Сергей Николаевич Прокопьев
Драгоценная моя Драгоценка
Певица Ольга Логинова (пела она в основном в опере, церковный хор был своего рода подработкой) в середине пятидесятых уедет в Австралию, перед этим отхватит состоятельного мужа, уведя его из семьи…
В Великий Четверг Мария с мамой ходили на вечернюю службу, на «двенадцать Евангелий», в Богородице-Владимирскую женскую обитель, возвращались домой с драгоценными огоньками зажжённых свечей. Предприимчивые китайцы продавали специальные складные фонарики с отверстием вверху – свечку вставляешь и защищаешь огонь от ветра… Дома отец на притолоках входной и межкомнатных дверей ставил копотью от свечек кресты против бесовских козней.
Такой бумажный фонарик Мария привезла в Россию. Так и пролежит без пользы. Ни разу не принесла под его прикрытием свечечку в Великий Четверг в свой дом.
На Пасху ночью ходили с мамой на праздничную службу в Свято-Покровском храм, что рядом с Покровским кладбищем. Пасхальная служба здесь отличалась тем, что крестный ход вершил свой круг не под стенами церкви, а захватывал добрую часть кладбища. В темноте весенней ночи среди могил, на многих теплились лампадки, среди массивных крестов, величественных памятников возглас священника: «Христос воскресе!» – и единый ответ идущих со свечками: «Воистину воскресе!» – звучали по-особенному, объединяя живых с теми, кто ушёл под кресты…
На Радоницу и Троицу на Успенском кладбище служились Вселенские панихиды. Со всех храмов, со всего города собирались православные харбинцы. У кого-то лежали родственники на этом кладбище, а было здесь до семидесяти тысяч могил, кто-то поминал похороненных в России – «зде лежащие и повсюду». Весь день служились у могил литии, панихиды, то тут, то там звучало «Со духи праведных скончавшихся», «Вечная память», «Со святыми упокой», а в пять вечера начиналась под открытым небом на большой поляне близ могил полная торжественной скорби и светлой печали Вселенская панихида. Мария несколько раз была на ней в Троицкую субботу. День чаще выдавался тёплый, солнечный, к Троице лето набирало силу. Зелень кладбища – много боярки, черемухи, ранеток… Небо с сияющим колесом катящегося к вечеру солнца… Блестящие одежды священников, они собирались со всего Харбина… Благолепный, усиленный артистами оперы архиерейский хор, ему вторящая многотысячная паства, празднично одетая, с преобладанием светлых тонов… Тёплый ветер, уносящий молитвы в высокую синеву… Вселенская панихида…
И обязательно в какой-то момент дождик брызнет с небес, окропит собравшихся весёлой влагой…
На территории кладбища, как поведали Марии Никандровне земляки, побывавшие в Харбине в 2007 году, китайцы устроили детский парк. На месте, где служились Вселенские панихиды, огромное колесо обозрения. И всего-то осталось от кладбища – огороженный бетонным забором участочек с могилами советских воинов, числом около шестидесяти, погибших в сорок пятом в боях с японцами. Позже и его уберут. Некоторые дорожки в парке остались кладбищенские, среди кустов и деревьев можно увидеть характерные холмики, пятна мраморной крошки, мелкие осколки от памятников, барельефов. Дорожка к выходу сделана из плит снесённых памятников. Говорят, какие-то плиты ещё и в девяностых годах лежали фамилиями вверх, потом китайцы перевернули. Успенская церковь, похожая на корабль, по колокольню заросла диким виноградом. Одно время в ней была комната смеха с кривыми зеркалами, позже устроили музей бабочек.
На пятый день Великого поста школа Марии ходила к причастию. Каждой школе Харбина отводился свой день в Великий пост. Накануне учащиеся исповедовались, отстаивали вечернюю службу, а утром причащались.
«Священник во время исповеди даёт наставление: “Не прелюбодействуй!” – а я и не знала, что это такое», – рассказывала Мария Никандровна.
Ни разу не причащалась Мария после школы. Побеждал материализм медика, опасение туберкулёза или другой болезнетворной микрофлоры. Этого в Китае хватало. Туберкулёз косил местное население, зверствуя во всём многообразии. Лимфаденит, туберкулёз брюшины, когда вся брюшина покрыта, как манной крупой, туберкулёз почек, костей, глаз – поражается роговица, и в результате образуется бельмо. В России коллеги по медицине о коварных видах этой болезни лишь в книжках читали, удивлялись рассказам Марии.
Китайцы начали бороться с антисанитарией только в пятидесятых годах. Был развёрнут национальный проект. А если китайцы за что-то возьмутся…
В 1958-м кинули кличь: уничтожить воробьёв до единого! Сорная пичуга в день сжирает до пятидесяти граммов любимого китайского продукта питания – риса. Не сеет, не пашет, а тысячи и тысячи тонн изводит, ведь воробьёв миллионы и миллионы… Сами китайцы впроголодь живут, и вдруг столько добра на помёт переводится. Объявили беспощадную войну прожорливым птахам. День генерального сражения совпал с православной Пасхой. В назначенный ранний утренний час в Харбине, как по команде, начался страшный грохот. Китайцы колотили во все предметы, издающие резкий звук, поднимая воробьёв на крыло. Предварительные исследования показали: воробей, как птица неперелётная, не в состоянии долго висеть в воздухе – падает замертво с параличом сердца. Отец Марии, безнадёжно больной, ему покой нужен, а за окнами сумасшедший дом: китаянка-соседка и её многочисленное семейство остервенело бьют в железяки, сосед-китаец засел за сараем с дробовиком, то и дело по тополю палит. Чуть воробьишки соберутся присесть дух перевести, огонь открывает. Тополь под самыми окнами у Марии, того и гляди – сосед по стёклам жахнет дробью. Пришлось урезонить стрелка, сказать пару ласковых… Падающих воробьёв китайцы тут же собирали и не на помойку выбрасывали, пускали на кулинарные изыски – ели. Несколько дней базар ломился от «дичи»… Связками продавали.
По окончании акции Мария поехала к матери на Успенское кладбище. Город мёртвых выглядел как после побоища. Кругом на могилах следы китайской беготни. И здесь уничтожали воробьёв, собирали трофеи. Заодно и другим птицам по всему Китаю досталось. В тот год гробовая тишина стояла в небе, и случился неурожай.
С воробьями китайцы перегнули свою бамбуковую палку. Пришлось в результате завозить птах из соседних стран. Воробьи, как оказалось, не только рис пожирали, они клевали букашек, которые для риса страшнее во много раз. Букашки вместо китайцев и съели в тот год урожай.
Зато в борьбе с антисанитарией Китай преуспел. Хотя тоже были заскоки. Перед китайскими школьниками поставили задачу – уничтожить мух. Искоренить переносчиков заразы. Приказано – сделано. Школяр к месту охоты, скажем, на помойку, где этого добра навалом, – выходил во всеоружии: мухобойка в одной руке, пинцет в другой и бутылочка с пробкой на поясе. Меткий удар: насекомое повержено, трофей берётся пинцетом и опускается в бутылочку. Ещё удар… Наконец ёмкость наполнилась, наступает момент подсчёта добычи на предмет ответа на вопрос – выполнен поставленный план или надо ещё помахать мухобойкой? Было объявлено соревнование по сдаче мух, которое выявляло передовиков и рекордсменов…
Школьники не только воевали за чистоту Китая, они вели агитационную работу. Для чего использовался общественный транспорт – трамвай. Два или три глашатая здорового образа жизни под резкие звуки народного китайского ударного инструмента – две соударяющиеся палочки – мелодекламируют схему поведения добропорядочного китайца: утром проснулся, поднялся, умылся, зубы почистил и так далее. Основы гигиены внушались в трамвае, пропагандировались в газетах, по радио. Правда, в том же трамвае кондуктор женского рода – кстати, она выходила на остановках подсаживать пассажиров – во время поездки предлагала желающим утолить жажду кипячёной водой. Кипяток набирала в титане, были такие на улицах Харбина, работали на нужды горожан. Как вскипит вода, пронзительно засвистит, и бегут к нему с ёмкостями страждущие… Один титан стоял рядом с трамвайной остановкой у Свято-Алексеевской церкви, на пересечении улиц Гоголевской и Церковной. Кондуктор выскочит на остановке, наберёт кипятка. Имелся в комплекте трамвая большой чайник и два керамических «вовсе не разовых», стакана для желающих промочить горло пассажиров.
Нацпроект борьбы за гигиену удался, его призывы укоренились в Китае.
«Покидаешь Россию, переезжаешь границу, покинув Забайкальск, – делились незабываемыми впечатлениями с Марией Никандровной земляки-харбинцы, побывавшие на родине в 2007 году, – и уже на первой китайской станции – Маньчжурии – каким бы ты патриотом ни был, понимаешь: наш Забайкальск, Омск и любой другой город – это заплёванные задворки. Вовсе не значит, китайцы постоянно убираются, они не сорят. Идеально чисто».
Марии оставалось метров двести нести крест, когда услужливо подскочил Витя Джу. С ним одно время вместе работали на «скорой» при железнодорожной больнице, он был водителем. Наполовину русский, наполовину китаец. Через сорок четыре года в Омске в обществе земляков-харбинцев Мария удивится, разглядывая незнакомца: на китайца мужчина смахивает, да нос явно не китайский – великоват. В то же время русским никак не назовёшь. И снова удивилась, мужчина заговорил с кем-то из земляков-харбинцев на чистейшем русском. Тут же крутились два китайца. Эти-то настоящие, из тех торгашей, что заполонили Омск, как только после перестройки открылись границы. Они приходили в общество исключительно с торгашескими целями: предлагали свой товар – ветровки, пуховики, другой ширпотреб… Непонятной национальности мужчина повернулся к одному из них и заговорил на бойком китайском. Чем ещё больше озадачил Марию Никандровну.
«Извините, а как ваша фамилия?» – спросит загадочного мужчину. «Джу», – прозвучит в ответ. «А по-русски?» – «Джу». – «Вы мне кого-то напоминаете?» – «А вы, Маша, на фотографии у меня есть, мы стоим у железнодорожной больницы в Харбине». Как это обычно было у полукровок: мать у Вити была русская, отец – китаец.
Вот такая произойдёт встреча. Витя помог Марии занести крест во двор дома. «Как ты его тащила?» – спросил удивлённо. «Когда надо – дотащишь!».
Через много-много лет, точнее – через сорок восемь, не она, а Витя положит цветы к этому кресту на новом харбинском кладбище в Санкешу.
Похоронила мать 7 августа, а ровно через год, десятого августа 1958-го, перезахоронила. Наняла китайцев. На кладбище первым делом предупредила: «Ни в коем случае нельзя крышку гроба открывать!» Увидеть мать через столько времени после похорон… «Хоросё, мадама!» – закивал головой китаец-бригадир. Август, как всегда, стоял дождливый, земля тяжелая, гроб сильно сплющило. Отец наказывал, сам уже не вставал: «Похорони не поверхностно. На три аршина пусть закапывают». При вскрытии могилы, еле сдержалась, но не расплакалась, кусала губы, когда китайцы вытащили гроб, обмотали его соломенной верёвкой, дабы крышка не съехала. Был он измазан землёй, глиной, деформирован – раздался по сторонам… Мало что осталось от первоначальной белизны. Мария, когда год назад хоронила, не пожалела денег на гроб и считала – крест на крышке и ангелы над ним из металла, оказалось – картон, конечно, он расползся…
На грузовике повезли на новое кладбище в Санкешу, в двадцати пяти километрах за городом. Оно только-только заселялось. Похоронили в самом начале. Через сорок восемь лет земляки, среди которых и Витя Джу, быстро найдут могилу. Рядом памятник доктору Казем-Беку и могила Успенского, одного из основателей альма-матер Марии – фельдшерско-акушерской школы, позже ставшей медтехникумом. Кстати, его компаньон и коллега Сементовский, который «Серя», уедет в Америку. Невдалеке могилы пяти студентам, погибших в 1946-м. Красная армия тогда в срочном порядке покинула Харбин, город остался беззащитным. Ни армии, ни милиции, ни комендатуры. Китай всегда славился бандитами. Управление железной дороги организовало из студентов политехнического института отряд охраны жизненно важных объектов, пока в город не пришла государственная власть. В стычке с бандитами погибли студенты. Их как героев хоронил весь город на старом уже закрытом Покровском кладбище в центре Харбина, а потом перенесли за город…
Отец настаивал поставить матери памятник. Рядом с Успенским кладбищем находилась мастерская Урзова по изготовлению памятников. На тот момент Урзову не принадлежала, состарившись, он продал китайцам отлично поставленное дело. В мастерской Мария присмотрела скромный памятник в виде небольшой колонны с маленьким ангелом наверху. Склонившийся ангел бросал розу на могилу.
Рассказала отцу, он одобрил выбор. Но денег не хватало. Отец решил продать раритетную Библию, издания середины девятнадцатого века. Большого формата, с золотистыми застёжками, в кожаном футляре, картинками на всю страницу. Такой фолиант не почитаешь, держа в руках. Подростком Мария раскрывала её на столе, пододвигала мягкую табуреточку и, стоя на ней на коленях, разглядывала иллюстрации, читала.
Нашлась покупательница – баптистка.
«Видишь, как всё удачно, – передал отец деньги дочери, – будет маме памятник». Но деньги пошли на перезахоронение.
Отец умер через пять месяцев, после того как Мария перезахоронила мать, в Никольские морозы, 23 декабря. Лечиться не захотел. Порошки пить категорически отказывался: «Не хочу пылью рот забивать!» Мария сделает микстуру в капсулах. Отмахнётся: «Я эти медведки пить не буду!» Ночью началось кишечное кровотечение. Посадила на горшок. Полилось, как гвоздиком проткнули. И запах переваренной крови. Русских вокруг ни одного. Не к кому за помощью сунуться. Побежала к вокзалу, в железнодорожную больницу, туда, где работала когда-то на «скорой». Те два года всегда вспоминала с теплом. В «скорой» в основном были китайцы, работалось с ними легко, в удовольствие, ни интриг, ни склок. К ним и побежала. «Вóды папа кой сыла!» – выпалила с порога. «Мой папа скоро умрёт». В «скорой» застала трёх китайцев. Те сразу подхватились. «Мáнишку», так её перекрестили на свой манер, хорошо знали. Вынесли на одеяле отца из дома, носилки не проходили и повезли в больницу имени Казем-Бека. Там Мария попросила сделать переливание крови. Работала у них фармацевтом Никифорова. Как окажется много позже – она будет последней коренной русской харбинкой, кто умрёт в Харбине. А проживёт более девяноста лет.
Отец после переливания уснул, щеки порозовели. «Ниды папа хаала», – скажет китаец, что лежал на соседней кровати. «Твоему папе лучше». Марии и самой так показалось. И она – опытный медик, который прекрасно всё видел, – вдруг обрела надежду на чудо. Будто отец воскресал. В счастливом порыве бесцельно сбежала по лестнице на первый этаж, промчалась по коридору, снова взлетела на второй. «Папа будет жить! Папа будет жить!» Вошла в палату. Он открыл глаза, произнёс: «Доченька…» И кровь хлынула горлом…
Осталась Мария с голубем Гулькой.
Он жил у них пять лет. Мария отобрала у соседской кошки. Ещё бы секунда-другая и конец птахе. Принесла истерзанную птицу, приговаривая, как над больным ребёнком, посадила в корзинку и поставила её на сундук, что занимал целый угол. «Это не сундук, а вагон-товарняк», – смеялся отец. Товарняк не товарняк, но спать на нём можно было спокойно – ноги не свешивались. Гулька быстро превратился в ручного и домашнего. Собственно – выбора не было: летать после кошкиных зубов не мог. Гулька оказался хорошим собеседником, внимательно слушал, гуканьем поддерживал разговор. Когда по вечерам семья собиралась под абажуром, Гулька всегда участвовал в посиделках. А если вдруг и засыпал в своей корзине, стоило услышать «Гулька» – мама что-то про его дневные проделки начнёт рассказывать – сразу вскидывал голову и смотрел мутными, сонными глазами, дескать, что вы тут без меня обо мне судачите? За столом под абажуром каждый занимал своё место. Мама что-то шьёт, папа напротив неё садился, мог набойки набивать на башмаки, или ремонтировать сапоги, или что-то мастерить. Стул Марии стоял сбоку от отца, она наливала чай из самовара, рассказывала о рабочем дне или читала вслух. Это могла быть Библия или художественная книга.
Под столом лежал ещё один член семейства – чёрный шпиц Жучок. Смешной и добрый. Умер вслед за мамой. Ухитрился простудиться, схватить воспаление лёгких. Мария пыталась лечить… Но у него вдобавок ко всему оказался порок сердца, Мария сама обнаружила шумы в собачьем сердце. В один момент Жучок вконец ослаб, с трудом подошёл к Марии, долго смотрел на неё, потом заковылял в сторону отца и упал на полдороги… Гулька пережил хозяина дома на четыре месяца. Всё это время Мария не знала, как с ним поступить, она оформляла документы в Советский Союз. Взяла бы с собой любимца, да нельзя с ним через границу. И отдать некому. Соседка любила живность, но её кошка давно зарилась на голубя-инвалида… В тот вечер Мария не закрыла плотно входную дверь, и вдруг услышала возню на крыльце, выбежала. Гульку тащит за крыло кошка. Отобрала, но поздно – лёгкое было поранено острыми зубами.
«Это Вера с Никандром его забрали, – скажет соседка, – тебя освободить».
Отца отпели в Модягоу в Свято-Алексеевской церкви. В морозной дымке города церковь пламенела ярко-красным кирпичом колокольни и стен. Отпевал священник Николай Стариков. Мария просила батюшку поехать на кладбище – отказался, боясь застудить слабые лёгкие. Гроб везли на грузовике. К могиле шофёр проехать не смог, остановился метрах в ста. Мария вышла из кабины с большим букетом белых хризантем. Могилу китайцы выкопали, как она просила – край маминого гроба был виден, и гробы встали рядом. Это было желание отца. Китайцы взялись за лопаты, шофёр тут же принялся нетерпеливо сигналить: «Поехали». Ждать отказывался. На тридцатиградусном морозе хризантемы начали крошиться. Мария передала их китайцам, попросила всё сделать как надо, то и дело оглядываясь, пошла к машине.
Она не помнит – сама ли так удачно решила или кто надоумил: крест, что дала Раиса Аввакумовна, устанавливать на могилу не вертикально, а плашмя. Может, в мастерской Урзова посоветовали? Крест погрузили в раствор – бетон плюс мраморная крошка – так, чтобы он на три пальца выступал из памятника-плиты. Поперёк могилы в ногах и головах китайцы положили два бетонных бруса и на них установили памятник. «Хоросё будет, мадама!» – сказали рабочие.
Получилось «хоросё». Памятник нисколько не осел за без малого пятьдесят лет.
«Ровненько стоит», – рассказывал по телефону Витя Джу, приехав из Харбина.
Мария Никандровна пригласила земляков в гости через месяц после их возвращения из города детства и юности. Убелённые сединами бабушки и дедушки с воодушевлением рассказывали о свидании с родиной.
Принесли фотографии, в том числе и сделанные на могиле родителей Марии Никандровны. Вот возлагают цветы. Вот ставят свечи. Крупным планом крест. Крупным планом надпись. В одном месте памятник дал тонкую трещину, она змеилась до креста, продолжалась за ним. Возможно, сыграли свою роль корни дерева, что выросло вплотную к памятнику (на фотографии был виден один ствол, Мария Никандровна не разобрала – какое). Но крест лежал абсолютно целым.
«Никогда не думала, что увижу, – вытирала слёзы Мария Никандровна. – Спасибо, дорогие мои, спасибо, что разыскали маму с папой».
«Кладбище стояло обязательной строкой. Мы сразу сказали в мэрии, как приехали. Нам выделили автобус».
Земляки привезли Марии Никандровне в полиэтиленовом мешочке немного земли с могилы родителей.
«Мне на гроб высыпьте», – попросила Мария Никандровна.
…Так они и сделали.
* * *
В оформлении обложки использована картина Владимира Чупилко «Воробьи на дичке».
