bannerbannerbanner
И слух ласкает сабель звон

Сергей Зверев
И слух ласкает сабель звон

Полная версия

ГЛАВА 1

Конец сентября 1916 года во Франции выдался туманным. Природа словно хотела скрыть в пелене то, что уже более двух лет творилось на просторах Европы – войну, так резко изменившую жизнь целых народов. В Париже на Монмартре был поздний вечер. Затейливо изгибающиеся узкие изогнутые улочки были похожи на паутину, по которой сновали прохожие. Над кварталами царил огромный купол собора Святого сердца.

Монмартр – самое высокое место во французской столице и по праву считается одним из наиболее живописных мест Парижа. Расположен он на холме, где, по преданию, был обезглавлен святой Дени – первый епископ Парижа. Монмартр уже долгое время являлся притягательным центром для тех художников, для которых вести богемную жизнь означало прежде всего жить свободно, посвятить себя только искусству и отказаться от всех условностей внешнего мира. Улочки, старинные магазинчики, задымленные кафе – все дышало их искусством, их неторопливым образом жизни.

У подножия холма – один из центров ночной жизни города. От площади на запад уходит бульвар Клиши, выходящий на площадь Бланш, на которой стоит знаменитое кабаре «Мулен Руж». С холма открывается вид на город: cобор Парижской Богоматери, Опера, Лувр, Триумфальная арка, Эйфелева башня – весь город лежит как на ладони. Это место издавно привлекало к себе массу туристов. Война изменила многое – туристов больше не было. Однако, несмотря на позднее время, жизнь здесь била ключом. Учитывая то, что квартал вокруг площади Пигаль всегда считался пристанищем разврата, то не было недостатка и в дамах легкого поведения. По улицам катили фиакры, грузовики-камионы, шли пешеходы.

Двухэтажный домик – небольшой кафешантан под названием «Лев и Магдалена», как обычно, принимал посетителей. На сцене выступала томного вида певичка с неплохим голосом, исполнявшая традиционные для таких заведений композиции. Нежно играл аккордеон, скрипка навевала осеннее настроение. Публика в зале была разная, но среди посетителей, конечно, привлекал внимание не совсем обычный клиент – гвардии поручик Голицын, молодой офицер лейб-гвардии гусарского полка. Его форма с боевыми наградами и трехцветная повязка на рукаве, которую носили русские офицеры во Франции, внушала посетителям уважение: к этим союзникам французы относились особенно радушно, что и неудивительно: поручик прибыл во Францию в составе 3-й Особой пехотной бригады Русского экспедиционного корпуса.

Кампания 1914 года показала, что начавшаяся война, вопреки ожиданиям многих, будет носить затяжной характер и сопровождаться огромными потерями, а следовательно, потребуются живая сила и техника. Уже через полгода Россия испытывала острый дефицит в стрелковом вооружении и боеприпасах, а Франция, в свою очередь, – в пополнении армии людскими ресурсами. Когда Россия обратилась к союзнице с просьбой оказать помощь вооружением, особенно винтовками и боеприпасами, Франция выдвинула контрпредложение – отправить из России на Западный фронт несколько пехотных корпусов, которые на месте получат необходимое оружие. В итоге русское верховное командование приняло решение о формировании и отправке на фронт в помощь союзникам особых пехотных бригад.

Всего было сформировано четыре бригады, по два полка каждая, общей численностью в семьсот пятьдесят офицеров и сорок пять тысяч унтер-офицеров и солдат, прибывших во Францию. Первая и третья бригады остались воевать на французском фронте, в Шампани, а вторая и четвертая, согласно планам Антанты, были переправлены на Салоникский фронт, в Македонию.

Третья бригада численностью в девять с половиной тысяч человек, в составе которой прибыл поручик, состояла из наиболее храбрых солдат, в основном георгиевских кавалеров с прусского фронта и самых заслуженных офицеров. К этому времени поручику тоже не пришлось сидеть в тылу сложа руки. Голицын побывал на самых разных участках германского и австрийского фронтов, и надо сказать, не без пользы.

Третья бригада отправилась из Архангельска на восьми пароходах и прибыла в Сент-Назер и Нант без потерь восемнадцатого сентября 1916 года.

Юридически общее руководство корпусом осуществлял представитель русской армии во Франции, в оперативном отношении русские войска подчинялись командованию французской армии.

Во Франции с восторгом приняли русских «братьев». Устраивались пышные встречи, цветы устилали мостовые в тех городах, куда прибывали пароходы с востока.

Вот и сейчас, сидя за столиком, поручик ловил на себе приветливые взгляды и улыбки парижан. К нему несколько раз подходили, угощали шампанским, произнося речи о братстве, союзнических обязательствах и помощи.

Пребывание поручика в такой момент не на передовой, где находилась бригада, а в Париже, да еще и в кафе имело свое объяснение. Начальник бригады генерал-майор Марушевский отправил его как проверенного и надежного офицера с пакетом, предназначенным для французского генштаба. Какого свойства пакет, поручик, естественно, не знал. Здесь, в кафешантане, ему и была назначена полуконспиративная встреча. Почему встреча должна была состояться здесь, а не официально в генштабе, тоже было понятно: чтобы не «светиться» перед германской агентурой, которой французская столица была буквально нашпигована. Германцы достигли в этом деле весьма впечатляющих успехов.

Голицын оценил, что, несмотря на войну, на Монмартре царила вполне праздничная атмосфера. Со стороны «Мулен Руж» доносились звуки канкана, в толпе сновали мальчишки, сующие направо и налево разнообразную рекламу. Можно было хоть ненадолго расслабиться после долгого путешествия на пароходе и разнообразных организационных проблем, связанных с прибытием во Францию.

– Прошу вас, господин офицер, – закуску поручику принес сам хозяин. Лицо ресторатора выражало искреннюю приязнь и уважение. – Сегодняшний ваш ужин – угощение от нашего заведения. Мы очень рады видеть представителя союзников у себя.

– Благодарю вас.

– Нет, что вы, это мы должны благодарить вас, – с приветливым видом развел тот руками. – Заказывайте, отдыхайте, наслаждайтесь Парижем.

Хозяин удалился.

Голицын наслаждался прекрасным ужином, отличной атмосферой, царившей в заведении, и выпавшими минутами отдыха. Представитель французского генштаба должен был появиться минут через сорок.

Неожиданно с улицы донеслись крики, быстро перешедшие от одиночных к гулу. Люди из кафе высыпали наружу. Поддавшись общему порыву, поручик также вышел за двери. Все смотрели вверх. Голицын тоже поднял голову. В первые мгновения ничего особенного в ночном небе он не увидел, но вот в лунном свете, сквозь просветы туч показался странный сигарообразный корпус, тут же скрывшийся в тумане. Парижане в панике, с криками, разбегались кто куда. Поручик, испытывая недоумение, прищурился, еще не совсем понимая причины беспокойства. Но вот с темных небес со свистом полетело нечто черное. Через несколько секунд в соседнем квартале раздался взрыв. Затем – еще один, затем два подряд.

– Боши! Цеппелин! Бомбы! – закричал какой-то парижанин поручику, указывая на небо. Затем господин, потеряв шляпу, бросился бежать вниз по улице.

Движение на улицах замерло. Тысячи людей, кто на бегу, кто стоя, провожали глазами продолговатые силуэты цеппелинов, казалось, мирно плывущие среди осеннего неба, в облаках. Время от времени лучи прожекторов касались боков несущего смерть корабля, и тогда его корпус начинал светиться лунно-желтым светом. Город сотрясали разрывы бомб. Смерть и разрушение пришли в Париж. Отчаянно лаяли зенитки, пытаясь поразить шрапнелью неуязвимого врага. К грохоту канонады и вою сирен постепенно добавлялся звон церковных колоколов. В эту ночь один из самых больших городов на Земле превратился в поле битвы. Десятки тысяч мирных мужчин, женщин и детей до сих пор не подозревали, какую опасность может таить в себе парижское небо. Дирижабли заставили целый город сжаться от ужаса. На четверть часа война вошла в жизнь каждого парижанина.

Голицын, стоя на улице в некоторой растерянности от невиданного доселе зрелища, наблюдал, как лучи прожекторов прорезали облака; казалось, будто весь Париж был разбужен этой борьбой в необъятном пространстве. Со всех сторон свистела шрапнель, слышались взрывы.

В этот момент прямо над головой поручика послышался жуткий свист, очень быстро перешедший в грохот. На улицу брызнули большие и маленькие осколки стекла вместе с кирпичным крошевом. В дверях кафешантана показался хозяин заведения. Он, покачиваясь, вытирал рукавом окровавленное лицо. Голицын побежал навстречу.

– Туда, мсье... – пробормотал хозяин, тяжело дыша и еле ворочая языком. – Скорее... у меня подкашиваются ноги.

И правда, вслед за этим мужчина в изнеможении опустился на мостовую.

Вбежав внутрь, поручик увидел стоявшую за стойкой миловидную и элегантную девушку, замеченную им еще до взрыва. Она была в шоке: стояла неподвижно, замерев, словно манекен.

И было от чего – прямо над стойкой... висела неразорвавшаяся авиабомба, сброшенная с дирижабля. Пробив крышу перекрытия, она чудом удерживалась на перьях стабилизатора. С первого взгляда поручику стало ясно, что сейчас достаточно малейшего сотрясения, чтобы она свалилась и случилось непоправимое. Да и без какого-то ни было толчка она могла сама по себе упасть на пол.

Этого поручик никак не мог допустить. Быстро пододвинув столик, русский офицер влез на него и, подставив плечи, стал удерживать смертоносный предмет, словно атлант.

К счастью, основную тяжесть взяли на себя перекрытия, поэтому бомбу приходилось лишь придерживать.

– Не волнуйтесь, мадемуазель, – ободряюще усмехнулся офицер.

– Боже мой! – наконец очнулась от шока девушка. – Как же это, мсье?

Она заметалась по залу, лихорадочно соображая, что же предпринять. За спиной, в дверях захрустели осколки, и в разгромленное кафе вошел французский офицер.

– Элен! Ты жива? – бросился он к девушке.

 

– Как видишь – и только благодаря мсье... – вопросительно посмотрела она на спасителя.

– Поручик Голицын, – представился тот, находясь в таком странном и необычном положении.

– Так это вы?! – изумился француз, наконец заметив поручика. – Я представитель генштаба капитан Дидье Гамелен.

– К сожалению, не могу отдать вам честь, – нашел в себе силы пошутить Голицын. – Прошу меня извинить, что не могу вручить пакет лично в руки. Не соблаговолите ли взять его из моей планшетки? – с присущей ему куртуазностью закончил Голицын своеобразное приветствие.

– Я поражен, мсье, – пробормотал французский офицер, глядя на поручика снизу вверх. – Я поражен вашим мужеством.

Представитель генштаба смотрелся по виду эдаким добрым буржуа, лишь по недоразумению облаченным в офицерскую форму.

– Ничего, бывает, – сострил поручик, подставляя правое плечо под немецкий «подарок».

– Так, секундочку, – капитан бросился к телефону и вызвал саперов. – Немедленно! – кричал он в трубку. – Промедление смерти подобно.

Пока ехала подмога, капитан и Элен наперебой предлагали поручику помощь – то в виде рюмочки коньяку, то в виде разговора, чтобы снять напряжение.

– Смешных историй мне попрошу не рассказывать, – предупредил Голицын – Небезопасно.

Наконец прибывшая саперная команда осторожно сняла неразорвавшуюся бомбу. Медики и дочь оказали хозяину первую помощь.

– Незначительная контузия, – сообщил врач, – никаких причин для волнений.

– Кстати, это место я выбрал неслучайно для нашей встречи, – сообщил Гамелен поручику после того, как саперы и медики отбыли спасать других. – Ведь «Лев и Магдалена» принадлежит моему дяде Жаку Готуа, а Элен, соответственно, – моя племянница.

– Точно так, мсье, – устало, но приветливо улыбнулся хозяин. Взбодрив себя стаканчиком коньяку и залепив пластырем порезы, он уже более-менее пришел в себя. – Да, убытков мне принесли боши немало. Но ничего, главное, что все обошлось.

Далее поручику пришлось выслушать множество благодарностей от хозяина и его дочери. И если к словам первого он отнесся спокойно, то ко второй – иначе. Девушка уселась с ними за стол, и в ее присутствии он испытывал волнение.

– Я прошу меня извинить, но сами видите, – обвел хозяин рукой заведение, указывая на царившую вокруг разруху. – Буду заниматься ликвидацией последствий бомбежки.

Вместе с работниками ресторатор принялся за уборку.

– Я ваш должник, – Гамелен был искренне тронут.

– Ну что вы, – отозвался Голицын. – Так поступил бы любой русский офицер на моем месте.

– Мсье, я восхищен русскими офицерами! – пылко произнес капитан. – Не хотите ли отужинать со мной в одном очень хорошем месте? Тем более что, как видите, это заведение вынуждено будет закрыться на некоторое время на ремонт.

– Да я даже не знаю... – замялся Голицын.

– Надеюсь, кузина составит нам компанию? – хитро улыбнулся Дидье Элен.

– Ну, конечно... – кивнула девушка.

– Я согласен. – В удовольствии пообщаться с Элен поручик не мог себе отказать.

ГЛАВА 2

– Рассказывайте же подробнее, капитан, – нетерпеливо произнес генерал Хельмут Мольтке, глядя на человека, стоявшего перед ним. – Присаживайтесь.

– Благодарю вас, господин генерал, – офицер с воспаленными от бессонницы красными глазами уселся напротив.

Ранним утром после большого налета все германские цеппелины только что вернулись на базу в окрестностях Кельна. Бомбили не только Париж, но и Лондон: результаты превзошли все ожидания. Капитан Питер Штрассер, командовавший всеми германскими дирижаблями, едва успев переодеться, явился на доклад к начальнику немецкого генштаба. У Штрассера были все основания гордиться результатами работы своего дивизиона.

– Так вы говорите, все прошло успешно?

– Более чем, господин генерал. Французы и англичане деморализованы, потерь никаких. Пойдем по порядку: атаку на Париж осуществили шесть наших цеппелинов. Нападение стало полной неожиданностью для французов, тревогу они подняли лишь за несколько минут до падения первой бомбы. Результаты бомбардировки были великолепными: на Париж и окрестности обрушилось две с половиной тысячи килограммов бомб, повреждено значительное количество строений в центре города, – сообщил капитан.

Питер Штрассер был личностью известной. Еще в возрасте пятнадцати лет он поступил на службу в германский военный флот, служил на кораблях. Затем поступил на обучение в Морскую академию, стал заметным специалистом морской артиллерии. Впоследствии перевелся из артиллерии в морскую авиацию, где дважды выигрывал стрельбы на приз кайзера Вильгельма. Войну встретил в должности командира дивизиона воздушных кораблей морского флота Германии. Офицер пропагандировал воздухоплавание в высшем командовании ВМФ и смог убедить адмирала фон Тирпица, давшего ему за энергию и одержимость прозвище «сумасшедший лейтенант», в перспективности дирижаблей и их необходимости для флота. В начале войны флот использовал дирижабли для морской разведки, патрулирования Северного и Балтийского морей и для установки минных заграждений. Штрассер же доказывал начальству, что дирижабли как нельзя лучше подходят для полетов в сложных метеоусловиях, для ночной бомбардировки удаленных объектов. Штрассер убедил компанию Цеппелина произвести к середине 1915 года 28 дирижаблей, способных долететь до Британских островов.

«Когда, наконец, армия поймет, что дирижабли не предназначены для ведения разведки и рекогносцировки?» – возмущался Штрассер. Он не стеснялся высказывать свое возмущение и высокому военному начальству, ратовавшему за отказ от использования цеппелинов в военных целях. «Разведка над линией фронта и в тылу – дело самолетов, маленьких, легких, быстроходных. Они мало уязвимы от огня с земли. Стихия дирижаблей – полеты ночью, в плохую погоду и обязательно на большой высоте. Их задача – подкрасться незаметно и обрушить на голову врага груз фугасных и зажигательных бомб».

Штрассер был уверен, что именно он, как древний галл, принесет войну на берега надменной Англии и заставит противника капитулировать в своем собственном логове.

«Сегодня мы владеем цеппелинами, являющимися самым современным оружием, и похоже, наши потенциальные противники понимают это, поэтому наша задача – постоянно и с большой энергией работать над его совершенствованием. Сверх того, мы должны в срочном порядке разработать стратегию и тактику применения воздушных кораблей, которые должны своей мощью в самом начале войны сломить физическое и моральное сопротивление любого противника», – писал он в своих рапортах «наверх».

Нельзя сказать, что командование военно-морского флота Германии единодушно поддержало порыв «сумасшедшего лейтенанта». Многие адмиралы старой закалки, ревниво относившиеся к успехам новых видов оружия вроде подводных лодок и дирижаблей и слепо верившие в то, что «дредноут» по-прежнему является «царем зверей» среди прочей водоплавающей мелюзги, довольно резко критиковали план Штрассера. Их главными аргументами против рейдов в Англию выступали малая бомбовая нагрузка цеппелинов и их высокая уязвимость от зенитного огня.

Но Штрассера не так-то просто было сбить с пути, который он считал единственно правильным в сложившейся ситуации.

«Да, один залп линкора весит в несколько раз больше, чем бомбовая нагрузка самого большого дирижабля, – соглашался он. – Но линкоры флота заперты англичанами в гаванях и в принципе не могут обстреливать британское побережье. Очевидно, что любой броненосец, прорвавшийся в устье Темзы, способен „переколотить очень много посуды“ на „военной кухне“ англичан. Только вот добраться туда ему не позволит ни британский флот, ни батареи береговой обороны. А цеппелин под покровом ночи незаметно проскользнет над Северным морем и нанесет спящему Джону Булю удар прямо в спину».

Во время войны Штрассер лично участвовал в рейдах дирижаблей. Прошло всего три года, и под его началом дивизион превратился из команды авантюристов с одним маленьким цеппелином в элитную боевую часть, название которой произносили с одинаковым уважением и немцы, и их противники в Первой мировой войне.

– Теперь по Англии. Здесь я уже могу говорить, как участник, – приосанился капитан. – Дирижабли, после рандеву над Северным морем, взяли курс на Лондон. В бой шла внушительная воздушная армада – пять цеппелинов, длиной сто шестьдесят метров каждый, несшая вместе более четырехсот сорока зажигательных и фугасных бомб.

– Как встретили? – поинтересовался начальник генштаба.

– Нас никто не ждал, и поэтому Лондон сиял огнями, как рождественская елка. Ни один луч прожектора не поднялся нам навстречу, ни один выстрел не прозвучал до тех пор, пока мы не начали сбрасывать бомбы, – довольно говорил капитан. – Искусно уклоняясь от зенитного огня и лучей прожекторов, мы около пятнадцати минут кружили над городом. Мы сбросили свой смертоносный груз на различные цели, в том числе на доки и заводы в северной части города, не говоря уже о том, что и над центром города поработали неплохо. Были вызваны значительные разрушения и пожары. Так закончился первый массовый налет дивизиона воздушных кораблей на Лондон.

Внешне капитан Штрассер меньше всего походил на матерого воздушного волка. Небольшого роста, с широко посаженными глазами и смешной козлиной бородкой, он скорее напоминал мелкого железнодорожного клерка. И только люди, хорошо знакомые с ним, понимали, насколько обманчива эта добродушная внешность. Капитан был знающим и жестким командиром. Начиная какое-нибудь дело, он отдавался ему с энтузиазмом, переходящим в одержимость. Штрассер не мог работать вполсилы и требовал того же от подчиненных. Кроме того, командир дивизиона не терпел малейших проявлений недисциплинированности или беспечности, что, учитывая в прямом смысле взрывоопасный характер его новой службы, было несомненным плюсом.

– Мы готовы к тому, чтобы превратить Лондон в руины, – уверенно заявил Штрассер.

– А что англичане?

– Система ПВО в очередной раз дала осечку. Из пяти самолетов, поднятых по тревоге, два разбились на посадке, а зенитные батареи стреляли «в белый свет, как в копеечку».

В Штрассере удивительным образом в равной степени уживались сентиментальность и жестокость. Наряду с крайней жестокостью к врагам Германии он являлся отличным семьянином, любителем Шумана и Брамса.

Мольтке, сдвинув брови, внимательно слушал вдохновенный доклад капитана, пока никак не выдавая своей реакции.

– Я бы хотел сказать, господин генерал, что цель бомбардировок Англии и Франции заключается не только в физическом разрушении ее военной промышленности и инфраструктуры, а в подрыве боевого духа противника, создании паники в тылу врага. Результаты налетов немецких воздушных кораблей оцениваются не только количественными показателями, – горели от возбуждения глаза Штрассера. – Чтобы отбиться даже от одиночного воздушного рейдера, англичанам придется попотеть.

– А именно?

– Строить новые аэродромы, отводить с фронта эскадрильи истребителей, так необходимые на Западном фронте, оборудовать прожекторные и звукоулавливающие станции, постоянно увеличивать число зенитных батарей, прикрывающих крупные города и центры военной промышленности. Соответственно мероприятия по затемнению нарушат ритмичность работы промышленности и транспорта, что негативно скажется на выпуске военной продукции. В обществе будет нарастать недовольство бессилием военных и их неспособностью предотвратить жертвы среди мирного населения, – развивал «сумасшедший капитан» свои идеи. – Моральный дух жителей столицы и крупных городов Англии упадет. Люди будут эвакуироваться на север страны или в сельскую местность. Еще немного, и в стане врага начнется самая настоящая паника.

– Потери? – Мольтке напоминал бухгалтера, скрупулезно учитывающего все.

– А что касается возможных потерь, так ни одно сражение не может быть выиграно без крови и жертв. К сожалению, в военных действиях это неизбежно, господин генерал. Но пока, как видите, их вообще не было. Я и мои подчиненные являются верными солдатами кайзера и готовы умереть, если это потребуется. Боевой дух в дивизионе воздушных кораблей необычайно высок, материальная часть находится в полном порядке!

Несмотря на такой натиск и приведенные факты, Мольтке, однако, был не слишком доволен. Слушая собеседника, начштаба взял лист бумаги и арифмометр и стал педантично подсчитывать, сколько стоит один вылет цеппелина.

– Я думаю придать большее значение зажигательным бомбам, наполненным бензолом, и сейчас разрабатываю операцию по сбросу шести тысяч десятикилограммовых бомб на Лондон с привлечением двадцати дирижаблей. Во время горения температура пламени достигает три тысячи градусов, что создает большие проблемы с их тушением, – выложил новый проект «сумасшедший капитан».

– Я понимаю, – процедил Мольтке. – Зажигательные бомбы – вообще вещь ненадежная. Насколько я знаю, обычно четверть из них не срабатывает.

 

– Мы усовершенствуем их...

– Все это очень дорого, – махнул рукой генерал. – Германия, особенно теперь, в момент наивысшего напряжения сил, не может себе позволить тратить деньги налево и направо. Убито примерно... ну скажем, двести пятьдесят французов и англичан. То есть, – продолжил он, – одна вражеская смерть стоит пятьдесят две марки и двадцать три пфеннига, что недопустимо для казны. Мы с вами, дорогой капитан, в трубу вылетим с такой арифметикой. По моему мнению, жизнь врага, будь он француз, британец, русский, – вообще ничего не стоит. Вот если бы удешевить убийства врагов до минимума...

Штрассер удивленно глядел на генерала, напоминавшего сейчас бездушную счетную машину. Ответ не находился.

– А такой способ, кажется, есть, – закончил начштаба.

Потерев висок, Мольтке надавил кнопку электрического звонка, вжав ее до отказа в полированную поверхность стола. Ожидание не оказалось долгим. Спустя двадцать секунд на пороге появился адъютант. На физиономии лейтенанта было написано подобострастное желание выполнить распоряжение высокого начальства.

– Послушайте, Вилли, приведите этого... посетителя. Ведь он уже битый час дожидается, не правда ли?

– Так точно, господин генерал, – кивнул офицер. – Ждет.

Мольтке откинулся на спинку кресла, прищурившись и глубоко вздохнув. Задуматься было о чем: война, ставшая позиционной и затяжной, похоже, не предвещала быстрой победы.

Вновь открывшиеся двери кабинета явили офицерам посетителя.

– Гельмут Эккенер, – представил адъютант гостя.

– Здравствуйте, господа, – осклабился плюгавый мужчина в потертом сюртуке.

Посетитель оказался химиком со стажем, несколько «повернутым» на своем деле. В чем-то он даже походил на Штрассера – в своей фанатичности и энергии. Чего-чего, а этого у Эккенера оказалось с избытком. Горя желанием применить на практике свои измышления, он с ходу взялся за дело. Предложение химика с лисьей мордочкой сводилось к следующему: если бомбы, которые будут сбрасываться с дирижаблей, наполнять не взрывчатым веществом, а ипритом, уже успешно использовавшимся против французов, то результаты могут превзойти все ожидания.

Офицеры кое-что знали об этом веществе, но Эккенер прочел им подробную лекцию. Впервые иприт был применен Германией в июле 1915 года против англо-французских войск у бельгийского города Ипр, откуда и произошло его название. Вещество обладает поражающим действием при любых путях проникновения в организм. Поражения слизистых оболочек глаз, носоглотки и верхних дыхательных путей проявляются даже при незначительных концентрациях иприта. При более высоких концентрациях наряду с местными поражениями происходит общее отравление организма. В тяжелых случаях развивается воспаление легких, смерть наступает от удушья. Особенно чувствительны к парам иприта глаза. Попадание в глаза иприта в капельно-жидком состоянии может привести к слепоте. Антидота при отравлении ипритом нет.

– Вот это другое дело, – удовлетворенно произнес начштаба и, потрещав арифмометром, сделал подсчет. – Дешево выходит. Особенно, если использовать начиненные ипритом бомбы против массового скопления войск.

– Вот и я о том же, – хихикнул Эккенер.

Штрассер, слушая разговор, кивал, всем видом демонстрируя, что готов сбрасывать бомбы туда, куда прикажут – будь то школа, казарма или больница.

– Недавно на французские позиции прибыли русские бригады – помогать лягушатникам, – задумчиво сказал Мольтке. – Но пока нам неизвестно точное место их дислокации. Я думаю, иприт наверняка отобьет у русских желание тут воевать. А если нам удастся с помощью иприта пробить брешь в Западном фронте, то возможно и наступление... А то ведь как-то странно получается: мало того, что мы этих русских вынуждены видеть и, так сказать, осязаемо ощущать на наших восточных границах, так извольте – и во Франции они присутствуют. Нет, это уж слишком, – монотонным, скрипучим голосом вещал Мольтке. – А так двух зайцев убьем: деморализуем и отобьем у русских всякую охоту выполнять свои союзнические обязательства. Ну, и поубиваем этих свиней как можно больше, а в результате прорвем фронт и переломим ход войны на западном направлении. Так что очень даже неплохой расклад вырисовывается.

– Согласен, господин генерал, – поддержал его посетитель. – Чего их жалеть? Быдло. Скоты, одним словом.

– Я готов вылететь хоть завтра! – пылко заверил Штрассер начальство.

– Пока нам мало известно о планах русских, – осадил нетерпеливого кайзеровского сокола Мольтке. – Ничего, в Париже у нас есть свой человек! Вот он-то и займется решением вопроса.

– Как скажете, господин генерал, – развел руками Штрассер.

– Не стоит так спешить, капитан, – усмехнулся начштаба, поглядывая на чересчур рьяного посетителя. – Я ценю вашу настойчивость и исполнительность. Это похвально, но всему свое время.

– Чем прикажете заниматься?

– Я думаю, у вас есть чем заняться. Продумайте в деталях все, усовершенствуйте, что потребуется. Напоминаю, что у нас все должно быть идеально.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru