Сельма Лагерлёф
Иерусалим
Карин Ингмарсдоттер
Осенним утром на перемене учитель и Гертруд прошли в кухню, где матушка Стина уже сварила кофе. И не успели даже глотка отхлебнуть, явился гость.
Хальвор Хальворссон, молодой хуторянин. Первый, кому пришло в голову открыть в селе лавку. Поскольку сам он родился на хуторе Тимсгорден, все, чтобы не путаться, называли его Тимс Хальвор. Красивый, между прочим, парень: высокий, стройный, всегда веселый. Но сейчас на лице его можно было прочитать все что угодно, кроме веселья. Поблагодарил за предложенный кофе, присел к столу и заговорил о чем-то с учителем.
Хозяйка устроилась со спицами на деревянном решетчатом диванчике у окна. Она всегда там сидела: хорошо видна дорога. Важно же знать, кто идет, куда и зачем. И вдруг бросила вязанье, покраснела и прильнула к окну – глазам не поверила. К школе направлялась высокая сутуловатая женщина, держа за руку подростка. Матушка Стина сделала над собой усилие и отвернулась от окна.
– Важные люди нынче на прогулке.
Хальвор уловил что-то необычное в ее голосе, встал и подошел к окну.
– Карин Ингмарсдоттер, если глаза не обманывают, – с трудом сохраняя безразличный тон, произнесла матушка Стина.
– Да-да… Она и есть. – Хальвор Хальворссон встал и начал оглядываться, будто искал запасной выход. Но в последний момент передумал и пожал плечами, хотя садиться не стал.
А дело тут вот в чем: прошлым летом, когда еще жив был Большой Ингмар, Хальвор посватался к Карин Ингмарсдоттер. Сватался не один раз, а несколько: все время находились какие-то «но» и «если». Старики сомневались, годится ли он в мужья для Карин. Дело не в бедности: Тимс Хальвор был довольно богат. Нет, не в деньгах дело, а вот в чем: богат-то он богат, но отец его пьяница. Всем известно: этот порок легко передается по наследству. В конце концов все же дали согласие.
Назначили день свадьбы. Перед оглашением Карин и Хальвор поехали в Фалун – купить обручальные кольца и книгу псалмов. Три дня их не было, а когда вернулись, Карин пошла к отцу. Не пойду я за него, сказала она решительно. Как, почему? Оказывается, Хальвор в один из этих трех дней напился допьяна и ей стало страшно, что он пойдет по стопам отца.
Хальвор страшно обиделся.
– Ты меня опозорила. Как мне жить с этим стыдом? Что обо мне люди подумают после того, как ты швырнула мне в лицо отказ? С порядочными людьми так не поступают.
Но Карин стояла на своем.
После этого Хальвор очень изменился. Сделался мрачным, неразговорчивым. Стоял в своей лавке с несчастным видом. Люди не одобряли поступок Карин. Она же все-таки дочка Большого Ингмара. Как она могла так обойтись с хорошим парнем?
И вот неизвестно зачем явилась Карин, а тут на тебе! Жених-неудачник собственной персоной.
Ясное дело, ни о каком примирении и речи быть не может. Карин еще осенью вышла замуж за Элиаса Элуфа Эрссона. Они с мужем жили на хуторе Ингмарссонов и после смерти Большого Ингмара занимались хозяйством. После Ингмара осталось пять дочерей и сын, но мальчик был слишком юн.
И вот Карин появилась в кухне. Ей чуть больше двадцати, но она всегда выглядела намного старше своих лет. И красавицей никак не назовешь – вся в свою родню. Тяжелые, полуопущенные веки, рыжие волосы и жесткие складки у рта. Но в семье учителя не обращали на это внимание. Им даже нравилось, что Карин унаследовала фамильные черты Ингмарссонов. Сразу видно – из хорошей семьи.
Карин, не успев открыть дверь, увидела Хальворссона, но даже виду не показала, что он ей неприятен. Подошла сначала к матушке Стине, потом к учителю, вежливо поздоровалась. Хальвору протянула руку, но все заметили: никакой сердечности в его рукопожатии не было. Так, едва прикоснулся к тыльной стороне ладони кончиками пальцев.
Она всегда немного сутулилась, а рядом с Хальвором согнулась еще больше. Хальвор, наоборот, встал и выпрямился во весь свой немалый рост. Может, и на цыпочки привстал – сделался еще выше, чем всегда.
– Значит, Карин решила прогуляться, – прервала матушка Стина неловкое молчание и пододвинула гостье стул, на котором обычно сидел пробст.
– Да… почему бы не прогуляться. Подморозило, ходить легко, ноги в грязи не вязнут.
– Это верно, – подтвердил учитель. – Ночью мороз ударил.
После этого важного обмена мнениями вновь наступило молчание. Минуты три никто не произносил ни слова. Хальвор неожиданно заторопился.
– Пора в лавку, – произнес он с натугой.
– Куда ж тебе торопиться, – вежливо, но с облегчением сказала матушка Стина.
– Из-за меня? – Голос Карин прозвучал почти нежно.
Хальвор пожал плечами и ушел. Наваждение сразу прошло, тем более учитель прекрасно знал, о чем хочет поговорить Карин. Он внимательно посмотрел на упорно молчащего мальчика. Еще маленький, если и старше Гертруд, то ненамного. Личико детское, но чересчур уж серьезный, как маленький старичок. И черты лица – сразу можно догадаться, из какого он рода.
– Думаю, Карин привела ученика, – улыбнулся учитель.
– Это мой брат. Ингмар Ингмарссон.
– Маловат для такого имени.
– Слишком рано отец нас покинул, – вздохнула Карин.
– Что верно, то верно. – Учитель погрустнел, и жена его тоже сделала скорбную мину.
– Ингмар учится в городской школе в Фалуне. Оттого-то и не приходил раньше к господину учителю.
– А что же, разве он не собирается там продолжать?
Карин на вопрос не ответила. Потупилась, опять вздохнула и сообщила:
– Говорят, очень хорошо он читает.
– Еще бы… только боюсь, мало чему могу его научить. Наверняка ученее меня.
– Что вы такое говорите, господин учитель! Вы наверняка знаете в сто раз больше. Он же еще маленький.
Снова, в который уже раз, наступило молчание.
– Да… тут вот еще что. Я не только про уроки. Думала спросить: не мог бы Ингмар у вас пожить?
Учитель и его жена поглядели друг на друга и не смогли скрыть удивления.
– Мы же тесно живем, – после паузы сказал Сторм.
– Могу расплатиться маслом и молоком. И яйцами…
– Ну, вообще-то…
– Большую услугу окажете, – вежливо перебила ее Карин.
Матушка Стина сразу поняла: вряд ли молодая богатая женщина ни с того ни с сего явилась бы с такой странной просьбой. Что-то не то. Что-то ее припекло. Но не расспрашивать же…
– Карин вовсе не нужно беспокоиться. Для Ингмарссонов сделаем все, что можем.
– Спасибо.
Матушка Стина и Карин остались обсуждать практические детали, а Сторм взял Ингмара за руку, повел в класс и посадил рядом с Гертруд.
За весь первый день мальчик не произнес ни слова.
Тимс Хальвор целую неделю даже близко к школе не подходил, будто боялся опять встретиться с Карин. Но как-то в дождливый день, когда за все утро в лавке не появился ни один покупатель, даже в окно никто не заглянул, Хальвор впал в уныние. Никуда я не гожусь, никто меня не уважает, решил он. И начал бередить свои душевные раны. С тех пор как Карин ему отказала, самоедство вошло в привычку. Травил себя и так и эдак, окончательно загрустил и надумал пойти к матушке Стине. Тоска одолела – а когда одолевает тоска, нет ничего лучше, чем поговорить с добрым и веселым человеком.
Запер пустую лавку, застегнул пиджак на все пуговицы и пошел в школу, не обращая внимания на ветер и колючий дождь.
Сам бы не мог объяснить почему – как только переступил порог школы, сразу поднялось настроение. Собирался было скоро уйти, но так и не сумел себя заставить. Беседовал с матушкой Стиной, пока не прозвенел колокольчик на перемену и не появились учитель Сторм и двое детей.
Хальвор встал пожать руку учителю и тут же сел, вроде бы не заметив протянутой руки маленького Ингмара. Продолжил разговор с матушкой Стиной. Ингмар постоял-постоял, опустил руку, сел и вздохнул – так же уныло, как вздыхала его старшая сестра.
– Хальвор зашел показать свои часы, – сообщила матушка Стина.
И Тимс Хальвор тут же достал из кармана новенькие серебряные часы. Небольшие, но очень красивые, с позолоченным цветком на крышке.
Учитель взял часы, открыл заднюю крышку, покачал головой и ушел. Вернулся с моноклем в глазу и долго рассматривал, как вздрагивают и передают друг другу движение крошечные шестеренки. Вернул часы Хальвору и поцокал языком.
– Никогда не видел такую тонкую работу.
Хальвор опустил часы в карман, при этом не выказал ни радости, ни даже удовлетворения от похвалы удачной покупке.
Ингмар ел молча. Допил кофе и спросил, разбирается ли господин учитель в часах.
– Представь себе, разбираюсь. Ты же и сам знаешь – должность такая: во всем разбираться.
Ингмар достал из жилетного кармана часы-луковицу. Большие и неуклюжие, особенно по сравнению с часами Хальвора. И цепочка под стать, простая и грубоватая. На крышке украшений нет, зато есть глубокая вмятина. Циферблат поцарапан, стекло разбито.
Учитель посмотрел на часы, поднес к уху.
– Стоят, – заключил он.
– Ну да. Ясное дело – стоят. Я только хотел спросить, может, учитель знает кого, кто мог бы их починить?
Сторм поднес часы к уху и слегка потряс. Внутри что-то загремело. Покачал головой.
– Ты, видно, гвозди ими забивал. Тут я вряд ли что могу сделать.
– А может, Эрик-часовщик починит?
– Вряд ли. Лучше поехать в Фалун и вставить новый механизм.
– Я так и думал. – Мальчик хотел забрать часы, но учитель Сторм удержал его руку.
– А и в самом деле: как так получилось? Не гвозди же, в самом деле?
– Отца часы. В кармане были, когда его бревно ударило.
Все повернулись к мальчику.
– Пасхальные каникулы, я как раз дома был, – с усилием продолжил Ингмар. – Одним из первых на берег прибежал. Мне конец, отец говорит, ты уж прости меня, сынок. Часы жаль, сломались. А я-то хотел, чтобы ты их подарил одному человеку. Скверно мы с ним обошлись. И сказал кому. Ну, часы подарить. Говорит: поезжай в Фалун, почини, а потом подаришь. Но я-то больше в Фалун не ездил. И что мне теперь делать?
Учитель, человек практического ума, тут же начал размышлять, не найдется ли оказия в Фалун. А матушка Стина пристально посмотрела на мальчика.
– А кому Большой Ингмар велел подарить часы?
– Не знаю, могу ли я называть его имя.
– Уж не Тимсу ли Хальвору, что здесь сидит?
– Да, – почти прошептал мальчик. – Ему.
– Так отдай прямо сейчас. Думаю, сломанным он еще больше рад будет.
Мальчик послушно встал, вытер часы рукавом и неуверенно подошел к Хальвору.
– Покойный отец велел передать вам эти часы, – сказал он громко, хотя Хальвор прекрасно слышал, что сказала матушка Стина.
Хальвор, который все время разговора мрачно смотрел в пол, внезапно закрыл глаза ладонью. Ингмар довольно долго протягивал ему часы, но тот его словно бы и не видел. Мальчик растерялся и оглянулся, ища помощи.
– Блаженны миротворцы! – торжественно произнесла матушка Стина.
Хальвор, не открывая глаз, сделал жест, будто отталкивает подарок. Тогда на помощь пришел учитель Сторм.
– Думаю, не стоит тебе отказываться от посмертного дара, Хальвор. Я всегда говорил: будь Большой Ингмар жив… кто-кто, а уж он-то понимал: с тобой обошлись несправедливо.
Бедняга Хальвор так и сидел, не отнимая от глаз ладони. Протянул другую руку, взял часы и тут же спрятал в карман.
– Уж эти-то часики никто у него не отнимет, – засмеялся учитель, глядя, как Хальвор суетливо застегивает пуговицы на пальто.
Тут, впервые за весь разговор, засмеялся и Хальвор. Встал, выпрямился, глубоко, с всхлипом, вздохнул и покраснел. Посмотрел на собравшихся – и все увидели, как сияют его глаза.
И представьте: Хальвор задумался ненадолго и начал расстегивать только что застегнутое пальто. Подошел к Ингмару и вынул свои новенькие шикарные часы.
– Я принимаю подарок твоего отца. А тебя прошу принять подарок от меня.
Положил часы на стол и ушел, не попрощавшись. В лавку так и не вернулся – весь день бродил по окрестностям. Двое хуторян из Вестгордена все же решили, несмотря на дождь, пойти в лавку, прождали пару часов и ушли, несолоно хлебавши.
* * *
Отец Элиаса Элуфа Эрссона, того самого, что женился на Карин Ингмарсдоттер, был человеком жадным и злобным. С сыном был строг и даже жесток. В детстве Элуф никогда не мог наесться досыта, отец гнал его на работу. Вырос – то же самое. Работа, работа, работа. По воскресеньям – работа. На танцы пойти – нечего и думать.
А когда Элуф женился, не дал ему ни кроны на обзаведение. Пришлось переехать на хутор к Ингмарссонам в подчинение к тестю. А там то же самое – работа с утра до ночи. Пока был жив Большой Ингмар, Элуф был вполне доволен жизнью. Трудился, трудился и трудился, ничего другого не желал. В приходе поговаривали: вот, мол, нашли Ингмарссоны зятя – лучше не придумаешь. Элуф и знать не знает, что в мире есть еще что-то, кроме работы.
Но после нелепой смерти Большого Ингмарссона Элуф начал пить. Искал веселые компании, завел друзей, кочевал с ними с одного постоялого двора на другой. Напивался чуть не каждый день и за каких-то пару месяцев спился окончательно.
Когда жена, Карин Ингмарсдоттер, в первый раз увидела мужа вдребезги пьяным, обомлела. Это Бог меня наказал, решила она. Бог не простил, что я так несправедливо обошлась с Хальвором.
А мужу не сказала ни слова. Не ругала, не предупреждала. Поняла: он обречен, как пораженное гнилью дерево. Ни поддержки, ни помощи не жди.
И она была права.
Но сестры ее были не так мудры. Им было очень стыдно, что с хутора всеми уважаемых Ингмарссонов то и дело слышатся выкрики и нестройное пьяное пение. Они то ругали Элуфа, то уговаривали – и Элуф, несмотря на природное добродушие, начал злиться. Прошли мирные времена: на хуторе Большого Ингмара ссоры следовали одна за другой.
Карин думала только, как бы сделать так, чтобы сестры съехали с хутора. Незачем им жить в такой обстановке, почему за ее грех должны расплачиваться они? И проявила при этом немало решительности и смекалки: за одно лето выдала замуж двух сестер, а еще двух отправила в Америку на попечение разбогатевших родственников. Сестры получили свою долю наследства: двадцать тысяч крон каждая. Карин осталась хозяйкой хутора. Но как только юный Ингмар достигнет совершеннолетия, придется ей со своим пьяницей-мужем куда-то съезжать.
И вот что удивительно: как удалось нерешительной и робкой Карин снарядить так много пташек в полет? Найти подходящих мужей, купить билеты в Америку? И ведь никто со стороны ей не помогал, а от пьяницы-мужа толку – как от козла молока.
Все бы шло, как задумано, если б не младший брат, будущий Большой Ингмар Ингмарссон. Он объявил настоящую войну. Слов на уговоры не тратил, действовал. Как-то вылил все спиртное, которое зять притащил домой, а в другой раз Элиас Элуф застал его, когда мальчик разбавлял перегонное водой.
И ничем хорошим это не кончилось. Осенью, когда пришла пора отвезти Ингмара в школу в Фалуне, Элуф, формальный опекун, решительно воспротивился.
– Ну нет, – сказал он. – Нечего ему делать в городской школе. Будет крестьянином, как я, как мой отец и как его отец. Скоро поедем с ним в лес закладывать милы. Это и есть учение, лучше всякой школы. Когда я был в его возрасте, там и жил всю зиму, в шалаше.
Как ни пыталась Карин его переубедить, Элуф был непреклонен. Пришлось удовлетвориться местной сельской школой.
Мало того – Элуф делал все, чтобы приручить Ингмара. Брал его с собой во все поездки. Мальчик неохотно подчинялся. Ему вовсе не хотелось не только принимать участие в попойках зятя, но даже присутствовать. Согласился, только когда тот поклялся: только в церковь и в лавку, больше никуда. Слово, разумеется, не сдержал. Как только Ингмар садился в коляску, гнал лошадей к кузнецам на рудник в Бергсоне или, без лишних затей, на постоялый двор в Кармсунде.
Поначалу Карин радовалась. Ей казалось, что присутствие мальчика будет сдерживать мужа. Во всяком случае, не будет валяться в придорожной канаве. И лошадей не загубит.
Но как-то раз Элуф явился домой в восемь утра. Ингмар спал в коляске.
– Займись братцем, – крикнул он жене. – Налакался, как свинья, и дрыхнет. Идти сам не может.
Карин чуть не потеряла сознание, даже пришлось присесть на ступеньку крыльца, чтобы побороть головокружение. Тут же вскочила, бросилась к коляске, схватила Ингмара и отнесла в дом. Мальчик вовсе не спал – он был без сознания и совершенно холодный. Как мертвый.
Уложила его в постель, укрыла одеялом, пошла в кухню, где завтракал Элиас Элуф. Схватила его за плечо.
– Жри, жри… Нажрись, чтоб надолго хватило. Если ты напоил брата до смерти, придется хлебать тюремную похлебку.
– Вот оно что… – удивился Элуф. – Давно не слышал. Ты, оказывается, умеешь говорить! Лучше бы молчала, чем нести сама не знаешь что. Немного перегонного никому еще не вредило.
– Я уже сказала, повторять не буду. – Карин сжала плечо мужа тонкими сильными пальцами. – Если умрет, двадцать лет тюрьмы тебе обеспечено.
И, не дожидаясь ответа, вернулась к брату. Тот тем временем отогрелся и пришел в сознание. Прийти-то пришел, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ему было очень плохо.
– Карин… я, наверное, сейчас умру.
– Ну нет, не умрешь. – Она присела на край кровати.
– Я не знал, что они мне давали.
– Вот и слава Богу, – серьезно сказала Карин.
– Если умру, напиши сестрам. Откуда мне было знать, что это спиртное?
– Неоткуда. Ясное дело – неоткуда.
Мальчик пролежал весь день в лихорадке. Даже сознание терял время от времени.
– Только отцу не говори, – попросил он внезапно.
Карин вздрогнула, но постаралась ответить как можно спокойнее:
– Нет, что ты. Отцу никто не скажет.
– Но если я умру, он же узнает. Стыд какой…
– Тебе нечего стыдиться. Ты ни в чем не виноват.
– А он скажет: головой надо было думать. Смотреть, что тебе дают… а теперь весь приход будет знать, как я напился пьяным. Что скажут работники, что скажет Лиза… а Дюжий Ингмар?
– Ничего они не скажут.
– Все равно… лучше бы ты сама им рассказала, как дело было. Они же там всю ночь пили, а я что… я прикорнул на лавке. На постоялом дворе в Кармсунде. А тут Элиас… разбудил и говорит: «Замерз небось? Иди, дам тебе кое-что, согреешься. Вода, говорит, с сахаром, ничего больше». Дает стакан – и вправду: горячо и сладко, что тут плохого? А он, оказывается, намешал туда чего-то. Что отец бы сказал?
Карин встала и приоткрыла дверь. Элуф так и сидит в гостиной, пусть слышит.
– Если бы только он был жив, Карин! Если бы только он был жив!
– И что тогда, Ингмар?
– Он бы его убил! Ну а как? Ты разве так не думаешь?
Элуф насмешливо хохотнул. Ингмар услышал его смех и побледнел. Карин поспешила опять закрыть дверь.
Но подействовало. Элиас Элуф заметно присмирел и, когда Карин решила отвести Ингмара в школу, не сказал ни слова.
* * *
И представьте: чуть не на следующий день после того, как Хальвор получил посмертный подарок от Большого Ингмара, в лавку повалил народ. Приходили в сельскую церковь на службу – и обязательно заворачивали к Хальвору, послушать рассказ о часах покойного Ингмара Ингмарссона. Стояли в своих длинных, до полу, меховых шубах и слушали, чуть не перегнувшись через прилавок. Удивление и почтение читалось на обветренных, покрытых глубокими морщинами лицах. В конце рассказа Хальвор доставал часы и показывал всем мятую крышку, разбитое стекло и исцарапанный осколками циферблат.
– Вот оно что… вот, значит, куда бревно-то пришлось. Кабы не часы, может, и сразу бы убило, а так еще вон что… успел с людьми поговорить. Это для тебя большая честь, Хальвор, – такие часы.
Хальвор часы показывал, но из рук не выпускал. Ни на секунду. Поглядели – и ладно.
И как-то, когда он в сотый раз, окруженный группой крестьян с соседних хуторов, рассказывал трогательную историю посмертного подарка Большого Ингмара, кто-то попросил дать ему разглядеть часы поближе. Хальвор посомневался, но все же передал часы. В торжественном молчании хуторяне разглядывали часы, цокали языками и осторожно передавали друг другу.
И в этот момент в лавке появился Элиас Элуф. Все были настолько поглощены разглядыванием часов, что никто и внимания на него не обратил. Он тут же понял, что происходит, – Элуф, само собой, тоже слышал рассказы про луковицу тестя. Вообще-то он ничего против Хальвора не имел, но ему показалось нелепым и смехотворным: надо же, взрослые, много повидавшие люди, едва дыша, передают друг другу разбитые, ни к чему не годные часы.
Он подкрался сзади, выхватил часы из рук очередного крестьянина, подошел к прилавку и поднял над головой. Не забывайте – он не держал зла на Хальвора, хотел лишь немного подразнить.
Хальвор хотел вырвать часы, но Элуф отскочил и поднял руку высоко над головой, будто подманивал собаку мозговой косточкой.
Хальвор, вне себя от ярости, оперся рукой и одним прыжком перемахнул прилавок. Вид у него был такой, что Элуф испугался и бросился бежать. И тут ему не повезло – на крыльце поскользнулся, ударился о ступеньку спиной, скатился вниз и остался лежать. Не сделал даже попытку убежать.
Хальвор вырвал у него часы и в сердцах пнул пару раз ногой.
– Что ты меня пинаешь? – простонал Элиас. – Посмотри лучше, что у меня со спиной.
Хальвор еще раз замахнулся, но Элиас не сделал даже попытки защититься от удара.
– Помоги мне встать…
Тут Хальвор остыл и попытался поднять обидчика. Ничего не вышло. Пришлось кое-как погрузить его на телегу и отвезти домой. Вскоре выяснилось, что Элиас сломал позвоночник.
После этого злосчастного случая муж Карин Ингмарсдоттер с постели уже не вставал – отнялись ноги. Но говорить мог: днем и ночью, утром и вечером одно и то же – принесите выпивку.
Доктор наистрожайшим образом запретил давать больному спиртное. Начнет пить, сказал, при такой неподвижности быстро допьется до смерти. Но Элиас не сдавался: кричал, требовал перегонного. Днем еще бы ладно, но он особенно старался именно по ночам, никому спать не давал. Совсем обезумел.
Это был самый тяжкий год в жизни Карин. Муж настолько ее измучил, что она сама не понимала, как выдерживает потоки злобной брани, перемежающиеся бессмысленными криками, воплями и проклятиями. Хутор превратился в ад.
Как мы уже знаем, Карин пошла к учителю, попросила взять Ингмара на пансион. Сказала: дома пусть не появляется, даже на Рождество. Нехорошо у нас на хуторе.
Ингмарссоны жили в этих краях с незапамятных времен. Нечему удивляться, что и работники, и конюхи, и слуги – все приходились хозяевам родственниками. Близкими, дальними и очень дальними, но родственниками. Многие выросли вместе – одна семья. Если бы не так, хутор давно бы опустел. Мало кому под силу выдерживать крики и проклятья сутками напролет.
Ночи, когда Элуф давал им возможность более или менее выспаться, – по пальцам пересчитать. А он постоянно находил все новые способы сделать их жизнь окончательно невыносимой. Приходилось время от времени уступать.
Так Карин прожила зиму, лето и еще одну зиму.
* * *
У нее был тайный уголок, куда она приходила, чтобы побыть одной и подумать о своей горькой жизни. Узкая скамеечка, летом скрытая от посторонних глаз вьющимися зарослями хмеля. Садилась, подпирала кулаком подбородок и смотрела в никуда невидящими глазами. С хутора ее скамейку не видно, зато ей открыты все окрестности: луга, поля – до самого леса и горы Клакбергет.
Стоял апрель, вечерело. Карин чувствовала себя вконец измотанной. Конечно, причины на то были. К тому же каждому известно: ранней весной с людьми такое бывает. Сходит почерневший, потерявший всю свою зимнюю красоту снег, земля серая и скучная, ее еще не успели омыть первые весенние дожди. Солнце уже пригревает понемногу, но дует холодный северный ветер. Летом-то и ветер не страшен, от него защищает разросшийся хмель, но сейчас хмель спит на земле, заботливо укрытый еловым лапником, и ветру есть где разгуляться. Обрывки бумаги, сухие стебли и прошлогодние листья затевают на поле причудливые танцы. Скоро, очень скоро весна вырвет рукав из цепких лап зимы и всерьез займется весенними делами. Все признаки налицо: на опушке еще лежит вал потемневшего снега, но горы окутаны туманом, уже зазолотились верхушки берез, а самое главное – воздух. Весенний воздух ни с чем не спутаешь. Достаточно глубоко вдохнуть, и сразу понятно: весна. Надежда есть, и она наверняка исполнится, но Карин все равно. Очень уж она устала.
Вряд ли, подумала Карин. Вряд ли я переживу еще и это лето.
Вот-вот подойдет время сева, потом сенокос, потом надо печь хлеба, прясть, ткать, шить, да еще предстоит большая весенняя стирка. Ни за что не справиться.
– Как бы я хотела умереть, – медленно и раздельно сказала Карин вслух. – Для чего я живу? Только чтобы не дать Элуфу умереть от перегонного.
Вздрогнула и подняла глаза. Хальвор Хальворссон – в двух шагах. Прислонился к ограде и молча смотрит на бывшую невесту.
Когда он успел появиться? Видно, не только что пришел, давно стоит.
– Так и думал, что найду тебя здесь. Предчувствие… да нет, какое предчувствие. Помню. Как что случится нехорошее – ты сразу сюда. Горевать.
– Тогда-то мне не о чем было горевать.
– У тебя всегда есть о чем горевать. А нет – сама придумаешь. О чем бы, мол, мне погоревать.
Стоит небось и думает – какая ты дура, Карин, что не пошла за меня, красивого и достойного парня. Да еще и радуется – так тебе и надо! Получила, что заслужила. Пришел поиздеваться.
– Я был у вас на хуторе, говорил с Элуфом. Собственно, его-то я и хотел повидать.
Карин не ответила. Выпрямилась, прикрыла глаза и сложила руки на коленях. Продолжай строить насмешки, Хальвор, мне все равно.
– Я ему сказал вот что: я виноват в твоем несчастье. Ты же не где-то сломал спину, а у меня в лавке.
Хальвор подождал – что она скажет? Правильно я поступил или нет? Но Карин молчала, и он продолжил:
– Вот я и говорю ему – не хочешь ли пожить у меня? И обстановка другая, и люди…
Карин открыла глаза, но опять не сказала ни слова. И не пошевелилась.
– Так и сделаем. Завтра утром отвезу Элиаса Элуфа к себе. Думаешь, я не знаю, почему он так легко согласился? Решил, у меня ему будет легче до выпивки добраться. Но ты же понимаешь, Карин, – потакать я не буду. Не больше, чем ты. Значит, завтра… тут, значит, так. Я ему приготовлю комнату рядом с лавкой. А что? Дверь открыта, пусть хоть на людей поглядит.
Только сейчас Карин сообразила, что Хальвор не подтрунивает, а говорит правду.
Вот это да! А ведь Карин всегда думала, что Хальвор сделал ей предложение не по любви, а только потому, что она богата и из хорошего рода. У нее даже мысли не было, что она ему нравится. Понимала – она вовсе не из тех девушек, что по вкусу мужчинам. И сама даже не думала влюбляться. Ни в Хальвора, ни в Элиаса.
А сейчас? Приходит и предлагает помощь в самый тяжелый, самый невыносимый момент жизни… это ж что-то неслыханное. Почему он так добр ко мне? Неужели я ему нравлюсь? Наверное… надо же! Наверное, я ему нравлюсь. Иначе откуда такая забота?
Сердце забилось – сильно и тревожно. Никогда такого не было. С чего бы это? И сразу поняла с чего. Необъяснимая щедрость и доброта Хальвора отогрела ее душу. И оказалось, не так-то трудно подобрать название никогда не испытанному чувству. И подбирать нечего: любовь. В душе ее вспыхнула любовь.
Хальвор продолжал посвящать ее во все новые и новые детали своей затеи, будто боялся, что она станет возражать.
– Элуфа тоже жалко. К тому же у меня он вряд ли станет так выкобениваться, я ж хозяин на хуторе.
Карин показалось, что, если она скажет хоть слово, сделает хоть одно движение, сразу себя выдаст. Хальвор тут же поймет: она в него влюбилась. Но что-то же надо ответить!
Хальвор замолчал. Стоит и внимательно смотрит, ждет ответа.
Она заставила себя встать, подошла к бывшему жениху, погладила его по руке.
– Благослови тебя Бог, Хальвор, – голос сорвался, и пришлось повторить: – Благослови тебя Бог.
Как ни старалась она, чтобы в ее словах не прозвучало ничего, кроме благодарности, что-то он заметил. Взял ее за руки и притянул к себе.
– Нет! – воскликнула она в ужасе. – Нет, нет!
* * *
Элиаса перевезли к Хальвору и положили в комнате с дверью в лавку. Он прожил там лето, а к осени умер.
Тело его предали земле. На похоронах матушка Стина подошла к Хальвору.
– Пообещай-ка мне знаешь что?
– Что? – удивился Хальвор.
– А вот что: имей терпение с Карин.
– Ясное дело – терпение, – согласился Хальвор, не особенно понимая смысл ее слов.
– Она стоит того, чтобы ее добиваться. Даже если пришлось ждать семь лет.
Сказать можно, сделать куда труднее. Как это: имей терпение? Он уже через две недели после похорон понял: к Карин подкатываются женихи. То один, то другой.
Как-то воскресным вечером сидел Хальвор на крыльце, глядел на дорогу и вдруг обратил внимание: что-то уж слишком много парадных колясок катит к хутору Ингмарссонов. Вот проехала коляска исправника, за ней дрожки одного из инспекторов на руднике в Бергсоне. Потом появился сын хозяина постоялого двора в Кармсунде. А напоследок сам уездный судья Бергер Свен Перссон. Немолод, очень богат. Женился, овдовел, снова женился – и снова овдовел.
Тут Хальвор не выдержал. Встал и двинулся через мост к хутору Ингмарссонов.
– И что? – сказал он сам себе. – Имею я право узнать, с чего бы разъездились эти таратайки?
Хальвор задумал неторопливую прогулку, но очень скоро обнаружил, что все ускоряет и ускоряет шаг. Не надо бы… глупость все это. Матушка Стина предупреждала – наберись терпения. Ладно… подойду к калитке и погляжу, что и как.
Бергер Свен Перссон и еще трое пили кофе в усадьбе. За хозяина был юный Ингмар Ингмарссон – пришел домой по случаю воскресенья. А Карин отговорилась – дела, мол, в кухне, все служанки ушли в молельный дом слушать проповедь учителя Сторма.
Скучища, конечно, смертная. Сидят, прихлебывают кофе и молчат. О чем говорить? Женихи почти не знакомы друг с другом, думают только, как бы улучить момент, проскользнуть в кухню и поговорить с Карин наедине.
И тут дверь отворилась и в гостиной появился еще один гость. Ингмар Ингмарссон тут же пошел навстречу и пригласил к столу. Повернулся к Бергеру Свену Перссону и представил вновь прибывшего.
– Тимс Хальвор Хальворссон.
Как вы и сами догадались, Тимс Хальвор не стал ждать у калитки.
Свен Перссон даже не приподнялся. Махнул слегка рукой и сказал не без насмешки:
– Приятно встретить знаменитость.
И тут – надо же! – младший Ингмар пододвинул Хальвору стул с таким грохотом, что необходимость отвечать на сомнительное приветствие отпала сама собой.
Внезапно заговорили разом все женихи. Хвалили друг друга, словно почувствовали: чтобы вывести Хальвора из игры, надо держаться заодно.
– А какой шикарный конь у судьи, – начал инспектор. – Видели?
Бергер Свен Перссон покивал – спасибо, мол, конь и в самом деле хоть куда, – и, в свою очередь, похвалил инспектора: оказывается, тот прошлой зимой завалил огромного медведя. Сын хозяина постоялого двора в Кармсунде получил свою порцию похвал, адресованных, правда, не столько ему, сколько его отцу – тот раскошелился и построил новый молельный дом. Потом инспектор и сын успешного строителя молельных домов объединились и начали восхищаться богатством и мудростью Свена Перссона. При этом проявили такое красноречие, что с каждым словом Хальвор чувствовал себя все более и более недостойным присутствовать на таком высоком собрании. Он горько жалел, что пришел.
