Сборник
Тайная история отечественной внешней разведки
В июле 1937‑го И. Рейсс направил письмо в ЦК ВКП(б), заявив о своем разрыве с СССР и в том же году 4 сентября был убит в Швейцарии. 30 сентября в Мексике выступил с заявлением Лев Троцкий, который сказал: «Я надеюсь, что, сосредоточив внимание на этом деле, мы отговорим ГПУ от убийства миссис Рейсс. Однако если они все же убьют её, это станет таким же бесполезным делом, как и убийство её мужа, так как их документальные показания находятся сейчас в надежных руках и могут быть опубликованы».
Александр Александрович тем временем продолжал поставлять в Москву ценную информацию. 16 сентября 1937 года агент 2‑го отдела польского Главштаба докладывал начальству из Вены: «Сведущие тут украинцы полагают, что сейчас Севрюк является крупным законспирированным большевистским агентом».
Севрюк погиб в железнодорожной катастрофе в Германии близ Франкфурта-на-Одере, 26/27 декабря 1941 г.
Полковник Белой армии, агент «А/1»
В январе 1934 года германские власти выслали из страны нескольких эмигрантов, которых они подозревали в связях с большевиками. Среди них такие известные фигуры как Александр Кольберг, проходивший по делу изготовителя политических фальшивок Сергея Дружиловского и подполковник Магденко, упоминаемый в связи с похищением главы РОВСа генерала Е. К. Миллера. Среди этих 15 человек был и Александр Дмитриевич Хомутов.
Он родился 22.08.1886 г. в семье чиновника Министерства земледелия России, окончил Николаевский кадетский корпус и Павловское военное училище, служил в российской армии. Когда началась 1-я мировая война, его направили на фронт. В боях он дослужился до звания капитана.
После Октябрьской революции руководил подпольной организацией, которая переправляла офицеров на Дон (1917–1918 гг.). Бывший капитан измайловец А. А. Кованько на допросе в полпредстве ОГПУ по ЛВО 02.09.1930 года показал: «Возникновение известных мне контрреволюционных организаций относятся к периоду 1917 года. Прежде всего, общеполковая корпоративная – офицеров Измайловского полка. Все офицеры были распределены по батальонам и, таким образом, возникли 4 группы. Крупную руководящую роль играл генерал Разгильдеев и полковник Хомутов. Структурность организации разрушилась около 1919 года, но ещё в 1921 году у генерала Разгильдеева на день полкового праздника было собрание, на котором присутствовало около 20 человек. […]. Кроме того, были у наиболее активных лиц свои частные группировки, а именно, у Хомутова – монархист немецкой ориентации. […] Цели всех выше упомянутых организаций были различны: частные группировки (Хомутов, Веденягин и другие) преследовали активную цель борьбы с Временным правительством, причем Веденягин хотел даже принимать участие в событиях того времени. Эти организации прекратили свое существование около начала 1918 года, когда все эти лица уехали на юг». Через месяц, на другом допросе, тот же Кованько отметил, что Хомутов Александр Дмитриевич «был очень активным и представлял собой генерала Разгильдеева Вадима Петровича «в миниатюре»«(Тинченко Я. Голгофа русского офицерства в СССР, 1930–1931 годы. М., 2000. С.395, 396, 404).
А.Д. Хомутов был арестован ЧК в Петрограде 14 марта 1918 года, из захваченных документов чекистам стало известно о его подпольной антисоветской деятельности. Несмотря на то, что он отказался назвать офицеров, которые подлежали отправке на Дон в ближайшее время, его впоследствии выпустили на свободу. Далее он в звании полковника служил в Северо-Западной армии белых, в штабе которой он занимал пост начальника Военно-гражданской части (управления). Армия, сформированная в июне 1919 из Северного корпуса, вела бои в направлении на Петроград и в октябре подошла вплотную к городу, захватив Лугу, Гатчину, Царское Село. Но через месяц 7-я и 15-я армии красных разгромили Северо-Западную армию и остатки её отошли в Эстонию.
Через Финляндию Хомутов эмигрировал в Германию, где познакомился с немецким генералом Р. фон дер Гольцем, который воевал против большевиков в Прибалтике. Имел хорошие отношения с генералом П. В. Глазенапом, сменившим Н. Н. Юденича на посту командующего Северо-Западной армии и генералом В. В. Бискупским, бывшим командиром 3-й кавалерийской дивизии и командующим войсками гетмана Скоропадского. Впоследствии Бискупский участвовал в попытке государственного переворота в Германии (Капповский путч, 1920 г.), сотрудничал с гитлеровцами. Помимо этого, как утверждают информаторы польской военной разведки, Хомутов состоял информатором немецкой политической полиции.
В 1921 г. пронесся слух, что бывший полковник еще в начале предыдущего года продал нескольким иностранным посольствам секретные отчеты ликвидационной комиссии Северо-Западной армии генерала Юденича. Следствие подтвердило этот факт, и полковника исключили из списков Измайловского лейб-гвардии полка.
Советским разведчиком он стал, по версии руководителя реферата «W» 2‑го отдела польского ГШ поручика Е. А. Незбжицкого, в 1923 году: «Советский шпион Ремер познакомил Хомутова со Степановым, резидентом ГПУ в Берлине, который взял его к себе на службу с заданием шпионить за польскими и французскими кругами. Весной 1924 г. Степанов передал его своему преемнику Червякову. Этот последний направил его ротмистру Пфайлю, сотруднику резидентуры ГПУ в Вене». Одним из руководителей советской разведки в Германии (военной и внешней) был тогда Артур Карлович Сташевский (1921–1924 гг.), он же сотрудник советского полпредства в Берлине «Степанов».
По заданиям своих руководителей Хомутов работал в Австрии, Венгрии, Болгарии и Югославии. Был в самых тесных отношениях с берлинскими легитимистами и младороссами А. Л. Казем-Бека, которым покровительствовал великий князь Кирилл Владимирович. Стал отцом-основателем (Вена, 1925 г.) и руководителем «Лиги борьбы с коммунизмом и масонством» и «Унии за Веру, Царя и Отечество» (Берлин), которая имела свои филиалы в других городах и странах, в том числе и в Париже. С помощью Александра Кольберга он проник в тайную антисоветскую организацию «Братство Русской правды». Тогда же генерал Бискупский представил его Виктории Федоровне – жене великого князя Кирилла Владимировича.
Уже с начала 1930-х годов Хомутов подозревался в связях с советской разведкой, но это, по-видимому, не очень мешало ему продолжать свою деятельность в пользу СССР. В январе 1934 года начальник реферата «W» польской разведки сообщал своему начальству: «В 1932 г. Хомутов был назван одним из резидентов «К.Р.О.» (контрразведывательного отделения) с жалованием 600 марок в месяц. С согласия своих начальников из ГПУ он передавал немцам сведения о Польше, Румынии и Франции, получая за это 300 марок вознаграждения в месяц и 1.000 марок на оплату агентов. …Его личный бюджет можно оценить, как достаточно высокий. Как вытекает из вышеизложенного Хомутова следует считать весьма опасным советским агентом».
В эти годы он был на связи у сотрудника берлинской резидентуры, а затем руководителя внешней разведки в Австрии Василия Петровича Рощина («Туманова»), впоследствии вспоминавшего, что Александр Дмитриевич был «довольно эрудированным человеком», который «имел связи с немецкими националистическими кругами, настроенными антигитлеровски, как и большинство рейхсверовских офицеров в первый период. Он освещал также деятельность и политические настроения Рейнгольда Вулле, лидера «Немецкой партии народной свободы», бывшего члена рейхстага, автора многих политических брошюр и книг, в одной из которых он проводил историческую аналогию между римскими императорами и Гитлером. Аналогия была не в пользу Гитлера, и это подмечали некоторые критики. Когда я работал в Вене, Хомутов свел меня [весной 1936 года. – К. В.] с Вулле в чешском курортном городке Теплиц-Шенау» (Рощин В. «Кум» выходит на связь. М., 1992. С.12). Хотя встреча и была весьма перспективной, Центр на сообщение резидента о ней не ответил и отношения с Вулле, таким образом, развития не получили.
Источник «офензивы» доносил в Варшаву 26.VIII.1938 г.: «Из кругов чешской социал-демократии получена информация, что одним из наиболее активных агентов советской разведки в средней Европе был некий Василий Туманов, начальник отдела прессы бывшего советского посольства в Вене. Где сейчас Туманов находится не известно. Утверждают, что после ликвидации советского посольства в Вене он переведен в советское посольство в Берлине». На самом деле это было не так: Рощин был вызван на родину и в феврале 1938 г. уволен из разведки и восстановлен на работе лишь в начале Великой Отечественной войны.
Александр Хомутов также прибыл в Советскую Россию и стал там сотрудником НКВД. Арестован и осужден был в особом порядке 22.04.1938 г. и в тот же день расстрелян.
Комиссар, заключенный, разведчик
Фамилия этого агента мелькнула в воспоминаниях известного чекиста, одного из руководителей внешней разведки СССР Павла Анатольевича Судоплатова. Судьба свела их в июле 1935 года в Финляндии, куда Судоплатов прибыл с паспортом на имя Павла Грищенко для нелегальной работы в кругах Организации украинских националистов (ОУН). Сопровождал и представил руководству «молодого посланца украинских оуновцев» другой агент ИНО НКВД Василь Хомяк («Лебедь»). Он же передал приезжего на попечение Полуведько, который не знал об истинной роли «Грищенко».
Украинец Кондрат Никитович Полуведько родился в 1895 году, активно участвовал в революционном движении, вступил в партию большевиков. По окончании Харьковского педагогического училища учительствовал на селе, а отучившись в школе агитаторов был направлен на партийную работу в систему народного образования в Харькове. В период советско-польской войны 1920 года служил военным комиссаром в частях РККА.
Вернувшись после войны домой, опять работал учителем. Жил на ул. Лермонтовской, недалеко от дворца спорта «Динамо». Как отмечали А. Губанов и С. Штутман «он внимательно вглядывался в жизнь родного края…, всегда был близок к простым людям, жил их запросами и нуждами» (Ветеран. М., 1990. № 36. С.10). Но при этом авторы статьи «Вальс на лезвии бритвы» сообщают: Кондрат «многие годы боролся против Советской власти» и был «одним из главарей украинского националистического подполья», за что его и арестовали.
Однако сам Полуведько рассказывал впоследствии иную историю, отраженную в донесении агента польской разведки «Олека», который докладывал своему начальству в октябре 1934 года: «На каком-то небольшом собрании он выразил свое недовольство политикой Москвы по отношению к Украине (так он утверждает) и в результате доноса был арестован…».
Так или иначе, в тюрьме Полуведько предложили стать разведчиком, а когда он дал согласие и получил оперативный псевдоним «Павло», началась операция по выводу его за рубеж. Для начала его свели с одним интересным заключенным. «…Иващенко постоянно жил в Праге и учился в Украинском педагогическом институте им. Н. Шаповала…, – докладывал «Олек». У него был брат, доктор медицины, работающий сейчас на заводах Бати в Злине. В Праге Иващенко женился, но жена бросила его и ушла жить к Николаю Самойловичу. Озлобленный из-за этого Иващенко направился в советское консульство и попросил дать ему работу в России. Соответствующее разрешение он получил и выехал в Харьков, где через некоторое время его арестовали и около полугода держали в тюрьме. Потом его освободили, он женился и получил должность учителя в Мерефе под Харьковом. Прошло некоторое время и его вновь арестовали и выслали в Сибирь. Там он и познакомился с Полуведько. Они договорились бежать из тюрьмы, при этом Иващенко обещал через своего брата позаботиться о том, чтобы оба беженца были приняты в Чехословакии. Иващенко и Полуведько удалось бежать во время транспортировки ссыльных на Соловецкие острова и затем добраться до Гельсингфорса».
В столице Финляндии беглецов арестовала финская политическая полиция, которая потребовала от них подробного, исчерпывающего отчета: где были, что делали, откуда бежали и т. д. Тем временем сокамерник «Павло» выполнил свое обещание и написал брату, чтобы он походатайствовал о визах для них, а тот обратился с этой проблемой к председателю Украинской громады в Праге Николаю Галагану, который хорошо знал обоих братьев и добился для беженцев из СССР чехословацкой визы, а пока она не была получена, переписывался с беглецами. Финны, получив подтверждение о том, что Иващенко и Полуведько разрешен въезд в Чехословацкую Республику, не чинили им препятствий и они отчасти морем, а отчасти по суше, через Германию, добрались до Праги. Иващенко отправился к брату в Злин, а Кондрат остался в столице, вступил в Громаду и поселился на её квартире в Смихове, где хранились архивы Громады и других украинских организаций. Можно не сомневаться, «Павло» не преминул воспользоваться этим обстоятельством. Он быстро включился в жизнь украинской эмиграции и познакомился со многими людьми. Возникавшие время от времени слухи о его связях с органами НКВД СССР похоже не очень мешали «Павло» в работе. Также, как и предупреждение английской разведки о том, что «Полуведько – агент ГПУ».
Все тот же «Олек» дает такое описание Полуведько в те годы: «Это широкоплечий мужчина с широким монгольским лицом, рост выше среднего, волосы черные, коротко остриженные на русский манер. По-украински говорит плохо, по-русски хорошо. Других языков не знает… Очень интересуется политической жизнью украинской эмиграции. Весьма хорошо помнит все имена её активистов, изучает чешский, но сам не знает, что будет делать в будущем, поскольку неизвестно дадут ли ему разрешение на проживание в стране и нансеновский паспорт. Сейчас он живет, имея разрешение, полученное в Финляндии, и чешскую визу… Полуведько сейчас лет 36–37, он очень хитрый и осторожный…».
Спустя месяц «Павло» пришлось перебраться в Финляндию, поскольку срок его пребывания в Чехословакии закончился, а просьба о его продлении была отклонена властями. Но связей с Прагой он не терял и переписывался с Галаганом. В одном из первых своих писем он сообщил председателю Громады, что «по приезде в Финляндию отправился к директору разведывательной службы и попросил его помочь получить право на проживание в стране. Директор велел ему прийти на другой день. Когда в назначенное время Полуведько явился к директору, тот велел ему заполнить формуляр и Полуведько получил финский паспорт для иностранцев. Ему дано было право проживать и работать в Финляндии».
На новом месте в Хельсинки он быстро вошел в курс дела и скоро стал своим в рядах украинской эмиграции и её оуновской части. Поэтому не удивительно, что после гибели в 1935-м в Буэнос-Айресе под колёсами поезда полковника В. Баранецкого, его сменил на посту руководителя Украинской громады в Финляндии Кондрат Полуведько. Вошел он и в состав Центрального провода ОУН. Связь с Центром он поддерживал через помощницу легального резидента Зою Ивановну Рыбкину, руководительницу местного отделения советского агентства «Интурист». Она успела поработать в Китае, Германии, Ленинграде. Уже первые её шаги и в разведке, и по линии прикрытия оценивались хорошо.
Своего подопечного Рыбкина считала человеком, преданным делу, умным, осторожным, обладающим быстрой реакцией. Но отмечала у него один существенный недостаток: он мог забыть условия встречи, что в разведке совершенно недопустимо. Ей пришлось позаниматься с ним, чтобы избавить его раз и навсегда от этого недостатка. Сам же Полуведько признавался, что вполне «советским» стал лишь после того, как ему позволили встретиться в Финляндии с женой Оксаной, которая прибыла в советское посольство в качестве сестры Зои Рыбкиной. На родине у «Павло» оставались также двое детей.
Вот на попечении этого человека и оказался в 1935-м Павел Судоплатов. «Полуведько, ничего не знавший о моей истинной работе, – вспоминал он, – регулярно посылал обо мне отчеты в НКВД через Зою Воскресенскую – Рыбкину, отвечавшую за связь с ним. Мне надо было дать Центру знать, что со мной все в порядке, и, как условились заранее, я написал записку своей «девушке», а затем порвал её и бросил в корзинку для бумаг. Выступив в роли моего невольного помощника, Полуведько собрал обрывки и передал их Зое. А на каком-то этапе Полуведько вообще предложил меня убрать, о чем сообщал в одном из своих донесений, но, к счастью, решение этого вопроса зависело не от него. В Финляндии (а позднее и в Германии) я жил весьма скудно: у меня не было карманных денег, и я постоянно ходил голодный. Полуведько выделял мне всего десять финских марок в день, а их едва хватало на обед – при этом одну монетку надо было оставлять на вечер для газового счетчика, иначе не работали отопление и газовая плита».
В целом разведывательная работа «Павло» во второй половине 1930-х годов оценивалась довольно высоко. Современный финский исследователь П. Невалайнен писал, что, по мнению официальных лиц, достижения ОУН в области разведки против СССР «были скромными». Да и как иначе, ведь «деятельностью националов в Финляндии руководил Кондрат Полуведько, который имел связь с Ленинградом и был агентом советской разведки». «Павло» и «Лебедь» оказали помощь Судоплатову в продвижении его к руководству ОУН и осуществлении убийства 23 мая 1938 года руководителя этой организации полковника Евгения Коновальца. В Финляндии Кондрат Никитович проработал до июля 1941 года.
Оттуда Кондрат Полуведько прибыл во Львов как представитель ОУН, затем побывал в Житомире и, наконец, появился в Харькове, где стал секретарем городской управы и продолжал свою разведывательную деятельность. Арестован был немцами и, по некоторым данным, покончил жизнь самоубийством в тюрьме, не дожидаясь допросов с пристрастием.
Посмертно (26.12.1943 г.) Кондрата Полуведько наградили орденом Отечественной войны I степени.
Он имел полное право сказать: «Я счастлив, что…»
Непростая судьба одного из первых чекистов
Комиссаров В. М., Хлобустов О. М.
Жизнь этого человека, как и всего первого поколения чекистов— дзержинцев, была полна событий и героических, и трагических. Всезнающая Википедия сообщает о нем следующее: «Борис Игнатьевич Гудзь (19 августа 1902 – 27 декабря 2006) – советский разведчик. Последние годы жизни оставался единственным здравствующим чекистом первого призыва и последним живым участником Гражданской войны… В 1937 г. уволен из разведки и исключен из ВКП(б) с формулировкой «за профнепригодность, как не заслуживающий доверия работник, имевший тесную связь с врагами народа»34.
Отец Бориса, Игнатий Корнилиевич, земский служащий, участвовал в революционной деятельности со студенческих лет, член РСДРП с 1908 г., арестовывался, находился под гласным надзором полиции. Был хорошо знаком со студентом социал— демократом Артуром Христиановичем Фраучи, впоследствии вошедшим в отечественную историю как прославленный чекист Артур Артузов. Мать – Антонина Эдуардовна, урожденная Гинце (именно под этой фамилией Борис Игнатьевич в 1933 г. отправится в свою последнюю загранкомандировку), из обрусевших немцев, работала в фирме «Зингер». В начале марта 1917 г. в Туле Борис принял участие в аресте местного жандармского начальника.
Борис Игнатьевич особенно гордился хранившейся в его личном архиве запиской— поручительством заместителю председателя ГПУ И. С. Уншлихту:
«Позвольте рекомендовать Гудзя Б. И.
Знаю лично как честного, преданного и старательного работника.
Зампред СНК А. Д. Цурюпа
28 марта 1923 года».
В неопубликованных воспоминаниях, Борис Игнатьевич писал о первых впечатлениях от знакомства с чекистским коллективом:
«И хотя я лично не общался с Дзержинским по работе, его дух как бы постоянно присутствовал среди нас, потому что и Менжинский, и Артузов, и другие начальники отделов, придерживались в работе стиля Дзержинского. Артузов говорил, что, когда случались какие-нибудь неприятности, например, провалы в работе, Феликс Эдмундович никогда не прибегал к крику и шуму, а всегда разбирался в причинах происшедшего. Даже если причина крылась в небрежности сотрудника, его бездумности, дело завершалось упреками, после которых люди лучше, чем после всякого разгона, осознавали ошибку и старались ее не повторять. Такого же стиля в работе придерживались Артузов, Ольский, Стырне, Федоров, Пузицкий и многие из нас, их учеников».
Когда в начале 1923 г. Гудзь был принят на работу в ОГПУ, Артур Христианович Артузов был уже авторитетным руководителем: с июля 1922 г. он являлся начальником контрразведывательного отдела (КРО) ГПУ, по сути дела, создавшим эту линию работы советской спецслужбы, а позднее – стал начальником Иностранного отдела (ИНО) и членом Коллегии ОГПУ.
Другими упомянутыми мемуаристом лицами были: Менжинский Вячеслав Рудольфович (1874–1934) – член ВЧК с 21 декабря 1917 г., с 1920 г. – начальник Секретно— оперативного управления ВЧК, с 30 июля 1926 г. до своей смерти 10 мая 1934 г. – председатель ОГПУ.
Ольский Ян Калистратович (1898–1937) – в органах ВЧК— ОГПУ в 1919 – 1931 гг. Арестован 31 мая 1937 г., расстрелян 27 ноября 1937 г. Реабилитирован 19 ноября 1955 г.
Стырне Владимир Андреевич (1897–1937) – с апреля 1921 г. в Особом отделе ВЧК. Арестован 22 октября, расстрелян 15 ноября 1937 г. Реабилитирован постановлением Военной коллегии Верховного Суда СССР 17 августа 1967 г.
Федоров Андрей Павлович (1888–1937) – в органах военной контрразведки ВЧК с января 1920 г. С 1922 г. – в КРО ГПУ, один из разработчиков и исполнитель «легендированной роли» в операции «Синдикат – 2», в рамках которой неоднократно выезжал в Париж и Варшаву, где встречался как с представителями белой эмиграции, так и с представителями иностранных спецслужб. В том числе, с кадровым сотрудником британской разведки «Сикрет Интеллидженс сервис» (СИС) Сиднеем Рейли. В 1933 – 1937 гг. – начальник разведывательного отдела УНКВД по Ленинградской области. Обвинен в троцкистской деятельности, расстрелян 20 сентября 1937 г. Реабилитирован в 1956 г.
Пузицкий Сергей Васильевич (1895–1937) – в органах ВЧК с мая 1920 г. До своего ареста 28 апреля 1937 г. по обвинению «в принадлежности к троцкистско— зиновьевскому блоку», занимал ряд руководящих должностей в ВЧК— ГПУ— ОГПУ— НКВД СССР. Являлся одним из разработчиков контрразведывательных операций ОГПУ «Синдикат – 2» и «Трест». Расстрелян 20 июня 1937 г. Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 2 июня 1956 г. дело прекращено за отсутствием состава преступления и приговор отменен.
«Мы должны были быть собранными, постоянно развиваться политически и соответствовать тому уровню, который требовался от чекиста – политического деятеля первых десятилетий Советской власти, – вспоминал Гудзь. – Это была установка для всех нас. Одним удавалось добиться такого положения, другим нет, к сожалению. Слишком низок был уровень образования и развития у большинства чекистов того времени. Но, тем не менее, большая часть руководящих оперативных работников среднего звена подтягивалась до уровня живых примеров, каковыми являлись В. Р. Менжинский, М. А. Трилиссер35, А. Х. Артузов, Я. К. Ольский, В. А. Стырне. Это были подлинные ленинцы. Не скажу, что они были святыми. Это были простые люди, как все мы, но у них были такие качества, которые преобладали над любой их отрицательной чертой. Это личная простота, вдумчивость, способность к глубокому политическому анализу, партийная принципиальность, отсутствие чванства.
И если говорить об Артузове, то у него был один единственный недостаток: он был слишком гуманным в отношениях с подчиненными. И надо сказать, что не все начальники одобряли его за это качество. Было немало людей, которые больше кулаком стучали, или пускали в ход ругань. Типичным в этом отношении был Ягода36. Менжинский, Артузов, Трилиссер были высококультурными людьми. Их авторитет среди работников был настолько велик, что им не требовалось прибегать к грубому нажиму и грубому обращению, да они и по характеру не могли повышать голос и стучать кулаком по столу вместо убедительных аргументов.
Они рассчитывали на лучшие качества подчиненных им людей и никогда не применяли каких-либо нажимных методов в работе, сухих ЧИНОВНИЧЬИХ распоряжений или приказов. И Дзержинский, говорил Артузов, никогда не вел себя так со своими ближайшими помощниками, да и вообще с сотрудниками. А вот Ягода был совсем другого склада человек – он был способен на грубость, хамство, даже на подлость, унижение достоинства сотрудника. Коллектив его не любил. Его побаивались, зная, что он может сделать какую-нибудь неприятность, нанести оскорбление. Ягода легко подавался любым изуверским директивам, инсинуациям, принял принцип «цель оправдывает средства», стал с принципиально честной работы переходить на всякие фальсификации, и на этом скользком пути сам запутался. Сталин посчитал его недостаточно способным фальсификатором, за что Ягода и был уничтожен. В общем, это была личность ограниченная и не подходящая для такого высокого поста, на каком он оказался».
Придя на службу в ГПУ в начале 1923 г., Б. И. Гудзь был включен в оперативную группу А. Х. Артузова по обследованию советско— румынской и советско— польской границы. Ситуация на границе была крайне тяжелой: ее охрану несли малочисленные, слабо подготовленные подразделения пограничников. Между тем стояла задача так организовать охрану, чтобы держать границу «на замке». В этой связи возникла необходимость активно использовать и агентурно-оперативные методы. Вот тогда, на примере работы Артузова, взявшего его в качестве ученика, Борис Игнатьевич и начал на практике постигать чекистское ремесло и искусство.
В процессе обследования, А. Х. Артузов показывал молодым сотрудникам как создавать агентурные сети, как нужно относиться к «секретным сотрудникам», как решать возникающие вопросы. Артузов (одно время он даже читал лекции в Высшей пограничной школе ОГПУ), непрестанно внушал своим подчиненным, что отношения оперативного сотрудника и агента – это не отношения офицера и подчиненного, что секретного помощника нужно, прежде всего, убедить и зажечь на эту сложную и часто крайне опасную работу, которая не всем понятна, не всем приятна.
Артур Христианович показал себя как серьезный педагог и психолог: “Это его отношение к нашим секретным помощникам, – пишет Гудзь, – не изменялось на протяжении более чем 15 лет, пока мы работали вместе. С первых дней пребывания в Контрразведывательном отделе я понял, что агентурная работа является основной, и ей необходимо уделять самое пристальное внимание”.
Особое значение Артузов придавал психологическим моментам в работе оперативного сотрудника с потенциальными источниками информации, его способности и умению убедить собеседника в необходимости оказания помощи органам госбезопасности, а также вопросам соблюдения конспирации. Он считал идеальным в работе с агентами такое положение дел: если вы привлекли секретного помощника, сумели его убедить сотрудничать с нами, вы и должны с ним дальше работать. В крайних случаях, когда обстоятельства вынуждают передавать секретного помощника другому руководителю, необходимо было обеспечить всестороннюю преемственность, чтобы преемник знал об агенте буквально все, чтобы не начинать все сначала и не нервировать источника повторными расспросами. Считалось крайне нежелательным, когда сотрудник с более низкими интеллектуальными и политическими возможностями, чем у того сотрудника, который сумел завербовать агента и уже успешно работал с ним, продолжал дело.
Эти психологические моменты отношения к агентуре буквально разжевывались Артуром Христиановичем, и Борис Игнатьевич, как и другие его ученики, брали эти установки на вооружение, применяли их в собственной работе и передавали уже своим ученикам.
Но, в отличие от других молодых сотрудников, Борис Игнатьевич, знавший Артузова гораздо дольше и теснее, поражался, как этот дипломированный инженер— металлург, сумел за три года работы в ВЧК не только глубоко освоить эти психологические «секреты профессии», но и стать их главным преподавателем и пропагандистом.
Б. Гудзь: «Приведу пример. Я получил письмо от одного человека, привлеченного мной в качестве секретного помощника, более чем через 30 лет после того, как нам пришлось расстаться. Он писал: «Здравствуйте, Борис Игнатьевич. Добрый человек сообщил мне Ваш адрес. Я несказанно обрадовался. Вы ведь первый дали мне задание. Благодарю Вас за доверие. Задание я выполнил полностью. Троих диверсантов судили, двоих убили в перестрелке. С нашей стороны потерь не было».
Через некоторое время, продолжает Борис Игнатьевич, «я был переведен в 6— е отделение Контрразведывательного отдела (КРО), которое занималось крайне правой монархической контрреволюцией: николаевцами, врангелевцами, колчаковцами, кутеповцами, савинковцами37, казачеством и тому подобной эмиграцией. Таким образом, я находился на участке, на котором осуществлялась операция «Синдикат— 2» по Савинкову. Непосредственно в этой операции я не участвовал, но был в курсе дела и учился на нем, тем более что моим учителем был один из ведущих участников операции – Андрей Павлович Федоров».
«Синдикат – 2» это одна из «головных» зарубежных операций ОГПУ, начатая в мае 1922 г. и знаменовавшая собой значительный рост оперативного искусства чекистов. Завершилась она серьезной деморализацией эмиграции после сообщения о приговоре арестованному в ходе нее известному террористу и политическому деятелю антисоветской эмиграции Борису Савинкову опубликования его обращения к эмигрантам «Почему я признал советскую власть». На этом, фактически завершилась деятельность созданного им «Народного союза защиты Родины и свободы» (НСЗРС) и тесно сотрудничавшего с польской разведкой38.
«Обстановка в стране в начале 20— х годов сложилась довольно острая, – вспоминал Борис Игнатьевич, – в ряде мест прокатились восстания, спровоцированные контрреволюционными силами. И Савинков был особенно опасен тем, что он делал ставку на крестьянство, говорил, что оставит за ним помещичьи земли, внешне отмежевывался от помещиков и крайне правых».
Перед Ф. Э. Дзержинским ставилась задача найти способ завлечь Савинкова в Россию. И чекисты Артузов, Пузицкий, под руководством Менжинского, сумели так направить операцию, что ее ход оказал сильнейшее сдерживающее влияние на дальнейшую активность эмигрантских организаций. Для этого к Савинкову был направлен законспирированный под подпольщика— антисоветчика чекист (уже упоминавшийся А. П. Федоров), который сумел убедить Савинкова в том, что в России существует дееспособная организация «Либеральные демократы» («ЛД»), и она может успешно действовать, но нуждается в руководстве хорошего, сильного, авторитетного и опытного организатора, каким ее члены видят именно Бориса Викторовича.