Сергей Валерьевич Белокрыльцев
Открыть глаза
Зизимор подошел к кровати и протянул мне руку. Я взял у него небольшой металлический жетончик с округлыми гранями и затупленными углами. На нем было выгравировано, а затем выжжено черное число «639». Вместе с жетоном я принял сложенный листок бумаги. Жетон я послушно пристегнул к нагрудному кармашку, а затем развернул листок, на котором было распечатано расписание дня. Вот оно.
6-00 – 9-00 – подъем. Принятие душа. Занятия с компьютером в ожидании завтрака.
9-00 – 10-00 – завтрак. Занятия с компьютером.
10-00 – 12-00 – утренняя прогулка.
12-00 – 12-30 – возвращение в палату в строгом порядке: по номеркам. Занятия с компьютером.
12-30 – 13-00 – занятия с компьютером.
13-00 – 14-00 – обед. Занятия с компьютером.
14-00 – 16-00 – занятия с компьютером.
16-00 – 16-30 – полдник. Занятия с компьютером. Пациент по желанию может полностью заменить полдник занятиями с компьютером.
18-00 – 19-00 – ужин. Занятия с компьютером.
19-00 – 21-00 – вечерняя прогулка.
21-00 – 21-30 – возвращение в палату. Принятие душа. Занятия с компьютером.
21-30 – 23-00 (по желанию пациента до 0.00-02.00) – Занятия с компьютером. Сон
– Как вы видите, 639, ничего сложно тут нет, – через некоторое время произнес Зизимор. Он стоял у кровати, сунув руки в карманы халата. – Вы прочитали?
– Да, – ответил я, сложив листок и сунув его в кармашек пижамы. – Очень занятой и разнообразный график. Что еще за занятия с компьютером? Вы, верно, решили, что сидячий образ жизни и нажитый им геморрой помогут мне быстрее прийти в норму?
– Наши исследования показывают, что вредные в чем-то другом излучения, исходящие от работающего компьютера, впрочем, их вред совсем не заметен для всего организма в целом, в нашем случае помогают быстрее адаптироваться организму к вколотой вакцине и лучше защитить себя от ее возможных последствий. Именно Колыхаев первым отметил это совершенно неожиданное свойство компьютера, провел несколько десятков наблюдений, подтвердившие, что пациент, проводящий за компьютером больше времени, лучше и безопаснее переносит побочные эффекты вакцины. Можете читать книги, смотреть фильмы, играть в видеоигры, разбираться в программах.
– Пялиться в монитор сутками? – снова не удержавшись, воскликнул я. – Черта с два, доктор. Да я лучше в потолок плеваться буду целыми днями, пока слюна не закончится. Я тогда-то просидел за компом три часа, так разогнуться не мог и глаза болели.
– Настоятельно рекомендую все же не противиться методам нашего лечения, тем более что они максимально эффективны. Что же касается графика, то первую неделю он будет для вас еще проще, 639, – Зизимор, глядя на меня, мило улыбнулся. Он вытащил из карманов свои руки только для того, чтобы медленно потереть своими сухенькими ладонями, как какой-нибудь богомол, пристально следящий за своей добычей и уверенный в том, что она от него не за что не ускользнет. – Мысленно вычеркните все пункты кроме сна и занятий с компьютером – это и будет ваш график на ближайшие семь дней. Увидимся через неделю, 639, и поправьте номерок. Цифры плохо видно.
– Пока, пока. Скучать не буду, – рассеянно буркнул я в ответ, щелкнув ногтем указательного пальца по поверхности жетона.
Знакомство с эпидемией
Зизимор, подходя к дверям, кивнул санитару и тот вместе с ним вышел из палаты. Уже закрывая дверь, Зизимор просунул голову в палату и самым милым образом напомнил мне:
– Не забывайте про компьютер, 639, – затем он исчез и резко захлопнул за собой дверь, быстро запрев ее на ключ.
Значит, неделя. Я посмотрел на свой пухленький живот и похлопал по нему. Вон какие волны пускает, то жирок в нем волнуется. Как раз на неделю хватит. После ухода Зизимора я остался лежать на кровати и смотреть в потолок, размышляя о том, какую все-таки выгоду имеет эта клиника, заставляя своих пациентов проводить целые дни за компьютером. Приблизительно через час после ухода Зизимора вдруг раздался голос сверху так, что я вздрогнул от неожиданности.
– Хватит валяться в кровати, 639. Включайте компьютер и играйте в игры, смотрите кино, читайте книжки.
Я повертел головой в поисках его источника и увидел те самые черные коробочки вокруг ламп, оказавшиеся небольшими динамиками и скрытой миниатюрной видеокамерой.
– Доктор Колыхаев? – уточнил я, узнавая его властный голос.
– Да, 639, это я. Я просто хочу вам сказать, что ваша лечебная диета продлевается еще на один час, – хладнокровно произнес голос.
– Эй! – возмущенно воскликнул я и, вскочив с кровати, задрал голову и выпученными глазами уставился в камеру. – Вы что тут все с ума посходили что ли?! Решили меня голодом заморить и в свои камеры смотреть, как я подыхать буду! То-то у вас санитары выглядят, как ходячие шкафы. Кто-то из них сейчас только что получил двойной ужин. Я что, по-вашему, должен НЕПРЕРЫВНО сидеть за компьютером?
– Это было бы в идеале, – на полном серьезе ответил Колыхаев, – но, к сожалению, пациенты должны время от времени прерываться на еду и сон, но вы знаете, некоторые из них добились значительных успехов! Они тратят на еду в целом, вы не поверите, всего десять-пятнадцать минут, а на сон у них уходит по четыре-пять часов в сутки. Мы очень поощряем такое рвение и пациенты, достигшие таких успехов, выпускаются из клиники раньше намеченного срока и успешно проходят подготовку.
– И выглядят при этом тощими покойниками с бледными физиономиями, синевой под глазами и нарушенной психикой. Вы мне лучше скажите, для чего вам все это надо?
– Что? – не понял Колыхаев.
– Не притворяйтесь дурачком. Зачем вы насильно прививаете людям такую зависимость от компьютера, что скорее всего, при выходе из вашей клиники они уже жить без него не могут?
– Поймите же, – со вздохом произнес Колыхаев, – с помощью компьютера пациенты в нашей клинике приводят свой мозг в порядок, очищают его от вредных влияний вирусов эпидемии. Когда пациент выходит из клиники, он чист как младенец… но хватит болтать. Садитесь за компьютер и занимайтесь лучше делом, иначе я буду вынужден познакомить вас с нашими «шкафами» поближе. Вы сами просили сэкономить вам пару лет, а теперь на что-то жалуетесь. Мы тоже, кстати, не можем ждать, когда у пациента возникнет желание лечиться, поэтому вынуждены прибегнуть к строжайшим требованиям к вам.
– Ах ты… – я поискал глазами, чем бы таким запустить в динамик и, схватив стул и прыгнув на кровать, со всего размаху трахнул им о ближайшую колонку. Динамик, как и стул, от удара нисколько не пострадал, но, по крайне мере, я теперь понял, почему динамики встроены в потолок, а стулья полностью металлические. Я хрипло заорал в полном неистовстве:
– Камер с динамиками по всем палатам наставили и думаете все можно, да?
– Плюс шесть часов голодовки, – строго сказал голос из динамиков.
– Одержимый маньяк, – процедил я сквозь зубы, слезая с кровати, но так, чтобы Колыхаев не услышал.
Делать было нечего, и я сел за компьютер. Первым делом я отыскал фильм, который начал смотреть, и продолжил с прерванного места. После общего ознакомления, из которого я ничего нового не узнал, так как уже все услышал от Колыхаева, началась более подробная история. Кадры показали вечерние улицы городов, по которым шли обычные люди, по дорогам ездили машины. Широкий проспект, высокие дома и неоновая реклама, что переливалась и искрилась на каждом шагу, навели меня на мысль, что показывают какой-то крупный мегаполис. Здания с гладкими стенами и матовыми большими окнами, судя по названиям различных фирм на их стенах, большей частью предназначались для обслуживания населения и шли вдоль дороги, разделенной на четыре полосы. Крупным планом (снимали уже днем) показали смеющеюся девушку-азиатку, которой молодой парень рассказывал что-то смешное и держал ее за руку. Потом они, не разнимая рук, куда-то пошли, удаляясь от камеры. Затем улыбающегося негра, одетого в белый передник на легкую зеленую рубашку. Он передавал пожилому белому человеку в строгом деловом костюме завернутый в бумажку хот-дог. После, камера прошлась по витринам магазинов, выставляющих напоказ свой товар: одежду с зазывающими плакатами всех цветов, которые обещали скидки до пятидесяти процентов и гарантировали самое лучшее качество, телевизоры с огромными экранами и так далее. Между витрин на улице устроились красные автоматы кока-колы, чередующиеся с передвижными холодильниками с мороженым. Рядом с каждым таким холодильником стояла продавщица в синей униформе. Некоторые из них курили сигареты. Дальше, ярким летним солнечным днем, с высоты птичьего полета был показан огромный зеленый парк с множеством коричневых дорожек для прогулок и извилистых тропинок, по которым не спеша прогуливались маленькие фигурки людей. Также люди сидели и отдыхали на скамейках, любуясь природой. Промелькнули дискотеки, набитые танцующими людьми, в которых играла громкая музыка, мигали разноцветные лучи и пятна света. Учителя, объясняющие уроки ученикам в классах. Полицейские, патрулирующие улицы. Пожарные, тренирующиеся в макетах, что имитировали горящее здание. Солдаты, шагающие в строе и орущие какую-то песню. Офисы, наполненные суетливыми служащими. Симфонический оркестр, играющий что-то печальное в большой зале с яркими желтыми люстрами под потолком. Бесчисленные полки супермаркетов, на которых было все, что только можно было пожелать. Бар, в котором за столами, заставленными пузатыми кружками пива, сидели толстые люди и все как один жадно смотрели футбол. Продемонстрировали природу: спокойные широкие реки, что равномерно несли свои воды среди зарослей тропических пронзительно-зеленых роскошных джунглей; ревущие, пенящие, стремительно падающие вниз километровые водопады; коричнево-зеленые горы, вершины которых купались в облаках; бескрайние моря и бесконечные степи. Показали мировую фауну: бегущее по саване стадо тонконогих антилоп; семейство панд с неуклюжим медвежонком, пытающимся перевалиться через голову; двух красно-зеленых попугаев ара, сидящих на ветке и жутко нахохлившихся; летящий в сером небе далекий клин журавлей; амурского тигра, греющегося на солнышке и развалившегося на теплом камне; бегемота, пускающего пузыри среди тины, недовольно отфыркивающегося и дергавшего одним ухом. Затем быстро прокрутили разные картинки: шесть чудес света, из которых большая часть дошла до нас только в виде изображений; памятники, музеи, рисунки да Винчи, скелет тираннозавра, фотография Эйнштейна, цепочки ДНК, концерт битлов, дистанционный пульт управления, микросхемы, ядерный гриб и прочее и прочее. Я жадно просматривал все эти чередующиеся кадры, надеясь хоть что-то вспомнить, но память наотрез отказывалась работать.
– Вот таким был наш прекрасный мир раньше. Мир, к которому мы так привыкли и в котором мы жили, – торжественно произнес голос за кадром (я подумал, что обладатель голоса, когда произносил эти слова, украдкой смахнул набежавшую слезу). Но вот на Землю пришла эпидемия, несущая смерть и разрушения и в несколько месяцев разрушившая нашу великую цивилизацию, которую мы создавали тысячелетиями.
Кадры на фоне в такт ритмичной ускоряющейся музыке еще больше убыстрились и убыстрялись до тех пор, пока не превратились в неразличимо мелькавшие пятна. Затем экран медленно погас и стал черным. На самом решающем аккорде резко замолкла и музыка. Чернота почти сразу отступила, и следующие эпизоды просто потрясли меня. Съемки зачастую были любительскими, и изображение скакало, становилось мутным или уходило куда-то вбок. Как прокомментировал голос за кадром, это были случайные съемки свидетелей происшествий, но именно они помогли восстановить в дальнейшем наиболее полную картину истории развития эпидемии. Эти кадры были ужасны и повергли меня в самый настоящий шок.
Первая видеосъемка велась из окна автомобиля и какая-то молоденькая светловолосая девчушка, одетая в темно-красную футболку и синие джинсы, заглядывала в боковое окно автомобиля с улицы и кокетничала прямо в камеру мобильного телефона, которую держал в руке водитель машины, строя забавные рожицы. Вдруг за ее спиной раздался то ли какой-то шум или крики, но девушка чего-то испугалась и резко обернулась назад. В следующее мгновение на ее спине появились три маленьких красных медленно расплывающихся пятнышка. Девушка прижалась к боковой дверце автомобиля и медленно сползла вниз. У входа в магазин (по вывеске я разглядел, что это был оружейный магазин) стоял какой-то худой бородач в длинном плаще и держал в руках автомат. Он что-то кричал. Снимавший, все еще машинально сжимая телефон в руке, открыл дверцу, выскочил наружу и обежал машину. Я успел лишь заметить тело убитой девушки, лежавшей на боку с замершим и перекошенным от ужаса лицом. По ее глазам я понял, что она успела только испугаться. Одежда на ее груди и животе была сплошь пропитана кровью. В этот момент телефон упал на асфальт и съемка прекратилась. Последний кадр, лежащего на асфальте телефона, – панорама чистого голубого неба, – застыл на месте. Эпизод был прокручен назад до того момента, как из магазина выскочил бородач с автоматом и камера «наехала» на него крупным планом. Я увидел лицо бородача. Оно было искажено переполнявшей его злостью или яростью, а в его обезумевшем ненормальном взгляде не осталось ничего человеческого.
– Это первая зарегистрированная жертва эпидемии, – с глубокой скорбью произнес голос за кадром. – Этот больной человек не ведал, что творил. Эпидемия пробудила в нем самые темные первобытные инстинкты и заставила поддаться им. Девушку, которая пала от его пуль, звали Александра Сантора. Ей было семнадцать лет. Как бы нам ни было трудно вспоминать те страшные дни, ознаменовавшие конец человечества, но мы специально решили показать вам всю правду, чтобы вы, также как и мы, видели, что сотворила с нашей цивилизацией эпидемия, неожиданно поразившая нас с небес, словно гнев Божий.
Я многое увидел в том фильме. Я увидел человека, спокойно идущего по улице и вдруг накинувшегося с ножом прямо на беременную женщину на глазах у ее пятилетней дочери и мужа. Я увидел группу подростков, что во дворе школы набросилась на учителя. На любительскую камеру все заснял один из нападавших. Я увидел, как один человек каким-то образом залез на самый купол церкви и вел оттуда огонь по людям, пока его не сняли снайперы спецслужб. Я увидел, как толпа озверевших фанатов громила рынок, находившийся рядом со стадионом. Одного из торговцев буквально втоптали в его собственный разрушенный лоток с одеждой и задушили платьем. Я увидел, как несколько полицейских избивали каких-то людей. Я увидел, как танки сравняли с землей небольшую деревню, въезжая прямо в стены деревянных домов. В одном из них находилась женщина с ребенком, в панике убежавшая в один из домов в поисках убежища. Много других, еще более ужасных кадров было показано в том фильме.
Последней была съемка, произведенная с вертолета, кружившего над небольшим городком. Вертолет так низко летел над крышами домов, что можно было различить перевернутые баки, разбросанный ветром мусор, разбитые витрины, чернеющие окна домов и валявшиеся на земле осколки стекла покрупнее, что яркими бликами отражали свет солнца. Столбы валялись вдоль и поперек дорог, раскидав оборванные провода по земле. В кадр попал перевернутый вместе с двумя прицепами трейлер, кабиной въехавший прямо в стеклянную витрину аптеки. Следом за ним я увидел поломанные детские качели, свернутые набок и поваленное металлическое ограждение. Во многих местах машины бестолково сгрудились в кучи, баррикадировав дороги и тротуар. Улицы города сперва показались мне пустынными, но вдруг я увидел бегущего куда-то человека в грязной одежде. Бегущий сжимал в руке обломок кирпича. Камера сфокусировалась на нем и проследила за ним до самого здания детского садика. Человек забежал на его территорию и скрылся в самом здании. Вертолет повернул влево, меняя район наблюдения, и продолжил кружить над городом.
В другой части города по одной из уличных дорог разрозненной группой шли люди. Они двигались очень медленно, как бы нехотя, словно шли в каком-то полусне. Они шли каждый сам по себе, полностью игнорируя друг друга. Вертолет кружил над этой странной группой и оператор то делал общий план, то снимал каждого зараженного в отдельности. Больные иногда натыкались друг на друга как бы сослепа, но затем, никак не отреагировав на это, продолжали свой путь в никуда. Некоторые бездумно стояли на одном месте, чаще всего перед дверьми подъездов или машинами, как будто что-то вспоминая. Я услышал, как пилот предложил лететь обратно, но тут ситуация переменилась так, что оператор попросил пилота сделать еще пару кругов над зараженными. Дело было в том, что из соседнего пустыря прямо через забор перелезали двое каких-то бродяг в совершенных лохмотьях. Они, спрыгнув на землю, огромными скачками побежали к группе вяло бредущих людей. У каждого в руках было сжато по топору. Началась самая настоящая мясорубка. Нападавшие остервенело, с ходу, били по сонным полумертвым беззащитным людям: мужчинам, женщинам, детям, старикам и те падали как снопы сена, не издавая при этом ни одного звука и совсем не сопротивляясь безжалостному нападению. Остальные люди никак не реагировали на это и спокойно продолжали медленно идти вперед или стоять на одном месте.
Я вырубил проигрыватель. Все, с меня было достаточно. Я просто не мог больше смотреть на то, что показывали на экране. Откуда, откуда взялось в людях столько жестокости, что они спокойно могут наброситься на более слабого и беззащитного? Неужели, Колыхаев рассказал мне правду и я сам мог быть одним из этих? От этих страшных мыслей я не знал куда деваться. Я мог вот так бегать с топором и убивать беззащитных людей? Что за безумие происходило за стенами клиники? Люди просто уничтожали друг друга без всякой видимой причины, просто потому, что кому-то так захотелось и он не справился со своими чувствами и инстинктами, как в дикие времена пещерных людей! Но сколько столетий мы пытались перевоспитать себя, переделать мир так, чтобы эти самые инстинкты в себе загасить, стать кем-то разумным и вдруг снова возвращаемся к тем временам, в которых царил один сплошной хаос и каждый выживал сам по себе! То, что показали мне в фильме, больше всего напоминало конец света. Да, Бог, если хочет наказать, просто лишает человека рассудка. Он долго терпел, но все-таки сделал это! Но я физически не мог поверить в то, что я увидел на экране монитора. Этого просто не могло быть! Все, что я увидел, было слишком страшно и ужасно, чтобы в это можно было вот так запросто поверить!
– Доктор, вы слышите меня? – крикнул я, обращаясь к камере на потолке.
– Да, 639, – с готовностью ответил Колыхаев, словно только и ожидал, что я его позову. – Говорите потише. Я вас прекрасно слышу.
– Я хочу сам убедиться в том, что я только что увидел, – медленно, по слогам произнес я. – Я требую, чтобы вы хотя бы временно выпустили меня из клиники.
Лечение началось
– Но я же вам все объяснил, – слегка вздохнул Колыхаев. – Без специальной процедуры подготовки это невозможно! А чтобы ее пройти, сначала необходимо было вколоть вам вакцину, которая ко всему прочему еще и адаптирует ваш организм к процессу подготовки. Давайте лучше закроем эту тему. Я понимаю, что все увиденное вызвало у вас шок и вам нужно оправиться. Садитесь за компьютер и немного отвлекитесь. Я считаю разговор оконченным. Не сядете сию минуту за компьютер, я буду вынужден использовать силу! – почти прикрикнул Колыхаев. – Непослушные пациенты мне вовсе не к чему и я не хочу зря отвлекаться от более важных проблем.
– Вы что, не понимаете! – заорал я. – Вы что, думаете, я идиот, чтобы сразу же поверить в то, что вы мне показали? Я не какой-нибудь свихнувшийся шизик, который подсознательно только и мечтает о подобном апокалипсисе! Нормальный человек никогда не поверит такому, пока сам не убедиться собственными глазами. Я ничего не помню. Моя память напрочь чиста, но мои мозги остались при мне! Вы слышите меня?!
Колыхаев молчал.
– А ну отвечай, – продолжал беситься я, схватив стул и еще раз запустив им в динамики, – жирный ублюдок!
– Еще шесть часов голодовки и перестаньте орать и швыряться стульями, если не хотите умереть с голода! – хладнокровно, но чуть дрожавшим голосом ответил Колыхаев и окончательно замолчал. Похоже, этот тип не терпит, если кто-то прохаживается по его внешности, мельком подумал я, поднимая стул с пола и снова усаживаясь за компьютерный стол.
Через три дня голодовки у меня в графине закончилась вода. Я берег воду как мог и пил совсем по чуть-чуть, но с каждым новым днем горло сохло все сильней и сильней и пришел момент, когда я выпил последние капли и языком облизал влажные края графина. До дна к моей досаде я дотянуться не смог. Через несколько дней я понял, что сильнее голода меня мучает чувство жажды. Голод тоже усиливался, но он время от времени притуплялся, правда, нарастая потом с новой силой. Жажда же всегда давала о себе знать, особенно когда я просыпался по утрам. За эти восемь дней (Колыхаев прибавил еще один день «лечебной» голодовки за то, что я на шестой день потратил свой последний заряд энергии, чтобы поколотить несчастным стулом об дверь и обозвать его толстой скотиной) я скинул весь лишний вес. На восьмой день я глянул в зеркало, в которое специально не смотрелся все эти дни для усиления эффекта; мысли о том, что я увижу через восемь дней в зеркале, были моим единственным развлечением, если не считать компьютера, и не узнал себя. Мое лицо помолодело лет эдак на пять-восемь. На меня смотрел бы чуть ли не худощавый подросток, если бы не щетина вокруг подбородка. Казалось, сама голова усохла и уменьшилась в размерах, руки и ноги стали тоньше, а живот прилип к самой спине, как у гончей. Так что голодовка отчасти пошла мне на пользу. Под конец меня уже тошнило от компьютера и я ненавидел его как мог. У меня уже не оставалось сил, чтобы лишний раз подняться с кровати. Слабость охватила все мои члены, и каждое движение давалось с трудом, но когда я лежал на кровати лишнюю минуту вредный Колыхаев через динамики грозился мне продлить голодовку еще на один день. Я, весь переругавшись про себя, сползал с кровати и самым вялым образом плелся к ненавистному монитору. Теперь, когда я вставал из-за стола, у меня начинала кружиться голова, и я еле добирался до кровати. В последние дни я двигался только по такому маршруту: кровать-компьютер-кровать. В ванную я не ходил, потому что у меня не оставалось сил, а в туалет мне ходить, так же как и чистить зубы, не было смысла. Я одеревенел, как снаружи, так и изнутри и полностью потерял чувство времени и реальности.
Но вот моя голодовка подошла к концу. Как-то утром, когда я сидел за компьютером и лишь для вида слушал музыку, бездумно уставившись в монитор (к тому времени я уже мало что соображал от голода и жажды и читать книжки, играть в игры или вникать в играющую мелодию, а тем более смотреть эти фильмы правды, как я их называл про себя, для меня было уже сверх сил), дверь открылась и в палату собственной персоной невозмутимо зашел Мизантропов. Он хмуро глянул на меня и закатил тележку с едой.
– Где-то я тебя уже видел, – тяжело дыша, вяло выдавил я из пересохшего горла, чуть проворачивая язык, и попытался изобразить улыбку. Слова словно склеивались и смешивались во рту. Я уподобил их порывам слабенького-слабенького ветерка, летевшего из раскаленной пустыни. – А-а-а… это ты… Мизантропов… Как здоровье?… Что это у тебя в тележке?… Там, в кастрюльках?… Как вкусно пахнет… Сам готовил? Чаю, смотрю, наливаешь… сладкого, вкусного… Подожди, подожди, – вдруг засуетился я и сделал героическую попытку подняться с кресла, но голова закружилась сильнее чем обычно и я обессилено упал обратно в сиденье; запах еды подействовал на меня крайне возбуждающе, но силы организма совсем истощились, – голодовка же закончилась… я считал… а ты мне только чай налил… Что и завтрак мой решил умять, а, обжорка? – последние слова к моему стыду получились чуть ли не ласкательно-просительными.
– Пей, что дают, 639, – проворчал грубый Мизантропов, укатывая тележку из палаты. – После голодовки вредно много жрать. Желудок сдохнет.
Мизантропов ушел, а я зачарованно смотрел на стеклянный стакан, наполненный чаем. Какой блаженный запах! Вот только как бы до него добраться? Я уперся дрожащими от упадка сил руками в ручки кресла и встал на ноги. С трудом сделал шаг, второй, но голова опять закружилась, и я бессильно упал на пол. Встал на карачки (меня чуть не опрокинуло вбок), затем на корточки и, опираясь на стену, приподнялся. Ноги и руки от напряжения дрожали все сильней и сильней. В глазах пошли разноцветные пятна и чуть ли не двоилось. Все вокруг было мутным и расплывчатым. Я, как пьяный, мог с усилием сфокусировать зрение только на какой-то определенной точке, но все остальное было для меня скрыто туманом. Я медленно прошел дверь и, если бы она не была заперта, то я точно бы вывалился в коридор, так сильно я об нее опирался. Затем немного постоял без движения, покачивая головой и приходя в себя, сделал последние шаги по направлению к столу и заглянул в стакан взглядом, достойным смотреть в Книгу Судеб. Вот, жмот поганый, чуть ли не половину налил. Ладно, полстакана вкусного, сладкого чая. Теперь осторожно протянуть руку и не надо так висеть над столом, а то сейчас прямо на стакан грохнешься. Вот оно. Совсем рядом, но мимо. Вот, вот… отлично. Я сделал последний шаг и остановился перед столом, продолжая жадно заглядывать в стакан. Только не нависать так, не на-ви-сать, я сказал. Я почувствовал, что теряю равновесие и в самый последний момент чудом уперся в стену и чуть не упал-таки прямо на стол и на вожделенный стакан. Меня прошиб пот, я сильно побледнел и теперь по цвету лица мог поспорить с второсортной серой бумагой. Спокойно. Теперь осторожно протянуть руку и постараться не промахнуться. Это самое главное. Никогда в жизни себе этого не прощу. Я крайне осторожно протянул дрожавшую слабую руку к стакану и попытался ухватить его, подобно тому неуклюжему слабосильному железному протезу, управляя которым, пытаешься вытащить мягкую игрушку из недр автомата. Последнее напряжение и я успешно захватил стакан всей пятерней. Холодненький. Чай опасно заплескался, достигнув почти краев стакана, но, к моему огромному облегчению, ни капли не пролилось. Теперь также осторожно, не торопясь поднести его к губам и медленно-медленно, растягивая удовольствие выпить этот божественный напиток. Если бы в моем организме еще оставалась влага, я бы точно прослезился. Край стакана коснулся моих губ и я, закрыв глаза, с чувством победителя, получившего заслуженную награду в труднейших испытаниях, сделал первый, столь долгожданный глоток чаю, предчувствуя величайшее наслаждение. Так, наверное, чувствует себя земля после длинного периода засухи, если вдруг на небе начинают собираться серые, густые грозовые облака и первые капли начинающегося дождя смачивают ее исстрадавшееся тело. Долгожданное радостное предвкушение чего-то большего. Чай разлился по моему горлу, оставив во рту какой-то странный вкус, на какой я и не рассчитывал! Я с долю секунды прислушивался к нему и тут же с отвращением выплюнул весь чай обратно в стакан. Чай был соленным, как морская вода! Мизантропов – мстительная сволочь! Паскуда, дрянь, ублюдок, нелюдь! Отомстил мне самым подлым и бесчеловечным образом, когда я совсем не ожидал этого! Я весь переплевался. Горло было смочено, но толку от этого мне было мало. Мне еще больше хотелось пить.
– 639, ведите себя поскромнее. Вам чай налили, а вы плюетесь им на пол, как неблагодарная свинья, – без всяческих эмоций раздался из динамиков голос Колыхаева. Видимо «толстая скотина» еще не давала ему покоя. – Еще одна подобная выходка и я лишу вас обеда, а то, глядя на вас, можно подумать, что вы чувствуете себя более чем превосходно и совершенно не хотите пить. Только капризничаете. Если вы уже позавтракали, то присаживайтесь к компьютеру.
– Хорош завтрак из одного соленого чая! – просипел я, неуклюжим пауком передвигаясь по стенке обратно к компьютеру.
– Не выдумывайте ничего, – холодно с какой-то непонятной гордостью в голосе сказал Колыхаев. – Я сам лично проверяю то, чем кормят пациентов. Чай был сладкий и слишком на мой взгляд.
Ничего себе, подумал я, суровый мужик этот Колыхаев, но вслух ничего не сказал, хотя вариантов ответа в голове возникло сразу несколько и все как один представляли собой непереводимую игру слов. Я дополз обратно к компьютеру и свалился в кресло. Вот что значит находиться на последнем издыхании. Сил не было и на отдышку. Что же в моей неравной борьбе с Мизантроповым счет: 1:2. Ничего, еще сквитаемся. Я добрых дел не забываю.
– Хочу вам сказать, 639, – немного промолчав, продолжил Колыхаев, – что теперь вы будете в основном общаться с доктором Зизимором. Я ознакомился с вами и теперь вижу, что вы собой представляете, но терять из виду я вас не буду.
Я решил не отвечать и стал подыскивать подходящую мелодию в проигрывателе. Ничего, ничего. Еще немного потерпеть и обед принесут, а там полдник и ужин. Ах ты, сегодня же вечерняя прогулка. Хотя, что это я. Она здесь каждый день, утром и вечером, просто я ее пропускал. Неужели, наконец, выберусь из этих застенок?! Еще несколько дней и мне будет казаться, что весь мир состоит из моей палаты, а голос Колыхаева из динамиков – голос самого Бога. Надеюсь, во время прогулки я смогу пообщаться с другими пациентами и очень сильно надеюсь, что прогулка, по мнению Колыхаева, не заключается в великом путешествии до лифта и обратно с кандалами на ногах, чтобы можно было передвигаться только маленькими шажками, строго по прямой и в сопровождении конвоя из двух санитаров, дышащих в спину и вооруженных синими дубинками.
К обеду мне до смерти надоело слушать музыку и я, бессильной головой опершись на ладонь бессильной руки, которая держалась лишь на одной кости, потому что мышцы полностью отказывались выдерживать собственный вес, выбирал какую-нибудь простенькую игру вроде «Кататриса», как услышал приближающееся повизгивание. Время от времени оно замолкало, а потом раздавалось вновь, уже немного ближе. Я догадался, что это Мизантропов катит по палатам свою тележку с обедом. Я облегченно и несколько судорожно вздохнул и с большим старанием принялся играть в «гоночки». Я представил, как Мизантропов закатывает свою тележку с обедом ко мне в палату, наливает суп в тарелку и тут раздается голос Колыхаева (не Зизимора, а именно Колыхаева), запрещающий мне обедать. Заливающийся довольным ржанием Мизантропов, выливает суп обратно в свои кастрюльки и быстро укатывает свою тележку прочь из палаты, на ходу ногой захлопывая за собой дверь и давая мне лишь понюхать райский аромат еды, а я умираю мучительной смертью от заворота кишок. Я почти истерично захихикал про себя. Действительно, где-то через четверть часа ко мне в палату зашел Мизантропов и закатил свою визжащую тележку.