Сергей Николаевич Прокопьев
Иго во благо
Всякий грех – это вражда с Богом.
Одумайся! С кем враждуешь?!
Преподобный Гавриил (Ургебадзе)
Глава первая
Знакомство с героем
Снег в октябре в наших широтах практически никогда не уходит в зиму. И сколько раз ни сталкиваешься с этой картиной, почти всегда первый снег выпадает неожиданно. Вчера царили в природе жёлтая, красная, бордовая, зелёная краски – а утром глянешь в окно: Боже мой, всё забелено. Снег будто специально выбирает ночь, чтобы сказочно удивить. Ложится не тоненьким в ноготок слоем, а покровом в два-три пальца толщиной. Зимой снежинки беспрепятственно пролетают сквозь ветви тополей, рябин, ив, берёз, здесь снег оседает на листве, тяжело клонит ветви к земле.
Утреннее небо чистое, как в морозы зимой. На его синеву выкатывается с восточной стороны солнце, дабы вернуть городу осенние краски. Светило начинает безжалостно расправляться с белым вестником скорой зимы. Сначала снег упадёт с деревьев, они, жёлтые, красные, зелёные расправят ветви, омытая листва засверкает на солнце. Снег, тяжелея, напитываясь влагой, истончаясь, дольше всего будет лежать на ещё зелёной траве газонов, на цветах клумб, на крышах домов.
Наступает торжественный момент, когда господствующие краски трёх времён года сходятся на короткий период вместе: царица лета – зелёная, золотоосенняя – жёлтая, сверкающая белизной – зимняя, и всё это под синью залитого солнцем неба.
Снег от ветра, солнца, ещё тёплой земли побежит ручейками, напитает воздух весенней талой влагой и останется в памяти белой чистотой, острым волнующим запахом свежести и обновления. И предупредит нас: люди, не будьте беспечны, скоро зима. Проверяйте шкафы – всё ли готово к холодам, не надо ли чинить обувь, вязать варежки и шапки, покупать пуховики, сапоги на меху и валенки.
В такой день я познакомился с Александром Шмидке. Если быть до конца точным – познакомили нас раньше, когда мы волей случая оказались в одной компании и договорились сойтись для обстоятельного разговора.
В назначенный день стали свидетелями первого октябрьского снега. Выпал он в ночь с пятницы на субботу, в храмах в тот день славили святого земли русской Сергия Радонежского.
Встретились после обедни у пожарной каланчи, что у главпочтамта, чтобы отправиться в офис, который Александр предложил в качестве места для беседы. Он приехал из своего прихода, я был на литургии в своём. Александр поздравил меня с именинами.
– Причастились? – спросил.
Честно говоря, не подумал об этом.
– Ну да не расстраивайтесь, – сказал Александр. И добавил: – С Сергием Радонежским у меня связано несколько чудесных случаев. С него, собственно, и началось воцерковление.
И рассказал по дороге к офису такую историю.
– Работал директором омского филиала московской мебельной фирмы, – начал Александр, – элитные кухонные гарнитуры собирали и продавали. Однажды директоров филиалов вместе с главными бухгалтерами вызвали в Москву. Дела сделали, вагон времени до самолёта, я решил поехать в Троице-Сергиеву лавру.
Мой бухгалтер, Лидия Васильевна, попросилась: «Мне с вами можно? Ни разу не была». Бухгалтер новосибирского филиала тоже изъявила желание.
Обеим чуть более тридцати, совершенно невоцерковлённые. Провёл их по обители. Новосибирская бухгалтер трындычиха, сто слов минуту, пока в электричке ехали, тут притихла. Если что, шёпотом спрашивает. День будний, народу немного. Приложились к раке с мощами Сергия Радонежского, зашли в одну церковь, другую. На душе светло, благостно…
Мой главбух робко так: «Александр Иванович, не опоздаем?»
Глянул на часы – времени в обрез. Благо, в гостиницу заезжать не надо, с дорожными сумками (небольшие, командировка на два дня) в монастырь поехали и в камеру хранения обители сдали. Заходим за ними, а технический перерыв. Всего на десять минут, но когда мы выскочили из монастыря, поняли – на электричку не успеваем. Значит – на самолёт тоже. Всё было рассчитано тика в тику: из Сергиева Посада доезжаем до Ярославского вокзала, дальше на Павелецкий, оттуда в Домодедово и на регистрацию.
Бежим скачками из монастыря.
Бухгалтера визжат: «Александр Иванович, что делать? Опоздаем! Что делать?» – «Молимся Сергию Радонежскому!» – командую.
Смотрим, такси разворачивается уезжать. В три горла закричали: «Стой!» Остановился. Тогда до самой станции машины не доезжали, строительство шло или ремонт, нужно было прилично пешком идти.
«Подвези, – взмолились, – хотя бы немного».
Женщины в машине, как на иголках сидели: «Не успеем ведь, Александр Иванович! Не успеем!» – «Молитесь, – говорю, – не паникуйте!»
Их успокаиваю, сам вижу – опоздали. Однако продолжаю просить у преподобного Сергия помощи.
Из машины выпрыгнули. Понимаем, бесполезно бежать, ушла электричка, но не сдаёмся. На перрон выскочили… Ура – стоит, двери открыты. Вбегаем, падаем на сиденье, сердца у всех вот-вот выскочат. Электричка тронулась.
Мужик, что напротив сидел, пробасил недовольно: «Вас что ли ждали?»
Такое у нас было паломничество к Сергию Радонежскому.
Завёл правило среди своих подчинённых: оперативку по итогам недели проводил в четверг, но перед производственными вопросами рассказывал о церковных праздниках, кого из святых славим в последующие дни, рассказывал о своих паломнических поездках. Этакая миссионерская десятиминутка, которая могла и на полчаса затянуться.
На очередной оперативке говорю главбуху: «Рассказывайте о нашем чуде».
«Время будто растянулось, – закончила повествование. – Минут на семь опоздали на электричку. Она стоит. Влетели, тут же двери закрылись. Так бы не успели на самолёт».
«Вот что значит, – говорю, – сила молитвы. Лидия Васильевна обратилась к святому…»
«Да что я, – заскромничала, – повторяла, как заведённая: “Сергий, помоги! Сергий, помоги!”»
Сама спрашивает после оперативки: «Неужели такое может быть? Помолились и вот…» – «А ты как считаешь, – говорю, – почему электричка позже отправилась?»
Мы пришли в офис. Александр вылил из электрического чайника воду, наполнил свежей. За окном солнце подвело сказочный день к моменту, когда краски лета, осени и зимы проявились в наибольшей степени. Белизна снега остро подчёркивала зелень травы и золото листвы. Берёзки, что росли за окном, стояли в роскошных золотых шапках. Пора облетать, они в таком виде и листочка ещё не уронили. Кстати, не растеряют всю листву даже в декабре. Поодаль от здания тянулись к небу высокие тополя. И они красовались листвой, вдвойне удивительно – всё ещё зелёной. Аномальный год.
Александр разлил чай.
– Знаете, – начал он, – почему решил рассказать о себе? Чужой опыт не учит, и всё же, вдруг моя история кого-то предупредит, заставит задуматься, обратит сердце к Богу. Грехов, конечно, более чем достаточно… А сколько чудес происходило. В нужный момент оказался в Бари у Николая Чудотворца. Много связано с Сергием Радонежским, Серафимом Саровским, блаженной Матроной. А разве не чудо многогрешной жизни: духовным отцом более тринадцати лет был иеромонах батюшка Савва, а духовной мамой по сей день – матушка Анна.
Александр подошёл к окну, приоткрыл его, в помещение ворвались весенние запахи – мокрого снега, талой воды.
– Интересный год, – произнёс, глядя в окно, – листва на деревьях будто и не собирается опадать.
Александр разлил чай и начал свою исповедь…
Глава вторая
Дед Андрей
Господь привёл меня в храм через жену. Марина первой обратилась к церкви, первой покрестилась. Но больше из моды, возникшей после отмены советской власти. Прилепляться к церкви начнёт лет через пять после крещения, мой смертный грех подвигнет.
Что интересно, ещё никто из нас не был крещён – ни она, ни я, ни сыновья (дочь родится позже), – но повелось на Пасху и Рождество всей семьёй ездить на ночную службу в Крестовоздвиженский собор… Праздник будет не праздник, если не сходим на всенощную.
Недавно со старшим сыном Колей (у него самого уже двое детей, восемь и пять лет) заговорили о Пасхе, он заулыбался:
– Ночь, темно, а мы со свечами. Весело, радостно, все поют… Мишка меня спрашивает: «Как это воскресе?»
Мишка – это Миша, младший мой сын.
В то время крестный ход три раза обходил храм. Сейчас почему-то всего один. Действительно, весело. Мальчишки, то в голову крестного хода забегут, то снова к нам вернутся, застоялись на службе, хочется подвигаться.
Сейчас даже не вспомню, почему у нас повелось на Пасху и Рождество в храм ходить. У моих родителей не было заведено, хотя жили недалеко от церкви. Бабуля по отцу, бабушка Августина – да. Они с дедом Андреем лютеране, но, перебравшись в Омск, начали ходить в Крестовоздвиженский собор. На моей памяти дед не составлял ей компанию, бабушка или с соседкой отправлялась в тот же Крестовоздвиженский собор или одна, дед уже не ходил.
В дошкольные годы, если родители куда-нибудь отправлялись надолго вечером, бабушка ночевала у нас. Жили рядом, двор на два дома, бабушка приходила с Библией, большой старой книгой с чёрными толстыми корочками, бережно в рушник завёрнутой. Куда-то задевалась после смерти бабушки, сколько ни искал, кто-то умыкнул. Сядет за стол, раскроет Библию. С младшей сестрой Таней мы погодки, старшая, Люба, на два года раньше меня родилась. Брата ещё не было, он на шесть лет младше меня. Бабушка что-то читала из Библии, что-то рассказывала своими словами.
Когда спрашивали:
– Бабушка, что у тебя за книга, что за рассказы?
Она (за спиной были гонения на церковь в двадцатые, тридцатые, сороковые годы и в хрущёвские времена) отвечала уклончиво:
– Да сказки такие.
Рассказывала про сотворение мира, про Бога.
Я любопытным рос. Не помню, как вышел на тему лютеранства, к деду подкатил, мне лет двенадцать:
– А кто такой Лютер?
Дед подумал-подумал и говорит:
– Это как Ленин.
Советскую власть он страшно не любил. Было за что относиться без симпатий. Стоило выпить, ругал советы на чём свет стоит. Бабушка шикала на него, а нас старалась увести. Я – пионер, всем ребятам пример, активист, старшая сестра вообще председатель совета дружины. И вдруг от любимого деда звучат нападки на самый передовой социалистический строй. Досадно и возмутительно до глубины души слышать такое. Бабушка вытолкает нас за дверь:
– Не слушайте дурака старого, водка в нём дурит.
Я не сдавался, бросал с пионерским задором:
– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
Дед был личностью. Всю жизнь прикидывался, что неграмотный, дескать, самоучкой освоил чтение, плюс расписываться умеет – всё. После смерти нашли документ, что окончил он земскую школу.
На Пасху бабушка всегда красила яйца, пекла куличи. Рождество праздновала и католическое и православное. Угощение внукам на то и другое готовила. Пусть и пионеры – принимали за милую душу. И радовались, что два Рождества, а ещё и Новый год посредине. Бабушкины сёстры жили в Казахстане. Одна, Галина, подалась в баптисты, вторая, Эльза, – в иеговисты. На религиозной почве Галина и Эльза не знались друг с другом. Бабушка неприязни к сёстрам не испытывала, ездила в гости к обеим. Меня с собой брала.
Помню землянку бабы Эльзы, просторная, большая. Было так удивительно – пол земляной.
Мама как-то отцу говорит, это начало девяностых:
– Видела сон, тётя Эльза жалостливо просит на могиле прибраться.
Отец её снам доверял безоговорочно. Всю жизнь шоферил, крутил баранку. Семейное предание гласит, по молодости, бывало, вернётся из командировки, из урмана, а мать ему: «Что это ты шуры-муры крутил с такой-то?» И описывает внешность «такой-то». Отец задохнётся от негодования, дескать, как ты посмела за мной следить? Потом дойдёт до него – никак не могла жена находиться в медвежьем углу одновременно с ним.
«Не сочиняй, – скажет, – что ни попадя».
На что мать твёрдо: «Мне сон приснился, видела твою кралю».
Так что отец находился под постоянным контролем. Когда услышал про тётю Эльзу, сказал:
– Надо ехать.
Прибыли в Казахстан, а на месте тётиной землянки храм православный. Вот так. Никого у тёти Эльзы не осталось. Было пять или шесть детей, все умерли один за другим. Переливание крови делать по законам иеговистов категорически возбраняется, а требовалось переливание.
Где могила родственницы, ни отец, ни мать не знали. Ветхая, с больными ногами бабушка-соседка объяснила, в каком углу искать могилку Эльзы. Нашли в указанной части кладбища два заброшенных рядом друг с другом холмика, похожих по описанию на искомую могилку. Никаких надписей на крестах. Обе прибрали, цветочками украсили.
Скорее всего, меня не крестили из-за отца, тот слышать не хотел про церковь, Бога. Хуже, чем я в пионерах. Маму из-за отца долго не могли пособоровать перед смертью. Что я, что сёстры мои, как только не подъезжали к нему. Нет и всё. Когда уже совсем маме плохо стало, разрешил: «Делайте, что хотите». Я батюшку Савву привёз, с трудом, с перерывами, но пособоровали.
Накануне моего тридцати трёхлетия жена подходит с торжественным лицом, при этом руку демонстративно за спиной прячет:
– Хочешь, подарок тебе сделаю?
– Какой?
Разжимает кулачок, на ладони крестик золотой:
– Пойдём завтра в церковь, покрестишься?
Сама за четыре месяца до этого покрестилась с подругой.
На следующий день была суббота, мы пошли в Крестовоздвиженский собор. В нём потом крестили наших сыновей, дочь, а вот внуков в других церквях крестили.
Из всех храмов Омска Крестовоздвиженский для меня самый дорогой. По отцу я немец, по маме русский, из казаков. Она из Сибсаргатки. На Дону, говорят, Саргаток много было, оттуда предки её приехали в Сибирь.
Деда по отцу звали Андреем Карловичем, сам он с Житомира. Предки перебрались в Волынь в XVIII веке.
Дед был богат на братьев – семеро. Храню фото, на нём четверо из них на стульях сидят – два солдата, два унтер-офицера. Это в Первую мировую войну. В Гражданскую одному из них голову срубили. Красные или белые нагрянули в село. Карл в Первую мировую отвоевал унтер-офицером, и не захотел больше никому служить. Белые или красные налетели и начали грабить. Брат не выдержал наглости, влепил офицеру по скуле. Силушка немереная – с одного удара свалил с ног гостя неучтивого. Ждать не стал ответной реакции, вскочил на коня и поскакал в сторону леса, там-то прекрасно знал, по каким тропкам уйти от погони. Конь оказался не такой резвый, как у белого или красного, лихой кавалерист-рубака не позволил Карлу уйти под защиту чащи, догнал и срубил на ходу голову. На глазах у деда голова брата слетела с плеч.
Дед Андрей женился после Гражданской на своей Августине, родилось двое детей, можно жить, но советская власть обложила крестьян, которые противились колхозному строю, игнорируя линию государства на коллективное хозяйство, таким налогом, что дед два раза заплатил, в третий не смог и решил отсидеться в лесу. В том самом, куда брат Карл не успел доскакать с головой на плечах. Жене наказал всем говорить, что на заработки ушёл. Был классным плотником и столяром. В лесу дед прячется, тем временем пшеница вызрела, а косить некому, жена с животом – третьим ребёнком, дядей Степаном, беременна. Дед ночью из леса тайком вышел и скосил хлеб. Мужик молодой, силушка немереная, руки как клещи, за короткую летнюю ночь успел всё поле пройти. Бабушка со светом вышла снопы вязать, доброжелатели увидели и доложили властям, дескать, подозрительно: баба на сносях, вот-вот рожать, и вдруг здоровенное поле скосила незнамо каким чудесным образом, вчера стояло нетронутым, сегодня она с пузом снопы вяжет… Явно где-то мужик рядом прячется.
Власти организовали облаву, призвали милицию, комсомольских активистов, прочесали лес. Деда и ещё троих беглецов поймали в свои сети. Расстреливать не стали, хотя могли, шла борьба с «классовым врагом кулаком», под эту статью любого и каждого могли подвести. Деда отправили в лагерь в Котлас.
У деда в роду мужчины все плотники. Постоянно ходили с артелями на заработки. Да что ходили, за океан плавали. В домашнем архиве есть фото прадеда, бабушки Августины отца – Роберта. Вековая канадская тайга, посреди густого леса пилорама, работающая от паровой машины. Прадед в комбинезоне и шляпе стоит, в руках держит длинное полотно пилорамной пилы. То ли менять собрался, то ли уже сменил. Заработал он в Канаде денег. Заторопился на родину и зря заспешил. Вёз из Канады богатую шубу, где-то на границе купил тройку лошадей. Хотел домой с шиком приехать. Не учёл одного – гражданской войны. Вместо шика получился пшик. Вернулся без шубы, тройки и денег. Рад был, живой до дома добрался.
Что касается деда Андрея, где-то в это же время не в Канаду отправился на заработки, поближе. Храню удостоверение, выданное ему Самарским уездным военным комиссариатом. Приехал на заработки в Самару, а его там цап-царап и в Красную армию. Хотели поставить под ружьё и бросить на фронты Гражданской войны, да выручило от фронтовых небезопасных будней рукомесло. В удостоверение написано, что колёсник Андрей Шмидке получает отсрочку от призыва на военную службу до 15 декабря 1920 года. Деда определили в мастерскую по производству повозок и тачанок для Красной армии. Участвуя в выпуске грозного оружия Гражданской войны, на фронт не попал.
В Котласе в лагере искусного плотника освободили от общих работ – поставили изготавливать мебель для начальства. Мастерил в тепле и при хорошем питании шкафы, комоды, столы, диваны и всякую другую мелочёвку – от стульев до будок для собак. Начальства много, запросы всякие-разные.
Мой старший сын Коля смеялся, когда младшего в армию призвали, мол, Миша, бери справку деда и дуй в военкомат, чтобы тебя тоже на колеса для тачанок бросили. Всё лучше, чем куда-нибудь в горячую точку попасть.
Дед не одну мебель делал, в Омске немало домов построил, кроме этого – в Казахстане, там тоже слава о нём шла.
В лагере дед сошёлся с оборотистым мужичком из Самары. Тот из себя был хлипенький, да голова варила, с кем лучше всего пойти в побег. Видит, дед крепкий, быка кулаком свалит, харчи хорошие – не исхудал в лагере и работает в нужном месте. Сговорились, дед тайком изготовил вёсла, припрятал в укромном месте. В праздник рванули. Как выбрались из лагеря, не знаю, но время улучили самое подходящее. Лагерь стоял неподалёку от Северной Двины, у берега находились примкнутые цепями лодки. Дед своими лапищами сломал замок, как спичку, и сел на вёсла. Из напарника гребец никудышный, дед двенадцать часов грёб против течения. До мяса стёр руки… Погоня, возможно, была, но беглецы ушли.
Повезло им, тогда ещё ГУЛАГ только-только набирал обороты, наплыв крестьян – спецпереселенцев и заключённых – огромный, система захлёбывалась, отчаянные люди бежали часто, на всех карательных органов не хватало. Наши беглецы, сойдя с лодки, пешком добрались до Самары. Оборотистый мужичок обещание сдержал, выправил деду надёжный документ. Дед дал весточку жене на Украину. Бабуля, что могла, распродала, троих детей (уже и дядя Степан родился) в охапку и в Сибирь. Дед решил подальше от Украины поселиться. Но жил под своим именем. Тотальный контроль ещё не накрыл всю страну, можно было затеряться.
Встреча с бабушкой произошла на станции Марьяновка. Обосновались в Омске на Северных улицах, которые стояли тогда на краю городской географии, дед рассказывал: волки забегали, собак драли.
У меня в архиве есть документ на бабушкино имя, выданный в 1919 году за подписью пастора, что она лютеранка.
Рядом на Северных с дедом и бабушкой жили ещё две немецких семьи, тоже лютеране. И стали они все ходить в православный храм – в Крестовоздвиженский. Дед только по великим праздникам, а бабушка – да. Крестовоздвиженский в 1937-м закрыли. За два года до этого власти вознамерились повесить на него замок, сначала закрыть, а потом снести. Москва двумя руками приветствовала местную инициативу, но верующие отстояли, вымолили храм. Вновь открыли Крестовоздвиженский собор в войну, в 1943-м.
Не знаю, перекрещивались деды в православие или нет, моего отца, скорее всего, в Крестовоздвиженском крестили, но не сразу после рождения. Родился после закрытия храма, в 1938-м. Где и когда крестился, не знаю. После его смерти я с сёстрами растерялся: можно или нет отпевать батю – крещён или нет? Потом вспомнили, он крестный отец своего племянника. Значит, и сам крещён. Отпели, как полагается.
Бабуля любила в нашу церковь ходить. Хорошо по детству помню, придёт и восторгается: «Как поют! Вы бы только знали, как хорошо поют!» Лицом светится…
Перед смертью увидела сон, будто вышла за порог дома, подняла глаза, а небеса разошлись, в них храм открылся храм, полилось сверху ангельское пение…
