Сборник
Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни
Античный мир
© ООО «Издательство «Вече», 2022
Как жили греки в гомеровскую эпоху
А. Васютинский
I
Счастливо жилось старому царю Приаму за крепкими стенами Трои. Большие каменные покои, сложенные из гладких обтесанных камней, вмещали все его многочисленное семейство: пятьдесят комнат тянулись вдоль широкого коридора, и жили в них пятьдесят женатых сыновей царя, да с другой стороны двора было двенадцать комнат для дочерей царя с их мужьями. Много видел старик на своем веку, и богатым своим опытом часто помогал своим подданным: всегда чтут люди знание и опыт. Но, не будь у него многочисленных сыновей, кто знает, удержал ли бы престарелый Приам в своих руках власть?
Не один опыт чтили люди тогда, а и крепкие мускулы, и телесную силу. Не будь у старика сыновей, и другой вождь мог бы захватить в свои руки правление городом Троей. Но за царя Приама всегда могли постоять сильные, могучие сыновья; если бы кто из знатных и родовитых вождей города возгорелся желанием в чем-нибудь поперечить старому Приаму, он должен был бы опасаться гнева и мщения его сыновей и многочисленной челяди. Рабам жилось хорошо: царь престарелый не притеснял их, сытно кормил, но не спускал и провинности, сурово наказывал, иногда даже смертною казнью.
Как было в обычае, троянцы выделили царю за его суд и расправу отборный участок из мирской земли, мерой в несколько десятков десятин; близ дворцовых покоев насадил царь сад, приносивший много сладких плодов, остальная земля была частью под виноградником, частью под пашней; пашня давала обильный урожай. На склонах и в долинах лесистой Иды паслись у царя большие стада свиней, овец, быков и коров, табуны лошадей под присмотром бдительных рабов-пастухов. И за свою долгую жизнь много собрал Приам красивых изукрашенных кубков, тонко выделанных треножников, искусно кованных мечей с изящными резными рукоятками, а жена его и дочери хранили у себя много прекрасных тканей, тонких драгоценных покрывал и повязок, ожерелий, браслетов и других украшений.
Хотя и не близко к морскому берегу была построена Троя, но все же не долго приходилось идти к ней до долинам рек Скамандры и Сперхея предприимчивым купцам-мореплавателям. И скоро имя богатой Трои и славного гостеприимного царя Приама стало известно по всем берегам Эгейского моря. Но за счастливыми днями пришли несчастья и беды.
Шайки отважных удальцов-вождей с дальнего западного берега моря стали высаживаться на берегах Малой Азии, и долго приходилось царю и его подданным в жестоких боях отстаивать свою жизнь и свое добро. Началась беда не вдруг. Уже давно в город приходили вести о том, что большие толпы прекрасно вооруженных людей, приплывши с моря, грабят прибрежные поселения, мужчин убивают, а имущество их, жен и детей делят между собой. Так, узнали в городе Трое, что воинственные данайцы или ахейцы разрушили прекрасный киликийский город, откуда была родом жена любимого Приамова сына, Гектора. Старика-царя победители убили, всех его сыновей перебили, и лишь осиротевшую старуху-царицу отпустили на свободу за огромный выкуп. С тревогой ожидали троянцы и своей очереди.
Настало время жатвы. Хлеб давно уж налился и стоял стеной в поле; старик-царь решил, что пора жать. Высыпали в поле жнецы и мерными рядами стали жать тучные колосья. Три перевязчика ходили вслед за жнецами, а сзади прыгали дети, подхватывая падавшие колосья и подавая их перевязывать. Вышел и сам царь со скипетром в руках и стал под тенью старого дуба; с весельем смотрел он на обильный урожай: надолго хватит собранного хлеба. Но недолго пришлось ему услаждать себя приятным зрелищем своего богатства: приходилось идти на совет вместе с городскими вождями, главами родов, разбирать тяжбы. Пришел за Приамом глашатай и сказал, что все городские старшины уже собрались и ждут лишь царя. Поспешно отправился царь на городскую площадь: а там уж два человека шумно спорили о вознаграждении за убийство. Убийца, согласившись уплатить вознаграждение, чтоб избежать кровавой мести родичей убитого, клялся страшной клятвой, что он все без остатка уплатил, а другой уличал его в обмане. Каждый ссылался на свидетелей, которых привел с собою. Около споривших давно собралась густая толпа народа; быстро образовались две партии: одна стояла за убийцу, другая – за истца, родного брата убитого. Громкий крик споривших заглушался криками их сторонников, готовых уже доказать свою правоту рукопашной схваткой. Но вот подошел престарелый царь, глашатай дал знак к молчанью – и затихла толпа, умолкли противники. Приам вместе с знатными старшинами воссел с достоинством на больших тесаных камнях. Начался суд: выслушали и истца, и ответчика, и их свидетелей – и вот один за другим по порядку стали вставать старшины и, взявши в руки скипетр, говорить свой приговор. Посреди круга лежала немалая награда тому, кто положит справедливое решение, – два таланта. Суд не был тогда неизбежным – противники могли решить дело и поединком; за удачный способ решения кровавого спора находчивый судья получал вознагражденье, если толпа народа кругом показывала особенно шумным одобрительным криком, что ценит его решенье больше, чем других судей. Но вот кончился суд: мудрое решение Приама помирило противников. С довольным видом, унося вознагражденье, вернулся царь домой.
Здесь с удовольствием выслушал он рассказ своих сыновей об удачной охоте. Едва лишь стало светать, как они собрали собак и пошли на охоту. Долго шли они по крутой, покрытой лесом Иде, наконец достигли глубокого ущелья. Солнце еще невысоко поднялось на небе, а они уже шли, продираясь среди густых зарослей, и, где можно, бежали, держа в руках длинные копья. Собаки быстро напали на след и подняли огромного дикого кабана, который закопался в кустах среди опавших листьев, в темном, сыром полумраке. Страшный лесной отшельник не испугался охотников; дыбом встала у него щетина на спине, и, сверкая злобно глазами, бросился он на врагов: не одна собака погибла от острых клыков разъяренного зверя, но дружным натиском охотники одолели его и насквозь искололи копьями.
Радовался царь отваге своих сыновей, радовался и тому, что нашел в доме порядок: невестки его под надзором старухи-жены прилежно ткали на своей половине; много уже сработали они узорчатых тканей с замысловатым рисунком и, чтобы не так скоро пришла усталость, все пели стройным хором песню в такт мерно двигавшемуся челноку. Весело ужинал царь-старик со своими сыновьями в большой зале. Как должно, перед едой уделили частицу бессмертным богам, пославшим хорошую добычу, а остальное сжарили тут же, насадивши на вертел. Вкусна была свинина, которую запивали домашним кислым вином: много винограду дал в прошлом году царский виноградник, и в темных кладовых Приамова дома стояло длинными рядами немало больших глиняных кувшинов с вином. Памятно было царевичам, как весело они собирали тот виноград и после сбора, сплетясь в веселый хоровод, плясали под нежные звуки китары и пели прекрасную песню – лин – о горькой судьбе страдальца, бога вина, услаждающего людские горести.
Древнегреческие воины – гоплиты.
Рисунок на вазе
Спокойно улеглись все спать в отведенных каждому покоях. И думал Приам, засыпая, как ему расположить работы на следующий день. Хотелось ему вспахать стоявшее под паром поле, и, чтоб скорее спорилась работа, придумал царь давать каждому работнику, который раньше проведет плугом широкую борозду, кубок вина – благо много его было в глубоких кладовых. Сыновья же царя положили в уме с утра снова идти на охоту, а незамужние дочери вместе с рабынями хотели ехать на реку: много дома накопилось грязного белья. И вот, едва занялась заря, проснулись все и принялись за дело; кто собирался на охоту, кто выводил во двор большую повозку, кто укладывал белье, кто собирал еду, чтоб подкрепиться после работы. Но не судила судьба быть в тот день мирной работе.
Уж охотники были готовы отправиться в путь, как вдруг послышались шум и сильный крик: ко дворцу быстро неслись пастухи царя, гоня пред собою лишь часть своих стад; оказалось, что неожиданно из засады на них ринулись разбойники, часть товарищей перебили и захватили большую половину стада. Кто эти разбойники, никто не знал: предполагали, что это были те грабители, которые опустошили много соседних сел и городов.
Теперь уж было не до охоты. Массой собирались ко входу во дворец вооруженные граждане; скоро к ним вышли – в медных доспехах, с большими щитами на левой руке, с мечами, копьями, а кто и с луком – сыновья Приама. Все поспешно устремились из городских ворот на равнину отыскивать пришлых грабителей, чтоб отнять у них награбленный скот и отомстить за убийство пастухов. Жены и подростки, а также старики – все поднялись на стену, чтобы защищать город, когда враги решатся на приступ. Враги не прятались, и скоро с замиранием сердца увидели царь и городские старшины с высокой башни, на которой они стояли, громадные клубы пыли у городских ворот. Все приближались эти пыльные столбы; вот уж среди них заблистало оружие, и ясно можно было видеть, как направлялись против троянцев густые толпы воинов; видно было, что они держались около определенных вождей, очевидно, собираясь по родам и племенам. Впереди простых воинов ехали, метая копья, на высоких колесницах вожди. Быстро и к троянским витязям подоспели из города их колесницы…
После нерешительной схватки решили вожди покончить дело поединком храбрейших; и вот выступили друг против друга два сильных бойца; у каждого были шлем с громадной гривой, медные латы, наколенники, защищавшие от ударов колени, меч с рукояткой, укрепленной серебряными гвоздиками, и большое тяжелое копье. Сперва противники пустили друг в друга длинные копья, но оба напрасно; затем, сблизившись, стали рубиться мечами – и тут пришел бы неминуемый конец троянскому богатырю: схватил его за шлем силач-пришелец и потащил за собой к рядам своих земляков. Счастье, что разорвался ремешок, укреплявший шлем под подбородком! Освободившись от шлема, быстро отпрянул троянец назад, в толпу своих товарищей. Так и окончился ничем поединок; и вожди долго укоряли друг друга в нарушении правил честного боя.
Но от гневных слов недалеко до драки; случилось троянскому стрелку пустить из лука стрелу и поразить храброго неприятельского вождя; тогда сразу сцепились оба войска, ударивши кучей друг на друга. С громким стуком сшибались щиты со щитами, кровь струилась по земле ручьем. Страшный крик стоял над полем сражения: думалось суеверным людям, что сам бог войны Арес кричит могучим голосом, радуясь кровавой схватке. Едва удавалось кому-нибудь поразить противника, он быстро хватал труп и тащил в сторону, чтобы снять с убитого шлем и латы – драгоценную добычу в то бурное, воинственное время. Но друзья и родичи павшего быстро смыкались над трупом, и начинался кровавый бой, покамест одна сторона не оттесняла другую. Сшибаясь, первым делом пускали в ход копья, если же промахивались, то не брезгали и большими лежавшими под ногами камнями: поднимали их и с силой бросали в противника, стараясь проломить ему голову или ударить в незащищенную часть тела. К мечу прибегали лишь в крайности, когда нечем другим было сражаться. Обе стороны бились жестоко, не давая пощады: иногда обезоруженный троянский боец, видя у горла блестящую сталь меча, падал на колени, охватывал ноги врага и с мольбой просил пощады, предлагая дать за себя богатый выкуп – золотыми издельями, медью, скотом. Но безжалостно умерщвлял его свирепый победитель, и робкие слова замирали на его устах.
Первые ряды занимали среди бойцов вожди; они мало обращали внимания на простых, бедно одетых воинов и старались сразиться друг с другом, чтоб обогатиться богатым оружием сраженного врага. Выступив друг против друга, они сперва разжигали взаимную ярость бранными словами, хвастались своими подвигами, хвалились знатностью своего рода, близостью к самим богам, старались всячески запугать своего противника и, наконец, после оживленного боя словами, схватывались за копья и камни.
Тяжело приходилось троянцам: враги проявили страшную силу и храбрость, и, может быть, давно бы они уж обратились в бегство, но со стен смотрели жены и дети; лишь только они замечали, что защитники города подаются назад, то поднимали громкий крик и плач, простирали руки к сражающимся отцам, мужьям и братьям, умоляя их не выдавать их на сиротство, горький плен и ненавистное рабство. И с новой силой устремлялись бойцы вперед, сражаться за родину и за семью. До вечера бились враги, то отступая, то вновь наступая. Под вечер оба войска согласились вновь выпустить сильных вождей на поединок. Храбрейший из троянских царевичей, Гектор, вышел против сильнейшего из вождей ахейцев Аякса, исполина ростом. Сошедшись, оба противника бросили копья. Копье троянца пробило шесть кожаных слоев Аяксова щита, но не дошло до седьмого – медной обшивки.
Аякс насквозь пробил щит противнику, но не ранил его. Быстро вырвали назад враги свои копья, и снова ударили друг на друга – и на этот раз удалось Аяксу копьем слегка оцарапать Гектору шею, но тот не пал духом, и оба бойца, схвативши громадные камни, пустили ими друг в друга. И на этот раз Аякс проломил своим камнем щит врагу, ранил в колена и опрокинул его на спину, но упавший быстро вскочил на ноги, и оба готовы были уже рубиться мечами, когда подошли к ним глашатаи и прекратили нерешительный бой, ввиду приближения ночи. Оба врага разошлись, обменявшись подарками: Аякс получил меч, а Гектор – красивый пояс. Ночь спустилась на землю, и само собой прекратилось сражение.
На другой день рано утром царь Приам прислал глашатая во вражеский стан, предлагая заключить перемирие, для того чтобы похоронить с честью трупы павших воинов. Враги согласились. И в безмолвной печали стали и те и другие собирать тела дорогих покойников, клали их на костры, совершали возлияние богам и сжигали. Тем временем пришельцы раскинули лагерь в долине и укрепили его валом и рвом; стали против них лагерем у города и троянцы. Но, кроме того, Приам воспользовался перемирием, чтобы послать гонцов по окрестным царькам, связанным с ним родством или браком, прося их прийти на помощь к Трое: ясно было, что неукротимые враги принесут гибель не одним лишь троянцам в случае своего успеха. И скоро стали сходиться под Трою толпы народа, предводимые соседними вождями; ободрились несколько троянцы. Но едва ли кому привелось спокойно спать в городе в эти страшные ночи: не в одном доме горевали об убитом воине.
Борьба героев Аякса и Гектора.
Рисунок на греческой вазе. VI—V вв. до н.э.
Так прошел день перемирия, и едва опять рассвело, стали войска готовиться к новому бою. За время перемирия троянцам стало известно, что и врагам их не сладко пришлось на родине – они искали новых мест для житья, так как на их родину напал храбрый народец; с огнем и мечом прошел он через всю их страну, отвоевывая и разрушая укрепленные замки вождей, стоявшие, подобно Трое, поодаль от морского берега и жившие привольною жизнью. Не у одного троянца шевельнулась мысль о том, чтобы помириться с врагами, уступив им часть своего добра, но тяжело было и несносно расставаться с нажитым часто тяжелой работой наследством отцов и дедов, хотя бы с частицей земли, выделенной общиной и щедро политой потом и слезами.
Не надеясь на одну помощь соседей, троянцы решили умилостивить богиню, покровительницу города, которая до сих пор, как они думали, благосклонно им помогала во всяких несчастьях. Самое лучшее платье из заморских тканей, купленное у приезжих купцов, украшенное блестящим узором, выбрала старуха-царица в своих кладовых и, собравши всех благородных женщин города, торжественно отнесла в храм богини; с горячей молитвой о защите родного края поднесли они и положили на колени богине драгоценное платье, воскурили фимиам, и дали обет еще двенадцать телок принести в жертву, если богиня поможет одолеть суровых врагов.
Между тем среди врагов происходило движение: с высокой башни можно было увидеть, как они собрались на собрание. Каждый вождь, хотевший говорить, брал в руки скипетр, вставал и начинал речь. Простые воины лишь слушали, что предлагал тот или иной вождь, и выражали шумным криком одобрение или несогласие. С башни ясно было видно, что собрание проходило неспокойно, спорили друг с другом, препирались, чуть дело даже не дошло до драки, – и бодрость проникла в души троянцев: думалось им, что удастся легко победить разрозненных врагов. С верой в победу начали они бой. По-прежнему храбро схватывались между собою вожди, но теперь стало случаться, что, познакомившись с личностью противника и его родом из хвастливой речи пред поединком, вождь неожиданно узнавал, что он связан с врагом узами гостеприимства еще со времен дедов. Недавно пылавшие враждой друг к другу, противники внезапно после такого открытия прекращали поединок, обменивались подарками и решали искать себе других противников.
В жаркой битве в тот день погиб один из славнейших неприятельских вождей, и много труда пришлось положить его друзьям, чтобы отбить его труп из рук ободренных удачей троянцев. Печальные, жаждая мести, хоронили вожди своего товарища: соорудили огромный костер, обложили мертвое тело жиром убитых волов и овец, самые туши положили кругом, поставили кувшины с медом и маслом, убили четырех коней и двух собак и, наконец, к ужасу наблюдавших с вершины башни жителей Трои, обезглавили и бросили на костер двенадцать пленников. После сожжения, обливши кострище вином, собрали кости покойника в золотой сосуд, обложив их наперед жиром, покрыли тонким покровом и насыпали высокий курган. Долго слышали троянцы вопли рабынь-плакальщиц об умершем: с криком вырывали те свои волосы, царапали лицо ногтями и причитали о погибшем. А после похорон раздались другие крики: то состязались на похоронной тризне вожди: в беге колесниц, в кулачном бою, в борьбе, в метании камня, в беге взапуски и в стрельбе из лука…
Долго ли, коротко ли длилась борьба из-за плодоносных прибрежных долин Малой Азии смелых греческих колонистов с туземцами (около 1000 г. до P.X.) – доподлинно нам неизвестно, но бродячие певцы, аэды, говорили, что ровно десять лет; немало они сложили былин о бойцах и распевали их под звуки китары (кифара. – Примеч. ред.). Многое они перенимали от стариков, много сами постарались вставить такого, что, казалось им, должно было быть непременно в старину: помнилось им, например, по преданью, что когда-то, за много-много лет до того, были могучие государства Микены, Тиринф, Троя и другие; говорило предание, что сражались тогда могучие повелители не только пешие, но стоя на колесницах, которыми правили особые возницы. Так и соединили певцы вместе сказания о недавней борьбе на берегах Малой Азии и предания о старых могучих царях.
Лишь благодаря раскопкам Генриха Шлимана оказалось возможным различать в песнях аэдов черты седой старины от недавней были.
II
6 января 1822 года в городке Новый-Буков Мекленбург Шверинского герцогства, в Северной Германии, родился у протестантского пастора Шлимана мальчик Генрих. Уже в следующем году пастору пришлось занять приход в маленькой деревушке Анкерсгаген. Тут и протекли следующие восемь лет жизни маленького Генриха. Ребенок с жадностью слушал деревенские сказания и легенды. С юного детства жил он в мире чудесного и таинственнаго: со страхом говорили, что в садовой беседке пастора «ходит» по ночам дух его предшественника. За садом был пруд, в котором, по словам суеверных жителей, в полночь появлялась призрачная дева с серебряной чашей в руке. Но более всего притягивали внимание мальчика развалины старого замка с крепкими стенами и загадочными ходами, о которых рассказывали страшные сказки. Там жил суровый непокорный рыцарь-разбойник, гласило деревенское предание, который попавшихся ему в руки живьем зажаривал в железном котле. На самого герцога покусился он, но испытал неудачу, и тогда-то, видя пред собой гибель, он зарыл глубоко в саду свои несметные сокровища. И в могиле злодей-рыцарь не находил покоя. Целые века торчала из могилы его левая нога в черном шелковом чулке; сколько ни убирали ее, она все вылезала; лишь в начале XIX века ее перестали видеть, говорили местные старожилы. Мальчик простодушно верил рассказам и часто просил отца вскрыть могилу или позволить ему самому сделать это, чтобы посмотреть, почему нога опять не показывается наружу.
Отец Генриха очень любил древнюю историю; он часто рассказывал сыну с оживлением о гибели Помпеи и Геркуланума и считал счастливейшим человеком того, кто сможет посмотреть на тамошние раскопки.
Неоднократно слышал Генрих и рассказы о подвигах гомеровских героев и о событиях Троянской войны. С огорчением услышал раз маленький Генрих, который всею душой стоял не за греков, а за несчастных защитников Трои, что Троя совсем разрушена, так что и следа от нее не осталось. Но когда он получил однажды от отца в подарок на Рождество «Всемирную историю для детей» Иеррера и увидел в книге изображение пылавшей Трои с огромными стенами и Скейскими воротами, то радость восьмилетнего мальчика была неописуема. «Папа, – закричал он, – ты ошибся! Иеррер сам видел Трою, иначе бы он не нарисовал ее». «Сынок, – ответил пастор, – это выдуманная картинка». Тогда Генрих осторожно спросил, действительно ли у Трои были такие крепкие стены. Когда отец дал утвердительный ответ, мальчик вскричал: «Папа, раз были такие стены, то их нельзя было совсем разрушить и они, конечно, много лет скрыты под мусором и землею». Несмотря на все доводы отца, мальчик упорно стоял на своем, и они согласились на том, что когда Генрих вырастет, то когда-нибудь отроет Трою. Скоро мальчик ни о чем другом не говорил со своими деревенскими товарищами, как о Трое. Но мальчики смеялись над мечтателем, и лишь две девочки, Луиза и Минна, дети соседнего арендатора, с напряженным вниманием слушали занимательные рассказы Генриха. Минна была ровесницей мальчика и особенно горячо разделяла его планы. Вместе дети ходили слушать сказки деревенского портного, бегали на кладбище и так привязались друг к другу, что решили, когда вырастут, пожениться и открыть тогда все тайны Анкерсгагена: серебряную чашу, несметные сокровища рыцаря-разбойника и его могилу, и, наконец, Трою.
Скоро умерла мать Генриха, и девятилетний мальчик остался сиротой с шестью братьями и сестрами. Между тем дела пастора шли плохо: он совсем перессорился с соседями, и мальчику, к великому его горю, пришлось прекратить знакомство с семьей Минны. Начались годы ученья. В 11 лет поступил Генрих в гимназию, но дела отца все более запутывались, и мальчик принужден был перейти в реальное училище. Но и здесь отец оказался не в силах содержать его, и вот в 14 лет Генрих был принужден окончательно оставить ученье и зарабатывать себе хлеб самостоятельным трудом: он поступил мальчиком в мелочную лавочку. Целый день приходилось ему возиться с покупателями, убирать и чистить лавочку, пять с половиной тяжелых лет провел он здесь; обороты были маленькие – едва на 10—15 таллеров в день. С 5 утра до 11 вечера был занят Генрих: для ученья не было ни одной свободной минуты. Все, что выучил, он скоро забыл, не потерял лишь любви к науке. Раз зашел в лавочку пьяный мельник и стал декламировать стихи Гомера; мальчик с вниманием слушал звуки гармоничного, но незнакомого ему языка, слезы от волнения катились у него из глаз; он на последние гроши угостил пропойцу-декламатора, лишь бы еще послушать неотразимо влекущие к себе гармоничные стихи.
Неусыпная работа чуть не привела его на край могилы: кровь пошла горлом; больной приказчик не нужен был хозяину – и ему отказали от места. Никто не хотел приютить больного, и с отчаянья он поступил юнгой на корабль, который шел в Венесуэлу. Близ берегов Голландии корабль потерпел крушение; едва спасшись от смерти, Шлиман отправился в Амстердам: он решил в крайнем случае завербоваться в солдаты. Но и здесь неудача; деньги, данные добрыми людьми, все прожиты, маленькое имущество потеряно еще во время кораблекрушения, есть нечего. Чтобы не погибнуть голодною смертью, Шлиман притворился больным, лишь бы поспать в тепле и поесть досыта в больнице. Благодаря одному доброму знакомому, который собрал в его пользу и выслал ему немного денег с рекомендацией, удалось наконец Шлиману пристроиться посыльным в конторе. И вот у него оказалось в первый раз много свободного времени: он мог учиться, и с жаром принялся восполнять пробелы своего образования.
Прежде всего он научился красиво и четко писать, затем принялся усердно изучать новые языки. Он получал всего 310—320 р.[1] жалованья, и половину тратил на ученье. Жил на чердаке в маленькой комнатке без печки, которую снимал за 3 рубля, завтракал размазней из ржаной муки, на обед не тратил больше 8 копеек. Зато он массу читал, писал под диктовку и учил наизусть. Пошлют ли его куда-нибудь – всегда при нем книги, чтобы даром не терять времени на ожидание. Скоро он изучил английский, французский, голландский, испанский и португальский языки. Благодаря знанию языков ему удалось получить место корреспондента и бухгалтера в крупной торговой фирме. Ему было 22 года, и он получал уже до 800 рублей. Теперь он решил изучить русский язык. Трудно было изучать этот язык одному. И вот Шлиман за 1 рубль 50 коп. в неделю нанимает эмигранта-еврея, чтоб тот приходил слушать его ломаную русскую речь. Через 2 месяца Шлиман мог уже сносно написать по-русски письмо. Прошло еще 2 года. Шлиман стал доверенным лицом своей фирмы в С.-Петербурге. Теперь он решил посвататься к Минне – и, к своему ужасу, узнал, что она уже замужем. Долго он горевал: все планы, которые строили они вместе, казалось ему, рухнули. Но время излечивает грусть в молодых летах. С жаром пустился он в обороты и скоро сделался крупным торговцем индиго. Весной он поехал к брату в Калифорнию и прибыл туда как раз тогда, когда Калифорния была объявлена штатом. В этот день все находившиеся в ее пределах делались американскими гражданами. Так Шлиман неожиданно сделался американским гражданином. Все более и более расширял он торговлю, но не забывал и языков: изучил шведский и польский. 34 года было ему, когда он принялся за новогреческий, а затем перешел к старогреческому. Учился он по своей системе: грамматикой не увлекался, а старался побольше прочесть авторов в подлиннике. В 2 года он уже перечел все главные произведения греческой литературы, подновил и знание латинского языка, которому когда-то учился в детстве.
Теперь он был богачом; он поехал на Восток, где попутно изучил арабский язык. К 41 году своей жизни Шлиман сделался миллионером и прекратив свою торговлю, выручив капитал для того, чтобы выполнить то, о чем мечтал в детстве. Он изучил археологию и в 1868 году отправился в путешествие по Греции; он осматривает Итаку, где, по Гомеру, жил Одиссей, Пелопоннесс и Афины и, наконец, направляется в Малую Азию. Здесь он с удивительной проницательностью, буквально веря всему, что говорится в «Илиаде», начинает раскопки на холме Гиссарлык.
Там, по его мнению, должна была быть «старая Троя». Но сразу раскапывать было невозможно: нужно было получить разрешение от алчного к «бакшишу» (взяткам) турецкого правительства. Лишь в 1871 году начались раскопки. Страстное желание открыть Трою было так велико, что Шлиман и его жена-гречанка, увлекшаяся его идеей, терпели в течение двух лет всякие невзгоды, видя пред собой лишь одну лучезарную цель – открытие Трои. Жили они в плохой, на скорую руку сколоченной хижине; сколько ни топили, зимой всегда продувало, вода замерзала: градусник показывал в комнате 4° мороза. Днем еще кое-как согревались, но ночью сильно страдали от холода. Но упорные работы Шлимана наконец увенчались блестящим образом. Когда нашлась первая золотая вещица, он с редкой находчивостью услал рабочих завтракать, а сам с женой пришел раскапывать землю – и открыл знаменитый клад: много медных, серебряных и золотых сосудов, драгоценных диадем, более 8000 золотых вещиц, бронзовое оружие и пр.
На холме Гиссарлык существовало, как показали раскопки, одно над другим, в разное время, 9 поселений. Особенно интересны оказались шестое и второе. Последнее носило следы пожара, и Шлиман ничуть не сомневался, что перед ним остатки старой гомеровской Трои, тем более что в мусоре этого слоя нашел он и знаменитый клад. Первый слой принадлежал поселению еще каменного века; после второго, «сгоревшей Трои», шли незначительные поселения; шестое сходно было с поселениями, открытыми вскоре в Микенах; седьмой и восьмой слои принадлежали городам исторической греческой эпохи, следовавшим один за другим; наконец, девятый слой – остатки поселения, существовавшего уже при римских императорах, Нового Илиона.
Холм Гиссарлик, где находилась Троя. Фото 1962 г.
После раскопок на Гиссарлыке Шлиман обратил внимание на развалины других знаменитых в былинах городов: «златообильных» Микен и Тиринфа. Царю Тиринфа Эвристею боги заставили служить знаменитого богатыря Геракла, микенскому царю Агамемнону принадлежало первое место среди греческих героев под Троей. И от древних Микен и от Тиринфа оставались знаменитые еще в древности развалины гигантских стен, которые греки приписывали постройке циклопов, однооких великанов.
Реконструкция дворца в Микенах
С 1876 года Шлиман задался целью отыскать могилу Агамемнона – и ожидания его оправдались: он открыл ряд могил, и отвесно опускавшихся вниз, и напоминавших искусственно сделанные пещеры. На некоторых могилах стояли каменные плиты с изображениями воина, колесницы; в самых могилах (правда, не во всех, – некоторые могилы были давно ограблены турецкими кладоискателями) оказалась масса драгоценных вещей искусной работы. Раскапывая развалины Тиринфа, Шлиман открыл остатки огромного дворца, который по своему плану напоминал дворцы царей, описываемые в «Одиссее». Громадные камни, употреблявшиеся при постройке, указывали, что микенские и тиринфские цари были могучими владыками и располагали массой рабочих рук. Иные камни доходили до 800—1200 пудов весом (13 т 104 кг – 19 т 657 кг). Стены дворцов были расписаны фресками в пять красок, которые изображали ряд сцен из жизни, современной владетелям дворцов.
Немудрено, что Шлиман теперь уж и не покидал Греции: он выстроил себе роскошный дом в Афинах, украсил его так, чтоб все напоминало Гомера, прислугу и детей назвал именами, взятыми из гомеровских поэм: слуг звал он Беллерофоном и Теламоном, детей – Андромахой и Агамемноном. До самой смерти он не прекращал раскопок, не жалея средств, чтоб привлечь к участию в них искусных и знающих архитекторов и знаменитых ученых. Горячо оспаривал он немногих противников, которые упрямо утверждали, что Шлиман открыл лишь обыкновенное кладбище и ввел в обман читающую публику своими большими книгами о результатах раскопок. Умер Шлиман в 1890 году и был похоронен в Афинах.