Станислав Аристов
Равенсбрюк. Жизнь вопреки
Логично предположить, что помимо успешной реализации и эволюции стратегий выживания узниц Равенсбрюка существовала другая возможность – они могли не воплотиться в жизнь. Это приводило к самоубийствам и деградации до уровня «шмукштюка»[136]. Последние представляли собой узниц, находившихся в состоянии антропологической трансформации человека – душевной агонии и социальной изоляции. Механические реакции в поведении, невозможность управлять своим телом, апатия являлись лишь некоторыми чертами, которые характеризовали данных заключенных перед смертью.
Понятие «стратегии выживания» необходимо четко соотносить с понятием «сопротивление в концентрационных лагерях», под которым понимается противостояние заключенных лагерному руководству, в результате которого возникала угроза спасению узников. Сопротивление являлось особенной формой выражения коллективной идентичности определенных групп, сконцентрированной в системе ценностей, которая становилась значимее собственной жизни[137].
Такие формы сопротивления в концентрационном лагере, как отстаивание своих прав, солидарность, были направлены в первую очередь на борьбу за жизнь, а потому должны рассматриваться в рамках понятия «стратегии выживания». Это позволяет акцентировать внимание не только на организованном противостоянии узников, но и на их повседневной лагерной жизни. Возникает возможность рассмотрения всех без исключения лагерных групп с присущими им специфическими механизмами выживания вне зависимости от политических взглядов и социальной принадлежности, а также с учетом половой идентичности.
1.2. Формирование контингента узниц и структура управления концентрационным лагерем Равенсбрюк
Осенью 1933 г. один из работных домов в Морингене, неподалеку от Ганновера, стал первым центральным женским лагерем. Это означало, что методы превентивного заключения[138] стали применяться нацистами к женщинам, которые состояли в левых партиях или являлись женами оппозиционеров. Однако Моринген, не подчинявшийся Инспекции концентрационных лагерей[139], еще не был концентрационным лагерем. Им руководил чиновник местной администрации, СА[140] и СС не участвовали в охране и управлении, а большинство узниц находились в заключении небольшой промежуток времени.
К концу 1934 г. необходимость в лагерях как средстве борьбы с оппозицией в основном отпала. Однако А. Гитлер поддержал идею не только их сохранения, но и расширения[141]. В результате концентрационные лагеря из средства только политических репрессий превратились в орудия осуществления нацистской социальной и экономической политики. С их помощью из общества удалялся якобы «худший человеческий материал», бесплатно эксплуатировалась рабочая сила узников.
Дальнейшее развитие системы концентрационных лагерей привело к увеличению количества категорий узников, а также к расширению пространства самих мест заключения. В итоге нацисты создали новый лагерь для женщин, разместившийся с декабря 1937 г. в бывшем замке Лихтенбург[142]. Появившийся лагерь, в отличие от Морингена, стал частью унифицированной системы концентрационных лагерей. Находясь вне сферы влияния государственных органов власти, он подчинялся непосредственно Инспекции концентрационных лагерей[143].
Но число узниц в Лихтенбурге постоянно росло, что и стало тем фактором, который повлиял на решение Освальда Поля[144] и Теодора Эйке о создании близ Берлина нового концентрационного лагеря для женщин, получившего название Равенсбрюк. Как отмечают европейские ученые Ж. Котек и П. Ригуло, «в расположении новых концлагерей (созданных после 1935 г. – А.С.), сооруженных не в спешке, а в зрелом рассуждении, не было ничего случайного»[145]. Появление Равенсбрюка рядом с г. Фюрстенбергом, расположенным в 90 км севернее столицы Германии, обусловливалось несколькими причинами. Местность, в которой планировалась постройка лагеря, была уединенной и отделялась от проживавшего в округе населения лесными и речными массивами. Река Хавель и озеро Шведтзее за счет связи с другими водоемами позволяли морскому транспорту перевозить различные грузы, производимые в концентрационном лагере или на близлежащих предприятиях. И наконец, не менее важной причиной являлась связь с инфраструктурой – рядом проходила железная дорога, соединявшая Равенсбрюк как с Берлином, так и с Заксенхаузеном. При этом нацистских руководителей абсолютно не интересовало, что местность, где располагался лагерь, была заболоченной. Это сказывалось на здоровье узниц: земля «жгла и ела людей», оставляя раны на теле[146].
Начальник Главного административно-хозяйствен- ного управления СС Освальд Поль
В ноябре 1938 г. узников Заксенхаузена направили на строительство Равенсбрюка, который должен был вмещать около 3000 заключенных[147]. До 1940 г. территория лагеря площадью 100 х 200 м[148], обнесенная четырехметровой каменной стеной, на вершине которой проходила проволока с электрическим током, включала 14 жилых и 2 больничных барака, хозяйственный блок с кухней и прачечной. Неподалеку от концентрационного лагеря располагались здание комендатуры и большая часть жилых помещений для СС и надзирательниц. В дальнейшем площадь Равенсбрюка расширялась несколько раз, результатом чего стало появление осенью 1941 г. бараков с № 17 по № 26, а в 1944 г. блоков с № 27 по № 32[149].
В сооружении лагеря принимали участие различные немецкие фирмы. Некоторые из них, например «Ервин Шоэпс», «Эрнст Рёлинг», «Рихард Готт», находились в Фюрстенберге[150]. Другие, зачастую известные во всей Германии, занимались строительством и обустройством не только Равенсбрюка, но и целого ряда концентрационных лагерей. К ним относились такие предприятия, как «Бёрнер & Херцберг»[151], устанавливавшие очистные сооружения и гидростанции, «Бехем & Пост», осуществлявшие работу по созданию отопительных систем, «Вальтер Ян» (из Пренцлау), строившие ткацкие цеха[152]. Особое место в истории лагеря занимали электроконцерн «Сименс»[153] и эсэсовское предприятие «Текслед».
Первые узницы появились в Равенсбрюке уже в ноябре 1938 г., то есть практически сразу после начала строительства лагеря[154]. Начиная с 15 мая 1939 г., когда был закрыт Лихтенбург, Равенсбрюк на долгое время стал единственным женским лагерем в Третьем рейхе, количество узниц в котором постоянно росло. Главной причиной увеличения числа заключенных стало начало Второй мировой войны. С 1939 г. нацисты депортировали в женский концентрационный лагерь представительниц более чем 20 оккупированных стран. При этом подавляющая масса узниц – как минимум 70 000 женщин – в дополнение к лагерному номеру получали особую маркировку – красный винкель[155], тем самым они обозначались нацистами как политические враги. Помимо заключенных по политическим мотивам в Равенсбрюке также находилось около 1100 уголовниц, носивших зеленый треугольник. Черный винкель был отличительной маркировкой как минимум 5700 асоциальных женщин (проституток, бродяг, нищих и др.) и свыше 2500 цыганок. Более 400 «свидетельниц Иеговы» получили в женском концентрационном лагере фиолетовый треугольник[156]. И наконец, не менее 16 000 евреек носили на своей униформе желтый винкель[157].
Среди национальных групп заключенных самой многочисленной были польки[158]. Впервые женщины из Польши оказались в Равенсбрюке 23 сентября 1939 г., но лишь с апреля 1940 г. их депортация стала систематической[159]. Общее же число заключенных данной национальности, прошедших через лагерь за весь период его существования, по разным оценкам, варьируется от 34 000 до 40 000[160].
Нашивки-винкели, которые носили заключенные концлагерей. Заключенные-иностранцы носили на «треугольниках» буквы, обозначавшие их национальность, например, итальянцы – I (Italien), голландцы – N (Niederlande), поляки – P (Polen), чехи – T (Tschechoslovarei), советские военнопленные – SU (Sowjetunion).
Второй по величине группой узниц являлись женщины из СССР[161]. В концентрационном лагере они впервые появились через несколько месяцев после нападения нацистской Германии на Советский Союз – в октябре 1941 г.[162] В основном эта подгруппа была представлена «восточными рабочими»[163], однако особенно следует отметить женщин-военнопленных, прибывших в лагерь в ночь с 26 на 27 февраля 1943 г.[164]. К обозначенным категориям примыкали и зачастую смешивались с ними женщины, угнанные с оккупированных территорий Советского Союза и направленные непосредственно в лагерь, а также партизаны.
Кроме полек и советских женщин одной из самых значительных лагерных групп были француженки. История их депортации в Равенсбрюк началась весной 1943 г.[165], когда в течение года прибыло около 20 эшелонов с узницами. Уже в следующем 1944 г. это число радикально увеличилось и составило более 80 эшелонов[166]. Причиной подобной жестокой политики нацистов была в первую очередь борьба с движением Сопротивления на территории оккупированной Франции, во многом обусловленного насильственной массовой мобилизацией французов на принудительные работы в Третий рейх.
Помимо названных выше категорий заключенных в лагерь в разные годы прибывали представительницы других национальностей и стран. Весной 1940 г. в нем оказались 50 узниц из Чехословакии[167]. В июле 1942 г. нацисты доставили в Равенсбрюк женщин из чешской деревни Лидице[168]. В августе 1941 г. в женский лагерь были депортированы первые узницы из Югославии[169].
Неполная информация об общем числе заключенных, прошедших через концентрационный лагерь Равенсбрюк, привела к тому, что на протяжении десятилетий назывались различные цифры – от 123 000 до 130 000[170]. Благодаря исследованиям по идентификации бывших узниц Равенсбрюка была получена точная информация (среди прочего, причина ареста, возраст, национальность) как минимум о 103 102 заключенных[171].
Динамика численности узниц Равенсбрюка свидетельствует о том, что их количество возрастало год за годом и достигло в 1944 г. своего пика[172]. Это объяснялось несколькими причинами. Стремительное продвижение советских войск на запад заставило нацистское руководство эвакуировать заключенных из лагерей, располагавшихся на востоке, вглубь Третьего рейха, в том числе и в Равенсбрюк. В 1944 г. в женский концентрационный лагерь было депортировано несколько тысяч полек из восставшей Варшавы, а также еврейки из оккупированных Венгрии и Словакии.
Массовая депортация узников из различных стран Европы – так называемая «интернационализация» концентрационных лагерей – предопределила также формализацию и разрастание существовавшего до начала войны бюрократического аппарата управления концентрационных лагерей.
Теодор Эйке
Главной инстанцией, возглавлявшей концентрационные лагеря вплоть до 1942 г., была Инспекция концентрационных лагерей, начальником которой являлся Теодор Эйке[173]. Этот эсэсовец, имевший опыт успешной организации лагеря в фашистской Италии, был назначен Г. Гиммлером комендантом Дахау, где впервые применил на практике четыре принципа, положенные в дальнейшем в основу устройства всей нацистской лагерной системы: классификация заключенных, труд как средство террора, сложная система наказаний, применяемая как официально, так и неформально, закон военного времени для серьезных проступков – бунта или попыток побега[174]. Он впервые издал всеобъемлющий свод правил, в котором устанавливались нормы поведения лагерной охраны. В первую очередь именно за свои успехи на поприще руководителя Дахау Т. Эйке и был назначен 4 июля 1934 г. инспектором концентрационных лагерей[175]. Применив свой опыт, он должен был реорганизовать концентрационные лагеря, а также создать специальные подразделения СС по их охране. С обеими задачами Эйке справился на «отлично»: лагерная система была систематизирована и подчинена центральному аппарату управления, а охрана концентрационных лагерей поручена печально знаменитым формированиям «Мертвая голова».
Помимо Инспекции концентрационных лагерей нацистским «конвейером смерти» руководило Главное имперское управление безопасности (РСХА)[176], которому подчинялись политические отделы концентрационных лагерей[177].
Внутренняя структура лагерного управления была четко регламентирована служебным предписанием инспекции. В соответствии с данным распоряжением в лагерях предусматривалось наличие комендатуры и адъютантуры, отдела превентивного заключения, интендантского и медицинского отделов, а также политического отдела и отдела охраны лагеря[178].
Комендант, в Равенсбрюке его еще называли «директором лагеря»[179], руководил внутренней организацией лагеря. Это означало, что «он должен был осведомляться обо всех происходивших процессах и упорядочивать работу лагерного персонала»[180]. Коменданту помогал адъютант, отвечавший за быстрое и четкое исполнение приказов своего начальника, а также за переписку и ведение документации комендатуры[181].
Официально концентрационный лагерь Равенсбрюк возглавляли три коменданта, но фактически лишь двое. Подобное противоречие связано с личностью штандартенфюрера СС Гюнтера Тамашке. Пользуясь особым расположением Т. Эйке, он не только возглавлял политический отдел Инспекции концентрационных лагерей, но и был назначен руководителем сначала Лихтенбурга, а позднее Равенсбрюка. Однако в последнем он остался лишь номинальным комендантом, так и не успев приступить к выполнению своих должностных обязанностей. Причиной такого положения дел стала его личная жизнь. Будучи женат, Тамашке изменил своей супруге, которая не преминула пожаловаться самому Г. Гиммлеру. В итоге Гюнтер Тамашке лишился поддержки высших чинов СС и был снят с руководящей должности.
1 января 1940 г. новым комендантом Равенсбрюка был официально назначен Макс Кёгель – заместитель Тамашке, фактически руководивший лагерем с момента его основания[182]. Вступив в НСДАП и СС достаточно поздно – лишь в 1932 г., к 1938 г. он уже являлся шутцхафтлагерфюрером в женском лагере Лихтенбург, пройдя на этом пути должности от заместителя начальника охраны лагеря до адъютанта.
Макс Кёгель
В августе 1942 г. на посту коменданта М. Кёгеля сменил Фриц Зурен[183]. Под руководством этого «ловкого и опытного служаки», как его охарактеризовала бывшая узница и автор книги о Равенсбрюке Ж. Тиллион[184], в лагере стали функционировать собственные газовая камера и крематорий, а смертность заключенных многократно увеличилась[185].
Повседневной жизнью заключенных руководил шутцхафтлагерфюрер[186]. Его служебные обязанности включали поддержание «порядка, дисциплины и чистоты» в лагере, а также назначение наказаний и проверку численности узников. В осуществлении данных полномочий ему помогали рапорт-, блок- и командофюреры. Среди прочих шутцхафтлагерфюреров Равенсбрюка[187] наиболее значимой фигурой являлся оберштурмфюрер СС Йохан Шварцхубер, который долгое время отвечал за уничтожение заключенных в Аушвице. Он был переведен в женский концентрационный лагерь 12 января 1945 г. для организации работы газовой камеры[188].
Фриц Зурен
В ведении другого лагерного отдела – интендантского – находились вопросы, связанные с размещением, одеждой, продовольственным снабжением как заключенных, так и эсэсовцев. Кроме руководства производственными предприятиями, кухней и другими лагерными учреждениями, обеспечивавшими существование Равенсбрюка, интендантский отдел распоряжался деньгами и имуществом узников[189]. Должность главы этого отдела в Равенсбрюке в разные годы занимали Хуберт Лауер[190] и Курт Зейтц[191].
Особое положение в руководстве лагеря закреплялось за медицинским и политическим отделами. Они должны были соблюдать распоряжения коменданта, работая с ним во «взаимном согласии»[192]. Тем не менее непосредственно они подчинялись начальнику отдела санитарного и гигиенического состояния концентрационных лагерей Главного административно-хозяйственного управления и четвертому управлению Главного имперского управления безопасности[193].
Во главе медицинского отдела находился первый лагерный врач[194], к служебным обязанностям которого относилось следующее: медицинское наблюдение за эсэсовцами, членами их семей, заключенными, проверка санитарных условий в лагере и качества пищи. Для лечения узников в помощь главному врачу назначались два медицинских работника, стоматолог, а также использовались заключенные с медицинским образованием[195]. Обследование и лечение больных заключенных осуществлялось в лагерной больнице – ревире. Антонина Никифорова – советская военнопленная, патологоанатом, работавшая в Равенсбрюке по специальности, – отмечала наличие к концу 1944 г. семи отделений ревира, специализировавшихся на различных заболеваниях[196]. На протяжении большей части своего существования и для основной массы заключенных лагерная больница являлась местом селекций, экспериментов и принудительной стерилизации.
Политический отдел, так же как и медицинский, имел особое положение в лагере. Он отвечал не только за допросы узников, за борьбу с подпольной деятельностью заключенных, создание и рассмотрение их личных дел, распределение по категориям, учет умерших и отправленных на работу, но и вел наблюдение за эсэсовцами. Последняя функция сводилась прежде всего к расследованию случаев воровства имущества и драгоценностей, изъятых у оказавшихся в лагере людей, а также к пресечению любых связей между представителями якобы «высшей расы» и «худшим человеческим материалом»[197]. В воспоминаниях бывших заключенных зачастую в качестве главы политического отдела фигурировал Людвиг Рамдор[198], который тем не менее являлся лишь одним из сотрудников[199].
К названным лагерным отделам примыкала охрана лагеря – специальные подразделения СС «Мертвая голова», приравненные с 22 апреля 1941 г. к фронтовым частям[200]. В 1943–1944 гг. в Равенсбрюке и его филиалах находилось около 900 солдат Ваффен СС[201], причем их основная масса не подходила для военной службы в силу пожилого возраста. Подобная ситуация коренным образом отличалась от времени создания «Мертвой головы», когда большинство эсэсовцев были молоды[202]. Особенностью Равенсбрюка являлось и то, что «внешнюю» охрану лагеря осуществляли мужчины-эсэсовцы, а «внутреннюю» – надзирательницы-женщины[203].
В унифицированной системе управления Равенсбрюка имелось звено, отличавшее его от мужских концентрационных лагерей. Речь идет о женщинах-надзирательницах, которые непосредственно контактировали с узницами. За весь период существования лагеря их было 500–600 человек[204]. Являясь лишь «помощницами» СС, они тем не менее подлежали эсэсовской юрисдикции[205]. Во главе женского персонала лагеря стояла первая старшая надзирательница, которая входила вместе с другим руководством в штаб коменданта и, кроме того, являлась заместителем шутцхафтлагерфюрера[206]. Её полномочия заключались в получении сведений от рядовых надзирательниц и заключенных о количестве узниц в лагере, необходимом продовольственном снабжении и передаче этих данных в различные отделы лагеря[207]. Она ежедневно проводила утренние проверки для надзирательниц, на которых давала им новые распоряжения и предписания[208]. Старшая надзирательница руководила подбором кадров из заключенных на вспомогательные лагерные посты. Ею же осуществлялся и общий контроль за чистотой и порядком в бараках и на производстве[209].
Такая широкая сфера полномочий пересекалась с обязанностями шутцхафтлагерфюрера, что не могло не приводить к конфликтам. Наибольшую известность в этой связи получило противостояние старшей надзирательницы Йоханны Лангефельд[210] и комендантов лагерей Равенсбрюка и Аушвица, в которых она работала. Представляя лагерь как место по «перевоспитанию» заключенных, старшая надзирательница выступала за сокращение телесных наказаний. Помимо этого она требовала передать полномочия и статус шутцхафтлагерфюрера женского концентрационного лагеря в ведение старшей надзирательницы. Однако все ее попытки оказались тщетны. Более того, в начале 1943 г. Й. Лангефельд была снята со своей должности и арестована.
Непосредственной помощницей первой старшей надзирательницы являлась ее заместительница, или так называемая вторая старшая надзирательница. В связи с ростом численности заключенных в лагере эта должность была необходима для разделения сфер деятельности и улучшения, с точки зрения нацистов, управления концентрационным лагерем. Таким образом, первая старшая надзирательница больше внимания уделяла руководству рядовыми надзирательницами, а вторая – узницам[211].
Рассматривая состав рядовых надзирательниц, исследователи отмечают, что формирование данной категории лагерного руководства происходило различными путями и в несколько этапов. Если до конца 1942 г. женщины устраивалась на работу добровольно, рассчитывая на легкий физический труд с хорошим жалованьем и другими социальными гарантиями, то с начала 1943 г. происходила не только вербовка, но и принудительное назначение в концентрационный лагерь[212]. Данная тенденция приводила к уменьшению числа убежденных нацисток среди надзирательниц, а также объясняла их нежелание жестоко обращаться с узницами. Пытаясь переломить ситуацию, нацисты организовывали в Равенсбрюке специальное обучение для надзирательниц. С 1942 г. в нем прошли подготовку около 3500 женщин, которые, ознакомившись с принципами «лагерного порядка» и методами его применения по отношению к узницам (наказаниями, предупреждением саботажа и т. д.), направлялись на работу в другие женские лагеря или филиалы[213]. Длительность обучения варьировалась и составляла от недели до полугода. Подготовленность надзирательниц к самостоятельной деятельности проверялась на специальных «экзаменах», одним из которых являлось избиение узниц[214]. Бывшая узница Равенсбрюка Нечитайло Е.И. описала эту жестокость надзирательниц в своих воспоминаниях: «Мы не заметили, как подошла к нам ауфзеерка. Она набросилась на меня и начала бить по голове так сильно, что у меня потемнело в глазах, пошла кровь из носа. Я избитая валялась на улице, и она никому не разрешала ко мне подойти. Я не знаю, сколько времени я так лежала, но когда очнулась, то глазами ничего не видела и ушами не слышала»[215]. Лишь начиная с 1944 г. из-за возникновения большого числа женских филиалов Главное административно-хозяйственное управление перераспределило функции «образования и обеспечения» надзирательниц среди тех лагерей, в которых они должны были работать[216].
Провал плана «молниеносной войны» на Восточном фронте после поражения вермахта под Москвой, а также перспектива ведения затяжной войны привели к модификации системы концентрационных лагерей. 1 февраля 1942 г. Освальд Поль реорганизовал управленческую структуру СС в единый орган – Главное административно-хозяйственное управление (ВФХА)[217], составной частью которого стала Инспекция концентрационных лагерей[218]. Подобная реорганизация имела своей целью максимальное получение прибыли от применения рабочей силы заключенных, в то время как трудовые ресурсы Третьего рейха были практически исчерпаны. О. Поль писал Г. Гиммлеру по этому поводу следующее: «Война привела к резкому изменению структуры концлагерей и потребовала радикально пересмотреть их задачи в отношении использования интернированных. […] Отсюда вытекает необходимость принять определенные меры с тем, чтобы реформировать концентрационные лагеря, превратить их в более приспособленные к решению экономических задач учреждения…»[219]
Надзирательницы концлагеря Равенсбрюк
Переориентация концентрационных лагерей на функцию производства явилась причиной появления осенью 1941 г. в структуре их управления нового элемента – отдела труда. Однако до 1942 г. данные отделы были нацелены в первую очередь на эксплуатацию узников на оккупированных территориях в соответствии со строительными программами[220]. Только с 1942 г. руководство Главного административно-хозяйственного управления поставило перед отделами труда новую задачу – начать эксплуатировать рабочую силу заключенных в первую очередь на военных предприятиях. Более того, с этого момента руководство концентрационных лагерей стало отвечать за их рентабельность. Для эффективной реализации намеченных вождями Третьего рейха планов летом 1942 г. О. Поль сменил ⅓ комендантов концентрационных лагерей[221].
Представленная структура нацистского аппарата управления Равенсбрюка организовывала повседневную жизнь узников, формируя пространство, в котором они жили, определяя качество и количество их питания, внешний вид униформы, тем самым администрация лагеря определяла ту действительность, в которой женщинам приходилось бороться за выживание.
Блоки, где размещались узницы, состояли из двух частей, называвшихся «штубами»[222], в каждом из них имелась комната для сна и приема пищи. В центре бараков находилась туалетная комната и комната для умывания, которые отделялись от остальных помещений. Там же располагалось помещение «блоковой» – женщины из числа заключенных, старшей в бараке[223]. На ранней стадии существования лагеря в бараке размещалось около 130 человек, то есть в соответствии с количеством спальных мест на трехэтажных нарах. Знаменитая социал-демократка М. Бубер-Нойман, оказавшаяся в Равенсбрюке в 1940 г. после отбывания срока в одном из лагерей ГУЛАГа, отзывалась о немецком концентрационном лагере как о «дворце»[224]. Однако в ходе Второй мировой войны многократно увеличилось количество депортированных в лагерь узниц. В итоге к 1944 г. Равенсбрюк был переполнен заключенными, и, несмотря на расширение площади лагеря, узниц в бараках находилось в несколько раз больше положенного[225]. Одна из бывших заключенных – Ольга Вайс Астор – описывала свое прибытие в лагерь в это время следующим образом: «Сначала, когда мы прибыли в Равенсбрюк, он был так переполнен, что заключенные не имели мест в бараках. Несмотря на то что блок мог вместить 200 узниц, в нем находилось 2000 женщин. Мы лежали от четырех до шести на нарах без матрасов, как вилки или ложки Вы кладете вместе. Если один двигался, все двигались. Один поворачивался, все поворачивались»[226].
Пространство лагеря, в том числе и пространство бараков, было неоднородным с точки зрения опасности для заключенных. Среди помещений, располагавшихся на территории Равенсбрюка, особенно выделялись штраф-блок и бункер, которые использовались лагерным руководством для наказания узниц. Штраф-блок – так называли барак, огороженный колючей проволокой, с закрывавшимися на замок дверями и забитыми окнами. Оказаться в нем могла любая женщина, которая, по мнению лагерного начальства, совершила тот или иной «проступок»: разговаривала с мужчиной, не выполнила норму на работе, ходила по лагерю без номера. Время пребывания в штраф-блоке было различным – от одного месяца до двух лет. Лишение возможности переписки с родными, распределение на самую грязную и тяжелую работу, сокращение лагерного пайка на половину, назначение 25 ударов плеткой – вот лишь небольшой спектр наказаний, сопутствовавших размещению в этом блоке[227]. Помимо всего прочего, весьма удручающе на заключенных воздействовал хаос, царивший в штраф-блоке. Его причину многие заключенные по политическим мотивам усматривали в поведении уголовниц и представительниц так называемых асоциальных категорий[228].
Более жестокие наказания применялись по отношению к женщинам в бункере. Он представлял собой каменное двухэтажное здание, разделенное на несколько десятков одиночных камер, каждая из которых была небольшого размера. Иногда в одну камеру помещали сразу несколько узниц, в итоге они не имели возможности ни лежать, ни передвигаться. Пища состояла из воды и хлеба, и только раз в четыре дня женщины получали подобие «супа». В бункере с особой жестокостью применялись наказания в виде ударов плеткой, количество которых варьировалось от 25 до 100. Данный вид экзекуции осуществлялся сначала надзирательницами, позднее специально подобранными заключенными – в основном уголовницами – в присутствии лагерного врача, коменданта или его заместителя[229].
Во время войны лагерный паек, выдававшийся узницам, ухудшался с каждым годом. К 1944 г. заключенные получали кружку черного несладкого заменителя кофе утром, пол-литра «супа» из сгнивших овощей в обед и вечером, а также 200 граммов хлеба. В конце года этот и без того скудный рацион питания был еще больше урезан[230]. В подобной ситуации особо важную роль играли посылки, которые узницы могли получать из дома или от Красного Креста[231]. Позднее, на одном из судебных процессов над руководством Равенсбрюка, лагерный врач П. Трейте и шутцхафтлагерфюрер Й. Шварцхубер признавали, что «питание в лагере было недостаточным, чтобы человек мог жить»[232].
Лагерная униформа являлась одним из тех инструментов, которые администрация Равенсбрюка использовала не только для деформации личности заключенных, но и для постоянного воздействия на психику женщин с целью контроля их поведенческих и психологических реакций[233]. До 1941 г. узницы носили хлопчатобумажное платье в полоску, платок, сорочку, трико, иногда нижнюю юбку, короткую куртку и пару деревянных башмаков[234]. Все это производилось в ткацких цехах самого женского концентрационного лагеря. Выдавалась летняя и зимняя униформа, которая стиралась раз в две недели в прачечной. Массовая депортация женщин из оккупированных нацистами европейских стран привела к тому, что с 1942 г. начала проявляться нехватка вещей. Такая ситуация привела к разрешению лагерного руководства использовать женщинам ту одежду, в которой они прибыли в лагерь, при этом на нее должны были наноситься большие масляные кресты[235]. Тем не менее даже эти меры, предпринятые лагерным руководством, не помогли основной массе узниц: абсолютное их большинство не имело к концу 1944 – началу 1945 г. ни сменного белья, ни теплых вещей.
Образец размещения винкеля на форме заключенного.
