Сергей Валерьевич Белокрыльцев
Открыть глаза
– Здравствуй, друг, – тихо и как можно проникновенней произнес я. Эффект усилил слабый сам по себе от голода голос. – Я вот… тебя жду… Можно… только… поменьше соли. Врачи… не советуют. Говорят, для желудка вредно, если прямо… вот так натощак… бухать… не подумавши.
Мизантропов на этот раз не удостоил меня ответом и, налив мне супа и положив второго с компотом, молча укатил свою тележку. Я снова оказался один. В этот раз я решил не напрягаться и, легонько оттолкнувшись рукой от края стола, подкатился к обеденному столику на кресле. М-да… Два малюсеньких кусочка черного хлеба. Супу в тарелке было совсем немного, на самом донышке. Во второй тарелке виднелась пара ложек картофельного пюре. Зато компота – целая кружка, а когда мой взгляд упал на графин, то я совсем очумел от радости. Графин был наполнен до самого горлышка. Я осторожно снял пробку и чуть-чуть глотнул. Как хорошо-то, Господи! Освежающая, блаженная влага и, что самое главное, не соленная! Я схватил графин за горлышко обеими руками, отшвырнул пробку в сторону, которая упала и покатилась куда-то по полу, и, захлебываясь и давясь до спазм в горле и слез в глазах, стал с великим наслаждением шумно глотать воду самыми большими глотками, на которые только был способен мой зоб. Звуками, которые я издавал, можно было с успехом озвучить загнанную лошадь, пьющую из водоема. Я оторвался от графина, только тогда, когда выпил почти литр воды и хотел пить еще, но тут меня сильно и резко затошнило и я, оставив графин в покое, шатаясь и выставив вперед руки, чтобы с разгону не расквасить нос о какой-нибудь подвернувшийся ненароком угол, помчал в туалет рыгать водой. Немного придя в себя, я плюхнулся прямо на пол у унитаза и, приобняв его рукой, как самого надежного друга, подождал, собираясь с силами. Затем встал, вытерся туалетной бумагой и, бросив ее в мусорное ведро, поспешил к столу. Медленно, стараясь тщательно разжевывать пищу, поел и мой желудок, наконец, перестал нудно и противно ныть. По нему разлилась сытая истома. Выпив компота и переждав, чтобы насладиться счастливейшими минутами своей жизни, я перекатился на кресле к компьютеру и продолжил играть. Мое настроение значительно поднялось, и я был готов орать песни от счастья. Теперь я чувствовал себя способным на многое. Я физически ощущал, как мое измученное восемью днями голодовки тело вновь наполняется животворящей силой. Нет, теперь «кататрисы» меня совсем не интересовали. В ожидании прогулки и за неимением других занятий и развлечений, я порылся в папке «Мои игры», нашел какую-то стратегию и принялся в нее рубиться. Стратегия называлась «Земные войны». Время за компьютером летело незаметно, особенно когда можно было полностью сосредоточиться на игре и не отвлекаться на мысли о еде и воде. Игра оказалась настолько интересной, что я сильно удивился, когда в палату внезапно зашел Мизантропов и, вкатив тележку, спросил меня:
– Эй, жрать будешь?
Я как раз завершал уровень и бился с последней пехотой и остатками танковой дивизии противника. Вот еще что, на еду отвлекаться, подумал, было, я, но, видимо, после голодовки мною временно овладела какая-то животная жадность к еде и я, не отрываясь от экрана, сказал:
– Положи на столик. Я доиграю и поем.
Знакомство с другими пациентами
Мизантропов оставил еду и, дребезжа тележкой, молча удалился. Я закончил уровень и только усилием воли отказался сразу же начать следующий, с трудом оторвавшись от клавиатуры и монитора. Подошел к столику и наспех перекусил. Все мои мысли были об игре. Пока я ел, мне в голову пришла довольно интересная и забавная идея. А что если в самом начале постройки базы, отстроив необходимые здания, бросить все силы на укрепление защиты и выстроить по переднему краю базы двойной ряд боевых башен, как противовоздушных, так и против земной техники и пехоты? Да, точно, возможно в этом и заключается весь секрет игры! При следующей мысли я возомнил себя самым настоящим гением компьютерных стратегий. Зачем тратить деньги на постройку стен, защищающих базу, когда можно наделать вокруг пустых хранилищ энергетической руды, что будет намного быстрее и дешевле, так как хранилище занимает больше места, чем доступная за раз часть стены и обладает большим запасом прочности! Пораженный догадками, я не допил сок, бросился к компьютеру и вновь перестал существовать для окружающей реальности.
После ужина я по-прежнему сидел у компьютера и вовсю воевал на два фронта. Сложность уровня заключалось в том, что мои враги призвали себе на помощь внеземную расу, обладающую передовыми технологиями с самого начала уровня, и теперь последние с фантастической скоростью отстраивали себе базу и всячески вредили мне, уничтожая моих добытчиков энергетической руды. Мне все не удавалось уследить за ними и приходилось тратить руду на создание новых добытчиков, а ее у меня оставалось все меньше и меньше. Новых поступлений, соответственно, не было, так как добытчики гибли, не успев нагрузиться рудой. Позади уже два часа игры, а ситуация складывалась тупиковая. Начинать уровень сначала мне не хотелось. Когда очередной мой добытчик был самым скотским и издевательским образом уничтожен всего лишь одним гранатометчиком инопланетян, я в раздражении трахнул кулаком по столу так, что клавиатура и мышка подпрыгнули.
– И снова здравствуйте, 639, – промурлыкал голос за спиной.
Я огляделся. Увлеченный игрой, я и не заметил, как ко мне в палату вошел доктор Зизимор в сопровождении Мизантропова.
– Привет, – ответил я. – Вижу, решили вернуться к Мизантропову? Повторяетесь, доктор, стареете, – пожурил я его, снова уткнувшись в экран монитора.
– Я тоже рад вас видеть, 639, – сдержанно улыбнулся Зизимор. – Хочу вас предупредить, 639, чтобы вы, пожалуйста, сдерживали свои эмоции, иначе…
– Да, знаю, – широко улыбнулся я самой своей безумной улыбкой «Больного Макса». – Вы будете вынуждены прибегнуть к суровому, но справедливому наказанию. Хорошо, больше не буду.
– Вы – способный ученик, 639, – опять промурлыкал Зизимор. – Пожалуйста, отвлекитесь на время от компьютера и следуйте за мной. Сейчас идет вечерняя прогулка, и я покажу вам дорогу. Все уже на прогулке, – проговорил Зизимор таким тоном, что ему осталось только шутливо погрозить мне пальчиком. – Одни только вы остались, 639.
Мне как никогда захотелось переломать этот его пальчик к чертям собачьим. Теперь он начинал бесить меня одним только своим видом и мурлычущим голосом.
– Вот здорово! – воскликнул я. – Я увижу других пациентов и смогу играть с ними в игры?
– Увидите, 639, увидите, – приторно-сладким тоном произнес Зизимор, нервно улыбаясь. – А сейчас прошу следовать за мной, только переоденьтесь в обувь для прогулок. Она лежит под вашей кроватью.
Он как будто боялся, что я тот час же наброшусь на него. Впрочем, я уже зарекомендовал себя не с лучшей стороны, но и сам Зизимор производил впечатление склизкого вежливого подонка. С удовольствием бы придушил это насекомое и полюбовался на его перекошенную от ужаса физиономию. То, что он находился под постоянной защитой громилы Мизантропова, еще больше бесило. Но оставив свою искренность до лучших времен, я послушался и вышел из палаты.
Мы прошли по коридору и оказались в лифте.
– Надеюсь, 639, – заговорил Зизимор, пока лифт спускался на первый этаж, – вы учли вашу прошлую ошибку и больше повторять ее не намерены, так как понимаете, что в противном случае, наказание будет более жестким.
– Да, я все понял, – кивнул я головой. – Скажите, доктор, я сейчас окажусь вне стен клиники, это будет что-то вроде внутреннего двора?
– Что-то вроде, 639, – почти прошипел от вежливости Зизимор. – А почему вы спрашиваете?
– Хочу подышать свежим воздухом. Понимаете, случилась эдакая оказия. Понимаете, меня тут больше чем на неделю заперли в палате с закрытыми окнами, морили голодом и почти все это время я провел у компьютера. Так что я до сих пор еще не понимаю, как я не свихнулся.
– Ничего, вы привыкните, 639, – улыбнулся Зизимор. – Всему свое время.
Лифт тем временем добрался до первого этажа, и мы вышли наружу. Теперь Мизантропов предусмотрительно подождал, пока я первым не выйду из лифта, а потом уже вышел и сам.
Первый этаж представлял собой большой холл с очень высокими потолками, выделанный полностью из непрозрачного затемненного стекла. Был он абсолютно пустой. В нем даже никаких стульев не было, и своей пустотой он производил довольно странное впечатление: какой-то заброшенности что ли. Мы прошли широкие входные двери и вышли из здания.
Я почему-то сразу посмотрел наверх. Скорее всего, дело было в освещении. Свет шел не так как от солнца и тени были неправильные, что может быть и раздражало глаза с непривычки. То, что я увидел наверху, я ожидал увидеть меньше всего. Наверху не было никакого солнца! Ни солнца, ни неба. Все пространство над головой, на высоте где-то тридцати метров, закрывал огромный, гигантский, хромированный купол. Под самым куполом, насколько я мог разглядеть, проходила какая-то структура наподобие решетки, с множеством свисающих с нее на толстых проводах прожекторов, которые и освещали все пространство под собой. Пораженный, я довольно долго разглядывал купол и прожектора, пока у меня не заболела шея, и не зарябило в глазах от света. Я привел голову в нормальное положение и поморгал глазами. Сам двор клиники был окружен высокими металлическими гладкими стенами, плотно соединенными с опускавшимися к ним вплотную краями купола так, что разглядеть, что скрывается за ними и за куполом не представлялось возможным. Сам двор выглядел как огромный парк или оранжерея. Везде росли самые разные деревья, кустарники и трава, образующие чащи и поляны, сквозь которые проходили асфальтированные дорожки. По ним гуляло множество людей, одетых в пижамы, наподобие моей. Я заметил, что между ними ходили и санитары, выглядевшие такими же гориллоподобными, как и Мизантропов.
– Теперь, гуляйте, 639, – сказал Зизимор, и мне послышались ядовитые нотки в его голосе. – У вас есть два часа. Потом идете обратно в палату и, пожалуйста, не опаздывайте. Сигналом для окончания прогулки послужит длинный гудок. По нему вы должны будете немедленно вернуться обратно в здание. Я буду ждать вас здесь, на крыльце. В противном случае последует наказание. Просто, повторяю, просто гуляйте. В палате я заметил, что вы играли в какую-то игру. Можете поинтересоваться у других пациентов, какие они любят игры и договорится с ними о совместном игровом сеансе, чтобы одному не было скучно. Помните, что сидя за компьютером, вы ускоряете процесс лечения и адаптации своего организма и приближаете тот момент, когда мы выпустим вас отсюда не только здоровым, но и имеющим иммунитет от эпидемии и вы сможете помогать нам в борьбе с ней. У нас на счету каждый человек.
– Но если у них иммунитет, то куда деваются люди? – увидев удивленное выражение лица Зизимора, я пояснил. – Вы сказали, что у вас на счету каждый человек, и я подумал, что…, – я помнил о тех двух сумасшедших с топорами, но надеялся услышать что-то еще.
– Эпидемия – это далеко не вся проблема, – поджал свои черноватые губы Зизимор. – Колыхаев уже упоминал, что некоторые из людей научились контролировать свои приступы, вызванные эпидемией. Они образовали множество преступных группировок, начиная от небольших местных банд и заканчивая настоящими картелями и синдикатами, пытающимися контролировать целые города, районы и области. Это очень сильно осложняет нашу ситуацию. Наш район один из самых опасных и зачастую приходиться прорываться с боем. Их главари умело используют вспышки ярости своих подчиненных и направляют их в нужное русло. До нас дошли слухи, что они придумали какое-то лекарство против эпидемии, но пока нам не удалось узнать что-либо еще.
Час от часу не легче, подумал я.
– И еще, доктор. Мы сейчас находимся вне здания?
– Да, 639, – утвердительно кивнул головой Зизимор.
– Так какого лешего, здесь все закрыто, как будто это большой павильон для съемок кино? – само собой вырвалось у меня.
– А на что там смотреть? – снова, как и в прошлый раз, когда я спросил его о календаре, Зизимор удивленно пожал плечами. – Там, собственно, пустота, 639. За стенами клиники начинается поле, в котором ничего нет, но одним только своим видом это нечто пагубно влияет на людей, не говоря уже о том, что будет, если кто-то вдруг случайно окажется в радиусе его действия. Его влияние на живых существ еще до конца не изучено и может произойти все что угодно, 639. Кажется, Колыхаев рассказывал вам об этом.
– Знаете что, доктор, восемь дней голодовки не очень благоприятно влияют на мозговую деятельность.
– Вы сами виноваты, 639, – понизив голос, ответил Зизимор. – Вас никто не просил бить Мизантропова и пытаться сбежать неизвестно зачем.
– Да перестаньте же повторять каждый раз «639», «639», как какая-то машина, которую заклинило! – вежливость Зизимора, на мой взгляд, иногда доходила до полного кретинизма, но еще меня взбесил его ответ. – Если так и дальше пойдет, вы будете произносить это дурацкое число через слово. Я не хочу, чтобы меня так называли.
– Простите, пожалуйста, – Зизимор опять поджал губы, – но доктору Колыхаеву кажется, что вы так скорее привыкните к этому, но как же вас называть? Вы ведь, – Зизимор сквозь линзы очков внимательно посмотрел мне в глаза, – не помните своего имени?
– Нет, не помню, – ответил я, – но я хочу, чтобы меня, к примеру, называли… Сергеем.
– Почему Сергеем? – Зизимор удивленно приподнял брови, наморщив свой лоб.
– Не знаю. Первое имя, какое пришло мне на ум. Согласитесь сами, гораздо человечнее, когда человека называют по имени, хоть и не его родным, но все же не номером, как модель робота.
– Мы обсудим этот вопрос с доктором Колыхаевым. Так как теперь я буду вашим личным лечащим врачом, – Зизимор сделал ударение на словах «вашим» и «личным», словно хотел показать этим, что его отдают ко мне в рабство на веки, – то все просьбы и пожелания изъявляйте мне, а уж потом, при необходимости, я посовещаюсь с доктором Колыхаевым. Теперь вы можете погулять, 6… м-мм, хм… Здесь очень красиво. Мизантропов останется здесь, и в случае нужды обращайтесь к нему, а мне нужно идти.
Зизимор ушел, а Мизантропов остался на месте, поглядывая на меня и, как мне показалось, скрывал улыбку. Наверное, соленый чай вспомнил.
Я немного помедлил и решил, что нужно постараться найти кого-то, с кем можно было бы переговорить и желательно соседей по палате, так как Зизимор как-то упоминал, что они у меня есть. Я считал, что найдя соседей, я найду и способ общаться с ними и без прогулок. Я пошел наугад по одной из асфальтовых дорожек.
Сначала я хотел поспрашивать людей, которые разговаривали между собой, как я заметил, одни вполголоса, а другие как обычно, но подойдя поближе к ним, я увидел, что на груди у каждого висит жетончик с его личным номерком вроде моего. Тогда я просто пошел, вглядываясь в номерки на пижамах, пытаясь для начала найти хотя бы шестисотые. Блуждая таким образом по парку, я понял, что в клинике находились люди совершенно разных наций, цвета кожи и возрастов. Это представляло дополнительные трудности. Кроме своего родного языка я никаких других не знал или попросту не помнил. Это несколько изменило мою первичную цель и теперь я искал русскоязычных пациентов. Я подходил к человеку и пытался заговорить с ним, но каждый раз мне отвечали на непонятном языке. Некоторые из людей, заметив, что я прохожу мимо, заинтересовано оглядывались на меня. Иногда меня самого останавливали и в свою очередь пытались со мной заговорить, но, поняв, что имеют дело с иностранцем, разочарованно отворачивались. В своих поисках я довольно часто встречал детей возрастом от шести-семи лет, но в основном были подростки. Только вели они себя не как дети. Дети резвятся, бегают, смеются, играют, а я наблюдал детей, которые передвигались неспешным шагом и остальным своим поведением ничем не отличались от взрослых и зачастую разговаривали с ними наравне, как с ровесниками. Было слегка непонятно наблюдать такое.
Сколько же здесь всего пациентов? И у всех этих людей, выходит, тоже потеря памяти. Кем они были там, за стенами клиники, когда их нашли солдаты и доставили сюда? Бездумными куклами, бесцельно бродящими по пустым улицам, или одними из тех, с топорами, что озверело набрасываются на всех без разбору, пытаясь удовлетворить свою ненасытную жажду крови? Раздумывая над всем этим, я пришел к выводу, что хорошо, что каждый попавший сюда не помнит своего кошмарного прошлого, потому что здравый человек просто не смог бы жить со всем этим.
Передо мной мелькали лица, но я продолжал вглядываться в номерки и пытаться найти кого-нибудь, кто говорил бы на понятном мне языке, когда кто-то легонько дернул меня за штанину. Я остановился, посмотрел назад и увидел мальчишку, лет девяти, с круглой коротко стриженой головой, пухленькими щечками и блестящими губами. На вид он был несколько бледноват и кроме толстенькой фигуры, ничем другим примечателен не был. Он несколько смущенно улыбался и смотрел на меня своими кругленькими немигающими светло-карими глазами, выражающими немое удивление, словно мальчик хотел о чем-то спросить меня, но не решался заговорить первым. Казалось, он весь состоял из сплошных округлостей, как будто целиком был собран из воздушных шариков, на которые надели пижаму, а на самом верхнем нарисовали уши, глаза, нос и рот. Тоже в виде кружочков.
– Ну, здравствуй, малыш, – поздоровался я с ним.
Я присел на корточки и, приветливо улыбнувшись, посмотрел на номерок мальчишки. 212. Было бы здорово, если бы он говорил по-русски. – Как тебя зовут?
Малыш хихикнул и показал пальчиком на номер жетончика. 212. Ах ты! Все никак не могу привыкнуть к тому, что людей в клинике номеруют, как каких-то тюремщиков.
– Что ж, мне можно не представляться, – пробормотал я в ответ.
– Ты здесь недавно? – несколько резко от смущения спросил меня мальчик по-русски.
Отлично!
– Да всего-то неделю, малыш, а ты?
– Почти год.
– Ого! – воскликнул я и приподнял брови, изображая изумление. – Целый год! Ты, наверное, здесь все знаешь. Можешь мне рассказать о том, как здесь живут, а то я здесь новенький и ничего толком пока не понимаю.
– Здесь здорово, – широко улыбнулся 212. – У меня есть много друзей и своя игра. Ты сейчас совсем один, но у тебя скоро тоже появится много друзей. Тебе всего лишь нужно найти свою игру и в ней уже будут все твои друзья. У тебя ведь есть компьютер в палате? Он у всех есть.
– Да, у меня есть компьютер, – ответил я. – Но что-то я тебя не совсем понял. Какую свою игру я должен найти и как в ней окажутся все мои друзья?
– Ты такой странный, – опять хихикнул мальчишка. – Это же очень просто. Я тебе все расскажу. Я тоже сначала ничего не знал, а потом доктор Маринин мне все рассказал.
– Доктор Маринин? Кто это?
– Это наш доктор. У нас на этаже есть свой доктор. На каждом на этаже есть свой доктор, – терпеливо объяснял мальчик. – Вот у тебя кто твой доктор?
– Э-э-э… у меня мой доктор Зизимор.
– Зизимор? – переспросил мальчонка, смешно нахмурив черные брови, что вместе с его пухленькими, чуть румяными щечками придавало ему немного комическое выражение лица. Почти одними губами он сосредоточено повторил, – доктор Зизимор… а, вспомнил, – лицо 212 озарила светлая улыбка. Мальчик хихикнул. – Это такой в очках, с черной бородой. Он такой смешной.
– Смешной? Да, смешной, – я решил поддержать мальчишку в его мнении насчет Зизимора. – А доктор Колыхаев? Как он тебе?
– Он – хороший и очень умный, – с готовностью горячо ответил мальчик. – Он говорит, что компьютеры могут нам вылечиться от болезни, чтобы мы могли когда-нибудь выписаться из клиники.
– А тебе самому хочется выписаться?
– Ну, – немного замялся 212. Он опустил глаза. – Не очень. Мне здесь нравиться. Здесь интересно. Здесь можно делать все, что ты хочешь. Хочешь, ешь, хочешь не ешь. Спать можно ложиться когда угодно и вставать тоже. Играть можно хоть до самого утра. Мне здесь нравится. Никто ничего не заставляет делать.
– Ты хотел рассказать мне про свою игру и друзей в ней, – осторожно напомнил я.
– Да, точно! В компьютере много таких игр, в которые можно играть сразу всем. Ты должен выбрать себе игру и так ты познакомишься с другими, которым тоже нравится эта игра. Они тоже будут в нее играть и ты вместе с ними.
– Ну, теперь мне более понятно. А если компьютер мне надоест, что мне делать?
– Как надоест? – мальчишка смешно выпучил на меня глаза и вдруг рассмеялся. – Ты такой же смешной, как доктор Зизимор, – затем мальчик нахмурил брови и серьезно произнес. – Игры не могут надоесть, никогда. Ты, наверно, еще не играл?! Пошли со мной, я проведу тебя к нашим. Мы расскажем тебе о нашей игре. Если она тебе понравиться, мы станем твоими друзьями. Ты согласен?