Прежде чем мой ужас успевает разрастись, он мягко дотрагивается до меня легким, как перышко, бережным касанием, которое я могу ощутить ментально, но не видеть, – что-то вроде головной боли наоборот, словно на череп изнутри нажимают пальцем. Это воспринимается как любопытство, но не мое, словно вопросительный наклон собачьей головы. Подобие приглашения, незримая рука, поданная мне.
Это рубеж. Крутой поворот судьбы, за которым не видно дальнейшего пути. Смерть.
«Ты должна ждать, когда их накажет Бог, Синали».
Нет, мать. Не стану.
Я откликаюсь на зов.
В одно мгновение мое тело становится раскаленным, а затем ледяным, меня бросает в пот, потом знобит, и я разрастаюсь. Чувствую, как увеличиваюсь в размерах, ширюсь, как руки вытягиваются, становясь гораздо длиннее, чем на самом деле. Только грудь, наполненная тяжелым биением сердца, ощущается как обычно. Я не понимаю, что за чертовщина происходит, знаю только, что это и есть «оказаться в седле». А еще – что тот, кто сейчас здесь, со мной, огромный, а я маленькая. Мы разные, но невесомый гель и электричество… соединили нас каким-то образом. Встроили в мысли друг друга.
– Рукопожатие завершено, – отдается под шлемом дружелюбный механический голос. – Приготовьтесь к немедленному вводу в действие через семь, шесть, пять, четыре, три…
Это и есть… боевой жеребец? А ощущается он как человек. Моя память сразу напоминает мне о настоящем ИИ – искусственном интеллекте, который был запрещен несколько веков назад, после того, как взбунтовался. Псевдо-ИИ используется на Станции повсюду, от подпрограмм очистки до хирургических роботов, но настоящий ИИ запрещен законом. Даже благородным хватает ума не ставить на боевых жеребцов настоящий ИИ – им требуется то, чем можно управлять, а ИИ, созданный нашими предками, не поддается управлению и контролю. Вот почему предшественник короля Рессинимуса приказал уничтожить его.
– Кем бы ты ни был, – шепчу я, – прошу лишь об одном: убей меня.
– …две, одну.
Пол под нашими ногами раскрывается со щелчком, и мы падаем.
Мои внутренности подскакивают к горлу, словно кто-то наносит удар кулаком изнутри, невесомость сразу же берет свое, и вот мы уже свободно парим в условиях нулевой гравитации. Либо все генераторы, обеспечивающие гравитацию на Станции, дали сбой, либо вокруг…
Серебристые вихри в геле медленно рассеиваются, отступая от забрала, и я снова обретаю способность видеть – чистый мрак с рассыпанными в нем триллионами триллионов холодных, колких, крошечных, как булавочный укол, звезд.
Космос.
Беззвучный, безвоздушный, безжизненный, он раскрывается передо мной, подобно наводящему ужас черному цветку, сердцевина которого – ослепительно-белое солнце вдали. Перед моим мысленным взором вспыхивают образы: аварии, пробоины в обшивке Нижнего района, тела, выброшенные в космос и вернувшиеся обмороженными, мумифицированными, с разорванными во всем теле полостями. Еще теплая кожа отца, заиндевевшая в тот же миг, как я вытолкнула его труп из шлюза.
На моей коже нет инея. Я все еще дышу. Должно быть, я в отцовском боевом жеребце.
Ощущение мощи, длинных конечностей и жара в груди… я чувствую все искаженно, неловко. Я видела по визу, как благородные верхом на гигантских боевых жеребцах высотой с дом сражаются на пафосных турнирах в космосе. История повествует, как четыреста лет назад рыцари во время Войны отправились на мехах в космос, чтобы защитить Землю от врага. Но смотреть и читать не то же самое, что действовать. Когда действуешь, захватывает дух. Действовать невероятно страшно.
Я еду верхом.
Ну как минимум держусь в седле, зависнув в пространстве. Я смотрю вниз и вижу под собой гладкие, белоснежные металлические конечности – ноги и такого же цвета руки, с позолоченными пальцами. Это все равно что смотреть на собственное тело, которое вдруг стало громадным и слишком сверкающим.
Говорят, Бог сотворил человека по своему образу и подобию, но и человек сделал боевые машины подобными себе.
Боевой жеребец – не конь, а гигантский искусственный человек, закованный в броню. Он стоит вертикально на толстых ногах и массивных ступнях, его торс расширяется от осиной талии к могучей груди и плечам, тело венчает голова в шлеме, как правило, без видимых отверстий для глаз, ушей или рта – в космосе любые отверстия становятся слабым местом конструкции. Ступни, щиколотки, торс и спина усеяны плазменными соплами. Все металлические края отшлифованы, эффектно, хоть и бесполезно, поскольку обтекаемость в вакууме не имеет смысла. Но если знать желает красоты, она добивается ее любой ценой.
Я медленно плыву в космосе, передо мной возникает голографический экран и зависает среди звезд, показывая с высоким разрешением двух мужчин в шикарных жакетах и с гарнитурой на голове. Они восседают перед трибунами, до отказа заполненными пребывающей в нетерпении публикой. В этих двоих я узнаю турнирных комментаторов, назначенных королевским двором.
– Приветствуем всех и каждого на полуфинале 148-го ежегодного Кубка Кассиопеи!
Громогласный рев зрителей почти заглушает продолжение речи, но я перестаю слушать, едва взглянув на Станцию. Я впервые вижу свой дом снаружи. Его очертания мне знакомы: металлическое кольцо, покрытое ячеистыми, как соты, проекционными щитами, радужно переливающимися, напоминая нефтяную пленку, ось, пронзающая кольцо, и множество ослепительных твердосветных магистралей, соединяющих эти два элемента, подобно ярко-оранжевым спицам колеса, с вагончиками подвесной дороги, снующими туда-сюда.
Зеленый газовый гигант Эстер, на орбите которого находится Станция, завис за ней. С десяток вспомогательных станций окружает громадную планету: одни движутся в связке с ее многочисленными лунами, другие свободно, но все они, намного меньше по размеру, чем Эстер, медленно терраформируют ее поверхность с тех пор, как четыреста лет назад кончилась Война и семь Станций были отброшены с орбиты Земли в дальние солнечные системы последним ударом врага.
Где-то там и он. Отец.
Я оглядываю пространство вокруг Станции, ось ее центральной части, где живут благородные, тысячи солнечных панелей, обращенных и к Эстер – в земную сторону, и от нее – в звездную. Нигде не видно трупа – седых волос, гофрированных манжет, белого плаща. Тела отца я не вижу, но ведь я нажала кнопку шлюза и наблюдала, как свидетельство моего преступления уплывает в космос… Где же он? Гравитация Эстер не могла притянуть его так быстро.
Мои поиски прерывает появление еще одного голоэкрана – лицо комментатора на нем сияет от счастья.
– Друзья, сегодня мы приготовили для вас потрясающий бой! Прославленный Дом Отклэров наконец вступит в схватку с неукротимым Домом Вельрейдов – оба они известны своей гордостью и боевым мастерством на ристалище! Кто же одержит верх? Кто потерпит поражение? Это известно лишь небесам!
Я пытаюсь смахнуть голоэкран в сторону, но он не тускнеет, как экран виза. Еще один низкий, рокочущий голос слышится в моем шлеме – Красный Наездник.
– Прошу прощения за выражение, но какого хера летучего ты творишь, Мирей? Это же не любительский турнир, двигай к своей платформе.
Багровая точка рассекает пространство, приближаясь ко мне. Боевых жеребцов я видела на визе, на плакатах, в виде фигурок в руках у детей, но не так – громадными, подсвеченными на фоне холодного космоса и светящейся зелени Эстер: он слишком велик, слишком реален и приближается очень быстро. Такая громада не должна двигаться настолько грациозно.
Боевой жеребец Красного Наездника цвета подсыхающей крови – багровый, оттененный густо-коричневым, – и длиной примерно с поезд подвесной дороги. Похожий на клюв выступ его шлема проходит от рта вверх ко лбу и дальше по черепу, напоминая птичий гребень, на ногах у него украшения в виде перьев. На миг я задаюсь вопросом, где у него седло – в груди или в голове? Где помещаемся мы, управляя этими исполинскими марионетками? Я смотрю вниз, на могучую белую грудь своего боевого жеребца. Должно быть, я где-то в торсе – по ощущениям, занимаю положение в центре.
Красный Наездник устремляется ко мне на реактивной тяге, и я, завороженная, смотрю на две горячие малиновые ленты плазмы, которые тянутся за ним, прежде чем космический холод их рассеивает. Пожирает. Тепло – это выживание, но лишь сейчас я понимаю, каким оно бывает красивым.
Слишком поздно.
Из динамиков настойчиво звучит хрипловатый голос Красного Наездника:
– У тебя что, стартовая тяга барахлит? Давай я помогу.
На черта мне сдалась твоя помощь, благородный.
В седле нет ни кнопок, ни рычагов, чтобы за них потянуть, – только мое тело зависло в гелевой массе, которая теперь прозрачна как стекло. На что нажимает Красный Наездник, управляя своей машиной, я не вижу. Мой боевой жеребец не реагирует, я не могу даже отдернуть металлическую руку, когда Красный Наездник берется за нее. От ощущения, что он касается моего локтя, я вздрагиваю, это как физический контакт в ответ на «отвали, понял?». Отклик такой же, как на прикосновение в реальности. Я мысленно посылаю его подальше и ошеломленно вижу, как золоченые пальцы на свободной руке моего боевого жеребца складываются в соответствии с моими представлениями. Так же выставленный средний палец, тот же изгиб запястья.
Красный Наездник хмыкает.
– Тебе так хочется поиграть со мной в молчанку? Хорошо, играй дальше. Это не помешает мне оказать помощь товарищу-наезднику. Рыцарская галантность, понимаешь, все дела. Ты же от нее без ума, да?
Я слушаю его лишь краем уха – слишком занята, пробуя сжимать кулак. И таращу глаза, увидев, что кулак белого с золотом боевого жеребца тоже сжимается. Задержка по времени незаметна, словно смотришь, как двигается твое отражение в зеркале. Я не просто нахожусь в боевом жеребце – я и есть он.
Красный Наездник медленно буксирует меня к ристалищу – участку пространства, который был бы пустым, если бы не две обозначающих его края шестиугольных платформы. Расстояние между ними я могу прикинуть лишь на глаз – парсов пятьдесят, может, больше. Посреди ристалища излучает голубое сияние, которое ни с чем не спутаешь, генератор гравитации – он висит, как лазурная звезда на черном фоне, только светится гораздо ярче, чем те, что на Станции. Наверное, это генграв малой дальности действия вроде тех, с помощью которых во время Войны запускали боевые корабли и жеребцов, пользуясь эффектом пращи.
Мы добираемся до одной из платформ, Красный Наездник прижимает к ней мое плывущее в пространстве тело, и прикосновение его пальцев к моей груди мгновенно вызывает яростную мысль: «Кончай лапать меня, ты, титулованный кусок дерьма!» С резким толчком срабатывают магнитные контакты, приковывая меня спиной к платформе. Я возмущенно смотрю перед собой, отказываясь взглянуть на Красного Наездника.
– Ну, – жизнерадостно говорит он, – я пошел. Удачи, во славу короля, и так далее.
Его боевой жеребец коротко отдает честь, приставляя красные пальцы к красному лбу, потом поворачивается вокруг своей оси, сопла у него на спине и ногах вспыхивают багрянцем, и он делает рывок, пролетая мимо генграва, обозначающего середину ристалища, к шестиугольной платформе на другом конце поля. Движется он легко, явно учился в академии. Он сам ее выбрал. Дети знати выбирают себе непыльные занятия, в то время как нам, остальным, приходится держаться за любую опасную, изнурительную работу – гнуть спины, работая обслугой, сварщиками, горняками на вспомогательных станциях… делать все то, что ломает, калечит, убивает. Простолюдины легко заменимы – этот урок я усвоила в борделе. Ему научил меня отец. Он обошелся с матерью как с вещью, попользовался и выбросил.
Во мне снова закипает гнев, это пламя невозможно погасить, и гасить его я не буду – оно разгорается все сильнее, и, как ни странно, мне кажется, что мои чувства передаются этой штуковине, связанной со мной, и что она тоже излучает гнев, распространяя его вокруг.
Моя мать мертва, отца я убила. В этой жизни у меня никого нет. Я знаю это.
Но впервые за шесть месяцев напряжение слегка ослабевает, становится лучше, когда я понимаю, что в этой вселенной еще кто-то – или что-то – воспламеняется так же, как я.
В этом пламени я и сгину, и оно опалит Отклэров, какие только есть на этой богом забытой Станции.
4. Цэкус
Caecus ~a ~um, прил.
1. (букв. и перен.) слепой
2. лишенный света
После поединков в космосе не кланяются противнику. А снимают шлем.
Если я каким-то чудом переживу бой с Красным Наездником, я сниму шлем. Меня схватят, допросят, а потом казнят. Стража рано или поздно обнаружит тело герцога Отклэра на орбите неподалеку от Станции. Несмотря на громогласные опровержения Дома Отклэров, результаты ДНК моего трупа подтвердят, что герцог Фаррис фон Отклэр действительно имел внебрачную дочь и она не только убила его, но и участвовала на его боевом жеребце в турнире. Не в коротком бою, не в отборочных состязаниях, а в турнире – самом почитаемом действе, где благородные могут продемонстрировать всей Станции, что они эталон чести, силы духа и нравственных достоинств. И что власть дана им не просто так.
Именно в турнирах выражается вера знати в то, что их происхождение свято, в этом отношении турниры уступают лишь спальням, где производят на свет чистокровное потомство.
Только одну вещь благородные ценят больше состязаний наездников – чистоту собственной крови.
Потому-то отец и нанял убийцу, чтобы уничтожить мать и меня. Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы, действуя хитростью и подкупами, докопаться до этой истины, но она все-таки выплыла на поверхность, как всплывает любая грязь. Герцог Отклэр решил убить нас потому, что намеревался выставить свою кандидатуру на пост одного из советников короля. Бастард – большой позор: если бы отцовские соперники узнали о моем существовании, то воспользовались бы мной, чтобы разбить его большие надежды на блестящую политическую карьеру.
Мы с матерью стали агнцами, принесенными в жертву на алтаре отцовской жажды власти.
Я чувствую себя жертвенным животным, прикованным магнитной силой к ристалищу, к шестиугольному алтарю, который удерживает меня в неподвижности, пока не будет нанесен последний удар. Платформа медленно вращается в пространстве, и я вращаюсь вместе с ней, созвездия переворачиваются и возвращаются в исходное положение. Красный Наездник машет мне с противоположной платформы – если мне повезет, его накажут за то, что он скрестил копье с ублюдком вроде меня. Все, что мне остается, – ждать. Космос поистине бесконечен, пустой и черный, но я не поддамся леденящему страху.
Гель с серебристыми вихрями, в котором я нахожусь, слабо пахнет цитрусом. Он напоминает о маминой выпечке с искусственным лимоном и синтетической ванилью, ингредиентами настолько редкими, что мы могли позволить их себе лишь раз в год, на мой день рождения. Мать любила печь, как бы плохо себя ни чувствовала. Если мне удавалось раздобыть на свалке пакет похожей на пыль муки, она всегда находила в себе силы встать и что-нибудь приготовить. Наша духовка гудела и содрогалась, наш тесный дом заполнял аромат свежей выпечки, ненадолго вытесняя серные испарения и заставляя забыть о скрежете вагонов подвесной дороги.
Я проглатываю ком, вставший в горле. А я и забыла за всем этим кровопролитием, смертью и планами, что сегодня день моего рождения.
В мои мысли вторгается голос комментатора:
– В красном углу – прославленный Дом Отклэров и их великолепный боевой жеребец Призрачный Натиск! Давайте тепло поприветствуем неустрашимо отважную и непринужденно грациозную наездницу Призрачного Натиска – Мирей Ашади-Отклэр!
Мой шлем взрывается ревом трибун.
– Победы леди Мирей столь многочисленны, что не поддаются подсчетам, Гресс, – подхватывает второй комментатор.
– Действительно, Беро, – соглашается первый. – Посмотрим, добавит ли она сегодня к их списку еще одну. Если же мы обратим взгляд на синий угол, то увидим непреклонный Дом Вельрейдов и его боевого жеребца Солнечного Удара! Его наездник – не кто иной, как юное дарование с наивысшими оценками за всю историю академии: Ракс Истра-Вельрейд!
Красному Наезднику аплодируют раз в десять громче. Ракс. Ужасное имя, на вкус как сухой протеиновый батончик.
– Ракс силен в точном расчете времени, – размышляет вслух второй комментатор, – а Мирей известна своими силовыми атаками. Заковыристая может сложиться ситуация, Гресс.
– Безусловно, Беро, но в мире турниров «заковыристый» означает «захватывающий». Наездники, приготовьтесь к бою!
Платформа вдруг ставит меня вертикально и замирает в таком положении. Я моргаю, прогоняя головокружение: с этой позиции прекрасно просматриваются и генграв, и Ракс на другом конце ристалища, его платформа тоже закрепилась вертикально. Что-то начинает материализоваться у меня в руке, постепенно выползая из металлической ладони боевого жеребца – белое, длинное, с острым, как иголка, золоченым наконечником. Что это, я понимаю еще до того, как оно обретает окончательную форму: копье. Огромное оружие, скрытое в каждом боевом жеребце, – то самое, которое прежде предназначалось для уничтожения врагов, а теперь служит для развлечения.
– Обратный отсчет первого раунда начинается – во имя Бога, короля и Станции! – выкрикивает комментатор.
– Во имя Бога, короля и Станции! – оглушительным эхом отзываются трибуны. Вместе с гулом голосов до меня доходит осознание: генграв притягивает боевых жеребцов, расстояние между ними по прямой сокращается на несколько парсов в минуту, так что они пройдут совсем близко друг от друга, когда встретятся. И за этот краткий миг наша задача – попытаться нанести удар копьем: в шлем, нагрудник, оплечье, перчатки, наголенники, бедренные щитки… Целей для удара шесть, но лишь попадание в шлем считается победным. За все остальные получаешь по одному очку. Откуда я знаю это? А я и не знаю. До правил начисления очков в этой игре мне никогда не было дела. Просто подсказали. Но кто?..
Та штуковина, которая находится здесь со мной, – она знает. И передает мне все это без слов, потоками определенности: она знает, что мы столкнемся. Знает, что потом две гигантские человекоподобные боевые машины разлетятся в пространстве. Знает, что генграв будет притягивать нас вновь и вновь, заставляя в течение еще двух раундов описывать петлеобразную, похожую на символ бесконечности кривую. Победит тот, кто наберет больше очков к концу третьего раунда. Если кто-то из наездников вылетит из седла, он проиграл. Тот, чей удар придется в шлем противника, выиграет. Дотрагиваться до соперника разрешено только копьем – во всех прочих случаях это считается нарушением правил.
Все это она знает потому, что уже много веков заточена здесь. Заточена? Она же машина… Но подумать об этом я не успеваю: платформа внезапно отключает магнитные контакты и отбрасывает меня в пространство, в сторону генграва, сердечник которого вращается все быстрее. Голубое сияние разгорается – не настолько, чтобы слепить глаза, но достаточно, чтобы осветить мой конец. Мне следует испугаться, но теперь, когда финал совсем близко, а вместе с ним и мать… Прошло шесть месяцев с тех пор, как я в последний раз видела ее. Ждать осталось недолго.
Я не умею ездить верхом на боевом жеребце. Не знаю, как побеждать.
Зато мне хорошо известно, как держать оружие.
Копье не кинжал, оно гораздо больше. Тяжелее. Я с трудом удерживаю его на весу, рука напрягается под его тяжестью, хотя моя человеческая ладонь, находящаяся в седле, пуста. Копье я ощущаю: настоящее, как и то прикосновение Ракса к локтю моего робота, твердое древко лежит в моей ладони, хоть само копье существует отдельно от меня, в космосе.
Я сглатываю. Усмиряю страх. Быстрее, думаю я. Хочу побыстрее разделаться с ним.
Хочу скорее увидеть ее.
Сопла на моей спине и ногах вдруг извергают струи золотистой плазмы, отталкивают от платформы, и в тот же момент генератор притягивает меня к себе. От скорости у меня екает внутри, сердце подскакивает к горлу, звезды расплываются перед глазами, превращаясь в ленты, Станция становится облаком радужно-серой мути, бури на зеленой поверхности Эстер сливаются в одно пятно, и я вижу, как красный боевой жеребец с ужасающей быстротой приближается к моему белому с золотом копью, нацеленному вперед во мраке и похожему на драгоценный клык. Красное копье Ракса сокращается до размеров точки в моем поле зрения, оказавшись слишком близко, его боевой жеребец движется не по прямой, а слегка лавируя, каким-то образом ему удается выдерживать чудовищные перегрузки, выжимающие из меня жизнь…
Мы сталкиваемся.
Слишком быстро, чтобы дышать. Слишком быстро, чтобы двигаться. За миллисекунду все врывается в мой разум – металл, свет, огонь, боль.
А потом тьма.
* * *
Следующее, что я ощущаю, – мрак. Возможно, смерть.
Конец оказывается милосердным, окутанным ритмичным попискиванием. Я не могу пошевелиться. Мое тело, если оно у меня еще есть, кажется тяжелым, голова – еще тяжелее. Откуда-то доносятся негромкие голоса.
– …сроки восстановления?
– …месяцы в лучшем случае. Наномашинная терапия очень…
– А что… результаты ДНК?..
– …как вы просили, сэр.
Что-то мягкое ложится мне на лоб, голос раздается совсем близко от моего уха, спокойный, как гладь воды.
– До встречи на той стороне, храбрая девочка.
Я не храбрая. Просто держусь.
Мои губы не шевелятся, из горла не вылетает ни звука – я узница в собственном теле. Шорох шагов, щелчок, а потом мрак снова завладевает мной.
