Сергей Валерьевич Мельников
Гений с метлой
***
Утро вползло в ноздри Сократова запахом жарящихся яиц. Болезненным махом подняв онемевшее тело, он выглянул из комнаты. У плиты чисто убранной кухни стоял Первозванцев в цветастом фартуке и готовил завтрак.
– Умойтесь, Андрей Климентович, я ваш необыкновенный аромат даже из другой комнаты слышу – сказал он, не оборачиваясь.
– Извините, – пробормотал Сократов. Ему было стыдно и зло, и он не знал, чего больше.
– Ничего-ничего, случается, – успокоил его Первозванцев. – Чую, у нас будет долгий, но нужный разговор.
***
Через пару часов Первозванцев уехал, оставив Андрея умытым, переодетым в стиранное и наполненным решимостью. Немного погодя в дверь позвонили, и Сократов впустил невысокую девицу, полную приятной упругостью. Она смущённо улыбнулась, её сливочную кожу забрызгало свекольным соком, и вдруг Андрей подумал, что эта девушка похожа на надкушенную борщовую пампушку. За прошедшую неделю это были первые три слова, которые связались воедино.
– Я – Соня, – протянула она руку. – Фирма бытовых услуг "Заря".
– Вы представить себе не можете, как я рад, Соня! – воскликнул Сократов, сжимая её мягкую ручку. Свекольные брызги на девичьих щеках расплылись в пятна.
"Какие милые у неё ямочки!" – подумал Сократов, вбегая в кабинет. Соня, хлопнув пару раз ресницами, приступила к продуктовой ревизии.
***
Соня ворвалась в жизнь Сократова основательно, как советский танк на неподготовленные немецкие позиции. У этой удивительной маленькой женщины переменной плотности было две стороны. Одной, нежно-ямочной, она всегда была обращена к Андрею, другой – убийственно-копытной – ко внешнему миру. После пары травматичных попыток Геша и Дися отощавшими волками кружили вокруг сократовской усадьбы, но пересечь границу не решались.
Миновал месяц, но к заголовку "Глава 1" добавилось только: "Она была похожа на надкусанную борщовую пампушку". Соня из фирмы "Заря" уволилась, и теперь у неё был один подопечный: выдающийся советский прозаик Андрей Климентович Сократов, теперь уже лауреат государственной премии. Сам Сократов за этот месяц посветлел лицом и обзавёлся приятной округлостью над брючным ремнём. Андрей хорошо ел, гулял по часам в тенистых кущах под неусыпным надзором Сони. Кущи на их пути вздыхали и нерешительно шелестели.
Иногда Андрей с Соней спускались к кладбищу и бродили между могил, и ухоженных, и заброшенных. Маршрут их всегда заканчивался в одном и том же месте: у белой плиты с вырезанным мужчиной, в подвижных губах которого было что-то от породистого арабского скакуна. Сократов упирался лбом в камень и бормотал неразборчиво: "Ты всегда мог, а я мог и не могу". Потом сердобольная Соня уводила его домой, и вновь неприкаянно шуршали кусты по краям тропинки.
Дома Соня прилипала к Андрею с нетерпеливой дрожью телесной поверхности. Её мягкие пальцы сжимали писательские виски. Сократов стонал:
– Во мне столько слов, раздутых несказанностью. Они скрипят боками в уши, а выкинуть не могу. Не складываются.
– Что "не складывается"? – спрашивала наивная и добрая Соня.
– Слова не складываются, – жаловался Андрей, – а не сложу – продавят мне черепную кость.
– Сейчас я их высосу! – говорила готовая к жертве Соня и приникала к его губам. Она старалась, стонала горлом, а потом заглядывала надеждой в солёную воду Сократовских глаз: – Ну как, стало легче?
– Кажется, стало, – отвечал неуверенно Андрей.
И потом вроде всё было хорошо, но, стоило Соне заснуть, и он спускал тихонько зябкие ступни на пол и крался в кабинет, и долго сидел там перед отпечатанными на машинке словами: "Глава 1. Она была похожа на надкусанную борщовую пампушку". Подносил руку к круглым клавишам, но лишь гладил их, так и не нажав. Когда воздух за окном начинал сереть, вползал в смятый уют Сониного тела и засыпал.
***
Зимой Сократова осенило. Он вызвал такси. Соня бросилась одеваться, но Андрей впервые за всё время её остановил. "Ты здесь. Сидишь и ждёшь", – сказал он с такой гранитной определённостью, что Соня повесила пальто и ушла на кухню плакать.
Мотор оставил Сократова у знакомой подворотни. Андрей подошёл к знакомой дерматиновой двери и постучал в замок. Открыл незнакомец с интеллигентным лицом, скрывшимся под алкогольной одутловатостью. Он принял бутылку водки, сказал: "Благодарю", а после первого стакана добавил: "Да хоть живи тут, не жалко". Андрей разделить трапезу отказался. Взглядом грустным и расстроенным он оглядывал своё старое жилище. После писательской дачи оно казалось маленьким и жалким.
Новый хозяин не был чистюлей: задорная ситцевая занавеска посерела, полы давно не метены, на тахте кучей лежали заскорузлые тряпки. Морщась от неприятного запаха, Андрей сел в углу на табурет и открыл общую тетрадь на девяносто шесть листов. "Комната была похожа на бывшую женщину, спившуюся с новым мужем" – вывел он на первом листе.
Новый муж комнаты налил ещё один стакан. Пил он совершенно невыносимо: отхлёбывал мелкими глотками и занюхивал засаленным рукавом. Каждый хлюп, каждый вздох и довольное кряканье Андрей вздрагивал, и слова, осторожно подползавшие и уже тянувшие друг другу взаимно приятные части, испуганно прыскали в стороны. Финал бутылки хозяин завершил трубной отрыжкой, и Андрей подскочил, сунул в карман так и не наполнившуюся тетрадь. Не обратив внимания на удивлённые возгласы, он выскочил за дверь. Свежим воздухом ударило по ушам. Сократов обхватил голову руками и помчался вниз по улице. Он долго бежал, оскальзываясь на заснеженных мостовых, и в его ушах хлюпали, крякали и отрыгивали сотни халатных столичных дворников, не убравших снег. На Киевском вокзале он втиснулся в электричку, в тепло чужих закутанных тел. Ехал, холодея с каждой станцией, где сходили пассажиры. К Переделкино, когда вагон был уже почти пуст, Сократов втянул голову в пыжиковый ворот и испуганно дышал внутрь.
