Сборник
Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни
Так пред всем ученым миром раскопки Шлимана открыли новую эпоху – до тех пор неведомый период греческой истории. Это – то время греческой истории, когда в разных местах жили в укрепленных замках, похожих на микенский и тиринфский дворцы, сильные цари; в науке оно получило с тех пор название микенской эпохи (приблиз. за 1500 – 1600 лет до P.X.).
Демодок во дворце Алкиноя[2]
А. Васютинский
Прекрасный кусок земли дали феакийцы своему царю Алкиною: разбил он на нем плодовый сад на целых четыре десятины, большой виноградник и огород. Воды было много: один ручей протекал чрез самый сад, другой – с чистой, приятной на вкус водой – бежал у самого порога дворца. И скоро царь Алкиной не мог пожаловаться на неурожай. Много собиралось у него винограда, много родилось овощей, сад же приносил огромное количество плодов: росли там и яблони, и груши, и смоковницы, и гранаты, и даже маслины.
В один погожий солнечный день в углу этого тенистого сада, под большой ветвистой оливой, на обомшелом камне сидел старик; возле него лежала старая китара, верно, его неразлучная спутница. Ветер с моря чуть колыхал ветви деревьев и шаловливо играл седыми прядями волос на голове старика. Он сидел молча, весь ушедши в себя, но вдруг встрепенулся и привстал. «Демодок! Демодок!» – раздавалось по саду. То бежал к старику глашатай царя, звать на пир, которым Алкиной решил угостить своего гостя. Быстро, торопясь выложить все, что подслушал, глашатай рассказывал старику, как чудесным образом явился на остров феаков неизвестный скиталец, как он сумел пробраться чуть ли не невидимкой в царские палаты, ловкой речью разжалобил сердце царя Алкиноя и его советников, с которыми царь творил суд и расправу. Откуда узнал этот загадочный бродяга, что лучше всего просить о защите чрез царицу Арету, любимую всем народом? «Уж, разумеется, – думал глашатай, – помогает ему в том какая-нибудь богиня, и, вероятно, сама премудрая Афина. По всему видно, что странник – человек бывалый: иначе не сумел бы он разжалобить так феакийцев; народ они торговый, привыкли сами получать от других прибыль и не особенно щедры к праздным скитальцам».
Так говорил глашатай, осторожно ведя старика с китарой к царскому дворцу. Вот они уж прошли по боковым покоям и вступили в роскошную приемную залу. Богато жили феакийцы с тех пор, как ушли они с своей родины: вытеснили их из родной земли грубые скотоводы, неучтивое дикое племя. Зато и нажились они, по милости морского бога Посейдона: бодро плавая на своих корабликах по морю, не боялись они изменчивого, капризного морского старика Протея и нажили бойкой торговлей большие богатства. Богаче всех жил сам царь Алкиной. Дом его блистал пышной отделкой. Стены приемного зала были выложены медью, двери – из чистого золота, притолоки – из серебра; как жар горел медный порог. Но всего более поражали вошедшего искусно сделанные из золота две собаки: они стояли направо и налево от входа, словно сторожа. Но всего этого не мог видеть вошедший старик: он был слеп от рождения.
Большие лавки, тянувшиеся вдоль украшенных замысловатыми рисунками стен, были убраны прекрасной узорчатой тканью домашней работы; много этих тканей выделывали рабыни в женских покоях под надзором царицы Ареты. На скамьях уж давно сидели гости царя, все вожди, главы знатных феакийских родов. Ближе всех к Алкиною сидел престарелый вождь Эхиней; старше всех был он, много знал и видел за свою долгую жизнь, и за то особенно чтили и уважали его и царь, и феакийцы. Проворные слуги давно уже чисто-начисто вытерли широкие столы, поставили на них корзины с жареным мясом и с хлебом, налили вина в кубки. Глашатай как раз в это время ввел Демодока, бережно усадил его за стол на среброкованый стул, догадливо приставил стул к высокой колонне, чтобы старик мог к ней прислониться, когда устанет. Над головой старика повесил он китару, чтобы не пришлось далеко ее искать. Не забыл глашатай и об еде: поставил корзину с хлебом и мясом и налил вина в двудонный кубок.
Ни один пир не обходился без Демодока. Был он знаменитым аэдом – сказителем былин о славных богатырях и о жизни олимпийских богов. Любили знатные феакийцы услаждать себя песнями о минувших подвигах славных богатырей, и давно уже жил Демодок в покоях тароватого царя Алкиноя. Хотел ли он или нет, но должен был всегда идти на зов царя: во всякое время был он обязан петь перед знатными людьми – то было его ремеслом, недаром и звали его еще «мирским работником» – демиургом. Да ничем иным и не мог бы слепой старик заработать себе пропитание. Не было у него ни роду ни племени. Говорили, что жил он когда-то на Хиосе, случайно попал на остров Схерию, да тут и остался: пришлось жить тем, чем наделила его богиня Муза – сладкогласным пением под звуки китары.
Но вот насытились гости. Тонким слухом уловил Демодок удобный момент – и, подчиняясь живому своему вдохновению, – феакийцы верили, что Муза внушает певцу его песни, – начал он нараспев, под звуки лиры, сказывать о том, как поссорились однажды на пиру храбрый царь Ахилл и мудрый царь Одиссей.
Начал певец с обращения к Музе, прося ее помочь ему воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына. Нетрудно было ему сложить былину о споре двух славных витязей: много в памяти у него хранилось привычных оборотов и готовых описаний. Пел ли он о восходе зари – знали уж слушатели, что он скажет: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Упоминал ли он имя бога, богини или богатыря, непременно подбирал к нему старое прозванье. Посейдона называл «землепотрясателем», Зевса – «тучегонителем; когда он помовает главой, трясется весь Олимп многохолмный», Афину называл «светлоокой», царя Одиссея – «хитроумным», Ахилла – «быстроногим»…
Аполлон, играющий на китаре.
Роспись вазы. Около 510 г. до н.э.
…Злыми бранными словами осыпали друг друга цари-витязи, руки их судорожно хватались за богато украшенные рукоятки мечей, очи сверкали из-под мрачно насупленных бровей; другие цари, встревоженные ссорой храбрейших врагов Трои, пытались тщетно вступиться; лишь у одного Агамемнона, верховного вождя всего войска, радовалось «в груди милое сердце». Он был доволен тем, что поссорились самые могучие витязи, его союзники – теперь уж, конечно, не будут они заодно перечить его приказаниям: правду ему сказали, вспоминал он, жрецы Дельфийского бога, когда предсказали, что вражда двух царей будет добрым для него знамением…
Пел Демодок, и все молча слушали искусного певца. Никто не смел прервать его, так его чтили – недаром и звали Демодоком, т.е. Народомыслом. Да и как прервать того, кто находится под могучим покровом муз, или даже самого Аполлона, далеко мечущего стрелы в непокорных ему людей? Слишком хорошо помнили слушатели, как наказал ходивших под Трою ахеян мстительный бог, когда оскорбил властный царь Агамемнон жреца Аполлонова Хриза, уведя в плен его молодую дочь, красавицу Хризеиду.
Все слушали со вниманьем; лишь одному незнакомцу стало не по себе: хитрый рассказ он придумал для феакийцев, чтобы скрыть свое настоящее имя, но теперь он не мог овладеть собою. Нахлынули толпою воспоминания: вспомнился сын, которого он оставил младенцем двадцать лет назад, отправляясь против своей воли в поход на чуждую ему Трою, вспомнилась кроткая жена, вспомнился престарелый отец, покинутые на дорогой лесистой родине, вспомнились старые товарищи, которых давно уж не было на свете, грозные соратники, с которыми десять лет делил он радость и горе, сражался бок о бок или жестоко ссорился, вспомнился ему давно покинутый дом, «и дым которого казался несказанно приятен»… И не выдержал гость – градом хлынули слезы, и быстро накинул он плащ свой на голову, чтобы не показать феакийцам слез сильного мужа.
Никто почти не заметил слез незнакомца, так были все увлечены пением Демодока. Лишь царь Алкиной видел, что с гостем случилось что-то неладное; чутким сердцем догадался он об истинной причине грусти чужеземца – благо сидел он рядом с гостем и ясно слышал его скорбные вздохи… Услышало горе скитальца и чуткое ухо певца: и он, безродный, сердцем понял грусть чужеземца и умолк, словно уставши, но твердо решил в глубине души успокоить неизвестного скитальца окончанием песни. И вот немного спустя снова запел он… Ссорятся боги на холмистом Олимпе. Горячая богиня Гера, свирепо ненавидящая троянцев, жаждет их гибели. Она резко упрекает Зевса, своего супруга, что он мирволит троянцам: давно уж пора пасть Трое от руки ахейских героев. Зевс нарочно задерживает это падение: вот сейчас рассорились главные ахейские витязи на радость троянцам. Резкими словами смиряет расходившуюся супругу отец богов и людей – грозит ей побоями в случае ослушания; напоминает, как однажды повесил ей на ноги тяжелые две наковальни, сковал цепью руки и повесил среди облаков, как никто из богов не мог вступиться, потому что всякого, кто подходил, он одним махом сбрасывал с неба на землю. Хромоногий Гефест, бог огня, стал уговаривать мать; он вспомнил, как раз пострадал он во время ссоры родителей от вспыльчивого отца: схватил его Зевс за ногу и бросил с Олимпа на землю; целый день летел несчастный и лишь к заходу солнца упал на остров Лемнос, где ему помогли добрые люди. Улыбнулась Гера сыну и взяла от него кубок с божественным напитком, нектаром. Стал и других богов угощать, чтоб загладить память о ссоре, догадливый бог огня. И скоро стали хохотать до упаду развеселившиеся боги: очень смешным им казалось, как суетится по широким палатам Гефест, разнося кубки. Тем временем, пока боги пировали, музы хором пели приятную песнь под звуки китары, на которой искусно играл бог Аполлон…
Всем понравилась песня Демодока.
Как добрый хозяин, пригласил теперь царь Алкиной своих гостей на площадь, посмотреть на различные состязания, показать свою крепость и силу. Все пошли на площадь из палат гостеприимного царя; пошел и Демодок: из мыслей теперь у него не выходил неизвестный, плакавший горькими слезами скиталец. Скоро он услышал громкие похвалы ловкости незнакомца: отличился тот в метании громадного камня – бросил дальше всех феакийских юношей. И все думал-гадал Демодок, что бы мог это быть за гость с такой богатырской силой. Меж тем кончились игры. И снова царь Алкиной угостил своего гостя, к которому склонялось все больше его сердце, пляской и пением.
В то время как юноши легко плясали, в меру притоптывая ногами, стал Демодок, бряцая на китаре, сказывать былину о том, как насмеялся хромоногий неуклюжий бог Гефест над легкомысленной, прекраснокудрой богиней Афродитой и нерассудительным, пылким богом войны Аресом. Громко смеялись слушатели шуточкам бессмертных богов над злополучными влюбленными. Всем по душе пришлась эта смешная песня Демодока.
В играх и веселье прошел день, зашло солнце; царь привел к себе в дом своего гостя, одарил его богатыми дарами, велел вымыть, натереть маслом и угостил ужином. Светло было в палатах царя Алкиноя. Ярко горели факелы в руках искусно вылитых из металла юношей, которые, словно живые, стояли в зале. Снова глашатай привел Демодока – и тут услышал певец, как к нему обратился незнакомый голос: сам незнакомец взял лучшую часть свинины со своего блюда и велел глашатаю передать Демодоку, в знак своего высокого уважения к благородному роду певцов, любезных Музе. Мало того: гость выразил Демодоку свое восхищенье за те песни, каким его научили Муза и Аполлон, и просил спеть о том, как погибла Троя от деревянного коня, в котором спрятались ахейские вожди. Вкрадчиво, в лестных словах просил незнакомец Демодока – и сговорчивый певец тотчас согласился. Бряцая на лире, он обратился к своим покровительницам, богинями музам:
Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа,
Вы, божества, вездесущи и знаете все в поднебесной;
Мы ничего не знаем; молву мы единую слышим.
И осенило его вдохновение, просветлело лицо, и начал он сказывать былину перед слушателями, затаившими дыхание… «Скоро десять лет исполнится, как осаждают ахейцы великую Трою, много погибло вождей с обеих сторон: нет уж в живых Гектора, нет Патрокла, нет и виновника роковой войны Париса: все сошли в область мрачного Аида, а все не сдается город старого царя Приама. Отчаялись греки взять Трою силой: пустились на хитрость по совету царя Одиссея: построили громадного деревянного коня, пустого внутри, поместили туда храбрейших вождей во главе с Одиссеем, распустили слух, что коня этого оставляют как приношение богам, а сами уходят домой.
Взятие Трои. В середине – Неоптолем, намеревающийся убить престарелого Приама, на коленях которого лежит окровавленное тело Астианакса.
Роспись вазы. Около 480 г. до н. э.
Сожгли лагерь, отплыли на кораблях в море и скрылись за ближайшим островом. Троянцы, надеясь на милость богов, ввезли в свой город деревянное чудовище, не зная, что там скрываются ахейские богатыри. Глухой ночью вожди выбрались из коня, впустили в город подоспевших соратников и напали врасплох на троянцев. Началась беспощадная резня. Одиссей с Менелаем бросились к дому Деифоба, Приамова сына, за которого вышла замуж Елена после смерти Париса. В горячей схватке Одиссей и Менелай одержали победу: Деифоб пал, и Менелай вернул наконец к себе похищенную жену. Тем временем сын Ахилла, молодой Неоптолем, бросился ко дворцу Приама и в пылу кровавой схватки убил у самого жертвенника престарелого царя…»
Пел певец, и снова уловило его чуткое ухо рыданье и стоны: незнакомец опять горько плакал, закрывшись плащом. Слыша вздохи гостя, решился царь Алкиной на необычное дело: велел прекратить Демодоку пение… Жалобно звякнула китара – и смолкла… И с участием стал расспрашивать Алкиной своего гостя о причине его печали… Тогда-то, скрепясь, поведал незнакомец, что он и есть Одиссей, сын Лаэртов, знаменитый везде своим хитрым умом, царь острова Итаки; рассказывал он изумленным феакийцам длинную повесть своих скитаний и страданий с тех пор, как покинул он развалины Трои: как хитростью спасся он от страшного одноглазого великана Циклопа, как сходил в подземное царство, спасся от людоедов, от козней хитрой волшебницы Цирцеи, от чудовищ Сциллы и Харибды и от пленительных Сирен, как тосковал по родине на острове полюбившей его нимфы Калипсо. Жадно слушали Одиссея феакийцы, но всех внимательнее слушал его слепой Демодок – и слагалась в его уме новая былина, – о скитаниях хитроумного царя Одиссея.
В новые страны
Вл. Сыроечковский
В начале VIII века до Рождества Христова грекам стало тесно в их маленькой стране. Она обнимала в то время южную часть Балканского полуострова, острова и восточный берег южной половины Эгейского моря. На суше тесные горы замкнули страну греков и отделили от полуварварских северных племен и соседних царств Малой Азии, и только просторное море свободно уходило вдаль и терялось на горизонте.
Долго греки не знали, куда уходит их море; им думалось, что его волны бегут до самого края света и там сливаются с волнами таинственного Океана, о котором говорили старинные сказания.
Сказания рассказывали, что далеко за неведомым морем и неведомыми странами, пенясь, бушует безбрежный Океан – чудесная река, которая течет вокруг всей земли и кольцом замыкает ее. Там высокий небесный свод склоняется к волнам Океана и тихо погружается в них. В волнах Океана днем купаются звезды, а ночью всплывают на темное небо. Поутру на востоке загорается заря, и светлый бог Гелиос – светлое солнце – встает из вод Океана, днем свершает свой путь средь высокого неба и, закончив его, на далеком западе снова погружается в волны реки Океана. Среди них покоятся в вечном свете острова блаженных, «где ни метелей, ни ливней, ни хлада зимы не бывает». Морской ветер обвевает их тихие луга. Там в цветущих садах нимф-гесперид зреют золотые яблоки, которые могут спасти человека от печального ада.
По ту сторону волн Океана, во влажном тумане лежит страна мертвых. Там вечно царит безотрадная ночь. Всходит ли на небо яркое солнце или покидает его, оно никогда не заронит луча в печальную область умерших. Там живут Смерть, Сон, Сновиденья и другие чудовища мрака. Там шумно бегут адские реки. Туда, в пределы тумана и тленья, мимо стремительных вод Океана, между грозных блуждающих скал, быстро летят тени умерших. У входа в подземное царство их встретит с безумолчным лаем и пронзительным визгом адский пес – страшная Сцилла с шестью головами и двенадцатью лапами.
Когда-то на край света отправился могучий Геракл. Много подвигов уже совершил он, от многих чудовищ освободил Грецию. Сильными руками он задушил страшного льва, порожденного исполинскою змеею Эхидною. Он убил и рожденную ею Лернейскую гидру, яростное чудовище с девятью головами. Своими стрелами Геракл выгнал ее из пещеры, где скрывалась она. Гидра бешено кинулась на Геракла.
Своею дубиною он наносил удары по ее шипящим головам, но вместо каждой отбитой головы вырастали две другие. Так было до тех пор, пока спутник Геракла не стал прижигать горящей головнею обезглавленные шеи гидры. Только тогда погибла она.
По поручению царя Эврисфея, которому он служил, Геракл пошел искать золотые яблоки гесперид. У края земли он встретил отца этих нимф, великана Атланта, который поддерживал высокие столбы: на этих столбах покоилось небо. Геракл согласился подержать за великана небесный свод, пока Атлант ходил в сады своих дочерей и принес золотые яблоки для Геракла.
Геракл со шкурой убитого льва. Мраморная статуя.
Начало III в. н. э.
К берегам Океана пустились однажды герои-аргонавты. На своем корабле «Арго» они поплыли по широкому морю искать золотое руно, шкуру золотого барана, которую где-то на краю света охранял страшный дракон. Труден был путь: темные силы были рассеяны по всему дальнему морю. На его островах жили грозные, могучие одноглазые великаны – и волшебницы-нимфы; все они старались погубить или задержать героев, путь которых лежал мимо них.
Так говорили предания; но никто из греков не побывал еще в далеком море.
Сначала с дальнего моря стали приезжать к грекам финикийские купцы. Они вытаскивали на берег свои корабли и подолгу жили, пока не выменяют все свои товары на кожи и меха, которыми постепенно они наполняли свои корабли. Они привозили дорогие сидонские сосуды, металлические панцири с Кипра, льняные ткани и покрывала, окрашенные в пурпур шерстяные материи, безделушки из стекла и слоновой кости, дорогой янтарь в золотой оправе. Из города на берег приходили греки посмотреть на финикиян, полюбоваться их товарами. По многу раз они сами приходили в дома богатой знати и во дворцы царей, и каждый раз приносили все новые дорогие вещички, – и рассказывали о далекой родине янтаря, о малолюдных дальних странах, где они доставали медь и олово.
Часто финикияне обманывали греков. Но греки были рады, когда показывался в море их нагруженный товарами чернобокий корабль: только финикияне приезжали к ним из далеких стран, только они привозили дорогие товары. Среди греков лишь благородная знать пока пускалась в ближнее море, ради опасных набегов и грабежей, и потом обменивала свою добычу на товары заезжих купцов.
Но скоро и греки отважились пуститься подальше. Смелый вождь собирал небольшую дружину. Они приходили к песчаному берегу моря и спускали на воду свои корабли. На дне корабля они складывали копья и стрелы, щиты и кожаные шлемы, теплые мохнатые плащи, вроде бурки, которые они брали с собой на случай непогоды и стужи. В больших кожаных мешках они держали запасы муки: среди них на дне корабля размещали в мехах и амфорах[3] вино и свежую воду. Теперь нередко подолгу пропадали смелые моряки, в погоне за добычей скитаясь взад и вперед по туманному морю…
Древнегреческий корабль.
Рисунок на вазе. Около 500 г. до н.э.
И весело, и страшно было грекам пускаться в море. Впереди могли их ждать всякие беды. Наступало затишье, и подолгу приходилось морякам ждать попутного ветра на диком, одиноком островке среди пустынного моря. Поднималась буря, и им грозила гибель в морских волнах. Часто падали они в боевых схватках в чужом, далеком краю, и на песчаном морском берегу только дождь мочил белые кости погибших героев.
Наконец из далекой поездки моряки возвращались домой. Они любили рассказывать о своих смелых набегах, как они грабили чужие поля, убивали мужчин, а женщин и детей брали в плен. Пленников они продавали, и из походов привозили золото и серебро, янтарь и слоновую кость. Они привозили рассказы о далеких странах, откуда и в год не может долететь быстрая птица, откуда не возвращался никто из людей, если его заносили туда бури и ветры. И среди греков уже ходили неясные слухи о длинных летних днях на далеком севере, где заря сходится с зарею, о странных северных людях, которые доят кобылиц и пьют их молоко. Греки знали уже о богатом и могущественном царстве на Ниле, о богатых египетских Фивах, где жилища полны сокровищ и 100 городских ворот так широки, что через каждые могут проехать 20 колесниц рядом. И все больше сказаний о чудесах незнакомого моря складывалось среди греков.
На народные шумные праздники греков, на пиры в богатые замки приходили певцы и в песнях своих вторили рассказам скитальцев. Они пели, и перед молчаливыми слушателями, на самом краю шумящего моря, вставал из тумана остров блаженных феаков. Их любят бессмертные боги, открыто нисходят к феакам и без чинов садятся за трапезу с ними. Там во всей стране, в каждом доме царит веселье; за пышно накрытыми столами сладко пируют феаки, внимая песням певцов. Бесстрашно феаки пускаются в море; быстро пробираются среди мглы и тумана, не боясь погибнуть от бури. Кормщик не правит в морях кораблем феакийским, их судам руль не нужен: «Сами они понимают своих корабельщиков мысли…»
Дальше пели певцы о том, как в далеком море, из темной глубины морских вод выходит вещий старец Протей. В глубокой пещере среди стаи смрадных, покрытых соленою тиной тюленей, как пастырь меж стада, ложится старик и погружается в сон. Но если кто тронет вещего старца, он превратится в воду и пламя, во все, что можно найти на земле, и в свирепого льва с огромную гривой, и в дракона, пантеру и вепря, и в дерево с густою вершиною, – и никому не дается он в руки.
Певцы пели о многолетних скитаниях царя Одиссея, о стране громадных, свирепых, не знающих правды циклопов, где Полифем сожрал шестерых друзей Одиссея. Они пели об острове морских дев-сирен, которые губят неосторожного моряка, заманив его сладким пеньем; пели о закинутом среди дальнего моря острове нимфы Калипсо, где семь лет томился в плену несчастный царь…
Одиссей с его спутниками и птицы сирены.
Рисунок на вазе. Начало V в. до н.э.
Но давно прошли времена чудесных скитаний героев. Не одна воинственная знать – в дальнее море потянулись и простые мирные купцы. Иногда, запасшись блестящим железом, они далеко темным морем пробирались к иным народам и, променяв железо на яркую медь, возвращались обратно. Все чаще стали показываться в море их тяжелые многовесельные корабли, и мало-помалу они вытеснили финикиян со своего моря.
Теперь купцы могли привезти много верных вестей и о далеком севере, и о странах на дальнем западе, куда ездили они, далеко оставляя позади Итаку, последний греческий остров на их пути. Они могли рассказать о родине меди, которую привозили из Италии, о караванах с богатыми индийскими товарами, из глубины Азии приходивших к берегам Черного моря. На его южном берегу, где заканчивался путь караванов, уже стоял первый поселок ионийских купцов, Синоп. В далекой Италии (в Кампании), близ ровного песчаного берега, где так легко было пристать кораблям, на круто поднимавшейся горной вершине купцы построили замок Кумы, а по берегу вытянулось несколько небольших городков. На восточном берегу Сицилии уже лежал ряд греческих городков. Господствовавшие здесь раньше финикияне без большой борьбы уступали место новым пришельцам, забрасывая свои торговые местечки и уходя дальше на запад, куда не проникли еще греческие купцы.
Купцы могли рассказать, как впервые пробирались они в чужие страны, как на стоянках пробовали продать свои товары жителям берегов, но те сурово встречали пришельцев. Нередко ни с чем приходилось купцам возвращаться из далекого плаванья и привозить только рассказы о жестокой борьбе и о гибели многих смельчаков у чужих берегов. А когда купцам удавалось на чужбине устроить свои склады, тяжело было видеть первым переселенцам, как скрывались на горизонте корабли, уходившие назад на далекую родину; тяжело было ждать долгие месяцы, когда снова покажутся они с моря. Жутко было сознавать, что между их закинутою в чужом краю маленькой колонией и родной страной лег долгий путь, по которому нигде не услышишь греческой речи,
И на севере, и на западе с любопытством приглядывались греки к новому морю и новым странам. Грекам казалось, что перед ними открываются те места, мимо которых плыл корабль «Арго», где скитался царь Одиссей.
У самого входа в Понт, там, где за узким проливом сразу открывается широкое море, две скалы привлекли к себе вниманье проезжавших здесь моряков. Им казалось, что именно здесь кораблю аргонавтов удалось невредимо проскользнуть между страшными скалами, когда, столкнувшись, они оторвали часть руля Арго и, далеко разойдясь, крепко и навсегда стали на своих местах. Попадая в Италию, они думали: «Не в Италии ли жила волшебница Цирцея, к которой заехал царь Одиссей, искавший пути к Океану, к царству Аида?»
На Западе готовы были искать греки остров сирен. Они стали думать, что в узком Мессинском проливе в пещере высоко над морем жила чудовищная Сцилла, мимо которой шел путь Одиссея; а рядом, казалось им, было жилище страшной Харибды. Здесь-тο Сцилла разом схватила шестерых товарищей Одиссея; мелькнули их руки и ноги, и в высоте с последнею скорбью сердца прокричали они имя Одиссея… В Сицилии греки признали богатую родину циклопов, а остров Корциру (или Керкира, ныне Корфу) они стали считать бывшим царством царя Алкиноя, островом веслолюбивых феаков.
Как только греческие купцы устроили свои первые городки за морем, широкою волною потянулись греки в новые страны. Многие из тех, кому плохо жилось на родине, ехали на новые места и думали там найти для себя лучшую долю. Из деревень в большие торговые города приходили крестьяне; купцы охотно брали их на свои корабли и отвозили в новые страны. Иногда вокруг вождя из старой знати собирались переселенцы, и он вез их на новую родину. Там они строили город, обводили его стенами и делили между собою новые поля.
Плодородная Сицилия и Южная Италия с мягким климатом, похожим на климат Греции, больше всего привлекли к себе переселенцев. Недалеко друг от друга по берегу Тарентского залива полукругом расположились греческие городки. В каждой приморской равнине, удобной для земледельца, устроился греческий поселок. В равнинах лежали поля ржи, а по склонам гор поднимались виноградники и маслины, которые завезли сюда со своей родины греки.
Близкое море втянуло некоторые из этих городов в торговлю. Среди них все больше богател южноиталийский Сибарис. На его многолюдных улицах всегда можно было видеть ионян из Малой Азии. В гавани часто стояли корабли из Милета. Рабы поспешно перетаскивали с кораблей на берег милетские шерстяные материи и пестрые ковры, изящную мебель, разрисованную глиняную посуду – чаши, кубки, большие амфоры и маленькие кувшинчики для масла и духов. А потом на пустые корабли вносили тяжелые кули с хлебом, который отсюда повезут в промышленные города старой Греции. За городом начиналась дорога; она шла за вершины Меловых гор, лежавших за Сибарисом, и уходила далеко в глубь Италии. Туда отвозились те товары, которые привозились морем из богатого Милета и других греческих городов.
Туда же, за хребет Меловых гор, понемногу продвигались переселенцы из Сибариса. Все новые пришельцы приезжали в Италию из старой Греции. В греческих городах начиналась суровая борьба; почувствовавший свою силу народ поднимался против гордой знати. Во время кровавых усобиц побежденным нередко приходилось оставлять свой город и идти в изгнанье. Иногда, снарядив несколько кораблей, они отправлялись в дальние страны искать новой родины и после ряда скитаний находили приют в чужом городе или сами строились на чужом берегу. Когда тесно стало на побережье Тарентского залива, греки пошли в глубь страны и добрались до западного берега Южной Италии. Они вступали в борьбу с местными племенами, отнимали их поля, их самих обращали в своих крепостных и в широких равнинах Южной Италии строили городки и селили там колонистов.
Все новые городки основывал Сибарис за Меловыми горами среди замиренных племен. Он не забывал своей родины Ахеи[4], чтил и Дельфийского оракула[5] и, прежде чем строить новый город, посылал спросить совета у оракула о месте для нового поселка, а ахеян просил прислать жреца и основателя для новой колонии. На старой родине сибаритян жрецы хранили все обряды, которые понадобятся при основании колонии; они одни знали те молитвы, которые нужно прочесть при ее освящении, они одни могли призвать богов, чтобы те поселились на новом месте и взяли город под свою защиту.
С кораблем, на котором приезжал жрец, приезжали нередко с женами, детьми и домашним скарбом и ахейские крестьяне, слышавшие о богатстве нового края и желавшие поселиться на новом месте. Их поражал шум большого города, в который попали они из своей деревенской глуши. Они сравнивали с богатою одеждою сибаритян свои заплатанные хитоны, с их роскошными сандалиями с золотыми и серебряными украшениями свою грубую обувь – одну подметку, привязанную худыми, наживо сшитыми ремнями. Как отстала старая родина от своей заморской колонии!
Через день после приезда жрецов к месту нового города отправлялось торжественное шествие из Сибариса; жрец нес священный огонь, который он привез с собою из Ахеи; он будет вечно гореть на жертвеннике новой колонии. Жертвенник уже был готов. Участвовавшие в шествии, одетые в лучшие платья, с венками на головах подходили к нему и безмолвно размещались вокруг. Кругом горели и дымились факелы. Жрец, умыв руки, золотил рога молодого быка, осыпал его ячменем и, срезав клок шерсти с его лба, бросал его на огонь. Затем убивали быка, быстро разрубали его тушу, на костре зажигали куски мяса; жрец выливал на них вино. Хор пел священные гимны, флейтисты в длинных белоснежных одеждах играли на флейтах. Жрец поднимал руки к востоку и молился; он призывал в новый город богов и героев, поселиться и жить здесь среди ахеян. Предсказатель-поэт пророчил городу долгую жизнь, богатство и славу. На следующий день с пением гимнов народ обходил межу будущего города, жрец намечал ее, кладя священные камни: это значило, что до этих камней будет простираться сила и защита городских богов и героев. Город начинал жить.