Сергей Донской
Капитан разведки
Глава первая
В современной России действует несколько десятков нацистско-фашистских организаций, издается большое количество националистической, расистской, ксенофобской литературы, в Интернете существует не менее 150 соответствующих сайтов и электронных изданий. Раскол самой крупной российской правоэкстремистской партии Русское национальное единство (РНЕ) привел к созданию 12 разрозненных группировок, насчитывающих от 100 до 1000 активных членов. Всего, по данным разведуправления, в подобных организациях состоит 50–70 тыс. молодых людей, в том числе свыше 20 тыс. так называемых скинхедов. Если в 1997 г. национал-фашисты пользовались симпатиями 1,5–2 % населения России, то в настоящий момент за них готовы проголосовать до 5 процентов избирателей.
Из доклада пресс-секретаря ГРУ Генштаба РФ на заседании Комиссии Общественной Палаты по вопросам толерантности и соблюдения прав человека.
* * *
Многотонный механический монстр «Владимир Ленин» – магистральный электровоз серии «ВЛ» – приближался к Москве, таща за собой двадцать пять пассажирских вагонов. Вскоре за Подольском он начал сбрасывать скорость. Все ожесточеннее лязгали сцепления, тормозные колодки все чаще обхватывали горячие стальные колеса. Машинист Приваров потряс одуревшей от грохота головой, готовясь удвоить внимание. Вот-вот начнется путаница железнодорожных путей с юркающими туда-сюда маневровыми тепловозами, депо, сортировочными горками, перронами пригородных станций, возле которых нужен глаз да глаз. Москва – город хлебный, в нее стремятся все кто ни попадя, в том числе тысячи пьяных, от которых все беды на железной дороге.
– Анна Каренина еще ладно, ее можно понять, – проворчал Приваров, вглядываясь в даль. – Баба, чего с нее возьмешь? Но чего этим алкашам проклятым не хватает, которые сами под колеса лезут? На чекушку всегда выклянчить можно, на улице тепло, едоки они никудышные: им корочку хлеба дай – на целый день хватит. Отчего же им на белом свете не живется, вот как нам с тобой? – Машинист Приваров изобразил бровями нечто вроде пары вопросительных знаков, весьма мохнатых и корявых.
Его молодой помощник, практикант Неделин, на жесткой, курчавой шевелюре которого не могла удержаться ни одна форменная фуражка, подставил лицо встречному ветру и глубокомысленно произнес:
– Смысла жизни не видят, натурально.
– А я так думаю, что гайки пора закручивать, вот и все, – сказал Приваров.
– Тележку перекосило? – обеспокоился Неделин, прислушиваясь. – Или раму кузова?
– С локомотивом полный порядок, Андрюха. Месяц как из капремонта. А вот государство подразболталось.
– Поправим, дядя Саша. Будет как часики функционировать.
– Ну-ну.
По выражению лица Приварова было заметно, что он не разделяет уверенность помощника. Государственный механизм налаживать – это вам не электровоз чинить. Тут заменой трансформатора и пневмооборудования не обойдешься. Протерев тряпкой лобовое стекло, он сверился с показаниями приборов, подрегулировал тягу и покрепче обхватил рукоять контроллера.
– Да не напрягайтесь вы так, – посоветовал Неделин. – Одним бомжем больше, одним меньше. Какая разница?
– Грех на душу не хочу брать, вот какая разница, – буркнул Приваров.
– Э, дядя Саша! Человек предполагает, а бог располагает.
– И что с того?
– А то, что никто от неприятностей не застрахован. Наша жизнь, как тот поезд, натурально. Трясешься-трясешься всю дорогу, а потом вдруг бац – и приехали.
– Куда? – спросил Приваров, не отличавшийся живостью ума.
– На конечную остановку. Станция Дерезайка, кто тут лишний, вылезай-ка.
– Дерезайка? В первый раз слышу.
– Это образ такой, натурально. Конец пути. Тупик. – Для наглядности Неделин показал, как он упирается лбом в невидимую преграду. – С вещами на выход – и полете-е-ели.
– Что значит «полетели»?
– А то и значит. На свет в конце туннеля. Как те мошки.
Странный разговор нравился машинисту все меньше и меньше.
– Не знаю, куда ты там летаешь с мошками заодно, – угрюмо произнес он, – не знаю, куда следуешь по жизни, а лично я в свободное от работы время предпочитаю не по туннелям шляться, а дома сидеть, так-то.
– Ой ли? – дерзко воскликнул Неделин.
Приваров почесал затылок:
– Ну, в магазины, конечно, выбираюсь, на базар, опять же. Свежим воздухом при любой погоде дышу. Так что моя конечная станция еще далеко. Здоровье у меня отменное, не сомневайся. Гимнастикой по утрам занимаюсь, потом еще этой… йогой, как ее там? Хатхой, во.
– Ой ли? – повторил Неделин.
Припомнив, как опасно щелкали у него суставы во время последних занятий, Приваров насупился. Ну ее, эту йогу, к азиатскому лешему. Что индийцу здорово, то русскому – смерть, особенно не очень молодому русскому. Хорошо ли будет, ежели приступ радикулита скрутит хотя бы в позе лотоса? Жена совсем помешалась на этой гимнастике, готова целыми днями на голове стоять да на пупе вертеться, а в койку ее не затащишь. Вот тебе и йога. Лучше на пару «Камасутру» проштудировать, или как ее там? Собираясь в рейс, Приваров из любопытства приобрел себе книжонку с таким названием, пролистал, заинтересовался. Выполнять супружеский долг ему нравилось куда больше, чем павлина из себя изображать или индийским козлом по комнате скакать. Он, может быть, мужчина и не очень молодой, но еще далеко не старый.
– Ты, Андрюха, не повторяй одно и то же, как попугай, а слушай, что старшие говорят, – сказал Приваров после некоторого раздумья. – Что касаемо твоих мошек в конце туннеля, то на свет летать – их мелкое насекомое предназначение. Мы ж с тобой люди как-никак. Нам же с тобой не крылья, а руки дадены. Чтобы работать, значит.
– Вы не понимаете, – занервничал Неделин. – Я просто сравнил жизнь с дорогой. Мы думаем, что до смерти еще ого-го, а она тут как тут, курносая.
– Ну и где же она, твоя смерть?
– Рядышком бродит. Настигнет, мало не покажется. Р-раз, и под откос.
– Типун тебе на язык, Андрюха, – рассердился Приваров. – Вот уж балабол так балабол. Мошки какие-то… Откос… Дерезайка… Сам туда поезжай, коли приспичило. А мне – прямо. Домой, в город-герой Москву, столицу нашей родины… не в Дерезайку твою зачуханную… Тебе там самое место, как я погляжу. Вот накатаю на тебя «телегу» за то, что вчера весь состав без питьевой воды оставил, будешь тогда знать.
Неделин смекнул, что тему беседы пора менять, чтобы не портить отношения со своим непосредственным начальством. С работой в Москве туго, а без работы вообще никак.
– Если в кране нет воды, – сказал он, – значит, выпили… Ну, сами знаете кто.
– Вода на станции как раз была, – возразил Приваров. – Никто ее не выпил. Другое дело, что кому-то было не до выполнения прямых обязанностей, потому что ему, видите ли, балаболить с пассажирками из третьего вагона приспичило. И кто виноват? Пушкин? Сионисты? Или, может, лица кавказской национальности?
– Хари небритые, а не лица.
– Это у кого как, парень. Российские алкаши и бомжи, знаешь, не каждый день бреются.
– Так не от хорошей жизни! – завелся Неделин. – Нашего брата обувают все кому не лень, вот мы и бедствуем. В шоу-бизнесе Эйзенштейны прописались, рынки под азерами и прочими чучмеками, цыгане наркотой чуть ли не в открытую торгуют. Гитлера на них нет, вот что я вам скажу. Порядок нужен. Новый.
Высказавшись таким образом, Неделин победоносно взглянул на машиниста, не сразу сумевшего выдавить из себя:
– Это кто ж тебя надоумил?
– Есть умные люди.
– Постой-постой… Ты, часом, не с фашистиками ли нынешними снюхался?.. С теми, что нынче в телевизоре опять замелькали? – Глаза машиниста, устремленные на железнодорожную колею, превратились в пару щелочек, из которых сквозил неприязненный холодок. – На днях один такой в прямом эфире чуть ли не с националистическим воззванием выступил, другой хмырь свою овчарку надрочил лапу вверх вытягивать, «хайль Гитлер», мол. От с-сука.
– То не сука была, а кобель, – авторитетно возразил Неделин. – Я эту передачу тоже видал. Если бы сука, то у ней бы елда между ног не торчала.
– Да я не про собаку, а про ее дрессировщика хренового… Псих-одиночка. Все эти националисты – психи, Андрюха. Уроды, шуты гороховые. Цирк сгорел, а клоуны остались.
– Ха, клоуны! Над Гитлером тоже поначалу потешались: и усики у него уморительные, и ходит вразвалочку, как натуральный Чарли Чаплин. Да только недолго публика веселилась. Гитлер потом всем такую козью морду скорчил, что чертям в аду тошно стало.
– Вот же дурья башка! – Приваров сплюнул в сердцах.
– Гитлер? – возмутился Неделин. – Да он полмира покорил!
– Ты, ты дурень, Андрюха, ежели фашистским байкам веришь. Они, германцы, миллионы человеческих душ загубили, нет им прощения.
– Да я не с ними. Я как раз с нашими патриотами, с натуральными россиянами.
– Херня! – отрезал Приваров. – Нынче каждая сволочь в патриотизме клянется, а на деле только и мечтает, как бы где воду замутить, чтобы в той мутной водице рыбки наловить поболе. Держись от этой нечисти подальше, парень. Погубят они тебя, скинхеды лысоголовые.
– Какой же я скинхед? – усмехнулся Неделин, оглаживая свою буйную шевелюру. – И никакой я не скинхед вовсе. Так просто, идеями разными интересуюсь. Веяниями.
– Тех веяний, которых ты поднабрался, в любом общественном сортире хватает. Ты лучше свежим воздухом дыши, неиспорченным. Вот этим. – Приваров кивнул в сторону открытого окна, за которым синело ярко-голубое сентябрьское небо.
Неделин высунулся наружу, набрал полную грудь воздуха, зажмурился. Хорошо ему стало. Ветер полоскал волосы, высекал слезы из глаз. Навстречу неслись телеграфные столбы, и казалось, что один из них вот-вот снесет голову с плеч, но, поскольку этого не происходило, душу переполнял невыразимый восторг. Неделин любил жизнь, любил риск, и родину он тоже любил, хотя на свой манер.
– Шир-рока стр-рана моя р-родная! – дурашливо проорал он, перекрикивая грохот колес, после чего занырнул в кабину и доверительно признался: – Я, дядя Саша, Россию похлеще многих люблю, не сомневайтесь. Потому и не хочу, чтобы просторы наши всякой иноземной шелупони принадлежали. Мы, русские, должны сами своими богатствами владеть, натурально. А то понаехали отовсюду чебуреки всякие и командуют. С нас, бляха, хватит. Мы им спуску не дадим. Подхватим президентскую инициативу. И с рынков вытурим, и с других теплых мест.
– Кто это – «мы»?
– Кто надо, – буркнул Неделин, сердясь на себя за то, что чересчур уж разоткровенничался с машинистом. Ясно же было сказано: взгляды свои до поры до времени держать при себе, понапрасну не возникать, про свою связь с Организацией на людях не распространяться.
Да и не до разговоров было: пришло время активных действий.
– Пойду похезаю, – сказал Неделин, поворачиваясь к Приварову спиной.
– Так санитарная зона ведь, – недовольно напомнил тот. – О российских просторах на словах заботимся, а на деле изгадить их до самого горизонта норовим.
– Брюхо свело. Нет мочи терпеть.
«Пора вносить свою скромную лепту в общий котел победы», – подумал Неделин и поспешно покинул кабину локомотива.
* * *
Запершись в служебном туалете, он взглянул на свои дешевенькие корейские часы. До условного срока осталось чуть меньше десяти минут. Вполне достаточно времени, чтобы проделать все как положено, без суеты и спешки.
Несколько раз проведя алюминиевой расческой по волосам, Неделин посмотрел на свое отражение, мысленно прощаясь с привычной прической. Уже сегодня вечером он пройдет обряд посвящения, заключающийся в том, что поручившийся за него товарищ обреет ему голову наголо настоящим эсэсовским кинжалом, отточенным до бритвенной остроты. С того момента Неделин перестанет быть никому не нужным дерьмом, болтающимся в проруби, а пристанет к определенному берегу. Больше его никто не посмеет обидеть – ни старый, ни малый. У Организации длинные руки, как говорит Вагнер. Правда, пока что Неделин знал лишь пятерку, в которую был включен на правах новичка, проходящего свой испытательный срок. Всего таких пятерок насчитывалось неизвестно сколько, но своих можно было опознать издалека.
Все носили куртки-бомберы с нашивками на спинах или рукавах, ремни с тяжеленными пряжками и якобы декоративными цепями, перстни, кованые армейские ботинки. Если слушали музыку, то непременно «Штурм», «Радагаст», «Дивизион», «Крэк», «Террор». Если читали, то журналы «Под ноль», «Белое сопротивление» и «Отвертка».
Неделин был горд и счастлив принадлежать к этому братству. Вообще-то он подозревал, что его партия «Феникс» не так многочисленна, как хотелось бы, но все еще впереди. Это даже хорошо, что социал-патриотов пока что мало. Есть возможность выделиться на общем фоне. Для этого нужно только быстро и четко выполнять приказы. Вагнер тоже, небось, раньше в «шестерках» ходил, а теперь вот командир, приказы которого выполняются без пререканий и колебаний. Чем Неделин хуже? Однажды и у него появится своя пятерка, и его приказы тоже будут выполняться беспрекословно. А в каждой пятерке по боевой девчонке, которой близок дух российского патриотизма. Ей скомандуешь: становись раком, она и станет – одна, другая, третья… И никто из них не отважится ни над невзрачным росточком Неделина посмеиваться, ни над его заячьими зубами, ни над его голимыми джинсами с пузырящимися коленями.
«Молч-чать, – то ли прошипел, то ли мысленно распорядился он, тараща глаза, как заправский фюрер. – С-сосать всем!.. Всем с-сос-сать у меня, ш-шлёндры!»
Воображаемые девчонки дружно упали на четвереньки и поползли к своему новому повелителю. По обыкновению, первой оказалась бойкая брюнетка, похожая на обеих «Татушек» сразу. Глазенки сверкают, губенки влажные, ротик горячий – хорошо! И минуты не прошло, как Неделин получил полное удовлетворение. Поощрительно потрепав любимицу по маленькой головке, он снова взглянул на часы, сполоснул руки и снял с пояса телефонную трубку, снабженную отростком антенны. Вчера, вручая ее, Вагнер предупредил, что с мобильником расставаться нельзя даже на минуту.
«Тяжеловатая, – пожаловался Неделин, взвешивая тяжелую трубку на ладони. – Маленькая, но в кармане носить неудобно».
«Почему это?» – прищурился Вагнер.
«Дискомфорт».
«Дискомфорт – это когда задница на месте головы, и наоборот. Их поменять местами недолго, Андрюшенька. Желаешь убедиться?»
Неделин не пожелал. Однако странный мобильник не внушал ему доверия.
«Для чего антенна? – спросил он. – Прошлый век. Сейчас с такими мобилами даже пенсионеры не ходят».
«Да? – усмехнулся Вагнер. – А если на шару?»
«Чего-чего?»
«На шару, Андрюшенька. Даром, бесплатно. Кто от такого подарка откажется?»
«Ну не знаю, не знаю», – с сомнением пробормотал Неделин.
«Зато я знаю, – заявил Вагнер. – Недаром же говорят: на шару и уксус сладкий. А если его еще и подсахарить?»
«Это как?»
«А вот представь себе праздник. Рок-концерт, народные гулянья, парад…»
«Все-таки концерт или парад?» – решил уточнить Неделин.
Вагнер оставил вопрос без внимания.
«А в толпе наши люди телефончики желающим раздают, – продолжал он, глядя в пространство, где, как нетрудно было догадаться, разворачивались описываемые события. – Акция, мол, проводится. Презентация новой компании и прочая муйня. Телефон бесплатный и звонки бесплатные тоже… ну, скажем, на протяжении месяца. В любую точку земного шара».
«И что?» – заинтересовался Неделин.
«А то, Андрюшенька. Все проще пареной репы, которая тебе башку заменяет. – Вагнер засмеялся, но не обидно, не издевательски, а с чувством легкого превосходства и, кажется, сочувствия. – Вникай. Для того чтобы волшебный телефончик заработал, необходимо зарегистрироваться. Ну, связаться с оператором в указанные сроки. Допустим, с десяти утра до десяти пятнадцати…»
«Утра или вечера?»
«Какая, хрен, разница?»
«Где ты видал рок-концерты по утрам? – рассудительно произнес Неделин. – Да и гулянья… Даже петарды не попускаешь, не говоря о фейерверках».
По непонятной причине Вагнер ужасно развеселился, заслышав про петарды с фейерверками, а потом вдруг стал серьезным, насупился и сказал, играя желваками:
«Короче. Спрячь трубку подальше и береги как зеницу ока. На подъезде к вокзалу свяжешься со мной. Но не при посторонних, заруби себе на носу…»
* * *
Неделин зарубил. Теперь, запершись в туалете и проделав все необходимые манипуляции с трубкой, он прижал ее к уху и услышал подозрительное шебуршание, словно там, внутри, копошились какие-то отвратительные насекомые типа сороконожек. Тембр гудков вызова был неприятный, какой-то пронзительный, с подвизгиванием.
– Алло, алло, – зачастил Неделин, чувствуя себя крайне неуютно.
А что, если ему не удастся связаться с Вагнером в назначенное время? Это будет тот самый случай, когда длинным рукам Организации не обрадуешься, совсем наоборот. Они, эти длинные руки, так умеют обрабатывать нарушителей дисциплины, что только держись. Борьку Карташова, помнится, так отметелили, что он до сих пор мочится кровью и вздрагивает при каждом резком звуке.
– Алло, алло…
«Ту-ут, – завывало в трубке сквозь шебуршание. – Ту-ут». По коже Неделина ползли мурашки. Но стоило ему хорошенько дунуть в телефон, как в нем, словно по волшебству, возник искаженный помехами голос:
– На связи, Андрюшенька.
Неделин обрадовался Вагнеру, как родному.
– Вот, звоню, как договаривались, – отрапортовал он.
– Не ори.
– Я не ору, – стушевался Неделин. – Просто уже три минуты второго.
– Подъезжаете, значит? – уточнил Вагнер.
– Значит, подъезжаем.
– Перрон хорошо видишь?
– Откуда? – засмущался Неделин. – Я ж из сортира звоню. В целях конспирации.
– Умный парень, – похвалил Вагнер. – Рассудительный, исполнительный, цены тебе нет. Такие, как ты, надежда и гордость нашей нации.
– Скажешь тоже…
– Ну-ну, не скромничай, не скромничай. Скоро тебе воздастся по заслугам, очень скоро, обещаю. А пока отключи телефон и жди. Я сейчас перезвоню.
– Но мне на рабочее место нужно. Я должен…
Вагнер не дослушал. Трубка умолкла. Чертыхнувшись, Неделин бросил взгляд на свое зеркальное отражение и поразился его непривычной желтизне. Натуральный голландский сыр с глазами, а не лицо. Тьфу, смотреть тошно! И на душе кошки скребут. С чего бы это? Вспомнились странные рассуждения Вагнера про раздачу бесплатных телефонов. Как-то это связано с сегодняшним заданием, но как именно? Эх, скорей бы все кончилось. Не ожидал Неделин, что обычные телефонные переговоры могут выматывать сильнее ночной вахты в локомотиве.
Он выглянул в окно, закрашенное белым не до самого верха. Мимо проплывала наводненная людьми платформа: головная часть поезда начала втягиваться под навес перрона. Женский голос как раз равнодушно известил граждан пассажиров о его прибытии, когда трубка в руке Неделина пропиликала первые такты полонеза Огинского.
Вздрогнув от неожиданности, он поспешно нажал нужную кнопку и приготовился поднести телефон к уху. Этот жест так и остался незавершенным, как и все остальное, что намеревался совершить Андрей Неделин в будущем.
Будничная картина за окном раскололась и разлетелась на осколки, словно по ней ударили огромным невидимым молотом. Полыхнуло оранжево-огненным: до того слепящим, до того ярким, что после этого все сделалось черно-белым, как на мутной нецветной фотографии, где и не разглядеть-то ничего толком. Стекло провалилось внутрь, выдавленное обжигающим смерчем, частично оплавившись, частично изрешетив охнувшего Неделина осколками.
Взрыв? Это был взрыв?
Размазанный по стенке, с вылезшими из орбит глазами, с кровью, хлещущей из ушей, он так и не понял, что услышал в последнее мгновение – оглушительный громовой раскат или звенящую тишину. Не понял он также, что видит перед собой – непроглядный клубящийся мрак или невыносимо резкий свет, пробивающийся сквозь дым.
Примерно через час, когда фрагменты его тела были извлечены из покореженного взрывом вагона и присоединены к останкам прочих жертв теракта, телефонная трубка по-прежнему находилась в сжимающей ее руке, хотя сама рука была отделена от трупа. Головы Неделин тоже лишился – такой доверчивой, такой наивной и бестолковой.
Обладателю этой головы так и не удалось узнать, каково это – быть скинхедом. Возможно, оно и к лучшему. Если, конечно, в этой истории было хоть что-то хорошее.
Глава вторая
В Киеве при загадочных обстоятельствах скончался гражданин России И. Назаров, подвергшийся зверскому избиению в подъезде жилого дома. Милиция рассматривает различные версии и склоняется к мнению, что Назаров стал жертвой хулиганов или грабителей. Однако брошенный на месте преступления фонарик вьетнамского производства заставляет вспомнить, как и при каких обстоятельствах Назаров оказался в Киеве. В фашистских кругах этот человек не нуждается в представлении. Издатель газеты Национально-освободительной партии «Наша жизнь», основатель так называемой «Белой церкви», бывший преподаватель МГУ и последовательный «освободитель мира от жидомасонского ига», он был обвинен в причастности к взрыву общежития вьетнамских студентов, после чего скрылся от следствия, попросив «политического» убежища у «помаранчевых» властей Украины. Назарова приютили. Но уберечь не смогли. Между тем, по странному стечению обстоятельств, Министр обороны РФ на вчерашней пресс-конференции счел необходимым напомнить, что Главному разведуправлению Генштаба поручено уничтожение террористов в любой точке мира. По его словам, соответствующие приказы давно отданы, и вся система работает в этом направлении. На вопрос журналиста, не является ли убийство Назарова делом рук спецподразделения ГРУ, министр ответил общими фразами о неотвратимости справедливого возмездия, однако отрицать такую возможность не стал.
Заметка «По законам военного времени» в газете «Киевский бульвар».
* * *
Катя недолюбливала свою фамилию. Да и как могло быть иначе? Какой женщине приятно представляться Катериной… Хват…
– Хват? – переспросят. – Гм, очень приятно.
А на самом деле ничего в этом приятного и хорошего нет. Как нет ничего хорошего в бесцельном одиноком существовании, когда только и остается, что пялиться в телевизор, листать дурацкие журналы или мечтать, мечтать, мечтать… О чем? Ну хотя бы о том, как в один прекрасный день Катя сменит опостылевшую фамилию на какую-нибудь другую, более благозвучную. Впрочем, не в благозвучности дело. Был бы муж, а остальное приложится. Тягостно, почти невыносимо жить без мужского плеча рядом, на которое можно опереться в трудную минуту.
А таких трудных минут в сутках хватает, за вычетом времени, проведенного во сне или хлопотах по хозяйству. Когда же что-нибудь переменится к лучшему? И когда соизволит появиться непутевый брат Михаил, о котором вот уже две недели ни слуху ни духу? Вечно пропадает где-то, вечно занимается какими-то подозрительными делишками, темнит, недоговаривает, отмалчивается, отшучивается. Утверждает, что работает экспедитором. Ну не совсем экспедитором, а еще и охранником по совместительству. Сопровождает грузы. Наверное, хорошо сопровождает, раз платят ему такие деньжищи. В последний раз, отправляясь куда-то на юг, снабдил Катю весьма внушительной суммой, а по возвращении одарил добавкой.
Жаль только, что из командировки брат привез не только премиальные, но и незнакомую девчонку по имени Алиса. Представил ее как невесту, приобнял за талию, предложил любить и жаловать. А с какой стати Кате ее любить, за что жаловать? За то, что повисла на шее старшего брата? За то, что, как выяснилось, она замужем? За строптивый нрав, упрямство, невыносимый характер, стремление во всем настоять на своем?
Не ужилась Катя с Алисой под одной крышей, да и могло ли быть иначе? Двум хозяйкам в доме тесно, как бы они ни пытались приноровиться друг к другу. Алиса не очень-то и пыталась. Катя, по правде говоря, тоже. Кончилось тем, что брат, уставший от бесконечной кухонно-бытовой междоусобицы, снял квартиру и съехал. С вещами и так называемой невестой. И что теперь? Одной куковать в четырех стенах?
Нервно прикурив сигарету, Катя уселась перед телевизором, перетасовала пультом каналы, задержалась на выпуске новостей.
– Общее число жертв позавчерашнего теракта на Курском вокзале увеличилось, – сообщила дикторша, столь холеная, столь лощеная, что искренность ее скорбной мины вызывала сомнение. – За минувшую ночь в Институте скорой помощи имени Склифосовского скончалось еще четверо пострадавших. Специалисты утверждают, что взрыв был произведен с помощью коротковолнового приемопередатчика. – Дикторша выдержала небольшую паузу, давая возможность осмыслить информацию. – Взрывное устройство, спрятанное то ли среди багажа на платформе, то ли в одном из вагонов, сдетонировало, в результате чего многие были ранены и убиты. Следствие по факту теракта продолжается. Мы будем следить за развитием событий.
«Мы тоже», – подумала Катя, переключаясь на неведомо какую серию неведомо какой мыльной оперы. Только и остается, что следить за развитием событий. Не отрываясь от экрана. Безвылазно сидя дома. Безрезультатно дожидаясь звонка от брата, который обещал помочь устроиться на хорошую работу, а сам всецело поглощен своей ненаглядной Алисой.
Не докурив сигарету до половины, Катя потушила ее в пепельнице и вставила в рот новую. В телевизоре какой-то зализанный латиноамериканец предлагал руку и сердце пышной красотке, прячущей под подушкой портрет другого латиноамериканца, седого и усатого. Молодой, кстати говоря, тоже имел возлюбленную на стороне, которая позвонила ему в самый неподходящий момент. Началось бурное выяснение отношений. «Как же ты мог, Энрико?» – надрывалась Жужу голосом немолодой дублерши, явно поднаторевшей в домашних скандалах. Находись брат дома, он непременно потребовал бы приглушить звук, но его здесь не было, и Катя, назло ему, увеличила громкость.
Словно уловив ее настроение, он позвонил. Поздоровался, для порядка отметил, что бабье лето выдалось на редкость жаркое, после чего недовольно осведомился:
– Что за душераздирающие крики у тебя там? Все сериалами забавляешься?
– Чем же еще, – перешла в наступление Катя. – Больше нечем.
– Почитала бы, что ли, – сказал брат.
– Обязательно. Книгу про то, как быть сестрам, которых не любят братья.
– Я тебя люблю. Ты знаешь.
– Не знаю, – возразила Катя. – Ты меня бросил на произвол судьбы. Я себе места не нахожу. Хотя бы на часок заглянул ради приличия. – В ее голосе зазвучали просительные интонации. – Приезжай, Миша. Я пирожков напеку. Твоих любимых.
– С капустой? – спросил брат.
– Ну да.
– Сегодня не получится.
– Почему? – поскучнела Катя.
– У меня важная встреча.
– Твои важные встречи мне известны. На диване с Алисой. С утра до вечера.
– Ошибаешься, – сказал брат. – Сегодня собираюсь переговорить со старым знакомым по поводу твоего трудоустройства.
– Кто такой?
– Ты с ним незнакома. Алексей Истомин его зовут. Хороший мужик, на днях открыл новую фирму, набирает сотрудников. Думаю, мне он не откажет. – Тут брат кашлянул, то ли для солидности, то ли от смущения. – Так что готовься к трудовым свершениям.
– Всегда готова, – просияла Катя, – как комсомолка.
– Как пионерка, сестренка. Это пионеры были всегда готовы. Комсомольцы есть требовали.
– Не припоминаю такого.
– Ну как же. Партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Е-есть!» Жрать то есть.
– А, – усмехнулась Катя. – Будущие младореформаторы.
– Они самые, – подтвердил брат.
На экране телевизора возник крупный план рыдающей красотки. Слезы, стекающие по ее щекам, были неправдоподобно большими, но тушь с ресниц не текла. Вспомнив, что пора обновлять косметические запасы, Катя сменила тон.
– А что за вакансии у твоего знакомого? – спросила она.
– На месте разберемся, – ответил брат.
– Потом заедешь?
– Лучше перезвоню.
– Кому лучше?
Уловив нотки отчаяния в Катином голосе, брат поспешил с неуклюжими утешениями:
– Ты как вообще? Нормально?
– Ненормально, Миша. Совсем ненормально.
– Деньги еще остались? Не голодаешь?
– Денег пока хватает, – сказала Катя, – а вот человеческого тепла, участия…
Брат смутился.
– Я на предмет участия, гм, как-то не очень…
– Это потому что все твое внимание сосредоточено на чужой жене, – завелась Катя, – а до родной сестры тебе и дела нет.
– Она не чужая жена, она моя невеста.
В заявлении брата проскользнула неуверенность. Словно он успокаивал сам себя, хотя без особого успеха. Катя усмехнулась. Недолго музыка играла, недолго братец танцевал. Все вернется на круги своя. Взрослому мужчине надоест нянчиться с молоденькой девчонкой, он возьмется за ум и возвратится в тихую семейную гавань.
– Ты слышала? – с вызовом спросил Хват.
– А как же, – ответила Катя.
– Вот и прими к сведению.
– Уже приняла. Только бросишь ты ее, Мишенька, все равно бросишь. Помяни мое слово.
– Спецназовцы своих не бросают.
– Ох как высокопарно! А экспедиторы?
Не найдясь с ответом, брат закашлялся. Решив, что с него хватит, Катя смягчила голос.
– Так ты перезвонишь? – спросила она.
– Сразу, как только переговорю с Истоминым.
– Тогда я буду ждать, – сказала Катя.
Привычное занятие. Такое привычное, что волчицей выть хочется.
– До связи, сестренка, – сказал брат и положил трубку.
– До связи, братик, – прошептала Катя и принялась вытирать слезы, неизвестно когда и почему выступившие на глазах.
Ох уж эти мыльные оперы! Из-за них вечно глаза на мокром месте! Выключив телевизор, Катя ничком упала на диван и уткнулась лицом в подушку.
* * *
Пятница продолжалась, светило солнце, над всей Москвой простиралось безоблачное небо, но с запада надвигался сплошной облачный вал, вздымавшийся от края до края горизонта. О том, что грядет с облаками, не ведал никто, хотя многие прохожие задирали головы к небесам, пытаясь определить свои ближайшие перспективы. Гроза ли обрушится на город, или же улицы снова заполнятся гарью лесных пожарищ, той сизой мглой, от которой учащается пульс, а в глазах темнеет, как перед приступом удушья? «Лучше бы гроза», – рассуждали москвичи. Словно к их мнению кто-то прислушивался.
Тверская шумела на тысячи голосов, струилась потоками машин, пестрела иностранными вывесками: тут тебе и «Саламандер», и «Хьюго Босс», и «Россини». Глаза разбегались, как на венецианском карнавале, однако настоящего праздничного настроения не было, улыбчивые прохожие попадались редко, уличные кафе по большей части пустовали.
В одном из таких сидели двое, прихлебывая пиво из запотевших бокалов. Алый зонт, под которым они расположились, не внушал доверия обоим. Очень уж он напоминал раздувшийся парус. Подхватит ветром и унесет вместе со столиком к черту на кулички – и поминай, как звали.
– Обязательно было меня в эту забегаловку приглашать? – спросил один из мужчин, кривя крупное, заметное лицо. – Мог бы и на «Арагви» расщедриться. – Кивнув в сторону ресторана, он добавил: – Там, говорят, сам Лаврентий Палыч сиживал.
