Сергей Эдуардович Цветков
Иван Грозный
По некоторым соборным актам, в частности по вопросам церковного и монастырского землевладения, видно, что Иван принимал сторону нестяжателей (это лишний раз доказывает, что митрополит Макарий не был автором вопросов, предложенных Стоглавому собору). В них содержится много обличений, чувствуется искреннее стремление к обновлению и преобразованию церковной жизни. Но также ощущается разница между тем, кто задает вопросы, и теми, кто на них отвечает. В соборных ответах прослеживается недовольство спрошенных, их упорное стояние в привычной старине. В целом Стоглавый собор, в отличие от Земского собора 1550 года, носил не реформаторский, а охранительный характер. С этим согласны и историки Церкви. «Стоглав был задуман, как «реформационный» собор, и осуществился, как реакционный», – пишет протоиерей Г. Флоровский в своей книге «Пути русского богословия» (Париж, 1937).
***
Со Стоглавым собором тесно связано начало книгопечатного дела в России. Ибо, несмотря на то что Печатный двор появился в Москве намного позже, сама идея его заведения относится к постановлениям собора о книжной справе. Исправление рукописных книг продвигалось медленно, поэтому для скорейшей замены старых книг новыми решено было воспользоваться уже давно известным в Европе средством – типографским станком.
Вначале думали воспользоваться опытом иноземных мастеров, но пограничные с Московским государством страны – Ливония и Речь Посполитая – не пропускали в Москву знающих ремесленников, в том числе и типографов. Правда, в 1552 году датский король Кристиан III прислал в Москву Ганса Миссингейма, который привез с собой печатные книги – Библию и еще два сочинения с изложением учения лютеранства. Собственно, целью посольства Миссингейма было не распространение в России книгопечатания, а обращение Ивана в лютеранство: лишь в том случае, если царь примет новое вероучение, Миссингейм соглашался перевести указанные книги на русский язык и напечатать в нескольких тысячах экземпляров. Нам ничего неизвестно, как датский посол был принят в Москве, – скорее всего, с изумлением.
Инициатива в создании русского Печатного двора принадлежала самому Грозному, который поделился этой мыслью с митрополитом Макарием. Владыке эта идея пришлась очень по душе. С его благословения царь велел строить дом для типографии на Никольской улице и приискивать мастеров. Постройка Печатного двора длилась десять лет. В апреле 1563 года было начато, а 1 марта следующего года кончено печатание первой книги – Апостола. Руководил работой дьякон Николо-Гостунского собора Иван Федоров, в совершенстве изучивший (быть может, в Италии) искусство книгопечатания: он умел не только сам набирать и печатать, но и отливал очень искусно литеры. Помогал ему Петр Тимофеев.
В 1565 году был напечатан Часослов. На этом дело приостановилось. Федорова обвинили в ереси, и он был вынужден бежать в Литву. Обвинителями его были, видимо, книгописцы, увидевшие в торжестве печатного станка подрыв своего ремесла. По преданию, Печатный двор был сожжен этими людьми. Но истребить книгопечатание не удалось. Печатное дело было восстановлено и велось теперь уже под руководством Никифора Тарасиева и Андроника Невежи. В 1568 году вышла Псалтирь, и книгопечатание в России окончательно утвердилось.
Что касается изгнанников, Ивана Федорова и Петра Тимофеева, то они вначале трудились в Литве у гетмана Ходкевича, ревностного покровителя православия, который подарил Федорову близ Заблудова «весь немалу» (поместье), где русский первопечатник и завел новую типографию. Потом он подвизался во Львове, а Петр Тимофеев в Вильне. Наконец Федоров переехал в Острог к православному князю Константину Константиновичу Острожскому и напечатал в 1581 году Библию на славянском языке – знаменитую Острожскую Библию.
Умер Иван Федоров в декабре 1582 года, в большой нужде. Надгробный камень с его могилы во Свято-Онуфриевом базилианском монастыре в 1883 году, по приказанию настоятеля отца Сорницкого, был разбит и употреблен на строительство каменной ограды. Слепок с плиты был привезен в Россию в 1873 году графом А.С. Уваровым и подарен в возобновленное древнее книгохранилище при московском Печатном дворе. Надпись на ней гласит: «Иоанн Феодорович друкар москвитин, который своим тщанием друкование зендбалое обновил, прставися в Львове року 1583 декамбрв. 5». На середине камня читаются полустертые слова: «Упокоения воскресения из мертвых чаю»; здесь же помещен его герб, а под ним надпись: «Друкар книг пред тем не виданных».
Глава 4. КАЗАНЬ: ПЕРВЫЕ ПОДСТУПЫ
Как от сильного Московского царства,
Как бы сизый орлище встрепенулся,
Как бы грозная туча подымалась,
На Казанское царство наплывала.
Русская народная песня
Успех внутренних реформ немедленно сказался на внешнеполитическом положении Московского государства. Нравственно-политическое очищение придало русскому народу новые силы. И он сразу дал почувствовать это своим вековым врагам.
Монголо-татарское порабощение оставило глубокий, неизгладимый след в истории России. Но не только разрушительный. Во всяком случае, значение татарского нашествия в культурном отставании России от Европы обыкновенно сильно преувеличивается. Не меньшую, если не главную роль в этом играли собственно внутренние процессы русского просвещения, некая загадочная неподвижность русского духа. Сами духовные, умственные потребности были весьма ограниченны. На эту особенность духовной и умственной жизни Древней Руси, почему-то почти всегда ускользавшую от внимания светских историков, впервые указали наши церковные писатели. «Судя по состоянию и успехам развития просвещения в течение двух с половиной веков, предшествовавших татарскому завоеванию, – пишет архиепископ Макарий8 в «Истории Русской Церкви», – мы не думаем, чтобы эти успехи были более быстрыми и в следующие два века, если бы даже монголы и не посетили нас… Эти азиаты нисколько не мешали духовенству, особенно в монастырях, заниматься наукой. Но русские сами в то время, кажется, не имели никакого влечения к высшим духовным потребностям. Следуя примеру своих предков, они ограничивались умением свободно читать и понимать Священное Писание».
Более того, неизмеримо превосходя своих завоевателей по политическому, культурному и нравственно-бытовому уровню развития, русский народ почему-то счел необходимым культурно «опроститься», чуть ли не сознательно снизить свой уровень превосходства, заимствуя у татар азиатские, полуварварские обычаи и нравы, особенно в бытовой сфере. «Взгляните на москвича XVI века: он кажется с ног до головы одет по-самаркандски, – полуиронически пишет К. Валишевский. – Башмак, азям, армяк, зипун, чебыги, кафтан, очкур, шлык, башлык, колпак, клобук, тафья, темляк – таковы татарские названия различных предметов его одеяния. Если, поссорившись с товарищем, он ста- нет ругаться, в его репертуаре неизменно будет фигурировать дурак, а если придется драться, в дело пойдет кулак. Будучи судьей, он наденет на подсудимого кандалы и позовет ката дать осужденному кнута. Будучи правителем, он собирает налоги в казну, охраняемую караулом, и устраивает по дорогам станции, называемые ямами, которые обслуживаются ямщиками. Наконец, встав из почтовых саней, он заходит в кабак, заменивший собой древнюю русскую корчму».
Отношения Руси с Золотой Ордой, а затем с возникшими на ее развалинах Казанским и Астраханским ханствами никак нельзя назвать добрососедскими. Но они не были и однозначно враждебными. Порой эти взаимоотношения были обоюдовыгодными. Постепенно московские князья сумели привязать татарские ханства к колесу своей политики.
Среди золотоордынских осколков, рассыпавшихся по границам Руси, наибольшую важность для Москвы имело Казанское ханство. Отношения с Казанью имели особое значение уже в силу самой ее географической близости. Раскинувшееся на берегах Волги, среди дремучих лесов мусульманское государство представляло любопытное явление. Как государственное образование Казанское ханство возникло в 30-х годах XV века и за недолгий срок своего существования сумело проявить свое культурное своеобразие в мусульманском мире. Но если в географическом смысле Казанское ханство было, так сказать, некой аномалией, нарушавшей привычные представления о пространственных условиях существования мусульманских государств, наследников Золотой Орды, то в политическом и экономическом отношениях оно не смогло преодолеть их родовой порок, оставаясь государством-хищником, живущим за счет соседей. Работорговля составляла одно из существенных условий процветания Казани. Город был наводнен русским полоном, русских рабов продавали толпами, точно скот, разным восточным купцам, приезжавшим сюда специально с этой целью. Прекратить свои хищнические набеги Казань просто не могла – это означало бы для нее экономическую катастрофу. И как любое другое государство-хищник, она была исторически обречена. Ее гибель была вопросом времени.
Немногим более чем столетнее соседство Москвы и Казани отмечено четырнадцатью войнами, не считая почти ежегодных пограничных стычек. Долгое время эти войны не носили радикального характера, обе стороны не стремились покорить или уничтожить друг друга. Казань требовала уплаты дани, Москва – признания своей независимости, позже – верховенства. При Иване III, благодаря союзническим отношениям России с крымским ханом, Казань была поставлена в вассальную зависимость от Москвы, которая сажала на казанский престол своих ставленников.
Все изменилось в конце правления Василия III, когда, с одной стороны, в Казани вновь усилилось крымское влияние, с другой – Москва осознала себя как последнюю защитницу православной веры. Стремление навсегда положить конец казанским разбоям вызрело именно в церковной среде. Духовенство – самое образованное московское сословие – тяжелее всего переживало татарский гнет и более других слоев русского населения скорбело об иноземном засилье, с большой силой выражая свои чувства в проповедях, поучениях, летописях, житиях. К чести русского священства, несмотря на то что в материальном отношении ему жилось при татарах относительно легко, национальные интересы неизменно брали верх в сознании Церкви над соображениями материальной выгоды. Для духовенства татары были ненавистными «безбожниками» и «погаными», которые наложили невыносимое иго на русский народ, и, как только Москва почувствовала свою силу, Церковь воззвала к отмщению. Своей восточной программой московское правительство почти всецело обязано умственным усилиям образованного духовенства.
О намерении Москвы положить конец самостоятельному существованию Казани первым возвестил митрополит Даниил, который в 1523 году предначертал путь дальнейшей политики: «великий князь всю землю казанскую возьмет». Митрополит Макарий, очевидно, вполне разделял это мнение своего предшественника, проповедуя поход на Казань в качестве великого долга, лежащего на совести молодого царя. Во всяком случае Макарий не был только пассивным наблюдателем, многие страницы летописи сохранили следы его кипучей деятельности: перед каждым из трех казанских походов Иван «совет сотворяет с отцом своим митрополитом»; Макарий благословляет царя «на земское дело идти, на клятвопреступников казанцев» и воодушевляет войско – «поучает и благословляет бояр и воевод и князей и всех людей воинства царева».
Призыв духовенства нашел горячий отклик среди служилых людей правда, со значительным снижением идейного накала. Служилое сословие манила в этом предприятии главным образом его материальная сторона. Упоминавшемуся публицисту И. Пересветову казанская земля казалась чуть не раем – «подрайской землицей, всем угодною», и в своих писаниях он цинично заявляет, что «таковую землицу угодную» следовало бы завоевать, даже если бы она с Московским государством «в дружбе была», а и без того предлогов сколько угодно. Пересветов по праву может считаться «отцом русского империализма», хотя его устами говорила, разумеется, вся служебная мелкота, видевшая в завоевательной политике источник государева жалованья и обогащения.
Наконец, переход к наступательной политике по отношению к Казани неразрывно связан с самой личностью Грозного. Венчание на царство естественным образом предрешало будущую участь Казани. Появление русского царя делало невозможным дальнейшее существование других царей, чей титул, как мы знаем, означал зависимое положение России от Орды. Царь всея Руси не мог терпеть под боком неверного царька, претендовавшего на уплату ему дани и терзавшего границы Московского государства. Во вселенной мог быть только один Царь, только одно Царство.
***
Накануне падения Казанское ханство одолевали бесконечные внутренние смуты. Партия, отстаивавшая собственно идеи национальной независимости, была крайне слаба; основную борьбу вели между собой сторонники московской и крымской ориентации.
Последний московский ставленник, хан Шигалей, родился в России и с шести лет жил в Касимове. На казанский престол он был возведен тринадцатилетним. У него была чрезвычайно отталкивающая наружность. Русский летописец описывает ее в следующих выражениях: «зело был взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящие, лицо женское, толстое и надменное чрево, короткие ноги, ступени долгие, скотское седалище» – и добавляет, что «такого им, татарам, нарочно избраша царя в поругание и посмеяние им». Казанцы недолго терпели этого уродца. В 1518 году они свергли Шигалея и призвали на престол Сагиб-Гирея, брата крымского хана Мехмет-Гирея. Воспитанный в Крыму, Сагиб-Гирей относился к казанским делам довольно равнодушно. Все его симпатии принадлежали не суровому северу, а теплому югу. Как только смерть Мехмет-Гирея освободила для него Бахчисарайский дворец, он уехал из Казани, предпочтя царствовать не на угрюмых берегах Волги, а на лазурном побережье Черного моря. Вместо себя Сагиб-Гирей оставил в Казани своего тринадцатилетнего брата Сафа-Гирея.
Во время правления Сафа-Гирея, зарекомендовавшего себя злейшим врагом русских, Казань, по словам летописца, «допекала Руси хуже Батыева разорения: Батый только один раз протек русскую землю, словно горящая головня; а казанцы беспрестанно нападали на русские земли, жгли, убивали и таскали людей в плен». Однако Сафа-Гирей не крепко сидел на престоле. В 1546 году промосковская партия выгнала его и опять пригласила в цари Шигалея. Но и тот, в свою очередь, не смог ужиться с казанцами и скоро бежал от них. В Казани вновь сел Сафа-Гирей, опиравшийся на пришедших с ним крымских татар. Первым его делом стало избиение предводителей противной ему партии: было убито более семидесяти доброжелателей Москвы.
В конце 1547 года Иван сам решил выступить в поход против Казани. В декабре он выехал во Владимир, куда приказал везти за собою пушки. Они были отправлены уже в начале января следующего года с большим трудом, по- тому что зима была теплая, вместо снега все шел дождь, и обозы с пушками тонули в грязи. В феврале царь с ратью выступил из Нижнего Новгорода и остановился верстах в восьмидесяти от города, на острове Работке. В это время наступила сильная оттепель, лед на Волге покрылся водою, много пушек и пищалей провалилось под воду, множество людей утонуло в продушинах, которых не видно было под водой. Тщетно прождав трое суток пути, царь с войском и артиллерией возвратился в Москву; вперед был отправлен лишь отряд князя Дмитрия Федоровича Бельского, которому было приказано соединиться с татарами Шигалея в устье Цивили. Бельский и Шигалей со своими отрядами подступили к Казани. На Арском поле их встретил Сафа-Гирей, но был втоптан в город передовым полком под начальством князя Семена Микулинского. Семь дней стояли воеводы под Казанью, опустошая окрестности, и возвратились домой без больших потерь. В отместку казанцы осенью напали на Галицкую волость, но были наголову разбиты на берегах речки Еговки костромским наместником Яковлевым.
А в марте 1549 года в Москву пришла весть о смерти Сафа-Гирея – напившись пьян, он расшиб себе голову. Царем казанским был провозглашен его двухлетний сын, Утемиш-Гирей, под опекой матери Сююн-Беки. Если ранее Казань долгое время могла поддерживать свою независимость благодаря малолетству Ивана, то теперь наоборот, когда Иван возмужал и обнаружил твердое намерение покончить с Казанью, в ней воцарился младенец. Казанцы пробовали снестись с крымским ханом, прося у него помощи, но казаки побили послов казанских и переслали в Москву грамоты, которые они везли в Крым.
Не видя помощи из Крыма, казанцы в июле 1549 года прислали Ивану грамоту, в которой от имени Утемиш-Гирея просили мира. Царь отвечал, чтобы прислали к нему для переговоров добрых людей; никто, однако, не приехал. Так и не дождавшись казанских послов, Иван в конце ноября выступил в новый поход с родным братом Юрием, оставив оберегать Москву князя Владимира Андреевича Старицкого.
На этот раз походу предшествовала более тщательная подготовка. Прежде всего усовершенствовали армейскую структуру. В сочинениях Пересветова, которые, несомненно, были известны царю, уже содержался совет создать по примеру Турции особое войско – отборных «юнаков храбрых с огненной стрельбой». В 1550 году, перед походом на Казань, был создан корпус стрельцов – личная гвардия царя: Государев, или Царский, полк. Офицерами в нем были дворяне, «лучшие люди», числом около тысячи, которых царь наделил поместьями в окрестностях Москвы. (Этот поступок Ивана, подрывающий военное значение бояр и княжат, как будто заимствован из арсенала более поздних земельных мероприятий опричнины, что лишний раз подтверждает правомерность предложенного мной наименования периода 1547—1564 годов как белой опричнины: в 1565 году Иван лишь вспомнил свой более ранний опыт.) Одновременно, благодаря привлечению иностранных специалистов, была усилена артиллерия.
Однако и второй поход Ивана под Казань не имел успеха. В феврале русское войско обложило город. Приступ не удался: с обеих сторон было побито множество людей. Затем наступила распутица – настали ветры, дожди, большая слякоть: «а дожди по вся дни быша, и теплота, и мокрота велика». Простояв под Казанью одиннадцать дней, Иван принужден был возвратиться в Москву.
Тогда на основании неудачного опыта прошлых походов был разработан новый план военных операций, предусматривающий прежде всего блокаду Казани. Во исполнение его, в апреле один русский отряд направился к устью Свияги, а с Вятки воевода Бахтияр Зюзин прибыл с людьми на Каму; вверх по течению Волги стали казаки. Таким образом все речные перевозы в казанской земле оказались в руках у русских.
Для закрепления успеха в устье Свияги была основана крепость – Свияжск. В мае сюда прибыл на судах Шигалей с двумя воеводами – князем Юрием Булгаковым и Данилой Романовичем Захарьиным, братом царицы Анастасии; к ним присоединились казанские выходцы и беглецы, числом около пятисот человек. Тотчас начали очищать от леса Круглую гору – место, где предполагалось строительство города. Саму крепость срубили заранее в Москве, балки и бревна переметили сверху донизу, после чего строение разобрали и отправили вниз по Волге на плотах. Строителям оставалось только собрать укрепления и обложить их землей и дерном. Строительство крепости было окончено в четыре недели! В отличие от основанного также на казанской земле Васильсурска, который выполнял чисто оборонительные задачи, Свияжск изначально мыслился как база для будущих наступательных операций: «вперед к его (царя. – С. Ц.) приходам готов там запас».
Правильность новой тактики сказалась незамедлительно. Устрашенные появлением в их земле грозной крепости, возникшей словно по волшебству, местное население – чуваши и горные черемисы, жившие на правом, нагорном берегу Волги, – стало толпами приходить в Свияжск к Шигалею и воеводам с челобитьем, чтобы государь простил их, облегчил их ясак (подать) и выдал жалованную грамоту. Воеводы отсылали челобитчиков в Москву, где с ними обходились весьма ласково, – «а государь их жаловал великим жалованьем, кормил и поил у себя за столом. Князей и мурз и сотных казаков жаловал шубами с бархатом и с золотом, а иным чуваши и черемисе камчатные и атласные шубы, а молодым однорядки, и сукна, и шубы бельи, а всех государь пожаловал доспехами и коньми с деньгами…»; кроме того, Иван выдал им просимую грамоту с золотой печатью и сложил с них ясак на три года, а Шигалею и воеводам приказал привести горную сторону к присяге и послать чувашей и черемисов на Казань, чтобы испытать их верность. Присягнув Москве, новые подданные пришли под Казань на Арское поле и крепко бились с крымцами, вышедшими к ним навстречу. Когда же из города вывезли пушки и пищали и начали стрелять, то черемисы и чуваши дрогнули и побежали, потеряв 100 человек убитыми и 50 пленными. Показав таким образом верную службу царю, горные люди, толпами по 500—600 человек, снова стали ездить в Москву за подарками.
Благодаря блокаде речных путей жизнь в Казанском ханстве оказалась полностью парализованной. Это вызвало волнения среди подчиненных Казани народов. В июне арские вотяки приехали в Казань «с боем на крымцев» – они требовали от правительства подчиниться Москве, «о чем-де не бьете челом государю». Мятежников разогнали, но крымцы чувствовали, как почва уходит у них из-под ног.
В Казани вновь подняли головы сторонники Москвы: «начали розниться казанцы с крымцами», говорит летопись. Крымцы в числе 300 человек – «уланов и князей, и азеев, и мурз, и казаков добрых», опасаясь, что казанцы могут выдать их русским, собрались, пограбили все, что было можно, и внезапно бежали из Казани, побросав своих жен и детей. Они шли вверх по Каме и лесами добрались до устья Вятки. Здесь на них напал воевода Зюзин, стороживший перевоз. Крымцев «побили наголову и потопили». Сорок шесть пленников были отосланы в Москву и там казнены – «за их жестокосердие». Крымское засилье в Казани кончилось навсегда.
После бегства крымцев Казань очутилась в руках промосковской партии. И вот к Ивану явились казанские послы с челобитьем, чтобы он в неволю их «не имал». Казань из последних сил цеплялась за призрачные остатки своей независимости. Иван отвечал, что пожалует землю казанскую, если казанцы выдадут ему Утемиша с Сююн-Беки, семьи бежавших крымцев, освободят всех русских пленников и признают своим царем Шигалея. Послы согласились на все. Адашев отправился в Свияжск объявить Шигалею, что государь жалует ему Казанское царство с луговою и арскою стороной, но горная сторона отойдет к Москве, как «взятая Божиим милосердием да саблею» государя еще до челобитья казанцев. Шигалея сильно оскорбило это последнее условие, не оговоренное ранее; но бояре прямо объявили ему, что оно не будет изменено ни под каким видом. То же самое русские послы заявили казанскому курултаю, собравшемуся, чтобы обсудить условия Москвы; они настояли, что раз «Бог государю то учинил… тому уже инако не бывать, как… Бог учинил». Москва твердо стояла на давнем принципе своей политики: что ей в руки попало, то пропало.
В августе 1551 года Шигалей сел в Казани с тремя сотнями касимовских татар и двумя сотнями стрельцов. Утемиш-Гирея отвезли в Москву и крестили под именем Александра. Началось освобождение русских пленных; было объявлено, что если кто утаит раба, то будет казнен смертью. В Казани свободу получили 2700 человек, а по всему Казанскому ханству – около 60 000. Пленные собирались в Свияжске, а оттуда расходились и рассылались по домам – в Нижний Новгород, Балахну, Кострому, Галич, Вятку, Устюг, Муром, Касимов, Рязань и другие города и земли. Наблюдать за освобождением русского полона в Казани остались московские послы – боярин И. И. Хабаров и дьяк Иван Выродков.
Как только угроза войны миновала, московские условия показались казанцам неимоверно тяжелы. Особенно нестерпимо для них было отделение горной стороны. Уже в сентябре Хабаров и Выродков дали знать государю, что русские пленные освобождены не все, что Шигалей знает про это, но не обращает внимания, боясь волнений. Иван попытался подействовать на казанцев лаской и уговорами. В Казань поехали боярин князь Дмитрий Палецкий и дьяк Клобуков: они повезли царские подарки хану и князьям и благодарность всей казанской земле за службу; но вместе с тем они должны были требовать освобождения всех русских пленных, а в противном случае объявить, что государь терпеть этого не будет.
Между тем как Палецкий поехал в Казань с этим наказом, из Казани в Москву приехали послы от Шигалея с челобитьем, чтобы государь уступил ему горную сторону или хотя бы дал часть оброков с нее да подтвердил бы клятвой нерушимость мира. Иван велел отвечать, что не уступит с горной стороны ни одной деньги, а клятву даст тогда, когда в Казани освободят русских пленных – всех до последнего человека. Но возвратившиеся из Казани боярин Хабаров и дьяк Выродков сообщили, что казанцы с неохотой освобождают пленных, куют их в цепи и прячут по ямам, а Шигалей смотрит на это сквозь пальцы.
Шигалей не зря опасался волнений. Вскоре в Казани возник заговор сибирского князя Бибарса Растова с братьями, которые вошли в сношения с ногаями и собирались убить хана и русских послов. К счастью, Шигалей успел опередить заговорщиков. Мятеж был пресечен чисто по- восточному. Шигалей зазвал заговорщиков к себе на пир. Во время попойки слуги хана устроили резню, спасшихся из пиршественного зала добивали стрельцы, окружившие дворец. Всего было перебито около 70 человек – главарей заговора, прочие сторонники Бибарса разбежались.
Эти события подтолкнули Москву искать выхода из сложившейся ситуации в замене хана русским наместником. Знатные казанцы, жившие в Москве и Свияжске, поддержали этот замысел, выговорив для Казани автономию: казанской казной должен был распоряжаться наместник, а не царь; в городе сохранялась мусульманская администрация.
В феврале 1552 года в Казань отправился Адашев уговаривать Шигалея передать город под власть русского наместника.
– Сам ты видишь измену казанцев, – говорил он хану. – Они изначала лгут государям московским, брата твоего Еналея убили, тебя самого несколько раз изгоняли и теперь хотели убить. Нужно непременно, чтобы ты укрепил город русскими ратными людьми.
Шигалей отвечал на это:
– Оставаться в Казани мне нельзя: сильно я раздосадовал казанцев – обещал я им у царя и великого князя горную сторону выпросить. Если меня царь пожалует, горную сторону даст, то мне в Казани жить можно, и, пока я жив, до тех пор Казань государю крепка будет.
Адашев возражал:
– Тебе уже было сказано государем, что горной стороны Казани не отдавать. Бог нам ее дал. Сам знаешь, сколько бесчестия и убытков наделали государям нашим казанцы. И теперь они держат русский полон у себя, а ведь тебя на царство посадили, то с тем, чтобы весь полон отдать.
– Если у меня горной стороны не будет, то мне бежать к государю, – вздыхал Шигалей.
– Если тебе бежать к государю, то укрепи город русскими ратными людьми, – настаивал Адашев.
Но Шигалей ни за что не соглашался на это:
– Я своему государю не изменю. Но я мусульманин: на свою веру не встану. Если мне не в меру будет жить в Казани, я лихих людей еще изведу, а сам поеду к государю.
Тем временем противники Шигалея в Москве и Казани торопили царя со смещением хана. Новое казанское посольство объявило, что, если государь не согласится на это, они будут искать себе государя в иных землях. Адашев вновь поехал к Шигалею просить его пустить в город московское войско. Но хан отвечал по- прежнему, что «бусурманского юрта (закона. – С. Ц.) не нарушит», а сам уедет в Свияжск, потому что в Казани ему жить больше нельзя, – казанцы уже послали к ногаям просить себе другого царя.
Шигалей сдержал слово, что перед отъездом изведет еще лихих людей, противников сближения с Москвой. Заклепав тайно пушки и отправив в Свияжск пищали и порох, Шигалей 6 марта выехал из Казани на озеро, якобы для того, чтобы ловить рыбу, и взял с собой восемьдесят князей, мурз, знатных горожан и всех московских стрельцов. Выехав за город, он сказал казанцам: «Хотели вы меня убить и били челом на меня царю и великому князю, чтобы он меня свел за то, что я над вами лихо делаю, и дал бы вам наместника. Царь и великий князь велел мне из Казани выехать, и я к нему еду и вас с собой к нему веду, – там управимся».
В тот же день назначенный в казанские наместники боярин князь Семен Иванович Микулинский послал в Казань двух казаков с грамотами, в которых говорилось, что по челобитью казанских князей государь царь Шигалея с престола свел и дал им в наместники его, князя Семена, и чтобы вельможи казанские ехали в Свияжск присягать. Казанцы отвечали, что хотят во всем исполнить волю государеву. «Лучшие люди» действительно приехали на другой день в Свияжск и присягнули. После этого Микулинский направил в Казань гонца Ивана Черемисинова с толмачом приводить к присяге остальных людей и смотреть, нет ли какого лиха. Вечером 8 марта Черемисинов уведомил Микулинского, что в городе все спокойно, царский дворец готовят к приезду наместника, а сельские люди, дав присягу, разъезжаются по селам. Ночью в Казань прибыл небольшой обоз наместника – «кош легкий с ествою», под охраной семидесяти казаков.
Наутро в Казань двинулся и сам наместник, в сопровождении воевод Ивана Васильевича Шереметева и князя Петра Серебряного. Князь Ромодановский вел Сторожевой полк, к которому примкнули казанцы, выехавшие ранее из города. По дороге Микулинского встречали разные князья и мурзы и просили его ехать в город быстрее без опаски: «А мы, – говорили они, – холопы государя, все в его воле». Из Казани то и дело приезжали гонцы, дети боярские, и сообщали, что все люди казанские государ- скому жалованью рады и что Черемисинов продолжает приводить всех к присяге.
Все шло как нельзя лучше. Безо всякого кровопролития Иван приобретал знаменитое, грозное для Руси царство, брался уже, так сказать, рукой за венец его. И вдруг все переменилось в одночасье.
Дорогой трое казанских вельмож – князья Ислам, Ке- бяк и мурза Алике Нарыков – испросили у Микулинского разрешение ехать вперед. Эти трое, как выяснилось, умело затаили до времени свою ненависть к Москве. Приехав в Казань, они заперли крепостные ворота и объявили жителям, что русские непременно истребят их всех, ибо они якобы слышали об этом от самого Шигалея. Казанцы заволновались, многие принялись вооружаться.
Когда Микулинский с воеводами подъехал к запертым Царским воротам, сверху со стен на него смотрели толпы вооруженных и враждебно настроенных казанцев. Поведение изменников смутило тех казанских вельмож, которые пребывали в свите наместника. Тем не менее они постарались не допустить кровопролития. Подъехав к Микулинскому и воеводам, они стали бить челом, чтоб те не кручинились: «возмутили землю лихие люди, – подождите, пока не утихнут». Бояре отправили в город двоих мурз сказать народу: «Зачем вы изменили? Вчера и даже сегодня еще присягали – и вдруг изменили! А мы клятву свою держим, ничего дурного вам не делаем». Однако посланники возвратились с ответом: «Люди боятся побою, а нас не слушают». Последующие неоднократные попытки вступить с казанцами в переговоры также ни к чему не привели. Воеводы, видя, что «доброго дела нет», велели перехватать всех казанских вельмож, кто вышел из города, а казанцы задержали у себя детей боярских и казаков, прибывших наперед с воеводским обозом.