Сборник
Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1

Полная версия

Судьба омских синагог

Победа большевиков в Гражданской войне уравняла еврейские демократические общины Сибири со всеми другими «буржуазными» еврейскими организациями страны. Красная армия заняла Омск в ноябре 1919 года, а уже два месяца спустя в Сибирский революционный комитет поступило заявление от Омского еврейского общинного совета (ваада) с протестом против изъятия у него общежития для инвалидов, дома дешевых квартир, больницы и училища. При этом авторы документа не скрывали главную цель своего обращения – «поставить перед советской властью в Сибири вопрос о еврейском равноправии»^[30]. Разумеется, страстное выступление деятелей ваада не возымело никакого действия – большевики имели собственные представления о формах реализации этнического равенства. А еще через месяц постановлением Сибревкома все еврейские общинные советы региона были закрыты. Их имущество переходило «в ведение еврейских секций подотдела национальных меньшинств губернских или городских отделов народного образования», а имущество и предметы, относившиеся к религиозному культу, передавались «соединениям [объединениям] верующих на основании декрета об отделении церкви от государства»^[31].

Таким образом, к весне 1920 года все еврейские социальные и культурно-образовательные учреждения Омска перешли под управление соответствующих отделов городской администрации, а две существовавшие издавна иудейские религиозные общины оказались зажаты в тиски нового ограничительного законодательства, постоянно ужесточавшегося в последующее десятилетие. Согласно этому законодательству, религиозные общества любых конфессий не обладали правами юридического лица и не могли владеть собственностью – культовые здания и утварь лишь передавались им в пользование. Общества обязаны были действовать в рамках типовых уставов, утверждавшихся местными властями, и регулярно предоставлять тем же властям сведения обо всех своих членах.

На рубеже XIX–XX веков в Омске действовали две синагоги, за которыми закрепились названия Старая (на углу Лагерной, бывшей Семинарской, и Почтовой улиц) и Новая (на углу Лагерной и Будочной). Синагоги, в официальной документации именовавшиеся также молитвенными домами, находились в непосредственной близости друг от друга. В остальных районах города потребности в них не было, поскольку с момента своего появления на берегах Иртыша и Оми евреи селились преимущественно в пределах так называемого Новослободского форштадта. Тенденция к компактному проживанию длительное время сохранялась и после революции.

30 ноября 1921 года прихожане Нового еврейского молитвенного дома обратились в Омгубюст (губернский отдел юстиции) с просьбой о передаче им в пользование здания синагоги, в январе 1922-го с аналогичной просьбой выступили прихожане Старого молитвенного дома. Полгода спустя, в августе, уставы обоих религиозных обществ были зарегистрированы^[32].

Благодаря сохранившимся архивным документам известен официальный состав общин на протяжении почти всего довоенного периода. В момент регистрации список членов религиозного общества Старого молитвенного дома содержал имена 71 человека (включая 14 женщин), Нового молитвенного дома – 59 человек (включая 12 женщин). Первые годы списки постоянно пополнялись. В повестке каждого собрания, направлявшейся на согласование в исполком, всегда значился пункт «прием новых членов». К 1927 году прихожанами синагог числились 102 и 87 человек соответственно^[33]. Сведения об их возрасте отсутствуют, но по косвенным данным можно заключить, что речь шла далеко не только о людях пожилого возраста. Например, в одном из обществ состоял студент-медик.

В списках учредителей обоих религиозных обществ подавляюще преобладали торговцы, но значились в них также один раввин, один меламед и три шойхета (в Сибири эта профессия обозначалась термином «еврейский резака»). Должность раввина Нового молитвенного дома занимал тогда Яков Аронович Якобсон, уроженец местечка Глубокое Виленской губернии^[34]. А запись «еврейский домашний учитель» в графу «социальное положение» занес Лейзер Лейфер, представитель семьи омских старожилов, потомков ссыльных^[35]. Кроме него в городе работали и другие меламеды. Так, в делах губернского отдела народного образования упоминаются учителя Давид-Лейба Вестерман и Герш Ледерман, которые, как явствует из документов, преподавали в «конфессиональных школах» (эвфемизм для хедера)^[36]. Первый из них, выходец из Могилевской губернии, ради получения пенсии честно сообщил омским чиновникам: «Сим подписываюсь, что все время пребывания в Омске, а именно с 1918 г., занимался еврейскими уроками на еврейском языке»^[37]. О втором, урожденном омиче, известно, что он отучился в ешиве где-то в западных губерниях, затем был призван в царскую армию, а в родной город возвратился после тяжелого ранения на фронте Первой мировой^[38].

В целом необходимо отметить: благодаря притоку беженцев и выселенцев в Омске появилось немало людей, получивших традиционное образование в черте оседлости, что обеспечило еврейскую религиозную общину квалифицированными кадрами как минимум до конца 1940-х. Список ее членов, составленный в 1937 году, когда в городе оставалась лишь одна действующая синагога, содержит графу «Откуда и когда прибыл». Записи в этой графе свидетельствуют: на тот момент из 72 «официальных» прихожан лишь 29 являлись коренными жителями Омска, еще 21 человек переселился из других «внутренних» (то есть до революции располагавшихся вне черты оседлости) городов России – Тобольска, Томска, Тюмени, Татарска, Каинска, Тары, Барабинска, Свердловска, Самары и Вологды. Остальные 22 человека приехали из бывшей «черты»^[39].

С начала 1930-х списочная численность общины постепенно снижалась. Отчасти это было связано с уходом из жизни представителей старшего поколения, отчасти – с очередным ужесточением антирелигиозной политики, в частности с принятием в 1929 году законов, утвердивших наряду со свободой вероисповедания и свободу атеистической пропаганды. Отныне открытая декларация религиозной принадлежности означала выражение нелояльности советским ценностям. Между тем еврейское население Омска непрерывно росло: в 1920-м – 3408 человек или 2,3 % от общего числа жителей, в 1926-м – 4089 или 2,5 %, в 1939-м – 4587 или 1,6 %. Несомненно, на праздничные богослужения собиралось куда больше евреев, чем числилось в списках, которые подавались общиной в контролирующие органы, но основная масса евреев города синагоги явно не посещала.

Последовавшая вслед за новым антирелигиозным законодательством волна повсеместных изъятий культовых зданий захлестнула и Западную Сибирь. «По просьбам трудящихся» одна за другой закрылись синагоги в Барабинске, Томске (одна из трех), Тюмени, Ново-Николаевске, Тобольске^[40]. Омским синагогам в ту волну удалось уцелеть. Согласно протоколу общего собрания общин обоих молитвенных домов от 6 марта 1930-го, вопрос о передаче одного из зданий обсуждался, но результаты голосования продемонстрировали категорическое нежелание верующих сдаваться (из 125 присутствующих 123 высказались против передачи, один – за, еще один воздержался)^[41].

Тот же вопрос вновь встал на собрании общин и два года спустя, причем на сей раз голосов «за» прозвучало несколько больше^[42]. Вероятно, это стало проявлением внутриобщинных трений, которые явились неизбежным следствием происходивших процессов: старения прежних лидеров, упадка интереса к религии со стороны молодежи, падения денежных сборов и, скорее всего, разлагающей работы внутри общин, проводимой – с целью ослабить их влияние – советскими властями^[43].

Осенью 1935 года, в рамках новой волны изъятий культовых сооружений, Омский облисполком постановил отобрать у верующих Старую синагогу. Причина такого решения формулировалась так: «…община… не производит необходимого ремонта»^[44]. Ни к чему не привели ни жалоба руководителей религиозного общества, направленная в Президиум ВЦИК, ни их попытка найти компромисс с властями, отдав лишь флигель, где располагались сторожка и единственная в городе миква^[45]. Здание было превращено в Дом санитарной культуры (позднее переименовано в Дом санитарного просвещения) и функционировало в этом качестве вплоть до 1990-х^[46].

По состоянию на 1938 год в списке прихожан еще действовавшей Новой синагоги значилось 66 человек^[47]. Община пользовалась ею до 1940 года, а в 1942-м – якобы добровольно – «произвела с районным жилищным отделом Куйбышевского района г. Омска обмен здания синагоги на молитвенное помещение в муниципализированном доме»^[48]. Архивный документ гласит: «В период Отечественной войны в Омской области имелся один еврейский молитвенный дом, при котором раввина не числилось…»^[49]

Новую синагогу власти заняли под заводское общежитие^[50]. Но вернуться в нее евреям все-таки удалось. Произошло это уже после войны, в условиях относительной либерализации государственной политики по отношению к религии, когда иудейская община Омска была зарегистрирована местным уполномоченным Совета по делам религиозных культов – специального органа, созданного для проведения этой политики. В своем отчете в Москву уполномоченный сообщал:

Омское еврейское религиозное общество «Новый молитвенный дом», деятельность которого не прерывалась с 1922 года, в начале 1944 года возбудило ходатайство перед исполкомом облсовета о возврате еврейскому религиозному обществу одного из зданий бывших синагог… <…> Исполком облсовета, рассмотрев заявление еврейской религиозной общины и исходя из того, что еврейской религиозной общине молитвенное здание предоставлено и что здания бывших синагог заняты под культурно-просветительные и хозяйственные цели, в возврате еврейской религиозной общине здания одной из бывших синагог – отказал… В настоящее время (в конце 1944-го. – В. Г.) этот вопрос вновь исполкомом облсовета пересматривается в связи с получением от Совета по делам религиозных культов при СНК СССР материала обжалования еврейской религиозной общиной решения исполкома облсовета^[51].

После двухлетней борьбы, в 1946 году, ходатайство в конце концов было удовлетворено и в историческом синагогальном здании возобновились богослужения^[52].

Кроме Омска, на всей территории СССР к востоку от Урала в послевоенную эпоху функционировали еще лишь три официальные синагоги – в Новосибирске, Иркутске и Биробиджане. Однако рассмотрение этого этапа в истории омской еврейской религиозной общины выходит за рамки настоящей статьи.

Еврейские секции в омске

С окончательным установлением советской власти в Сибири (в Омске – с ноября 1919 года) начался процесс формирования нового управленческого аппарата и общественно-политических структур. Первый год их работы характеризовался полной неразберихой. Чиновники и партийные функционеры жаловались на отсутствие системы делопроизводства и острую нехватку кадров. Касалось это и учреждений, призванных осуществлять «национальное строительство», то есть распространять «идеи Октябрьской революции» и проводить национальную политику коммунистической партии среди представителей всех наиболее крупных этнических меньшинств, в том числе и евреев. В других регионах страны сеть таких учреждений уже работала, а в Москве располагались руководившие ими центральные органы^[53].

Вениамин Горелик, возглавивший в декабре 1920-го еврейский подотдел Сибнаца (Отдела по делам национальностей при Сибревкоме), утверждал, что ему приходится выполнять обязанности и машинистки, и регистратора, и делопроизводителя. На письма, направленные им в Москву – в Центральное бюро ев-секций РКП(б) и евотдел Наркомнаца – с просьбой прислать квалифицированных работников, поступили закономерные отказы: сложная ситуация с кадрами наблюдалась по всей стране и во всех сферах^[54]. Столкнувшись со множеством трудностей, обескураженный Горелик сделал резонный вывод: «Широких перспектив для привлечения еврейских масс к советскому строительству нет, ибо нет самих широких масс, а есть масса, большей частью участвующая в общей жизни, как и все население»^[55].

Тем не менее специальные еврейские подразделения возникли при различных учреждениях в Ново-Николаевске, Красноярске, Иркутске, Томске, Тюмени, Омске и других городах. В Омске, исполнявшем тогда функции административного центра Сибири, система оказалась одной из наиболее развитых в регионе: здесь образовалось четыре таких подразделения – при губернском отделе народного образования (губнаробразе), губкомах РКП(б) и РКСМ, а также губернском отделе по делам национальностей (губнаце). Первые три именовались еврейскими секциями (евсекциями), последнее – еврейским подотделом, но неофициально – тоже евсекцией^[56]. В условиях кадрового дефицита и ограниченности средств сотрудники в них, как правило, работали по совместительству, занимая порой по несколько должностей в учреждениях новой власти. Например, Моисей Шерман, бывший бундовец, перешедший в РКП(б) и служивший в торговом бюро при губернском совнархозе, летом 1921 года попытался возглавить одновременно сразу три евсекции, правда неизвестно, удалось ли ему осуществить это намерение^[57].

Наиболее ощутимую деятельность вела евсекция при Омском губнаробразе, под управление которой от ликвидированного общинного совета (ваада) перешла вся еврейская образовательная инфраструктура – училище, детский сад, летняя детская площадка и библиотека, располагавшиеся в одном здании. Училище новая власть сразу же превратила в советскую еврейскую школу 1-й ступени. Предпринимались даже попытки, судя по всему безуспешные, перевести преподавание в ней на идиш^[58].

У этой евсекции, по крайней мере на начальном этапе, имелся значительный по местным масштабам штат из трех оплачиваемых сотрудников – заведующего и двух разъездных инструкторов, посещавших уездные города с еврейским населением (известно, например, о подведомственной губнаробразу еврейской школе в Татарске)^[59].

В дополнение к уже действовавшим программам в марте 1920 года в том же здании был открыт еще и рабочий клуб имени Борохова с библиотекой-читальней, школой для взрослых и драмкружком. Газетная заметка свидетельствовала:

Помещение клуба небольшое, но уютное, сцена еще не оборудована, по стенам развешаны плакаты, портреты: Ленина, Луначарского, Троцкого, Борохова, Фруга, Шолом-Алейхема, Переца Леона и других. Клуб рабочими посещается охотно^[60].

Очевидно, средств на клуб отпускалось мало, и месяц спустя та же газета жаловалась, что драмкружку по-прежнему «работать невозможно: нет сцены, нет даже ни одного стула»^[61]. Но, несмотря на это, клуб продолжал свое существование, являясь фактически средоточием всей еврейской общественно-политической и культурной жизни города.

Комсомольская евсекция занималась в основном идеологическим просвещением «беспартийной молодежи». В одном из отчетов сообщалось:

В евсекции 16 тт. [товарищей]. Из них 10 принимают активное участие в работе, которая ведется среди беспартийной молодежи. Проведено политлекций 14, собеседований 3. Работает драматический кружок. Проведено 18 занятий, поставлен 1 спектакль. Общих собраний было 11, совещаний активных работников 5. Выпущено 8 номеров живых газет. Один номер рукописной стенной газеты. Вся работа ведется в еврейском рабочем клубе, в правление которого входит представитель секции^[62].

Евсекция при Омском губкоме РКП(б), заметно оживившаяся после слияния с ней местной организации Бунда в мае 1921 года, претендовала, разумеется, на статус центрального органа, заведующего всеми «еврейскими делами»^[63]. На ее заседаниях обсуждались вопросы реэвакуации беженцев и военнопленных, хозяйственной деятельности школы, детского сада и клуба, репертуара драматических коллективов, комплектования библиотеки, распределения «американских вещей», то есть одежды, поступившей от «Джойнта» в рамках программы помощи жертвам Гражданской войны^[64]. Дублирование функций других организаций, попытки вмешиваться в их работу приводили к неизбежным трениям и конфликтам^[65]. Ситуация отражала претензию компартии в целом контролировать все советские учреждения. Но, в отличие от общих партийных структур, формальные полномочия евсекций РКП(б) по всей стране ограничивались исключительно ведением коммунистической пропаганды на идише. В наибольшей степени это ослабляло их реальное влияние именно в специфических условиях Сибири, где уровень владения русским языком среди евреев был существенно выше, чем в бывшей черте оседлости.

Имелась у евсекции РКП(б) и еще одна линия конфронтации: состоявшие в ней выходцы из Бунда и левых сионистских партий противостояли на местной политической сцене членам Еврейской коммунистической партии «Поалей Цион», пытавшимся встроиться в менявшиеся реалии общественной жизни^[66]. Так, с момента возникновения евсекции при губнаробразе, то есть с февраля 1920 года, ею заведовал Лев Кравчук, председатель омского комитета «Поалей Цион»^[67]. И совсем не случайно клуб, созданный под его руководством, получил имя Бера Борохова, покойного идеолога поалей-ционизма. На этой должности Кравчук продержался до ноября, после чего инструктор евсекции Сибнаробраза, также базировавшегося в Омске, смог доложить начальству:

Ликвидирован Клуб им. Б. Борохова, бывший когда-то партийны[й] поалей-ционистский, группировавший вокруг себя евр [ейскую] интеллигенцию, и организован на его место евр [ейский] раб[очий] клуб имени Октябрьской революции, беспартийный, но руководимый представителями РКП^[68].

Клубу имени Октябрьской революции планировалось придать образцовый и общерегиональный статус. Тот же инструктор писал:

Еврейское до 200-тысячное население Сибири разбросано по губ[ернским] и уездным городам и промышленным ж. – дор. станциям. Культурно-просветительная работа его, вследствие раздробленности сил, ведется крайне слабо, носит случайный характер и профанируется. А потому… требуется организовать одно показательное учреждение с вполне выдержанным и полным характером, кот[орое] было бы центральным и подвижно-показательным для всего евр [ейского] населения Сибири. Это учреждение должно будет обнять всю политпросветительную работу, как театральное, библиотечное дело и агитатуру [агитацию].

Для этой цели евсекция при Сибнаробразе вела переговоры с т. Подольским, представителем еврейской драматической] сцены, которому желательно передать организацию вышеуказанного учреждения в виде подвижного политпросвета…^[69]

По всей видимости, под «представителем еврейской драматической сцены» подразумевался антрепренер одной из многочисленных бродячих трупп, выступавших на идише в городах и местечках «черты». В военное время немало участников таких трупп попало в Сибирь вместе с потоками беженцев. Вслед за антрепренером Подольским подтянулись и актеры, что позволило в декабре 1920 года объявить о создании в городе еврейского театра:

…откомандированного Сибнаробразом в распоряжение губнаробраза т. Подольского назначить режиссером Омской еврейской драматической труппы с первого декабря с возложением на него обязанностей заведующего театральной секцией омского еврейского рабочего клуба им. Октябрьской революции…^[70]

Просуществовал этот театр недолго: несколько месяцев спустя евсекция при губкоме РКП(б) постановила «не входить ни в какие переговоры с труппой, ибо… это спекулянты над спекулянтами»^[71].

А вскоре в городе начнут поочередно исчезать все советские еврейские учреждения. Уже в сентябре 1921 года в одном из документов появилась запись на неграмотном русском языке: «В связи с отъездом беженцев на родин [у] евсекций союза молодежи ликвидировался»^[72].

В течение последующего полугодия лишились оплачиваемых ставок и перестали функционировать три остальные омские евсекции, а в помещениях закрытых еврейской школы и еврейского рабочего клуба разместился «единый интернациональный клуб»^[73].

Как видим, в начале 1922 года в Омске не осталось институционализированных форм еврейской национальной жизни в ее советской интерпретации. Причины такой краткосрочности их существования очевидны. По сути, первый руководитель еврейского подотдела Сибнаца был прав в своем пессимистическом прогнозе: ни в Омске, ни в Сибири в целом попросту не имелось трудящихся масс, коммунистическое воспитание которых требовалось бы вести на идише. С оттоком беженцев и военнопленных это окончательно прояснилось. К тому же с переходом к новой экономической политике началась перестройка всего управленческого аппарата. Вероятно, «добила» омские евсекции потеря городом статуса региональной столицы. С лета 1921-го централизованные структуры переводились в Новониколаевск, будущий Новосибирск, а следовательно, теперь «образцовые» еврейские учреждения в Омске теряли смысл. Что касается запросов тех омичей, кто все-таки нуждался в культуре на идише, то в дальнейшем их будут удовлетворять заезжие еврейские труппы из других городов^[74].