Савкин Александр
Политика-Малитика
Спросивший отрицательно качал головой. Из этого я делал публичный вывод, что знать Поонежье можно и без местной прописки, а я бывал в таких дырах, о каких онежане ничего не знают кроме названия. И озвученная претензия снималась сама собой.
Сьёмки стали сюжетами о каждом поселке, а вместе они составили обещанный фильм. В предвыборную горячую пору я ездил по району, показывал фильм на встречах и оставлял диски в местных клубах. Лучшие люди видели себя, и гордились собой. Их односельчане смотрели на лучших людей и гордились ими. И все видели меня, снявшего фильм про лучших людей, и гордились тем, что их оценили. Я чувствовал себя Кустурицей, творящим «Аризонскую мечту». Некоторые поселения, в том числе Хачела, Пияла и Хаяла, забыв стратегические разногласия, вместо золотой пальмовой ветви дали мне по 80% голосов.
***
Когда баллотировался в первый раз, я не исповедовал никакой политической идеологии. Был беспартийным и работал на себя, но понимал, что возможности после избрания даёт только мандат от главной партии страны. У депутатов оппозиции никакой реальной власти нет, я же хотел увеличить свой лоббистский потенциал максимально.
Это желание, впрочем, не мешало мне в случае надобности лягнуть иной раз Поликарпова, редко появлявшегося в округе. В то время еще существовал избирательный залог и, чтобы избежать риска быть снятым с гонки, я решил идти по этому пути. Изменил мои планы спикер заксобрания, он же – секретарь политсовета крупнейшей партии страны Виталий Фурыгин, пригласив молодого профсоюзника на разговор в свой большой спикерский кабинет.
Фурыгин был старше всех действующих политиков и самой авторитетной личностью в Архангельской области. Он не был замечен в коррупционных скандалах, время от времени сотрясавших регион. Правильно умел держать нос по ветру и поддерживал отличные отношения с губернаторами, хотя они менялись каждую пятилетку. Ефремов, Киселев, Ковальчук, Орлов – со всеми находил общий язык богообразный старичок с хитрыми глазами. Он всегда правильно улавливал настроения, даже малейшие волнения и полунамёки, идущие от товарищей из Москвы. Разговаривал со всеми – защитниками животных, оголтелыми коммунистами, непрошибаемыми профсоюзниками, каратистами, ушуистами, ветеранами локальных конфликтов, активистами психдиспансера, любителями скандинавской ходьбы и прочими, прочими, прочими. Всех умел выслушать, независимо от партийного окраса, для всех находил нужные слова и все его уважали.
Убеленный сединами Фурыгин по-отечески пожурил меня, молодого да прыткого, что не спросясь старших стал активничать на территории, закрепленной за Поликарповым, и спутал партии власти карты сразу по нескольким округам.
– Александр Николаевич, какого хуя в Онегу лезешь? Партия тебе такое задание давала? Не давала. А почему не давала? А потому, что ты не в партии, – выдал он, протирая очки носовым платком.
Логика безупречная, возразить было нечего. Я и сам однажды думал, а какого хуя я туда лезу? Как мне, пацану 28 лет, пришло в голову бодаться с Поликарповым? Ведь он может партийным катком по мне проехаться. Все-таки, есть в молодой безрассудности рациональное зерно. Люди постарше осматриваются, просчитывают, опасаются, здесь же – принял решение, и больше не рефлексируешь, сразу в бой! И ведь верно сделал, что ввязался.
Вспахивая почву, я не работал целенаправленно против Поликарпова, который был ещё и замом Фурыгина, и его другом, но многие заряды рикошетили по нему.
– Эх, молодой ты ещё слишком, не знаешь, что с нашей партией главное не поторопиться, но ещё важнее не опоздать, – спикер посмотрел на меня испытующим взглядом поверх очков.
Взгляд я выдержал и после моего согласия с тезисом, что промедление – худшая форма отрицания Фурыгин заулыбался в бородку, прочерчивая какие-то стрелки в бумагах:
– Полли "запустим" по другому району. Пойдёт от закрытого города Мирный, там большинство избирателей – военные, если надо хрюкнут хором. Отправим торпедой в следующий созыв, – мне он предложил идти от Онеги под партийными знаменами.
Я, пытаясь не улыбаться во весь рот, чинно согласился, решив, что момент для расставания с беспартийностью настал. С того момента прошло много лет, и я только сейчас понимаю, что именно та победа – кулуарная, подковерная была самой крупной в моей политической карьере. Два года топтания онежской земли и успехи в деле кинопроизводства не прошли даром: я стал выдвиженцем главной партии страны. Залог вносить не пришлось, впрочем, он тут же был поглощен каким-то столичным бутиком, в который жена слетала на выходные. Из кабинета спикера я выходил преисполненным гордости Фридриха Великого, тот благодаря своему праву восходящей силы, как поименовал его Томас Манн, изгнал с насиженного округа политического тяжеловеса. Богатый, матерый и, казалось, несменяемый Поликарпов был щелчком морщинистых пальцев Фурыгина перекинут из своей родной Онеги в другой округ. Меня, вчерашнего студента, выдвигали вместо него. Я ликовал.
Официальными кандидатами в депутаты тогда, в 2008 году по моему округу значились лишь я и Валерий Митропольский от справедливой партии. Ни коммунисты, ни жирики своих кандидатов не выставили. Митропольский, влиятельный бизнесмен из столицы региона, вышедший из комсомольского актива 80-х, как и многие молодые ленинцы обладал высокими адаптивными способностями и быстро сориентировался в постперестроечной России. Владел торговыми центрами в Архангельске и Северодвинске, сдавал площади в аренду и получал немалые доходы. Я не на шутку струхнул, узнав, что появился серьёзный соперник. Хотя у него был такой же недостаток, как у меня – он не был онежанином. С тем лишь отличием, что к моменту его регистрации я «топтал поляну» уже давно.
Митропольский всерьез рассчитывал мощью своего кошелька пошатнуть воздвигнутые мною, уже довольно высокие, крепостные стены. Ведь если не жалеть финансы и в каждом посёлке сделать небольшое, но значимое и, главное – видимое действие, шансы есть на любом этапе гонки. В одном месте перекрыл крышу клуба. В другом – починил водозаборную колонку. В третьем – поставил детскую площадку во дворе школы, и – вуаля! Естественно, при параллельном запуске потока информации о имени мецената. Я, признаться, очень занервничал.
Но Митропольский вёл себя странно. Он ничего не делал сам, только перечислял суммы через своих помощников, снявших штаб над местной пекарней и то и дело с блаженным лицами бегавших за улитками с корицей. Первое время я полагал, что это хитрый и непонятный моему разумению план, и скоро он выскочит, неожиданно, как чёрт из табакерки. Ведь сделано – не то, что сделано, а то, о чем сказано. Мало сотворить доброе дело. Для избирателей мы все «из ларца, одинаковы с лица». Выборы требуют отбросить ложную личину скромности и трубить о добродетели на каждом углу. Иначе электоральный эффект будет не максимальным, а минимальным.
Но Митропольский никуда не ездил лично, чтобы блеснуть своей солидной физиономией. А она у него была именно солидная – крупная, широкая, с мохнатыми седыми усами. И благодаря своей респектабельности, могла работать на результат сама по себе, отдельно от предвыборной программы.
Я же полагал, что конвертировать деньги в голоса, не общаясь душевно с избирателем, нельзя. Поэтому, на правах профсоюзного лидера, организовал визит в Онегу заместителя губернатора. Алексей Шалвович приехал в самый удачный момент, незадолго до выборов. График встреч был расписан на целый день. Я нёс стандартное – сделано, сделаем, наметили план, сформировали команду. А пожилой, тучный и важный вице-губернатор кивал, обращался ко мне по имени отчеству: «Александр Николаевич, я озвучу это губернатору», «Я приму все меры для решения этого вопроса» и говорил на автомате прочие чиновничьи фразы.
В местном обществе инвалидов, куда мы зарулили под конец дня, в тесное и душное помещение набилось человек пятьдесят. Через час оживлённой беседы за житьё-бытьё, когда по раскрасневшимся лицам и расстёгнутым воротникам я понял, что настала пора закругляться, председатель движения неожиданно произнесла:
– Мы должны поддержать кандидатуру Александра Савкина! Вы только посмотрите на это – чтобы решить наши вопросы он привез в Онегу настоящего замгубернатора! Выше него только сам губернатор! И я вижу, как уважительно он нему относится и прислушивается. Они смогут помочь нам в наших заботах, – и не дав никому опомниться заявила, – Кто за это предложение – покажитесь!
Инвалиды дружно подняли руки. Все. У жены появился дополнительный повод ехидничать на тему сохранения ментального здоровья населения.
– Инвалиды, говоришь, за тебя… Ну, ну… Работай, Савкин, глядишь и мёртвые встанут рядом с живыми у избирательных урн, – а у меня – уверенность в выбранной тактике.
Я не стал уточнять, что пожилой толстяк вовсе не второй человек в регионе, поскольку замов тогда было двенадцать. И ничего не решает, а приехал, потому что считал себя обязанным, что устраивал его отца после инсульта в профсоюзный санаторий на грязевые ванны. Мы поспешили попрощаться, пока плохо слышащим, но тоже проголосовавшим, кто-нибудь не объяснил чего лишнего языком жестов.
За месяц до выборов, когда еще можно было выдвигаться меня осенило – а что, если к концу кампании Митропольский поймет, что проигрывает и снимется с выборов, чтобы испортить мне всю малину и дождаться «второго тура». Бросило в холодный пот, столько работать и всё псу под хвост.
Пришлось схватить Аню, жену Арсения, говоруна-корреспондента, ездившего со мной по деревням и снимавшего эпохальным фильм, и заставить ее стать третьим кандидатом в депутаты. Техническим. Девушка долго сопротивлялась, ссылаясь на то, что политика – дело грязное и она в ней ничего не понимает.
На моё счастье, муж страстно желал этой грязи, ведь я пообещал ему корочки помощника депутата. Ради них он был согласен окунуть супругу и в более глубокие инфернальные бездны, поэтому тихо, по-семейному, принудил благоверную сделать первые робкие шаги в политике. Мои затраты составили две тысячи рублей на распечатку подписных листов. Потом она уехала на сессию в Архангельск и до выборов в Онеге уже не появлялась. С тех пор мой сон улучшился.
Самым занятным оказалось то, что в ходе голосования техническая кандидатша смогла стать реальным конкурентом. Если не мне, то Митропольскому точно. Он набрал 22%, Аня – 18%. При том, что кампании она не вела и ни рубля не потратила. На избирателя с плакатов смотрела симпатичная молодая женщина с онежской пропиской, а не усатый зрелый крендель или молодой гладко выбритый карьерист без неё.
***
В 2008 году я набрал 60%. Это была победа.
Глава 2. «Советская Онега»
Газета «Советская Онега» издавалась с 20-х годов прошлого века и не претерпела особых изменений в веке нынешнем, отпугивая названием немногих прогрессивных онежан. Выходила она три раза в неделю большим тиражом. Пять тысяч экземпляров для района с населением в 40 тысяч жителей. Ее выписывала каждая семья. Писалось обо всём – о юбилярах, о посиделках кружка любителей бардовской песни, о буднях сельских учителей, о визитах в Онегу гостей, о всех мало-мальски значимых мероприятиях. Были там и объявления о продаже мормышек, подержанных сепараторов, не новых, но ещё пригодных к использованию капканов на росомаху, а также ценимая всеми бабушками телепрограмма.
Лучшего носителя информации, оповещавшего «земляков» о деятельности Молодёжного движения Александра Савкина и всякой другой активности, которую Александр Савкин собирался проявить, придумать было невозможно. Большинство материалов подписывалось двумя фамилиями – Горбуньков и Иконников. Один представлялся с горбом, а второй с разбитым перед образами лбом от трудной жизни и обилия работы по наполнению двенадцати полос газеты три раза в неделю.
С решительностью Чичикова я распахнул дверь в кабинет главного редактора. Людмила Сергеевна, женщина в годах, в сером вязаном полувере, осведомленная во всех темах в подконтрольном ей издании, была осторожной. Задавала много вопросов, всячески присматривалась и принюхивалась, пытаясь уловить какие мною движут истинные намерения. Расспрашивала про родителей, учёбу в университете и планы относительно дальнейшего развития карьеры. В конце концов решила, что я – тупиковая ветвь развития, неравнодушный борец социального фронта. Этакий молодой пассионарий, защитник интересов трудового народа и дала зелёный свет моему паровозу.
– Александр Николаевич, материалы обо всём, что касается Онеги, здешних людей, предприятий и прочего газета будет брать беспрекословно. Приезжайте, пишите, приносите, нам тут очень не хватает молодой энергии.
На том и сошлись. Я предложил не терять время и немедленно влить поток этой самой энергии в зацветшее озерцо «Советской Онеги».
– А давайте, Людмила Сергеевна, проведём прямую телефонную линию! Такой формат сейчас крайне востребован, в других районах подобные мероприятия проходят неплохо, – сказал я, хотя до этого нигде ничего подобного не проводил. – Буду дежурить у телефона в редакции, допустим, в следующий вторник, с 18 до 19 часов. У онежан наверняка много вопросов к профсоюзу лесной промышленности. Отвечу, дам рекомендации, расскажу о стратегии эффективного поведения с работодателем.
– Ой, что вы, Александр Николаевич, это у нас не пойдет, народ пассивен, косноязычен и пуглив.
Я и сам понимал, что тема трудовых отношений, да еще и конкретно в лесной отрасли волнует рядового онежанина непристойно мало, поэтому применил всё своё красноречие, убеждая редактора, что необходимо поднимать эти вопросы. Драматически жестикулируя, рассказывал о несправедливости, неправомерности и повсеместных нарушениях техники безопасности.
– Будем выносить все страхи человека труда на поверхность, шевелить болото коллективных договоров!
Под натиском силы, способной дать отпор буржуям, разорившим лесную отрасль, она сдалась.
В следующий вторник, ровно в 18:00 раздался первый звонок. Говорил мой дружбан Артем из Архангельска. К лесной отрасли он имел отношение посредственное, так как работал в сфере реализации российского трикотажа, зато завёл много связей в среде рубщиков-нелегалов. Дрова были нужны для богатырских парений в три захода. Баньку он организовывал каждые выходные, постоянно меня зазывал окунуться в купели после берёзового веничка.
Крановщик Онежского ЛДК, за которого Артём себя выдавал, важно покашливая в трубку, живо интересовался коллективным договором и бойко читал по бумажке то, что записал с моих слов. Я оказался хорошим знатоком этого документа и профессионально его проконсультировал, пожелав на прощание не сдаваться и отстаивать свои права перед начальством. Позже, когда он звонил пригласить в баньку по-чёрному, всегда ржал как конь:
– Хватай, Николаич, профсоюзные взносы и срочно выезжай консультировать работниц древнейшей профессии по правовым вопросам коллективного участия в оргии!
Затем дозвонились ещё трое моих хороших знакомых и задали вопросы о предстоящей пенсионной реформе, структуре зарплаты лесорубов, проблемах в ЖКХ, на что получили развернутые чёткие ответы. Звонки не прекращались. Даже тёща, которая отговаривала брать замуж её непутёвую дочь, которая «ни постирать, ни приготовить», согласилась позвонить. Телефонная трубка раскалилась от вожделеющих получить информацию. Только я клал её на место, тут же раздавался новый звонок.
– Александр Николаевич! Помогите разобраться, очень нужна ваша помощь! –шепелявил очередной проситель и Александр Николаевич демонстрировал удивительные компетенции во всех вопросах и свежий взгляд на отраслевые проблемы.
– Спасибо! Спасибо вам огромное, вы мне очень помогли! – полным благодарности тоном закончил беседу «работник леспромхоза» Кирилл Дмитриевич, по совместительству бывший мой одноклассник Кирюха Белка, ныне шеф-повар столовой колледжа культуры, просивший звать на весь подобный движ, так как чувствовал в себе нереализованный потенциал в области сценического искусства.
Последний разговор закончился в четверть восьмого. Из полутора десятков позвонивших лишь один оказался настоящим онежанином. Он случайно прорвался на горячую линию и жаловался на председателя профсоюза «Онегалеса», так как тот отказал ему в оплате лечения зубов.
Редактор была изумлена активностью жителей во время прямой линии. То и дело размешивая в чашке растворимый кофе, она кивала в мою сторону и подбадривала, вероятно опасаясь, что сейчас спросят что-то такое в чем я не силён и с облегчением выдыхала каждый раз, когда я, чеканя слова, всё разъяснял.
– Я думала никто не позвонит, – ошарашенно бормотала женщина, недооценившая земляков, – Александр Николаевич, это было блестяще!
В награду я получил целый разворот в газете с заглавием «Профсоюзы – это лихо, здесь не отсидишься тихо!» с моей большой фотографией и обещанием повторять подобное, «раз уж люди так живо интересуются». Людмила Сергеевна приняла волюнтаристское решение – брать все мои публикации в газету на бесплатной основе.
– Бесплатно, то есть даром? Это хорошооо – одобрила мою тактику супруга.
«Надо будет привлечь тёщеньку ещё раз, одним звонком она тут не отделается».
С редактором контакт сложился неплохой, но чтобы укрепить свои позиции в районной газете пришлось заняться нетворкингом на конкурсе лесорубов. Мужички на центральной площади города на скорость выпиливали из бревен домики и игрушки. Постеснявшись орудовать бензопилой и занять призовое место, я ходил в организаторах, зевал и думал, как бы мне соблазнить Аню, моего технического кандидата. Дело виделось сложным. Корреспондент Арсений был мне нужен, но Анна Юрьевна обладала такой смазливой мордашкой и так благосклонно поглядывала в мою сторону, что я проклинал день, когда принял её мужа на работу. От фривольных дум меня отвлек маленький, немолодой и неопрятный человек, юрко толкавшийся вокруг свежеспиленных сучков, он всё записывал, фотографировал и чуть не получил локтём в дыню от особо виртуозного лесоруба. Пришлось усилием воли отогнать богомерзкие мысли о контакте с чужой женой и пойти на контакт с ним.
Им оказался Сергей Горбуньков, лидер местного отделения справедливой партии, вечный депутат Онежского райсовета и вечный кандидат в депутаты областного заксобрания, вечно эти выборы проигрывавший. По основной работе – корреспондент «Советской Онеги», творец половины репортажей и большой, как выяснилось в последствии, патриот. Я запанибратски приобнял его, предложил уединиться и отведать трёхзвёздочного во славу онежских дровосеков. Как и предполагалось по внешнему виду, труженик пера оказался не чужд богемных напитков, поэтому против моего предложения обсудить под коньячок как бы отобрать гору Арарат у турков и вернуть её на прежнее место возражений не высказал. Сидели в машине, закусывали симиренко. В перерывах между сочувствием депортации армян по Багдадской железной дороге я разыгрывал чувства боли и гордости за Онежский край, ставший мне таким родным. Сергей кивал, всем видом показывая, что хорошо меня понимает, так как испытывает те же муки уже долгие годы. В результате слияния душ в доверительной беседе в «Советской Онеге» оказались мои обширные комментарии о конкурсе лесорубов.
Уже через месяц регулярных встреч, только стоило мне войти в редакцию, как Горбуньков расплывался в широкой улыбке, а рука без лишних слов протягивала включенный диктофон для записи интервью по любому поводу:
– Александр Николаевич, какова цель вашего очередного визита в наш край?
– Дела онежских пильщиков требуют моего личного участия, – отвечал я, не забывая добавить, как люблю Поонежье, его прекрасных людей и чувствую себя здесь дома.
Корреспондент к тому же оказался профлидером маленького коллектива редакции.
– Почему главным редактором назначили Людмилу Сергеевну? – вопрошал Горбуньков к концу очередной бутылки. – У меня больше опыта, пишу я лучше, она вообще только по два материала в каждый номер выдает, – жаловался стахановец-многостаночник от пера.
– Насколько я знаю, там специальное образование должно быть: ямбы, хореи, семантические смыслы, – отвечал я заплетающимся языком.
– У меня этого образования больше, чем у нее, я столько разных курсов окончил, что ей и не снилось! – плакался Сергей, на деле окончивший лишь школу работающей молодежи.
Я приглашал его на профсоюзные мероприятия, специально проводя их в Онеге как можно больше – семинары по охране труда, профсоюзные юбилеи, детские и взрослые спартакиады. Стремительно стареющему под армянскими звёздами Горбунькову льстило, что его звали на молодежные семинары. Он горланил вместе с молодыми профлидерами под гитару «Качнётся купол неба, большой и звездно снежный» и даже пытался вступить в тактильный контакт с лаборанткой онежской больницы, активным членом профсоюза. Но та пригрозила, что публично огласит результаты его анализов, от чего он успокоился и сосредоточился на дарах Араратской области.
После каждого мероприятия, без малейшего давления с моей стороны, выходил большой материал о том, какой классный работает в Онеге профсоюз и какой крутой у него молодой лидер по фамилии Савкин.
В командировках в глухие леспромхозы в дальних концах района, куда то и дело стал зазывать его собутыльник, Сергей тщательно протоколировал каждый мой шаг. Отбросив остатки застенчивости, я вливал ему в уши рассказы о том, как много делаю для простых тружеников, а в горло – очередную порцию горячительного. Через пару дней в «Советской Онеге» выходил материал под громким названием «Профсоюз на защите жителей Вонгуды» или Сывтуги или Кодино и отличная фотография, на которой я пошёл в народ и был радушно принят.
Количество публикаций в «Советской Онеге» тщательно мониторилось. Если в каком-то месяце я не появлялся там, то срочно наведывался в редакцию: либо к Людмиле Сергеевне, выдумывая на ходу информационные поводы, а то и сразу к Горбунькову, он всегда был рад встрече с соратником по борьбе.
Дружба тонко чувствующих душ продлилась два года. Потом кто-то напел маститому корреспонденту, что пора протереть залитые коньяком глаза, ведь молодым профбоссом движут не высокие идеалы, а лишь карьерные соображения. Осознание моего коварства нарушило инерцию агрегатного состояния среды и всколыхнуло в Сергее волну местечкового патриотизма. Уже на следующий день он сообщил в избиркоме, что готов к миссии регионального пилигрима в заксобрании от справедливой партии. Когда пришло время заполнять бланки Горбуньков увидел, что я – выдвиженец ненавистной ему партии правящей. Порадовавшись, что моральное падение было целиком оплачено мной и урон его бюджету исчерпывается лишь двумя пачками сухариков «Кириешки», которые он зачем-то однажды купил, Сергей гордо отказался лить коньяк на мельницу конкурента.
Я лишился значительной части репортажей и агента в редакции районки, а он – понимающего товарища, готового еженедельно прокатывать карту в винном магазине. И только бесчисленные статьи в подшивке «Советской Онеги» напоминали о том, «что музы нас благословили, венками свыше осеня, когда вы, други, отличили почётной чашею меня».
***
Как-то раз, бодро выходя из кабинета Людмилы Сергеевны, привыкшей к моему присутствию в редакционной жизни и уже строчившей в следующий номер очередное интервью с молодым профсоюзным лидером, я в упор столкнулся с призраком. Это было так неожиданно и невозможно, что первое вырвавшееся слово от радости встречи оказалось из запаса табуированной лексики и заканчивалось на «тъ». В ответ она звонко расхохоталась и сказала, что давно уже замужем, и что у меня от сытой жизни пропали резкие скулы, которые ей так нравились.
Она прекрасно знала, что я зачастил в этот северный городишко, а я даже не подозревал, что она живёт здесь. Когда-то мы учились в одной группе, а после окончания университета много лет ничего не слышали друг о друге. «Если это не судьба, то что?» – думал я, прижимая её к себе так сильно, чтоб мысли вырваться даже не возникло.
Мы были вместе, со второго по пятый курс. Расстались с девственностью друг с другом и, казалось, ничто не могло разлучить нас. Проводили лето вместе, а первого сентября садились за одну парту и ворковали так, будто провели его порознь. В те времена я мог рассказать ей о себе всё. Она о себе говорить не любила. Историй её детства я не знал и с родителями знаком не был. Но постоянно погружала меня в мечтательный кокон светлого и прекрасного будущего, в котором она уже ментально существовала и хорошо освоилась, и от моих действий зависело попаду ли в него я вместе с ней.
Как-то раз, нам было по девятнадцать лет, мы лежали в постели и размышляли, что расстаться было бы забавно. Мне жениться на другой, ей выйти за кого-нибудь замуж. А потом встретиться через несколько лет и стать тайными любовниками. И никто бы не посмел назвать это изменами. Эта гипотетическая возможность так возбудила обоих, что мы полезли под одеяло и занялись сексом с удвоенной страстью под влиянием новых образов.
Узкий коридорчик редакции «Советской Онеги» неожиданно оказался тем будущим, в которое я не сумел втиснуться. Я был женат и любил свою жену, а она очень хорошо относилась к мужу, может даже любила его, председателя рыболовецкого колхоза имени Ленина.
Полюбил я ее в ту же секунду, как увидел снова, хрупкую, с испуганным взглядом и некрашеными волосами, прихваченными пластмассовой заколкой так небрежно и изящно, что захотелось тут же припасть к её длинной шее нежным поцелуем. Я не перестал любить жену, а может, не переставая любить её, умудрился жениться по любви. «Советская Онега», застрявшая вне времени, пространства и ситуационной вероятности явила в своём грязном коридоре чудо моей прошлой жизни во всей чистоте невозможного. В общем, мы стали любовниками. Разумеется, тайными. У нас не было ни единого шанса избежать этого. Я так и не узнал сменила ли она фамилию на Перевертайло.
Всем известно, что в XVIII-XIX веках женская молодость проходила стремительно. После шестнадцати девица резко созревала. После тридцати наступало увядание. Описанные Жорж Санд прекрасные Лукреция Флориани и Агата Пальмароза были старше своих любовников, но являли пример удивительных исключений, живших только в воображении французской писательницы. И сегодня бодипозитив скользким ужом вползает в женские ушки и нашёптывает им мысль, что любая разожравшаяся задница – пример исключительной своеобразности, достойной райского яблочка. Дамы верят, полагая красоту общим местом. А мужчины? Мужчины смирились.
Моя любовница придерживалась классического канона в вопросах соотношения талии и бедер и в свои за тридцать смотрелась бесконечно юной. К моему счастью, на компромисс со вкусом, во имя трепетной души и понимания, идти не пришлось. Издалека она была похожа на фарфоровую куколку, стоявшую на серванте в комнате моего детства, поражая белизной тонкой, почти прозрачной кожи, а вблизи на австралийскую певичку из клипа Torn.
– Почему меня все называют девочкой? – грозно тряся кулачками спрашивала она, – Ко мне все обращаются на ты!
– А ты хочешь быть теткой? – недоумевал я.
– Нет, я хочу быть женщиной. Роскошной, как Ирэн Форсайт и внушать взволнованность собственникам.
– Женщины носят сложные причёски, палантины и юбки в пол, а не выглядят так, как будто их трепали всю ночь. Ты в джинсиках, маечках и без грамма косметики вызываешь смятение в умах. Радоваться надо.
Мне казалось, что ее студенческая юность не исчезла, хотя мы расстались с университетской жизнью давным-давно. Ей, как и раньше хотелось заниматься собой – спать до обеда, лежать часами в ванной, читать Рембо, ходить на пилатес, коллекционировать фрагменты мозаик и откусив галету с французским паштетом рассуждать о мудреце Васиштхе что-то втиравшего самому Раме о трудном пути мирского существования. В общем, делать только бестолковые, по мнению её мужа, вещи. «В быту я не уместна» – вздыхала она. А он хоть и не был обременён тяготами тяжёлого труда и имел весьма солидный доход, мыслил как обычный работяга, не до конца понимая всей прелести обладания «праздной» женщиной. Идут годы. А рядом с ним вечно юная, прекрасная и умопомрачительно женственная спутница, не превратившаяся, вопреки всему, в кухарку и главное, не рвущаяся управлять государством.
Иногда нам удавалось провести вместе целую ночь. На сон тратить драгоценное время не хотелось. Хотелось только двух вещей – трахаться и болтать, болтать и трахаться. К середине ночи давал о себе знать зверский голод. Я шел к холодильнику и гремел едой и посудой. Мазал бутерброды маслом, очищал рыбу от мелких косточек. Она никогда не помогала. Она лежала и ждала. И это мне нравилось. Я терпеть не мог женщин, что не стряхнув флёр соития, включают яркий свет на кухне и начинают услужливо хлопотать.
Поначалу я пытался поддеть ее – как она может изменять мужу? Ведь это порицается обществом, а она прыгнула ко мне при первой же нашей встрече. Хотя, похоже, это я, все-таки, прыгнул. Или она? Наверное, мы вместе прыгнули друг на друга. Она как обычно ответила вопросом на вопрос:
– «Декамерон» Боккаччо читал?
– Еще на втором курсе, когда средневековые итальянские города проходили, забыл только.
– Так вот, в средневековой Флоренции пытались осудить женщину за измену мужу. Она при всех спросила, принадлежала ли она ему всецело всякий раз и сколько бы раз ему ни хотелось. Муж ответил, что она всегда подчинялась его желанию. «Если он всякий раз брал с меня всё, что ему было надобно, что мне-то было делать с тем, что у меня в излишке?» – спросила она и была оправдана. Так что, милый, ничего предосудительного в нашей тайной связи я не нахожу, к тому же, статус депутатской любовницы повышает мою хрупкую самооценку. Только пожалуйста, не расставайся со значком, иначе мне придётся разлучиться с тобой. Второй раз я этого не перенесу.
Я знал, что самооценка не такая и хрупкая, она легко бы это сделала и перенесла.
Расстались мы из-за ковра. После окончания университета сняли небольшую квартирку, были счастливы и полны желаний далёких от добродетели. Я работал на двух работах, чтоб вырулить на тропинку благосостояния, она занималась уютом. И все уши прожужжала, что нам всенепременно нужен ковёр. Рисунок дерева на ламинате вызывал у неё печёночные колики своей асимметричностью. Заработав достаточно, я помчался в строительный магазин, где полный довольства собою как добытчиком, приобрёл шикарный ковёр. Может не самый дорогой, но точно самый красивый из имеющихся в наличии. Тёплый, шерстяной, с замысловатыми геометрическими фигурами в её любимых цветах. Когда она вернулась домой по выражению её лица стало понятно, что я совершил чудовищно непоправимую ошибку. Под «ковром» похоже подразумевалось нечто диаметрально противоположное. Любовь моя показно порадовалась, поблагодарила и даже разлеглась на нём в позе младенца, но всё её сжатое тельце выражало такой беззащитный испуг, что сомнений быть не могло – я подарил какую-то омерзительную, безвкусную вещь, деньги потрачены и теперь она обречена жить в этом чуждом ей мире. Этот случай произвёл на меня сильное впечатление. У меня и раньше были подозрения, что поступающие внешние сигналы мы интерпретируем не одинаково. На холодильнике висел список подарков, которые она бы хотела получить на близлежащие праздники и мест, где они продаются. Обычно это было что-то незамысловатое, недорогое и я легко справлялся. А тут, как глупец-муж, вернувшийся без звонка из командировки, нарвался на последствия сюрприза.
