Серг Усов
Имперский граф
Глава 4
Усилившийся к вечеру запах тухлятины со стороны Вонючки, впадающей в Псту небольшой речушки, названной так из-за того, что она давно использовалась для стока нечистот, не сильно тревожил Кастета, он уже давно привык.
Да и не так уж сильно-то тут, в огромном поселении под Псковом, называемом странно – Промзоной, и воняло. Во всяком случае, по сравнению с теми городами и поселениями, где Кастету приходилось раньше бывать.
– Ростик требует своих денег, – Малыш Гнус шмыгнул носом и почесал на голове давно не мытые сальные космы. – Говорит, что будет ждать до завтрашнего утра, а потом….
– Он решил мне угрожать? – прервал одного из своих шестёрок кабатчик. – Не много ли он о себе возомнил? Ладно, – увидев равнодушную реакцию Гнуса, которому действительно было пофигу, как его босс выйдет из ситуации, успокоился и сам. – Пойдём за мной. Ты тут пока один торгуй, – сказал он своему рабу, рыжему молодому мужчине с плутоватым лицом.
Кастет, пройдя пару шагов, повернулся к низкой двери, устроенной сбоку в коридорчике, ведущем от барной стойки в подсобные помещения.
Согнувшись в три погибели, он еле прошёл в дверцу и, подождав Гнуса, тщательно закрыл её на все два засова и замок.
Гнус, с масляной лампой в руке, спустился по лестнице вслед за Кастетом в длинный подвальный проход, освещаемый только светом из расположенных вверху круглых отверстий для воздуха, и по обе стороны которого располагались по три зарешеченные камеры. В двух из них находились люди.
В первой слева камере сидел давний знакомец Гнуса карманник Пушок, заподозренный Кастетом в утаивании украденного, и хотя он на все вопросы с побоями клялся Семерыми, что ничего не скрысятничал, кабатчик, главарь их небольшой, но уже уважаемой банды, ему не верил и третий день держал за решёткой, время от времени устраивая очередной допрос с пристрастием.
– Кастет, – кинулся к решётке Пушок, – ну хватит меня тут держать. Выпусти. Я ведь правда…
– Заткнись, дерьмо. Вечером приедет большой босс, он и решит, что с тобой делать. Я тебе, сучий потрох, не верю.
У Кастета, вообще-то, были основания так говорить, он своими глазами видел количество денег в кошельке у расплачивавшегося с ним за стойкой клиента. А вор срезал этот кошелёк буквально в десятке шагов от его кабака. Ну и куда на этом коротком отрезке пути терпила мог деть деньги?
Кабатчик давно бы тихо удавил крысёныша, да его в своё время ему рекомендовали серьёзные люди, с которыми он вёл дело. Потому и держал Пушка пока в клетке, ожидая решения своих бугров.
В последней от начала прохода, находящейся также слева, камере, прикованное за ногу на цепь сидело нечто с кожаным ошейником, напоминающее женщину.
– Подожди, – сказал Кастет Малышу Гнусу. – Не могу пройти мимо этой падали.
– Мне тоже хочется пообщаться с этой свиньёй, – злорадно оскалился Гнус.
Так получилось, что в этот раз в подземелье Кастета оказались только знакомые Малыша. Но если против Пушка Гнус ничего личного не имел, то вот к находящейся в последней камере Тупице у него как раз личные счёты были.
– После меня, – остановил порыв Гнуса кабатчик.
Кастет открыл решётку и вошёл в камеру. Сидевшая раздетой в камере грязная здоровая бабища с разбитым лицом и кровавыми синяками на теле тихонько утробно завыла и отползла в угол, где было отверстие для оправки нужды.
Но отползание мало помогло этой грязной глыбе мускулов. Кастет снял с крюка на стене короткую, но толстую кожаную плеть и принялся со всей силы избивать бабищу.
Та выла, опустив голову, стараясь спасти её от ударов тяжёлой плети, и закрыв рот руками, чтобы её крики не были слышны за пределами подвала.
Тупица, так звали избиваемую рабыню, знала, что если она громко закричит, то хозяин вырвет ей язык, как он однажды сделал с её подругой, недавно погибшей в гладиаторской схватке.
Сама Тупица тоже была гладиаторшей и знала, за что уже второй день подвергается жестоким побоям и издевательствам от своего хозяина.
Кастет, помимо четырёх кабаков, был владельцем нескольких складских помещений, в одном из которых вместо хранения товаров была устроена площадка для боёв без правил. Ну почти без правил. Единственное правило всё же было – запрет на использование какого-либо оружия, что не мешало тому, что иногда поединки заканчивались смертью проигравшего.
В этих боях участвовали как рабы-гладиаторы или рабыни-гладиаторши, так и бойцы из свободных, зарабатывающие себе этими боями на жизнь. Кастет и сам в прошлом был одним из таких свободных бойцов, о чём до сих пор напоминал его сломанный, почти вдавленный, нос.
На эти бои приходило глазеть множество людей с деньгами, и платили за такие развлечения достаточно щедро. Но главный денежный поток от боёв шёл через тотализатор.
У кабатчика были сейчас и трое своих личных рабов-гладиаторов, помимо Тупицы, которые довольно часто успешно выступали в поединках, принося Кастету неплохой доход.
Ростику, своему коллеге-конкуренту, державшему в своих цепких лапах бандитов по другую сторону Вонючки, Кастет задолжал не очень большую, но всё же ощутимую для них сумму – двадцать рублей или шесть тысяч тугриков. Изымать из оборота столько денег кабатчику не захотелось, и он решил рассчитаться с Ростиком через тотализатор, поставив на противницу Тупицы десять рублей.
Шансы Тупицы в бою оценивались выше, поэтому десять поставленных Ростиком на неё рублей как раз и должны были принести тому выигрыш в двадцатку.
Вот только эта тупая, тупейшая Тупица, впав в ярость боя, забыла всё, что ей втолковывал хозяин, и забила свою соперницу чуть ли не до смерти.
Так и вышло, что вместо того, чтобы избавиться от долга Ростику, Кастет попал ещё на десятку.
Ярости кабатчику добавляло и подсознательное понимание им того, что он сам виноват в произошедшем. С Тупицы что взять? Она на то и Тупица. А ему-то надо было помнить, что его гладиаторша, и так-то больше похожая на животное, в бою вообще превращается в зверя.
Когда Кастет закончил истязание рабыни, та уже хрипела сквозь свои ладони, зажимавшие рот, а её тело били судороги.
Пока кабатчик вешал на место плеть, к Тупице подскочил Гнус и попытался помочиться на неё. Но был отшвырнут Кастетом.
– Отойди от неё, я сам с этой тварью буду расплачиваться, – Кастет сделал шаг к гладиаторше и со всего размаха пнул её в лицо, разбив кровяную корку на нём в новый поток.
– Я сорок пять тугриков из-за неё проиграл, – возмущённо пискнул Малыш Гнус, для него это были большие деньги.
– Потому что ты дебил, – хохотнул Кастет. Проигрыш Гнуса хоть немного поднял ему настроение. – Пошли дальше.
Когда кабатчик закрыл решётку камеры, где осталась глухо стонущая, потерявшая сознание Тупица, они пошли к концу прохода.
Там находилась лестница, которая вела вверх, к двери такого же размера, как и та, через которую они сюда спустились.
За ней находилась небольшая каморка с ещё одним выходом из неё, в которой на полке лежали мешочки, наполненные дурманом.
– Бери вот эти два, – показал Кастет. – Отнесёшь Ростику.
– Сейчас? Днём?! – возмутился Малыш.
– Что тебе не нравится, придурок? – завёлся с пол-оборота кабатчик. – Какой тебе сейчас день? Скоро уж темнеть начнёт. Бери, и вот через эту дверь уматывай. Ты сразу на Кривушку выйдешь. А ты на этой улице когда последний раз комендантский патруль видел? Пшёл отсюда, урод, пока к этим двоим не определил в соседи, – Кастет мотнул головой в сторону камер.
Или успокоенный доводами кабатчика, или напуганный его угрозой, но Малыш Гнус молча взял указанные ему мешочки и выскочил за дверь.
Проводив Гнуса, Кастет вернулся тем же путём, что и пришёл сюда. Проходя мимо камеры Тупицы, плюнул сквозь решётку на бессознательное скрюченное тело. Правда, попал в прут решётки.
Пушок в этот раз голос не подал, видимо, впечатлённый расправой над соседкой.
Рыжий раб бойко торговал за стойкой. Подойдя к нему, Кастет полушёпотом, чтобы не привлекать внимания, сказал ему:
– Пушку только воду давай, пусть без еды посидит, а этой падали вообще ничего не давать.
Раб понимающе кивнул и радостно оскалился – Тупицу он недолюбливал давно.
– Хозяин, тебя тут девка дожидается, – он кивнул в сторону обеденного зала.
Кабак Кастета, главный и лучший из его питейных заведений, меньше всего напоминал бандитский притон.
Наоборот, для этого района возле Вонючки это было, пожалуй, самое приличное заведение, которое с удовольствием посещали мастеровые, работники и работницы с мануфактур и мастерских.
Большинство из этих работников или были свободными изначально, или уже давно выкупившимися сервами. Странности здешних порядков многих удивляли – сумму выкупа барон Ферм, ставший графом ри Шотелом, установил невысокую, а платил он немало, а, с точки зрения сервов, в прошлые года никогда не державших в руках больше десятка солигров, так и вовсе платил огромные деньги.
Приходили сюда и работающие на производствах сервы с сервками, которые, особенно в последнее время, и не торопились скопить на освобождение, предпочитая тратить получаемые деньги на другое, в том числе и на развлечения.
При взгляде в сторону зала настроение Кастета сразу же поднялось.
И дело было не только в том, что просторный зал на сотню человек был почти полностью забит, и не только в том, что на сцене выступал бард, приехавший аж из Нимеи, второй столицы королевства, а в том, что, прислонившись к стенке между окон, потерянно стояла симпатичная девушка, которая скоро будет удовлетворять все его прихоти.
Увидев взгляд Кастета, девушка вздрогнула и робко стала протискиваться к нему, обходя столики с посетителями.
Кабатчик осмотрел зал и удовлетворённо кивнул, сегодня выручка опять будет рекордной – всё же бард не зря старается, надо будет ему ещё немного деньжат подбросить.
За одним из столиков сидела компания из пяти девиц, видимо, ткачихи или прядильщицы. Они пили чай с пирожными и зачарованно слушали певца, но что-то в них Кастета насторожило. Впрочем, его настороженность не успела сформулироваться в конкретную мысль, как подошла намеченная им для сегодняшних развлечений девушка.
– Я пришла, как вы сказали, – её голос был настолько тихим, что кабатчик его еле услышал.
– Не тушуйся, малышка, и не грусти, – радостно и плотоядно заулыбался Кастет, – А то смотри, понравится мой дружок на вкус, так ещё и напрашиваться ко мне будешь.
Рядом радостно заржал рыжий раб, но под строгим взглядом, который бросил на него хозяин, тут же заткнулся.
– Мне пока некогда. Иди посиди где-нибудь в зале, – кабатчик показал подбородком в сторону столов, откуда только что пришла девушка, – послушай моего певца. Да, я тебя сегодня угощаю. Цени.
Он подошёл к девушке вплотную и провёл рукой по её ягодице.
Когда та покраснела, то Кастет засмеялся и пошёл на кухню, бросив пробегавшей мимо рабыне-официантке:
– Принеси ей, что закажет.
Девушка некоторое время потерянно пробиралась между стеной и первым рядом столов.
Хотела было пристроиться к пятёрке девушек-работниц, сидевших за столиком на шестерых, но, находившаяся с одной стороны стола пара из них, явно бы не стала сдвигаться и тесниться. Свободных столов не было, а за теми столами, где были свободные места, сидели, в основном, мужчины или смешанные компании приятелей.
– Ищешь, где сесть? Садись.
Девушка обернулась. Сзади неё, чуть сбоку от стола с пятью девушками, стоял небольшой столик на двоих, за которым сейчас сидели пригласившая её девушка со своим парнем, но там, и правда, можно было при желании разместиться хоть вчетвером. К тому же эта, чем-то немного странная, девушка подвинулась, освобождая для неё место на лавке.
– Спасибо, – сильно стесняясь, сказала она, – Мне правда надо где-то подождать одного… – она не знала, как ей назвать кабатчика Кастета и смутилась ещё больше. – Енга. Меня зовут Енга.
– А меня Уля, – весело представилась девушка. – А это мой жених Нечай. Правда он красивый?
Уля засмеялась. Её смех был настолько заразителен, что Енга на какой-то миг даже забыла причину своего прихода в этот кабак и тоже улыбнулась.
– Тебе чего принести, – довольно грубо спросила у Енги подошедшая к столику рабыня Кастета.
– Мне? – девушка немного растерялась, она совсем и не думала о заказе.
Но тут вдруг в разговор вмешалась её новая знакомая. Зрачки у неё будто сузились, а в голосе прорезался металл.
– Рабыня, тебя что, не учили вежливому обращению с клиентами? – от вроде бы спокойного голоса Ули даже у Енги пробежали мурашки, у рабыни же и вовсе словно ноги подкосились, а лицо побледнело.
– П-простите, госпожа, я принесу госпоже то же, что и вам, – тихо проговорила официантка, – М-мне можно идти?
– Иди, только возвращайся поскорее, пожалуйста, мы тебя очень будем ждать, – опять заулыбалась Уля.
Енге показалось, что в Уле словно два человека живут. Один из них только показался и тут же спрятался. Что-то с этой девушкой было не так. И рабыня вон как оглядывается с недоумением. Видно, тоже не понимает, что это сейчас было.
Тут и спутник Ули, её жених Нечай, произнёс непонятную странную фразу:
– Мало надеть парик, сменить одежду и наложить грим. Надо ещё и научиться сдерживать себя и, как он нас учил, не выходить из образа.
Задуматься о замеченных странностях Енга не успела – на сцену вернулся бард, который некоторое время перекусывал и выпивал за одним из сдвинутых двойных столов, куда его пригласила компания молодых парней и девушек.
Бард взял в руки гитару, какое-то время подтягивал и ослаблял струны, и, наконец, запел.
Он пел о юноше и девушке, описывая, какими они были красивыми, и как любили друг друга. Как он часто ей дарил цветы и подарки, а она ждала его целыми днями.
Затем музыка стала тревожной, и певец поведал, как парень, живший в соседней деревне, пошёл через лес к своей любимой, а в лесу повстречал разбойников. Как он сильно с ними бился голыми руками, но всё равно погиб в неравной схватке. А девушка его не дождалась, а, узнав о его гибели, утопилась.
Будь сейчас в этом зале хозяин этих мест барон Ферм, он же граф ри Шотел, он бы рассмеялся от этой слащавой и глупой басни.
Но у присутствующих в зале было другое мнение. Мужчины бурно стали стучать по столам, а женщины и девушки ревели в полный голос. Енга и Уля не были исключением.
Заплаканная рабыня-официантка, видно, работая, тоже слушала, всхлипывая, принесла бутылку вина, небольшую вазу мочёных яблочек и ягод и тарелку сырной нарезки.
– Давай стукнемся стаканами, так иногда делают в дальних странах, – утерев платочком слёзы, оставившие на её лице какие-то странные, хотя и еле заметные, потёки, произнесла Уля и подняла стеклянный стакан.
Нечай уже налил вина и Енге из той бутылки, что была у них. Когда Енга стала подносить свой стакан к Улиному, она невольно обратила внимание на холёные руки её новой знакомой. У ткачих или прядильщиц, кем, если судить по простенькому платьицу, была Уля, таких рук быть не может.
Но эта мысль прошла в голове Енги по краю сознания. Она всё ещё была под впечатлением от печальной истории барда, и не забывала цель, с которой она прибыла в этот кабак.
– С тобой что-то случилось? – участливо спросила Уля.
– Нет. Всё в порядке, – замотала головой Енга.
Уля попыталась настоять на ответе, но тут бард снова запел. На этот раз это была смешная песенка про мельника и мельничиху. Уля смеялась, а вот Енге было не до смеха.
– Давай ты мне расскажешь, я же вижу, что у тебя какая-то беда. Может мы тебе чем поможем?
В голосе Ули было столько участия, а её жених смотрел так доброжелательно, что Енга не выдержала и рассказала им почти всю свою жизнь. Если Нечай слушал несколько отстранённо, то вот Уля смотрела и слушала очень внимательно. Иногда, правда, отворачивала голову и, когда углубившаяся в свои воспоминания и переживания Енга ничего не видела, тайком проводила платком по глазам.
Девушка была родом из Банта, одной из центральных провинций Винора. Когда их поселение было разграблено и сожжено наёмниками герцога ре Винора, уцелевшие жители собрали из остатков имущества обоз и пустились в бега на юг королевства, не затронутый войной.
По пути даже на их скудный скарб нашлись желающие – банда разбойников напала и разграбила остатки имущества. Енге с женихом и её старшему брату с женой и двухлетним сыном удалось убежать в лес и спрятаться от бандитов.
Дальше они шли уже впятером, если считать и маленького Ниша. Питались найденными в лесу ягодами и грибами и постоянно голодали.
Уже на территории баронств, её жених на одном из полей сорвал две тыквы, но был пойман поселковыми сторожами. Их тогда всех поймали, долго били и бросили в яму, где они и просидели больше декады.
Еду и воду им, правда, давали, но маленький Ниш всё равно умер.
Потом их передали городской страже Нерова, и они из поселковой ямы переселились в городскую тюрьму, где ожидали своей участи многие десятки таких же бродяг.
Её жениха, как провинившегося в воровстве, казнили одним из первых. Ему отрубили руки и повесили вниз головой – частая казнь для воров.
Енгу с братом и его женой, почти обезумевшей от смерти ребёнка, побоев и недоедания, тоже должны были повесить за бродяжничество. Но в город приехал господин Гури, управляющий барона Ферма и выкупил всех бродяг для своего хозяина.
Они с братом и его женой все были из семей потомственных горшечников, и работу нашли себе достаточно быстро.
Холопить и обращать их в сервов или даже в рабов барон не стал, хотя имел на это право.
Поэтому, как только они устроились в баронстве, брат сразу стал прилично зарабатывать, да и Енга с невесткой научились наносить на глину красивые рисунки. Они так и держались друг друга.
Дела пошли в гору, особенно после того, как получили заказ на изготовление огромного количества керамической плитки, которую у них потом забирали и везли к магам на укрепление, чтобы использовать для устройства тротуаров в Пскове и других городах и замках.
Платили щедро, так что удалось построить дом в два этажа, жена брата ждала ребёнка, и Енга сама стала задумываться об устройстве своей судьбы – не вечно же жить с братом, хоть и любимым.
Тут и пришла беда, тем более ужасная, что совершенно неожиданная.
Рядом с кварталом горшечников был квартал кожевников. Когда-то, когда Промзона ещё не разрослась до нынешних размеров, между ними было довольно большое расстояние, которое со временем становилось всё меньше.
Кожевенное производство имеет особую пахучесть. Что и стало сначала объектом насмешек, а затем и ссор между соседями.
Драки между горшечниками и кожевниками стали частым явлением, но обходилось без жертв. Последняя такая массовая драка, в которой участвовали почти три десятка человек, случилась в кабаке Балды.
И всё бы ничего, но участвовавший в этой драке брат, сцепившись с одним из кожевников, вместе с ним нечаянно сшибли столб с масляным светильником, и не сразу обратили внимание на возникший пожар, а когда обратили, то там уже горели шторы.
Пожар достаточно быстро всё же потушили. Большого ущерба не было – даже подкупленные Балдой стражники комендатуры насчитали к выплате с обоих три рубля сто сорок тугриков возмещения ущерба и два рубля штрафа в городскую казну. Сумма ощутимая, но подъёмная, к тому же им обещали помочь и обе гильдии.
Но Балда вдруг выдвинул обвинение, а купленные стражники его в этом поддержали, что поджог, якобы, был устроен специально. А за умышленный поджог полагалась казнь через костёр.
Подлинным хозяином кабака Балды был Кастет. Об этом в районе Вонючки знали все.
Енга вместе с невесткой пришли к Кастету просить помочь и не губить им жизни. Тот сначала долго ломался, выдвигая, в основном, денежные претензии, но потом сменил гнев на милость и согласился повлиять на Балду, чтобы тот отозвал своё обвинение.
Но ценой за это должна была стать сама Енга.
Рассказав незнакомым ей прежде людям о своих бедах, Енга вдруг спохватилась и опустила голову.
Уля придвинулась к ней и обняла её.
– Не переживай, с этой свиньёй тебе не придётся больше иметь дел, – Уля, словно мать дитя, погладила Енгу по голове.
– Ты что, Уля! – испугалась горшечница, – Даже не вздумай лезть. Ах, я дура. Зачем я вам рассказала?
– Ты не переживай, – вступил в разговор жених Ули. – Ты правильно сделала, что рассказала, и, главное, вовремя.
– Но брат, его сожгут!
– Если и сожгут, то кое-кого другого, – вдруг, снова превратившимся в металл голосом, сказала Уля.
«О, Семеро, кто же вы такие?!» – подумала Енга.
